Текст книги "Сталтех"

Максим покачал головой.

Любого незваного гостя на входе автоматически перемелет в фарш, да еще и прожарит из излучателей.

Как мне отсюда выбраться?! Он уже расстался с мыслью прихватить парочку техноартефактов, крепко задумавшись: работают установки только на входящих или попытка покинуть бункер также будет пресечена разрядами армганов и очередями импульсного орудия?

Он покосился на тело мнемотехника.

Антрацит безвольно ополз в кресле.

Вот я попал так попал…

Максима все больше удручала неопределенность возникшей ситуации. Кто его знает, что за процессы идут сейчас в организме, пораженном скоргами? Может, этот Антрацит через пару часов начнет превращаться в сталтеха? А мне что делать? Попытка удрать выглядела довольно сомнительной, уж слишком недвусмысленно и грозно смотрелись подвешенные под потолком системы автоматических вооружений. Да и дверь еще открыть надо. Руками такую массивную преграду не сдвинешь…

Вот и получается, что добрыми намерениями выстлана дорога в ад… – невесело подумал он, присев на край автомобильного кресла, установленного у стены.

В этот миг внезапно активировалась аппаратура «пыточной».

Сначала над жутковатым комплексом агрегатов, окружающих громоздкое кресло, зажегся неяркий свет, затем по приборам и устройствам прокатилась волна индикационных огней, далее пришли в движение механизмы самого кресла: с тонким подвыванием сервомоторов оно вдруг начало менять угол наклона спинки, как бы усаживая безвольное тело мнемотехника в определенное положение. Антрацит по-прежнему не открывал глаз и не подавал признаков жизни, но автоматике было глубоко наплевать, в каком состоянии находится хозяин. Из широких подлокотников внезапно выхлестнулись неприятно поблескивающие гибкие манипуляторы, заключенные в гофрированные оболочки. Извиваясь, словно змеи, они накрепко обхватили руки, ноги и грудь мнемотехника, пристегнув его к креслу. Следом от блоков аппаратуры начали выдвигаться различные приспособления, вспыхнули несколько зеленых сканирующих полосок света, одна начала медленно двигаться по лицу Антрацита, другая по груди, третья исследовала ноги, к рукам мнемотехника плотно прижались несколько шунтов, ловко проскользнув под одежду и соединившись с металлизированными пятнами на коже.

Максим наблюдал за скоротечными процессами, раскрыв рот.

На приемах у Пингвина все происходило намного быстрее и проще. Мнемотехник лагеря мотыльков обычно ограничивался включением одного устройства, похожего на точечный фонарик с синим светофильтром, установленном на гибкой штанге. В его свете пятно на запястье выглядело особенно зловещим, но после облучения не разрасталось.

Максим, пристально следя за происходящим, поймал себя на мысли, что аппаратура у Антрацита намного сложнее, по крайней мере, внешне, а вот источников синего излучения нет.

Хотя откуда мне знать, как эти комплексы должны работать?

Тело мнемотехника внезапно конвульсивно задергалось, будто через него пропустили разряд тока.

Начинается… – неприязненно подумал Максим. Он многое сносил без особого волнения, но все, что касалось мнемотехнических операций, вызывало у него стойкое отвращение, неприятие и страх.

Тонко взвизгнули сервоприводы. Сканирующее излучение погасло, теперь три замысловатых агрегата, установленных на подвижных платформах, выдвинулись к креслу и нависли над пристегнутым телом Антрацита, протянув к нему десятки гибких щупалец-манипуляторов.

Максим обреченно закрыл глаза.

В подвале было значительно теплее, чем на улице, и он давно взмок, но разгерметизировать экипировку опасался. Слишком много вокруг предметов и артефактов, носящих следы воздействия скоргов. Неизвестно, чем занимается мнемотехник в своей лаборатории.

Чтобы не щекотать себе нервы, он устроился поудобнее, отвернулся и сам не заметил, как задремал.

* * *

– Не сопрел?

Максим вскочил, словно ошпаренный, отшатнулся, вскидывая автомат, но, узнав Антрацита, обмяк, чувствуя, что все тело действительно покрыто испариной.

– Напугал!..

