Текст книги "Иллюзия неодиночества"

И в это время между порывами ветра со стороны избушки отчетливо донесся звук выстрела. Следом еще один. И еще.

* * *

– И вот в этот момент ваша реплика должна быть как выстрел! И каждая следующая тоже как выстрел! И еще! – Преподаватель Вячеслав Ильич, указав пальцем в потолок, обвел торжествующим взглядом группу обучающихся. – Как только вы почувствовали, что инициатива перешла в ваши руки, тут же, не дав опомниться, добиваете оппонента. Аргументированно! Веско! Бескомпромиссно!

Егор Балазейкин попал на эти курсы случайно. Он даже не понял, о чем речь, когда в первый раз услышал это словосочетание. Нейролингвистическое программирование.

– Егор, мы решили тебя премировать! – Руководитель коммерческого отдела Сергей Сергеевич бросил быстрый взгляд на вошедшего Егора и опять обратился к монитору. – Вот, посмотри. Ты делаешь успехи последнее время. Весьма заметные успехи в переговорном процессе с контрагентами. Из помощника менеджера ты за каких-то четыре месяца вырос до кого?

– До менеджера, Сергей Сергеевич.

– Совершенно верно, Егор. А это успех. И даже больше тебе скажу, это не только успех, но и начало пути к тому, чтобы тебе занять мое место. Почему? Потому что мне пора на пенсию. Но мы не об этом. Мы о твоей премии, Егор. А твоя премия сегодня это ни много ни мало целая неделя обучения за счет компании основам практического «энэлпи».

– Чего основам, Сергей Сергеевич?

– Три буквы, Егор. НЛП – нейролингвистическое программирование. Что, никогда не слышал о таком?

– Не доводилось.

– Вот, держи. Здесь программа курса и оплаченный счет. Начало занятий в понедельник. Поздравляю тебя. Вернешься в наш дружный коллектив после этого обучения совершенно другим человеком.

– Это почему, Сергей Сергеевич? Какое-то особенное обучение?

– Узнаешь. Все узнаешь сам, Егор.

Так Егор попал в группу к Вячеславу Ильичу, тренеру-практику по нейролингвистическому программированию. Суггестия, милтон-модель, раппорт, субмодальность и так далее и так далее. В первые дни обучения Егору порой хотелось сказать Вячеславу Ильичу, что с людьми так нельзя. Но Вячеслав Ильич, казалось, предугадывал все эти мысли.

– Еще раз, дорогие мои. То, что я вам преподаю, нужно вам, не мне. Вы этого захотели, вы заплатили за это деньги. Вы все знаете, что это вам может пригодиться в работе. А до какой степени применять полученные знания решать вам. Здесь я умываю руки и отправляюсь замаливать грехи. И тратить ваши деньги.

Знания Вячеслав Ильич действительно давал ценные. Егор словно заново открывал для себя мир взаимоотношений с людьми. Если в двух словах, то согласно науке Вячеслава Ильича нет такого человека, которым невозможно манипулировать. Манипулировать можно и нужно всеми. Применяя всевозможные методы воздействия.

Именно этим Егор и занялся со всем энтузиазмом, получив спустя неделю сертификат об успешном окончании курса и сдаче экзамена. В общении и взаимоотношениях с клиентами. Потом и с коллегами по работе. Несмотря на то, что в курсе Вячеслава Ильича было много вещей, высосанных, что называется, из пальца, но тем не менее читать по лицам и движениям настроения человека он научил Егора отменно. Сложности начались позже.

Они начались тогда, когда Егор начал практиковать это самое свое «энэлпи» в семье. То есть с Соней. Отношения и так уже давно не клеились. Соня часто бывала недовольна и поздними возвращениями Егора с работы, и до сих пор съемной квартирой. Егор отчасти понимал ее. Конечно, ей, как хозяйке очага, принципиально иметь и свой собственный угол, и уютного мужа в полном своем распоряжении. Но отказать себе в вечерних возлияниях Егор не мог. Как и накопить на квартиру, меняя в среднем раз в два года работу.