– А что ты такой дерганый? – Мнемотехник выглядел вполне бодрым, отдохнувшим и главное – здоровым. Сложно было представить, что несколько часов назад он висел, пришпиленный к стене металлизированными штырями, и едва мог ворочать зрачками.

– Я не дерганый! – зло огрызнулся Максим.

Антрацит прищурился, затем понимающе кивнул.

– Извини, брат. Мне следовало догадаться, что ты не имплантирован. Мотылек? Из лагеря Греха?

Максим кивнул.

– Можешь снять экипировку. Здесь безопасно. Вон там в углу за шторкой душ. Не бог весть какие удобства, но все же пот и грязь смоешь. А я пока соображу поесть.

Максим растерялся. Конечно, снять надоевшую, уже порядком заскорузлую экипировку, вымыться – это здорово. Но существовало одно обстоятельство, заставившее его отрицательно качнуть головой.

– Мне уходить надо. Срочно.

– Почему? – искренне удивился Антрацит.

– Время. Если к восьми часам в лагерь не успею, худо мне будет.

– Может, объяснишь, в чем дело? Ты мне жизнь спас. Это дорого стоит.

– Ты ничем не поможешь. – Максим вздохнул. Мысли о свободе оставались лишь грезами. Он настолько страшился серебристого пятна на запястье, так сильно робел перед любыми мнемотехническими вмешательствами, что предпочитал мириться с существующим положением вещей. За истекшие месяцы он даже не спросил ни у Пингвина, ни у торговца, сколько нужно добыть артефактов, чтобы избавиться от проклятого металлизированного пятна. Все дело в страхе. Как выводить скоргов? Что будет, если колонию серебристой дряни не удастся удалить? Мнемотехнику из лагеря он инстинктивно не доверял.

– Ну, что примолк? – Антрацит продолжал внимательно, пытливо, но не враждебно смотреть на Максима. – Зачем тебе в лагерь? Здесь убежище намного надежнее, поверь. И моя благодарность гостеприимством не ограничится.

Максим вдруг подумал: а будь, что будет. Может, врал Пингвин, что другой мнемотехник ничем не поможет? Цену себе набивал?

– Мне в лагерь надо чтобы к нашему мнемотехнику попасть.

– Зачем?

– Он облучает руку каждый день.

– А что у тебя? Скоргов подхватил? Ну, это проблема, конечно. – Антрацит немного помрачнел. – Но ты не расстраивайся. Если поражение локальное, из него еще и полезный имплант сформировать можно. Только вот не пойму: почему тебя не имплантировали? Что-то ты недоговариваешь, брат?

– Он сам меня скоргами и заразил, – глухо ответил Максим.

– Кто?

– Пингвин. Наш мнемотехник из лагеря.

Антрацит криво усмехнулся.

– Ну да. Слышал я про такой прием. А ну, давай, снимай экипировку. Время все равно уже позднее, к назначенному сроку вернуться не успеешь.

Максим не стал спорить. Он уже взглянул на электронные часы. Начало девятого. До лагеря, если не бежать сломя голову, час ходьбы через руины. Страх никуда не делся, но ситуация действительно складывалась безвыходная. Пингвин, сволочь, слов на ветер не бросал. Однажды Максим опоздал на четверть часа. Даже вспоминать не хотелось – мнемотехника пришлось уговаривать, чуть ли не ползать на коленях. А куда деваться? О том, что произойдет, если пятно не стабилизировать, он даже думать не хотел.

Решившись, он стянул защитную маску с дыхательным аппаратом.

Антрацит, взглянув на его бледное, исхудавшее лицо, лишь покачал головой.

– Не все сталкеры – сволочи, – внезапно произнес он. – Запомни это, Максим.

– Не понял? – опешил Максим.

– От тебя страхом прет. Ты всех боишься и ненавидишь.

– А ты всех любишь?

– Нет, конечно. Но людей различаю. И тебе советую научиться.

Максим не был настроен на разговор. Его слегка подтряхивало в преддверии предстоящего «обследования». Стянув с себя элементы защиты, он вопросительно взглянул на Антрацита.

– В кресло, – произнес мнемотехник.

* * *

Тонкая зеленая полоска сканирующего излучения медленно ползла по запястью правой руки Максима.

Он весь сжался, будто его резали ножом по живому. От непроизвольного ужаса сердце, как бешеное, колотилось в груди.

Антрацит, следя за показаниями приборов, хмурился, и его мимика еще больше пугала Максима.

– Ну, что там? – не выдержав, сипло спросил он.

Мнемотехник отключил сканер, сокрушенно покачал головой, негромко выругался.

Все. Видно, плохи мои дела… – отчаянно подумал Максим.

– Ты сам в мотыльки подался?

– Нет. – Максим сглотнул. – Долго рассказывать.

– Ну, в общем, в Пятизонье ты не рвался?

– Что я, больной?!

– В таком случае, – Антрацит встал с вращающегося стула, – мой тебе добрый совет – вали отсюда как можно быстрее и дальше.

Максима как будто током пронзило. Он что, бредит после всего пережитого?!

– А это?! – Он указал взглядом на немного потускневшее, но все равно ясно различимое металлизированное пятно на запястье.

– Это краска. Серебрянка. На основе алюминиевой пудры.

Максим оцепенел. Мысли в голове мгновенно спутались, будто рассудок, словно компьютер, внезапно дал сбой.

– То есть как?!

– Макс, все просто. Тебя обманули. Не было никакого инфицирования скоргами. Ты абсолютно свободен, здоров, с нервишками, конечно, уже не все в порядке, отощал сильно, а в остальном – никаких отклонений.

До Максима наконец начал медленно доходить смысл сказанного.

– Пингвин… Тварь… – Вдруг разом нахлынула и радость, и облегчение, и дикая злоба, проходящая на грани аффекта, граничащая с нервным срывом. – Это значит, я лазил по руинам, каждый день рискуя жизнью, таскал артефакты торговцу из-за пятна въевшейся в кожу металлической пудры?!

Ремни, пристегнувшие его к креслу, ослабли, а затем с шелестом исчезли в подлокотниках.

Максим встал.

– Я убью его! – просипел он, потянувшись за экипировкой.

– Пингвина? – Антрацит прищурился. – Давно пора. Только ты остынь на минуту. Поговорить нам надо. Никуда мнемотехник из лагеря не денется.

– Не о чем говорить! Удавлю тварь и выбираться отсюда буду!

– Если удавишь, уже не выберешься, – спокойно ответил Антрацит. – Ты думаешь, «Пристанище» под боком у Ковчега за здорово живешь существует? Грех от Хистера артефактами откупается и частенько мотыльков ему подкидывает – чистый, неимплантированный, так сказать, материал, для особо секретных опытов, что в бункерах Академгородка проводят. Вот и подумай. Это хорошо отлаженный бизнес. И охраняется он соответственно.

– Где это ты так в людях научился разбираться? – Максима душила злоба.

– Я сейчас о тебе беспокоюсь. – Антрацит проигнорировал его тон. – Допустим, ты беспрепятственно войдешь в лагерь. И к Пингвину попадешь без проблем. Как ты там его убивать собрался – не мое дело. Хоть по кусочкам рви, но дальше-то что? Как обратно выйдешь, а если и вырвешься, куда пойдешь, кто тебя через Барьер назад во Внешний Мир переправит? И кто там тебя ждет?

– Вербуешь? В сталкеры? На другую руку мне какой-нибудь дряни намажешь?

– Нужен ты мне!.. – Антрацит разозлился. – Помочь хотел. Насильно держать не стану. Просто по опыту знаю: кто в Пятизонье побывал, пожил тут, назад не возвращается. А кто уходит, тот быстро понимает, что за Барьерами счастья нет.

– Можно подумать, здесь оно есть! – возмутился Максим, вставая. – Пойду я.

– Как знаешь. – Мнемотехник спорить не собирался. – Артефактов возьмешь? В благодарность за спасение?

– Возьму, – буркнул Максим. – Нет, не надо, – вдруг передумал он. – Ты мне лучше экипировку дай нормальную, если есть.

– И то дело, – кивнул Антрацит. – Понимаю, тебе сейчас поберечься от скоргов надо. – Он ушел в дальний угол подвала, сдвинул какие-то пластиковые контейнеры. Вернулся с увесистым кофром. – Армейский бронекостюм. Специально для Пятизонья разработан. Замкнутый цикл жизнеобеспечения, активный полимер поверх брони.