Со временем Егор заметил странную вещь. Ему вполне успешно могло удаваться, к примеру, недели две, а то и три подряд уводить Соню от скандальных разговоров. Вовремя менять тему, заговаривать ее любыми пустяками, лишь бы она не начинала его пилить своими претензиями и вопросами, не имеющими ответа. И все бы ничего, но раз от раза все более усугубляющимся и закономерным результатом этих успешных действий Егора становилась очередная Сонина истерика.

Со временем истерики стали походить на нервные неконтролируемые Соней срывы. Егор не чувствовал себя виноватым. Он стал опасаться Сони в такие моменты. И при этом совершенно четко отдавал себе отчет в том, что это именно он довел ее до такого состояния своими действиями.

Вспоминая потом эти давно минувшие события долгими вечерами, просиживая у костра на острове, он перестал винить Соню в ее уходе, понимая, что сам во многом подготовил ее к этому.

* * *

Егорча застыл на берегу, прислушиваясь. Первые два выстрела вроде прошли дуплетом, третий с заминкой, как после перезарядки.

Совершенно некстати в голове всплыли слова Вячеслава Ильича: «Зачастую не люди определяют события, но события меняют людей».

Егорча положил обратно в нос лодки подхваченные было капканы. Отчего-то порадовался, что подходил с подветренной стороны, а значит моторку его, скорей всего, с той части острова слышно не было. Там и прибой, и ельник шумит на ветру. До избы примерно с километр, если по берегу. Чуть покороче, если напрямки, посередь острова, через бурелом.

Варианта не иначе как два. Либо кто-то разряжает патроны, прося о помощи, либо бедокурит. Другое в голову не шло. Судя по звукам, обычная гладкостволка. Егорча подхватил автомат в правую руку и скорой бережливой рысью ломанулся в самую чащобу, вглубь острова. Следовало как можно скорее разобраться с этой пальбой.

Мысли на бегу путаные, роятся. Тут и вперед выглядывать и бег свой собственный все же струнить, чтоб не коровой через взгорки ломиться. Про заимку вроде знать некому. Уже который год никто не наведывается. Это если не считать Пахома, земля ему пухом, да Генки.

Местные, те окрест, бывает, стрекочут моторками, но и то в сезон если, по ягоду. А три раза подряд садить это что ж выходит? Зверя на острове такого осенью не будет, чтоб по нему стрелять. Ни медведь, ни сохатый до стойкого льда не появятся. Беда если какая у кого, так тоже какой резон, не зная заимки, шуметь. Даром что островье, хоть и рядом материк, а до обитаемых мест глушью прилично выйдет.

Егорча специально забирал чуть левее от избы, там, сразу за болотиной ельник гуще не в пример. Прямо в мох, в самый ягель и черничник свисают густые еловые лапы, удобно подойти незаметно к самой заимке. А правее, сразу за избой, там прогалина, обрамленная светлыми соснами.

Сдерживая, успокаивая дыхание, Егорча перешел на быстрый скользящий шаг. Бесшумно ступал по мягкому мху, стараясь не шелестеть черничником. До избы оставалось метров сто, когда Егорча сквозь шум ветра в кронах услышал перекликающиеся голоса.

Медленно, пригибаясь к самой земле, огибал Егорча ель за елью, приближаясь к избе. Вот уже раз, другой мелькнула она тесаным срубом сквозь густые ветви. Скрадывая шаги, Егорча прислушался. Вот вроде звякнули кружки. Обрывки разговора. Надо подойти еще поближе. Егорча перехватил автомат, поправил ремень на плече, аккуратно снял с предохранителя. Не помешает. Черт их знает, этих пришлецов. Еще метров десять вперед. По пути, на мху осколки стекла. Вот оно что. По бутылкам палили.

Их было трое. Они сидели вокруг дощатого стола, возле самой избы, у костровища. На столе стояло две бутылки водки, вынесенная из избы щука в сковороде, зажаренная накануне Егорчей. Возле стола, прислоненные к сосновому столу стояли ружья, из которых и палили по бутылкам нежданные гости. Две гладкостволки. Егорча, не торопясь себя обнаруживать, присматривался под прикрытием елей к пришлецам. Странные какие-то все трое. В потрепанной грязной одежде, сами тоже какие-то чумазые.

– Мокий, а ну как хозяин заявится, что будем делать?

– Да какой тут хозяин? Рыбачье промыслует наверно.