У Максима загорелись глаза.

– Поможешь? – Он встал.

Антрацит вскрыл кофр, объяснил назначение некоторых элементов экипировки, по очереди подавая Максиму детали бронекостюма.

Тот молча слушал, одновременно экипируясь. Вес брони поначалу показался непривычным, но когда включились подсистемы, управляющие сервомускулатурой, то пятьдесят килограммов композитной защиты вообще перестали ощущаться.

– Броня уникальная. – В голосе Антрацита не прозвучало ни нотки жалости, хотя расставался он с настоящим сокровищем. – Вместо обычных элементов питания здесь использованы «Сердца зверя». Их можно подзарядить в границах аномальных энергополей. И не думай, что я откупился и все забыл, – ворчливо добавил мнемотехник. – Нужда заставит, приходи. Дашь мне знать. – Он костяшками пальцев постучал по пустому кофру, изображая последовательность.

– Где сигнал подавать?

– А у плиты, что вход маскирует. Я услышу.

– Ладно. Спасибо тебе. – Макс опустил дымчатое проекционное забрало. – Может, еще и увидимся.

Глава 3

Лагерь мотыльков. Новосибирская зона отчужденных пространств…

– УБИЛИ!.. УБИЛИ!.. УБИЛИ!..

Сиплый, надорванный, полный ярости голос эхом метался среди огрызков стен.

Максим остановился, озираясь по сторонам.

Руины близлежащих зданий, в подвалах которых располагались герметичные убежища лагеря, щерились черными провалами окон. Поздний вечер моросил нудным дождем. Кое-где на верхних этажах искаженных пульсациями построек мелькали тени – это дежурные снайперы, привлеченные криками, рискнули покинуть позиции, выглянуть, любопытствуя что же произошло?!

Огромный детина – сталкер по кличке Демон: – стоял посреди квадратного внутреннего двора, ограниченного периметром бетонных блоков, установленных в качестве символической защиты от механоидов. Его волосатые руки, испачканные кровью, были в этот миг воздеты к серым небесам, на искаженном гримасой злобы лице читалось выражение растерянности.

Один из обитателей герметичных подвалов, случайно, не по своей воле оказавшийся поблизости, застыл как вкопанный. О скверном характере Демона в лагере знали все. Необычайно сильный, глубоко и безнадежно инфицированный серебристой проказой Зоны, он внушал только отвращение и инстинктивный ужас.

– Кого убили-то? – раздался робкий вопрос. По голосу, искаженному защитной дыхательной маской, было невозможного определить, кто из обитателей «Греховного Пристанища» решился расспрашивать разъяренного, похожего на мясника сталкера.

Тот медленно повернулся.

Максиму стало жутковато. Не от факта, что кто-то погиб, нет, такие известия приходили ежедневно, а от внезапного и острого осознания обстановки происходящего. Перемазанный в крови Демон стоял среди ржавых обломков детской игровой площадки, в аккурат там, где раньше была песочница. Рядом коряво изгибались два турника, покрытые окалиной, искаженные прошедшей тут волной аномальной энергии Узла. Чуть дальше высилась изогнутая, скрученная в немыслимый узел лесенка, щедро посеченная пулями, несколько сплавленных в единый ком качелей и горок превратились в жутковатую абстрактную фигуру.

– Греха убили!.. – упавшим голосом произнес Демон. – Кто-то из вас! – снова взъярился он. – Твари! Очередью половину башки снесло! Прямо в магазине, за прилавком! Ну да ничего! – Сталкер сжал огромные кулачищи. – Сейчас разберемся!

Надо торопиться, – подумал Максим. Жизнь в лагере, и без того невыносимая, теперь обещала стать совсем скверной. Туповатый и скорый на расправу Демон на самом деле не станет искать виновника, а прибьет первого, кто под руку попадется, на том, наверное, и успокоится. Может быть, сам Греха и убил, вон руки все в крови. Подомнет теперь под себя прибыльный бизнес. Хотя нет, не потянет. Тут хитрость, изворотливость нужна, а у Демона одни мышцы…

Он ни на секунду не забывал, с какой целью вернулся в лагерь. Поднявшаяся суматоха только на руку. Макс незамеченным проскользнул в «рабский» сектор. Охранника в тамбуре не оказалось. Что ж, ему повезло. Вернувшаяся злоба толкала вперед, к мести за все страхи и унижения, которые он перенес за пару месяцев пребывания тут.

* * *

Дверь в лабораторию мнемотехника, как обычно, не запиралась. Это помещение, окутанное зловещей аурой, отпугивало не только мотыльков, но и сталкеров. Сюда редко кто приходил по доброй воле.

Войдя внутрь, Максим осмотрелся.

В первый момент его постигло разочарование, похоже, мнемотехник куда-то ушел, может, на труп торговца взглянуть, а может…

– Тебе что тут надо, сталкер? – внезапно раздался хорошо знакомый каркающий голос.

Фигура Пингвина появилась из сумрака.

– Оглох? Что надо, спрашиваю?

Максим коснулся сенсора, поднимая дымчатое забрало боевого шлема. Конечно, в такой экипировке его все будут принимать за вольного старателя.

– Узнал?

– Тьфу! – Пингвин злобно прищурился. – Напугал. – Он окинул фигуру Максима оценивающим взглядом и вдруг рявкнул: – Почему вчера не явился?! Думаешь, труп в руинах ограбил и теперь крут? А скорги? Ну-ка, снимай свое барахло – и в кресло, живо!

Максим побледнел.

Страх, крепко въевшийся в душу, заставивший вздрогнуть, отвести взгляд, улетучился так же моментально, как возник.

Пингвин, прихрамывая, вразвалочку подошел почти вплотную, и это стало роковой ошибкой мнемотехника. Максим в припадке ярости схватил его за горло. Сервоусилители брони позволили одной рукой приподнять грузное тело. Точно так же, не так уж давно, на глазах Максима, Демон, встречавший группу пленников в Сосновом Бору, едва не придушил вербовщика.

Пингвин захрипел, двумя руками вцепился в запястье душившей его руки, но без толку.

Его глаза медленно вылезали из орбит.

– Макс… Что ты делаешь… сдохнешь ведь?.. – роняя слюну, прохрипел он.

Максима передернуло от отвращения. Он думал, что агония Пингвина станет сладкой, справедливой местью, но хрипящее, дурно пахнущее, конвульсивно извивающееся тело внушало лишь отвращение, и он инстинктивно разжал пальцы, толкнув наполовину задушенного мнемотехника в кресло.

– Скорги, говоришь? – Ствол «Шторма» уперся под дрожащий подбородок Пингвина. – Где баночку с краской хранишь, тварь?

У Пингвина все плыло перед глазами. Такого шока он не испытывал давно. Правило грубой звериной силы, против которого он научился бороться, став мнемотехником, снова безотказно сработало – Максим не был имплантирован, и Пингвин, способный вмиг поставить на место любого из сталкеров, вдруг оказался совершенно беспомощен.

– Я не стану тебя убивать… – Голос Максима прозвучал хрипло, прерывисто. – Просто расскажу всем в рабском секторе, что серебристые пятна – это не скорги, а краска. Тебя на куски порвут.

Лицо Пингвина стало серым.

– Макс, ты рехнулся! – Он все же нашел в себе силы защищаться, хотя бы угрозами и увещеваниями. – Ты хоть понимаешь, против кого пошел?

– Ты мне сейчас о Ковчеге рассказывать станешь? О Хистере, который разрешает существовать лагерю? Лучше заткнись. Для каждого из вас найдется пуля. Грех еще легко отделался! – Глаза Максима покраснели от ярости. Все-таки вмиг из шкуры раба не выскочишь. Где-то в подсознании все еще силен был страх и перед этим помещением, и перед проклятым креслом с распластавшимся в нем полузадушенным мнемотехником.

– Макс, разойдемся по-хорошему!

– Откупишься? Чем?

– Я тебе импланты дам. Самые лучшие! Самовживляемые! Это последние разработки!

– Ковчеговские?

– Да! Да!

– Ну, показывай. – Максим убрал ствол от дрожащего подбородка мнемотехника.