– Изба-то обжита вроде.

– Ну и что? Ружье тебе на что? Шмальнем разок поверх головы, сам испарится. Давай, Кныш, наливай еще по сотке.

Верховодил троицей, видимо, этот самый Мокий в рваном армейском ватнике и с давно не стриженной копной волос. Он по-хозяйски облокотился на стол и ковырялся в зубах лезвием финки. Второй, которого назвали Кнышем, подхватил бутылку водки, плеснул изрядно в кружки. Не более тридцати им, определил Егорча. Лица испитые. Что за банда такая? И как их теперь выпроваживать? Эти по добру не уйдут.

– Кныш, что там? Пустая? Давай сооружай мишень. Шмальнем еще. Сахар, сгоняй-ка еще за водярой в лодку. Заканчивается уже, – раздавал указания самый здоровый из троицы, Мокий.

Третий, до поры сидевший спиной, поднялся из-за стола, чтобы идти на берег. Как только он повернулся лицом, Егорча узнал его.

* * *

«Мираж» открылся всего три месяца назад и был самым популярным клубом в городе. Егор ходил туда ради Юльки. Отношения их начались на второй неделе первого курса. Юлька сама подошла первой, улыбнулась и просто сказала: «Ты мне нравишься, Егор». У нее были каштановые волосы до плеч, карие, с загадочным блеском глаза и соблазнительная фигура.

Поначалу Егор был даже удивлен. Первые дни учебы в институте, все новое, однокурсники пока только приглядываются друг к другу. Юлька вообще не особо подпускала к себе парней, а тут такое дело – подошла первой. У нее была интересная особенность, которую раньше Егор не замечал у других девушек. Юлька умела подолгу и без слов смотреть в глаза. Но это все случилось позже. Сначала у Егора появился конкурент. Звали его Женька. Женька Сахаров.

Юлька поначалу старалась не показывать своего отношения к Егору при однокурсниках. Они могли стоять вдвоем вместо какой-нибудь пары внизу, на первом этаже, в вестибюле, возле окна, выходящего на задний двор института, и болтать о чем угодно. Могли пообедать в столовке подгоревшей гречей или кислыми щами.

Иногда, далеко не каждый день, Егор провожал Юльку. Три остановки на троллейбусе и еще немного вниз под горку пешком. До Юлькиной квартиры на первом этаже потрепанной временем «хрущевки». В общем, отношения их, по крайней мере для сокурсников, выглядели как угодно, только не любовью. Скорее обычной дружбой. Если такая, конечно, бывает.

Вообще все было очень странным для Егора в этих отношениях с Юлькой. Он не сразу понял, почему его тянет к ней все сильнее. Егор приезжал вечером под окна ее квартиры и бродил, коченея на пронизывающем ветру. Осенью под дождем, зимой под снегом. Потом он начал приходить к ней в гости. Знакомство с Юлькиной мамой, горячий чай на мизерной кухне. Юлькина комната, ее любимые книги, аудиокассеты. Вот тогда и появился Женька Сахаров.

Он учился с ними на одном потоке. Женьку особо никто из ребят не замечал. Он был слегка дороден и картав. Рыжие волосы, глаза чуть навыкат. Неумело курил на крыльце, стараясь не отставать от остальных. Когда Женька говорил, он нарочно растягивал слова и зачем-то старался вложить и в интонацию, и во взгляд как можно больше презрения.

По всей видимости, симпатию к Юльке он таил очень давно, а ее публичную дружбу с Егором помехой для своих ухаживаний не считал. У Егора с ним на эту тему состоялся всего один-единственный разговор. Это произошло в начале декабря.

Как раз в один из вечеров декабря, в пятницу, Юлька собралась в «Мираж». Обычно она ходила на дискотеку с подругами, своей шумной компанией. Егор приходил отдельно, с парнями, и ждал медляков, чтобы пригласить Юльку. Но к этой пятнице у Юльки что-то не срослось с подругами по планам, и она предложила Егору пойти вместе. Условились, что он зайдет за ней в начале десятого вечера.

Юлька открыла Егору входную дверь, сверкнула своими влажными блестящими глазами и улыбнулась.

– А у нас сегодня неожиданные гости, – прошептала она Егору.

– И кто же?

– Сахаров Евгений.

Егор удивленно взглянул на Юльку. Она, принимая у него куртку, мелко закивала головой, сдерживая смех.

– Да, Егор. У меня теперь есть второй кавалер. Он пришел с розой, но потом ему стало плохо, и сейчас он выпил таблетку и лежит на моей постели.

– Неожиданно. Как минимум.

– И он сказал, что я очень красивая и идеально ему подхожу.

– А ты что?

– А я ничего. Я тебя жду. – Юлька опять хитро прищурила глаза, улыбнулась, заговорщицки подмигнула Егору и пошла первой по коридору к себе в комнату.

Сахаров действительно возлежал на Юлькиной кровати. И даже не приподнялся, подавая Егору для приветствия свою рыхлую руку, покрытую рыжеватыми веснушками. Когда Юлька ушла на кухню ставить чайник, Женька неловко завозился на кровати.

– И часто ты к Юле в гости ходишь? – спросил он у Егора, старательно глядя в потолок.

– Бывает.

– Я к чему, я к тому, что ты не подумай, это я так.

– Я вижу, – сказал Егор, рассматривая алую розу в целлофане на Юлькином письменном столе.

– Если ты думаешь, что я люблю ее, то это не так, – совсем невпопад сказал Женька.

– Да ничего я не думаю.

Хуже всего было то, что Сахаров поплелся вместе с ними в «Мираж», и Юлька ему в этом не отказала.

А потом Женька успел пригласить Юльку на медленный танец. Егор как раз заканчивал с пятой кружкой пива в баре, когда заиграла «Аиша». Именно под эту песню он в первый раз танцевал с Юлькой медляк. Егор метнулся из бара в зал, на танцпол, и как раз подоспел к тому моменту, когда плотоядная Женькина рука обхватила Юльку за талию.

Потом уже, после, когда Егор вспоминал этот вечер, он неоднократно ловил себя на мысли, что ему было жалко Сахарова. Жалко даже в тот момент, когда Егор пинал его, лежащего в сугробе, по окровавленному лицу. Ведь Женька Сахаров был совсем не виноват в том, что ему нравилась Юлька.

* * *

Кныш подхватил со стола пустую бутылку из-под водки и направился уже неровным шагом прямо в сторону ели, за которой схоронился Егорча. Сейчас приткнет ее на какой-нибудь сучок, как и предыдущие, осколки которых валяются во мху. И начнут садить дробью.

Егорча выпрямился за елью, приподнимаясь со мха, взял на изготовку автомат. До Кныша шагов десять, Женька Сахаров, который теперь просто Сахар, как раз пока еще на пути к берегу. А за столом остался самый опасный из троих, Мокий, и рядом с ним два ружья.

Егорча глубоко вздохнул и шагнул из-за елки навстречу Кнышу.

– Стой, – негромко сказал Егорча приближающемуся Кнышу, направив прямо на него автомат. Кныш замер на месте с открытым ртом. Дальнейшего не ожидали ни он, ни Егорча.

Мокий наблюдая за Кнышом, сразу увидел, как Егорча вышел из-за ели с автоматом наизготовку. Прикрываясь тем, что Кныш загораживал Егорче обзор, Мокий шагнул из-за стола к сосне, подхватил ружье. Не глядя переломил, сунул руку в карман бушлата. Картечь, «нулевка».

– Кныш, лежать! – крикнул Мокий и в тот момент, когда Кныш обвалился на ягель с пустой бутылкой в руке, Мо-кий вскинул ружье и выстрелил. Метил чуть выше, по ветвям ельника, чтоб не задеть ненароком лежащего Кныша. Однако этот, с автоматом, неожиданно присел буквально за полсекунды до выстрела и прянул в сторону, за ель. И все. Только раскачиваются задетые им в прыжке еловые лапы. Вот это реакция.

Матерясь вполголоса и на ходу перезаряжая, Мокий бросился к Кнышу. Подбежав, вслепую шарахнул по ельнику, но куда там. Успел убежать этот лесовик. От берега доносился топот сапог. Это Сахар, заслышав выстрелы, ломился сквозь кустарник, размахивая третьим ружьем, оставленным им поначалу в лодке. Добро.