Пингвин, видимо, не веря, что еще жив, кое-как выбрался из кресла, потянулся к своему столу.

– Если там у тебя оружие, пристрелю!

Нет, негодяй не решился схватить импульсный «Страйк», который на всякий случай держал в ящике. Пингвин хорошо знал, что такое неконтролируемая злоба. С этим придурком сейчас нужно вести себя, как с душевнобольным… Он, кряхтя, достал из потайного отделения плоский футляр, обернулся, раскрыл его, демонстрируя содержимое.

Пять овальных, отблескивающих ртутью пластин покоились в мягких гнездах из пористого пластика.

– Здесь полный набор. Два метаболических импланта, расширитель сознания, чип мью-фона и стандартный боевой. Колонии скоргов стабилизированы от размножения и запрограммированы. Даже плющить после вживления не будет. Просто прижмешь к коже, они сами прилипнут… – торопливо и сбивчиво объяснял он. – Тут вот и инструкция есть, как, что делать. Не пожалеешь! Знаешь, сколько такой набор на сталкерских рынках стоит? За год не заработать!

– На стол положи. Футляр закрой.

Максима трясло. Он не смог. Не смог убить. Элементарно чуть сильнее сжать пальцы, чтобы хрустнул кадык этой твари!..

Пингвин положил футляр с имплантами на стол и вдруг кинулся к Максиму, протягивая руки.

Вот тут рассудок Максима помутился окончательно. Неизвестно, что именно пытался сделать мнемотехник – напасть или просто молить о пощаде. Максиму уже стало все равно, сначала он инстинктивно подался назад, а затем, отпустив автомат, что есть силы ударил Пингвина по рукам.

В аффекте он позабыл, что на нем теперь надета оснащенная сервомускулами броня и каждое движение, особенно резкое, автоматически усиливается в десятки раз.

Раздался хруст ломаемых костей, сдавленный вскрик, и грузное тело Пингвина вдруг обмякло, оседая на пол. Глаза мнемотехника закатились, обе его руки, сломанные в запястьях, были вывернуты неестественным образом.

Макс несколько секунд стоял в оцепении, глядя на бесчувственное тело. Первая мысль – что я наделал? – промелькнула и исчезла.

Уходить надо. Демон теперь совсем озвереет. Сначала Греха пристрелили, теперь вот Пингвин…

О других мотыльках Максим уже не думал. Схватив со стола футляр с имплантами и снова опустив забрало гермошлема, Максим бросился прочь, благо схему подвалов он изучил досконально и выбраться незамеченным не составило для него особого труда, даже в полувменяемом состоянии.

* * *

Окончательно прийти в себя удалось лишь в руинах.

Отдышавшись после рискованной пробежки, через секторы, контролируемые группами механоидов, Максим забрался на второй этаж одного из зданий, чтобы осмотреться.

Глупо все вышло. Не месть, а грабеж.

На душе стало совсем скверно. Что дальше делать? Как выживать?

Получив долгожданную «свободу», Максим совершенно не знал, как ею воспользоваться.

Прав был Антрацит. Никто не ждет его за Барьером. Нет там ни дома, ни средств к существованию. А тут? Куда ни посмотри – везде тупик.

Его сознание, надломившееся после Катастрофы, теперь окончательно погружалось в сумерки. Вроде бы в руинах притаился человек, сумевший на протяжении нескольких месяцев выжить в отчужденных пространствах, но если посмотреть с другой стороны, разве все происходящее с ним не являлось стечением обстоятельств, напору которых он практически и не сопротивлялся? Разве сознательно он вышел навстречу пульсации? Нет. И артефакты добывал от случая к случаю, и перед Пингвином трясся, словно осиновый лист на ветру, и Антрацита спас от безвыходности, потому что боевики Ковчега загнали его в то злополучное здание. Шкуру он свою спасал любыми доступными способами и, не прикатись ему под ноги плазменная граната, брошенная егерем, ни за что не отозвался бы на слабые стоны, не полез бы внутрь Адского Клондайка.

Тяжелые мысли ворочались в голове.