– Берите стволы и за мной! – крикнул Мокий Кнышу с Сахаром и бросился в дремучий ельник. Преодолев первые метров двадцать стремительным бегом, Мокий остановился, прислушиваясь. Сзади трещали сучьями Кныш с Сахаром, продираясь сквозь заросли. Этого и след простыл. С автомата он не стрелял. Сконил, значит. Убоялся. Значит, можно нагнать. Так размышлял Мокий. Сдобренный водкой азарт охоты кипятил кровь.

– Чуть правее заберите, вдоль берега. А я напрямую. Загоним, как оленя.

– Мокий, ты чего по людям-то палишь? А вдруг он с автомата?

– С автомата он бы всех положил уже, если б хотел.

– Мокий, ты сдурел, что ли? – это Кныш. Вон и Сахар мнется следом за ним. Сосунки.

Мокий перехватил ружье в левую руку, правой прянул в карман ватника. Штук пять-шесть патронов. Хватит.

– Чо обосрались-то? Погоняем в охотку его. Стрелять не будем.

– Мокий, это человек все-таки. Тормози, в натуре.

– Не бздеть, сынки. Я отвечаю. – Мокий повернулся и с бережением направился вглубь острова, держа ствол наизготовку. Никуда не денется. В озеро не убежит, чай.

* * *

Егорча сразу после первого выстрела Мокия стремительно прянул вправо, вдоль болотины, там, где густой комариный ельник обступал побережье плотной стеной. В нем и с трех метров не увидишь, кто таится за густыми, ниспадающими книзу еловыми лапами. Осклизаясь стоптанными кирзачами на валунах, срывая мох и ломая ветви, метнулся напрямки метров пятьдесят. После присел, прислушался.

Голоса приглушенно доносились от избы сквозь порывы ветра. Что-то кричал тот, которого звали Мокием. Не иначе отрядятся в погоню. Отморозки. Принесло идиотов, на беду.

В рожке у Егорчи оставалось четыре патрона, ни больше, ни меньше. Было бы лишку, саданул бы очередью поверх голов, небось стихомирились бы разом со своими гладкостволками. А после и проводил бы с острова нежданных гостей. Никак. Второй автомат с полным магазином мирно покоился под крышей заимки, надежно укрытый от влаги в пакете и стареньком ватнике поверх слоя песка над досочным перекрытием.

Автоматные патроны Егорча расходовал экономно с тех пор, как на ладан дышала старенькая двустволка, полученная в наследство от прежнего хозяина заимки четыре года назад. Да и особой нужды расходовать боезапас не было. Рыбы на зиму Егорча солил в достатке, пока сетевал на осеннем нересте. Года не проходило, чтоб не вальнуть лося либо оленя, опять же по осени, чтоб навялить мяса на зимнее межсезонье, упрятать опять же в добротной кадушке в сенях, рядом с рыбным соленьем.

А тут такое дело. Четыре патрона и трое отморозков, невесть откуда взявшихся. Егорча шумно выдохнул и, уберегаясь, сдерживая дыхание, двинул вглубь острова, по каменистому взгорью, стараясь не оставлять следов. Аккуратно отводил ветви, стараясь ступать по каменистой россыпи, не оставляя следов во мху.

Что они смогут сделать? Двинут следом, рассыпавшись веером. Из вида друг друга не упустят, вряд ли поодиночке решатся ходить. В таком разе, если примут по следам вправо, вдоль прибрежного ельника, то так и пойдут, по восточному побережью острова. Знают ли остров, не знают, но вариантов у Егорчи пока что много. Либо забрать по каменистому взгорью левее, выйти к перешейку, а там перебраться на вторую, большую часть острова. Моторку вряд ли найдут, если только случайно не наткнутся.

Либо, пойдут вдоль берега. Но на то им резона нет. Поразмыслив, Егорча этот вариант откинул. Схорониться на западной части острова, оно, конечно, надежнее, но оставлять избу на руки этим охотникам… Пока у них хмель выветрится. Так, если прикинуть, какие-то залетные, погульбанят, запасы попортят, пока водка у них есть, может, и уйдут по добру. А ну как набедокурят, заимку сожгут? Им-то что.