Выжить на крохотном, ограниченном радиусом дневных вылазок пятачке руин – это одно, а стать сталкером – совершенно другое. У Максима не было главного – он не видел перед собой ясной, значительной цели. Его смысл жизни потерялся давно и безвозвратно, но Пятизонье уже успело воздействовать на душу и разум, наложив неизгладимый отпечаток на каждую мысль.

Вернуться назад, снова погрузиться в серый мир, перебиваться продажей разного хлама, найденного в обломках зданий, где каждый предмет кричит о сотнях, тысячах вмиг оборванных Катастрофой судеб?

Максим встал, огляделся вокруг и шагнул к лестнице, уводящей выше.

На уровне пятого этажа фрагмент здания начал истончаться, две стены да чудом уцелевшие лестничные марши сходились углом, искаженные пульсациями, они выглядели чуть согнутым, указующим перстом, тянущимся к небесам.

Максим узнал это место по рассказам других сталкеров. Между собой они называли огрызок здания «Вышкой». Говорили, что с самого верха, оттуда, где раньше находилась позиция ковчеговских наблюдателей, открывается вид на весь город и его окрестности.

Он не понимал, зачем карабкается вверх, преодолевая этаж за этажом. В каждом его действии чувствовалось что-то гибельное, фатальное.

На уровне девятого этажа истончающиеся кверху руины попали во фронт волны аномальной энергии во время одной из пульсаций. Располагавшаяся тут площадка наблюдательного поста, с которой боевики Ковчега контролировали прилегающую зону руин, теперь искаженная, деформированная, превратилась в абстрактную фигуру из бетона, арматуры и пластика. Ровных участков поверхности практически не осталось, и Максим с трудом пристроился на одном из выступов, вцепившись в торчащие прутья ржавого металла.

Верхнюю часть здания ощутимо покачивало под порывами ветра.

Он осмотрелся.

От высоты закружилась голова. Непривычно яркий свет струился от хмурых небес. Внизу простирался огромный город, вернее, все, что от него осталось, – скелеты зданий, кварталы руин, еще сохранившие планировку улиц погибшего мегаполиса. Все это тонуло в дымке – оказывается, в руинах таилось множество источников тепла, и морозный воздух над ними курился белесым маревом.

Максим на миг представил себе иную картину.

Стекло и бетон. Отдельными островками высокие, изящно спроектированные, легкие, кажущиеся невесомыми, устремленными ввысь комплексы зданий. Между ними кварталы старой застройки – потемневшие от времени коробки девяти – и двенадцатиэтажных домов, – неистребленное наследство эпохи погибающего социализма, кое-где видны промышленные районы, конические трубы исполинских диаметров царят над ними, выбрасывая густые, косматые, изгибающиеся под напором ветра столбы теплого воздуха, мгновенно превращающегося в пар…

Он моргнул, и видение исчезло.

Осыпалось стекло с фасадов удивительно красивых высоток, оставляя взгляду безобразные скелеты монолитных конструкций. Текучие реки огней, пригрезившиеся на автомагистралях, поблекли, истаяли, лишь кое-где на обрушенных эстакадах и лепестках изящных дорожных развязок ржавели редкие кузова сгоревших дотла машин.

Руины города жили, над ними, как и в прошлом, дрожал, струился, теплый воздух, но теперь его источником являлись не промышленные комплексы и жилые застройки. Десятки тысяч механоидов, больших и маленьких, разбросанных по руинам, таящихся во тьме подвалов, передвигающихся по улицам разрушенного мегаполиса, вызывали ощущение страшной подмены, непонятной, неправильной, неуместной эрзац-жизни…

Максим, затаив дыхание, смотрел на укутанный дымкой город.

Зрелище завораживающее, нагоняющее жуть. Он никогда раньше не задумывался: что такое цивилизация, что означает этот набивший оскомину термин? Внезапно, остро и болезненно вспомнилось то прошлое, что осталось за чертой Катастрофы.

Он вспомнил, как жил и учился, через раз ходил на лекции в институт, пропуская не только мимо ушей, но и мимо рассудка кажущиеся нудными рассуждения преподавателей. Некоторые дисциплины он считал откровенно скучными, устаревшими, ненужными. Зачем ему, к примеру, история каких-то прошлых, темных веков? Что ему за дело до тысяч поколений, канувших в Лету? Зачем ему знать общественное устройство гигантских человеческих муравейников? Максим всегда считал, что цивилизация, государство – понятия условные, абстрактные, никак его напрямую не касающиеся.