Нет, оставлять хозяйство без ведома не годится. Пугнуть бы их хорошенько, да так, чтоб издали. Но для этого сперва надобно к избе, разжиться патронами для автомата. А после так выгадать, чтоб издалека быть, иначе достанут с ружей, хоть и дробью.

Егорча остановился, шумно выдохнул, прислушался. Вроде перекликаются голосами вдали. Доносит ветром отголоски с побережья. Ин так и вышло, видать, забрали вправо, вдоль берега. Тут либо схорониться и спробовать пропустить их вглубь острова, затаившись. Схронов Егорча по всему острову знал прилично. Большей частью прошлых лет найденные берлоги. Но таиться зайцем в неведении, да с четырьмя патронами в запасе, опять же не зная, пройдут они мимо или еще чего удумают. Не годится.

Странно, но Егорча, прислушавшись к себе, удивился своему спокойствию. Казалось бы, дрожать ему всеми поджилками, скрываясь от негаданной напасти, ан нет. То ли хозяйство свое, выстраданное годами, вымученное трудами, столь дорого, то ли огрубел душой за время одиночества. Тут, как ни поворачивай, но пришлецов надо отвадить.

И Егорча решился. Круто заворачивая налево, к центральной части острова, не жалея дыхалки, побежал, уберегаясь, чтобы, дав хорошего круга, выйти к заимке с наветренной стороны.

* * *

Мокий, потеряв этого лесовика из виду в густом ельнике, сразу прикинул, что так за ним по острову не угнаться. Будет петлять зайцем или залезет в какую нору и затаится. С другой стороны, не резон ему вроде как и в прятки играть. Вышел же на выстрелы, значит избушка его. Сразу видно, что обжитая. А то, что сконил и с автоматом в бега ударился, тоже хорошо.

Значит, прищучить его можно будет, никуда не денется. Мокий направил Сахара с Кнышом вдогон, пусть идут следом да шумят погромче, а сам, повернувшись в обратку, двинул к избушке. Если он не разучился еще соображать, этот Робинзон Крузо будет ошиваться где-то поблизости, вместо того чтобы играть в кошки-мышки.

Мокий, держа наизготовку ружье и прислушиваясь к долетавшим с побережья порывам ветра, неслышно продвигался, петляя в густом ельнике. На автомате вспоминалось все то, что казалось уже давно забытым. Все навыки и умения, приобретенные Мокием на войне.

* * *

Родители Сережки Мокеева развелись, когда ему было пять лет. Отчим пришел к матери уже на следующий день после отъезда отца. Это потом уже Сережка понял, что развелись мамка с папкой именно из-за него.

– Сереж, дядя Саша будет жить с нами, ты не против ведь, правда? – Мама стоит в коридоре, рядом с ней дядя Саша. Мама поглядывает виновато, сминает нервно в ладони подол ситцевой юбки.

– А папа? Где папа, мам? Он уехал, да?

– Да, Сереж.

– По работе уехал, да? А когда вернется?

Отчим напивался вечерами на кухне. Сидел перед печкой на скрипучем расшатанном табурете, курил папиросу в поддувало. Бывало, позовет Сережку к себе.

– Ты мужик или не мужик? У тебя яйца есть? – спросит отчим и раскачивается на своем табурете, пристально всматриваясь Сережке в глаза. А Сережка стоит перед ним, растерянный, ежится в одной майке и не знает, что отвечать. Отчим не отпускает, говорит что-то невнятно, клюет носом, опуская голову все ниже и ниже.

Это потом научится Сережка отвечать. Позже, гораздо позже.

Мама избегала разговоров об отце, сколько бы Сережка ни спрашивал. Когда ему исполнилось восемь лет, он спросил об отчиме напрямую.

– Ты уже совсем взрослый, Сереж. Я не прошу, чтобы ты понял меня. Надеюсь, что когда-нибудь сможешь простить. Так бывает, сыночка.

Сережка молчал. Он научился молчать. И не плакать научился со временем. Ночью, в подушку, сдерживаясь. Потому что за ситцевой занавеской, на диване мамка с отчимом.

В тринадцать лет Сережка записался в качальный зал при погранотряде. Проводил там каждый вечер. Он был выше своих сверстников на голову. Как и отец в свое время. Сережка видел фотографии. Потом мамка куда-то дела этот альбом, но у него сохранилось с десяток фотографий. Вот папка капитан футбольной команды в старших классах. Вот папка в армии. Он ВДВ. И был в Афганистане. Вон он с автоматом в руках и в песочного цвета форме.

Первый серьезный разговор с отчимом у Сережки случился, когда ему исполнилось пятнадцать. В тот вечер отчим, как обычно, напился.

– Серега! А ну-ка иди сюда! Или тебе уже поговорить со мной не о чем? Ты мужик или не мужик, в конце концов, а?

Серега зашел на кухню и, не глядя, с правой ноги ушатал отчима виском прямо об печку. Схватил за руку, вытащил в коридор.

– Ты на кого залупаешься, сучонок? Да я тебя на ноги поднял! Да я тебе ща…

Серега приподнял отчима за подмышки, толкнул ногой дверь и уже с руки вышиб через крыльцо на улицу. Обернулся. Мамка стояла на пороге комнаты. На Серегу она не смотрела. Нервно комкала в ладони ситцевую занавеску.

Отчим умер через полгода. Замерз пьяный зимой в сугробе. Мамка не плакала на похоронах. Стояла на стылом ветру, пока закапывали могилу, кутала шею в черный шарф.

Потом запила. Через год Серега, после девятого класса, собрав немногочисленные свои вещи, поехал в город поступать, чтобы выучиться на тракториста.

Высотная улица, дом 1. Именно так значился адрес военкомата в приписном Сереги Мокеева. Вместе с повесткой о прибытии к шестнадцатому июня. Тогда все и началось. К тому времени у Сереги были за плечами хабзайка и среднее техническое на тракториста. Вариантов было немного, и, как и ожидалось, Серега по распределению попал в танковые войска. Извещение о смерти мамки пришло спустя полгода учебки. Возвращаться в деревню было не к кому. А еще через месяц в часть пришла первая разнарядка по призыву желающих в так называемую «горячую точку».

После второй кампании боевых действий в Чечне Серега Мокеев и вернулся. На словах все было проще. Гораздо более просто, нежели в новостных сводках по центральным телеканалам. Выводили контингент из Грозного. Те, кто там был, предпочитали не говорить лишнего. Опять же давали подписку о неразглашении. Да и говорить не хотелось. Ничего не хотелось.

Спился Серега быстро. Встречи с друзьями детства, геройское возвращение в качестве ветерана войны. Конечно, вез с собой деньги, и немалые. Поправил обветшавший после мамкиной смерти дом, накупил бытовой техники. Но встроить себя в мирную жизнь не удавалось. Леспромхоз к тому времени уже не работал, население перебивалось случайными заработками.

А паленой водки было много. Как и желающих выпить вместе с Серегой. Через год он уже практически бичевал. Родительский дом более походил на притон таких же, как и Мо-кий, деревенских отщепенцев. В это лето к нему повадились ходить пьянствовать Кныш и приехавший на лето из города к своей престарелой бабке Женька Сахаров.

Собственно, Сахар и предложил сгонять развеяться на рыбалку. Притащил оставшиеся после деда ружья, снарядил лодку. Отправились на острова, Кныш обещал знатную рыбалку, бывал когда-то в этих местах. По пьяни заплутали, так и наткнулись на это зимовье на одном из случайных островов.

* * *

Мокий забрал сперва чуть к берегу, проверил моторку, на которой они с Сахаром и Кнышом приплыли на остров. После, пригибаясь к земле, осторожно стал подкрадываться к избе. Короткими перебежками, все как раньше. Правда, нет привычного автомата в руках, как нет и всех ребят, что прикроют фланги и тыл. Давно уже никого нет.

Изредка Мокия накрывало тоскливыми мыслями о своей никчемной жизни. Старался заглушить очередными запоями. А что оставалось делать? Можно было, конечно, остаться в свое время и дальше по контракту в армейке. Потому как втиснуть исковерканную войной психику в укладку обычной мирной жизни не удалось. А водка, как-никак, глушила все то, что неизбежно всплывало в памяти после тех лет.