Болезнь поколения, выраженная в нем.

Максим одинаково презирал тех, кто целеустремленно, без компромиссов, карабкался по головам, с юности стремясь вверх по карьерной лестнице, измеряя жизнь личными успехами, и тех, кто не рвался ввысь, довольствуясь скромным положением рядовых служащих, рабочих, – тех, кого принято называть обывателями, кто – лишь винтики гигантского механизма.

И вот их не стало.

Не стало тех, кто подавал свет и тепло в дома, кто привозил свежий хлеб в ближайший магазин, убирал улицы, ремонтировал коммуникации, строил дома, охранял порядок…

Они исчезли – и цивилизация рухнула, а он, привыкший брать все, не задумываясь, откуда приходят привычные, естественные для него блага, мгновенно оказался за бортом жизни, потому что серая, кажущаяся безликой масса людей на самом деле и являлась цивилизацией, труд миллиардов, складываясь воедино, растил города, производил машины, наполнял магазины продуктами питания, позволяя таким, как Максим, любить себя и презирать других, валяясь на диване у сферовизора, с банкой пива.

Мысли промелькнули и исчезли.

Он выжил. И теперь поздно думать, все равно ничего не изменишь.

Итог стремительного научно-технического прогресса, помноженный на измельчание душ поколения пользователей, распростерся внизу, темными уродливыми ущельями улиц, кварталами руин, где новая реальность прорастала серебристыми побегами автонов и неживые порождения все той же цивилизации искали иной, уже абсолютно непостижимый для человека смысл, начиная виток механической эволюции…

Максим не привык напрягаться, анализируя происходящее.

Все здравое, запоздалое, горькое, что промелькнуло в рассудке, толкало лишь к одной мысли, единственному вопросу: что делать мне? Как выжить?

Он машинально достал тонкий футляр с имплантами.

Самовживляемые, – вспомнился комментарий насмерть перепуганного мнемотехника.

Ну, это Пингвин загнул от страха… Хотя инструкция действительно отображалась на крохотном экранчике, вмонтированном в футляр. Максим с нездоровым любопытством рассматривал условную человеческую фигуру и пятнышки маркеров, поясняющих, к каким участкам кожи следует прижать тот или иной имплант, чтобы инициировать жуткую процедуру.

«Нет. Я не смогу». Страх перед скоргами, въевшийся в подкорку, судорогой сводил руки.

Нужно идти к Антрациту, – подумал Макс. – Он поможет. Хватит уже метаться по руинам в поисках гибельных приключений. Без имплантов я обречен.

* * *

Мнемотехник не обманул: искусно сделанная имитация бетонной плиты легко скользнула в сторону, открывая доступ к дверям убежища, стоило ему подать сигнал условным стуком.

Миновав короткий тамбур, он вновь оказался в полутемном подвале.

Антрацит встретил его настороженно.

– Ну, как? Решил свои проблемы? – спросил он, пропуская Макса внутрь. – Там какой-то переполох в лагере. Твоя работа?

– Нет, – покачал головой Максим. – Кто-то из мотыльков торговца пристрелил, прямо в магазине, да сбежал. Демон со своей бандой теперь крайнего ищут[9]9
  О том, кто действительно застрелил торговца, смотри роман «Черная Пустошь».


[Закрыть].

– Доигрался. – Антрацит криво усмехнулся, затем вновь пытливо посмотрел на Макса. – А у Пингвина как дела?

– Я ему, кажется, обе руки сломал… – Максим присел за стол. – Дело у меня к тебе.

– Выкладывай.

Вместо ответа Максим достал полученный от Пингвина футляр с имплантами.

– Ты был прав. Во Внешнем Мире мне ловить нечего. Но и тут мотыльком не выжить. Поможешь вживить? Я сам боюсь. Тут хоть и написано, что скорги нейтрализованы от размножения и сконфигурированы в стабильные устройства, но все равно – страшно. Вдруг что-то не так пойдет? Или дефект обнаружится?