Мокий не ошибся. Он вовремя заприметил, как осторожно подобрался к избе этот местный житель. Теперь Мокий успел разглядеть его получше. Сносная лесная одежа, лицом не заросший, хотя, судя по зимовью, обосновался он тут основательно. Навскидку, лет на пять младше. Оглянувшись по сторонам, этот с автоматом быстро взобрался по короткой лестнице, приставленной к срубу со стороны входа, и исчез под двускатной крышей зимовья.

Понятное дело, он сам Мокию был ни к чему. Мокию был нужен автомат. Его можно загнать за хорошие деньги мужикам в деревне, что промышляют по зиме медведем.

Мокий взвел курок и, благо скрадывали шаги порывы ветра в шумящих кронах, успел подобраться под прикрытие бревенчатой стены как раз в тот момент, когда этот стал спускаться обратно. Вот теперь никуда не денется. Выждав пару секунд, Мокий вывернул с ружьем наизготовку из-за угла и направил ствол прямо в спину Егорче, спускавшемуся вниз с автоматом в руках.

– На землю, быстро. На землю, лицом вниз, я сказал.

* * *

Егорча после своего марш-броска вышел к заимке аккурат с берега. Уберегаясь, с оглядкой вышел из-под прикрытия елей. Вроде никого. Ни голосов, ни шума погони. Сдерживая шумное дыхание, метнулся по лестнице под крышу, наскоро разгреб сухой песок в дальнем левом углу. Вытянул сверток со вторым автоматом, переменил магазин на полный.

Теперь главное вовремя схорониться на выгодной позиции неподалеку. Так, чтоб самому успеть заприметить возвращение нежданных гостей. Мелькнула было мысль затаиться тут же, под крышей, но нет. Все одно их трое, а Егорче, в случае чего, в одиночку отсюда справляться будет не с руки. Считай, сам как на ладони, взаперти, да и всяко лучше иметь в запасе возможность маневра.

Наскоро окинув взглядом ту часть подступающего к заимке леса, что была видна Егорче с под крыши, он стал было спускаться вниз, когда уже возле самой земли почувствовал уткнувшееся в спину дуло ружья.

– На землю, быстро. На землю, лицом вниз, я сказал.

Это был Мокий.

– Спокойно, паря, не дрейфь. Побегал и будет. Автомат аккуратно прислонил к стене, а сам лицом в пол.

Пока Егорча медленно припадал на левое колено, судорожно соображая, как быть дальше, Мокий отступил на полшага назад, снял палец со спускового крючка, чуть отставив дуло ружья в сторону, чтобы подхватить автомат.

В этот самый момент что-то с еле различимым шорохом порскнуло вниз с близстоящей ели. Тяжелый удар в бок и в спину отбросил Мокия в стену сруба, длинные когти с двух сторон облапили голову, резанули по брызнувшим мякотью глазам.

За спиной Егорчи раздался истошный, раздирающий воздух крик. Это Мокий заваливался на спину, прижимая руки к окровавленному лицу. Он нутром почувствовал, что это все, что это уже не исправить. Ненужное боле ружье валялось тут же, выпавшее из левой его руки. Обернувшись, Егорча успел увидеть, как длинными стремительными прыжками уходила в густолесье крупная рысь.

Та самая рысь, с которой Егорча был знаком чуть ли не с самого начала своей жизни на острове. Бывало, он подкармливал ее, оставляя рыбу или мясо чуть поодаль от избы, особливо по зиме, в пору стылых, трескучих морозов, когда вся лесная живность замирала в ожидании растепления.

Два года назад, опять же зимою, в феврале, Егорче случилось ей помочь. Он как раз выходил к перешейку, когда увидел, как стая волков, растянувшись широким полумесяцем по заснеженному озеру, отсекла эту рысь от спасительного берега. То ли она неосторожно пыталась успеть проскочить напрямки через пролив между близлежащими островами, то ли стая нарочно ее выслеживала, но Егорча в тот раз, не дожидаясь неминуемой кровавой развязки, дал короткую очередь в три выстрела по волкам. Хоть и близко было, но торопился, стрелял не прицельно. Стая метнулась в одну сторону, рысь в другую. На том и разошлись.

Егорча схватил ружье Мокия и, аккуратно спустив курок, забросил его на сруб, под крышу. Пусть полежит там покуда. Подобрав автомат, бросился в другую сторону, под укрытие елей. Отбежав метров тридцать, притаился.