Текст книги "Многослов-2, или Записки офигевшего человека"

И

Идеология

Нет большего вреда для державы, чем принимать хитрость за мудрость.

Фрэнсис БЭКОН, английский мыслитель и государственный деятель

Как и многие умные, политически значимые, важные, часто произносимые, но не до конца понятные слова, «идеология» – тоже слово греческое. Греки, как известно, очень любили складывать одно слово из нескольких: возьмут, бывало, парочку слов, да и сложат. А мы потом мучаемся веками, разбираясь в смысле того, что получилось в результате сложения.

С идеологией ровно так и вышло. Впрочем, судите сами.

Взяли древние греки два слова: «logos» (учение) и «idea» (идея), да и сложили. И чего получилось? Получилось, что идеология есть учение об идеях. Нормально, да? Идеология – это учение, то есть – наука. Не что-то там другое, как мы могли подумать, именно – наука.

Спокойно. Вначале идеология и вправду была наукой. Именно так ее и задумал вовсе даже не грек, а самый настоящий француз, носивший, я бы сказал, по-африкански длинное имя: Дестют де Трасси Антуан Луи Клод. Исследователи и историки, которым, конечно, лень писать столько букв сразу, называют его коротенько: Антуан де Трасси.

Этот самый де Трасси впервые и ввел в обиход слово «идеология», подразумевая под ним науку об идеях. Конечно, бывало, думал де Трасси, идеи движут миром. И об этом тоже можно подумать, но гораздо интересней иное. В головах людей идеи рождаются? Очень хорошо. Вот пусть идеология сей процесс и исследует.

Занятный был, видимо, человек этот де Трасси: изучал, как рождаются новые идеи. И выяснил в частности: новую идею формируют чувства, память, способность суждения и воля.

Итак, любой человек, который хочет придумать что-то новенькое, должен понимать, что для этого необходимы эмоции – без них, оказывается, невозможно совершить даже самое маленькое открытие. Надо помнить о старых идеях, иначе очень легко опростоволоситься, другими словами: если нет у тебя знаний о прошлом, в будущее нечего даже соваться. Еще нужно уметь судить, то есть оценивать окружающий мир. И опять же, бессмысленно соваться в это самое будущее, ежели у тебя нет воли.

Не могу не заметить, что эти рекомендации легко и непринужденно может использовать любой человек, который вдруг захочет эдаким чёртом родить какую-нибудь новую идею. Мне кажется, рекомендации чудесные.

Как всякий человек, придумавший новую науку, де Трасси был убежден, что она перевернет мир. И потому создал организацию, объединяющую идеологов, то есть – повторю – ученых, желающих изучать рождение и жизнь идей. Ну и не ученых тоже, если им интересно было думать про мысли. В эту организацию, не подумав как следует, приняли Наполеона, который, как известно, тоже ставил своей целью перевернуть мир, но не абстрактно-философски, а вполне даже конкретно, по-военному.

Когда у Наполеона начались неприятности (а они у него возникали периодически), он все свои ошибки списал на идеологов: не тому учили, не туда вели. Наполеон слово «идеолог» произносил иронически: мол, это как бы ученые, которые до добра не доведут, они, идеологи, все двигают политиков, но все не туда, куда надо. Идеологи в ответ, разумеется, начали критиковать Бонапарта: мол, не те у него мысли рождаются, не так рождаются, и вообще он идет неизвестно куда. Так, с помощью одного из крупнейших политиков XIX века идеология накрепко слилась с политикой.

В основном благодаря Наполеону люди уверовали в то, что идеологи – это не ученые, изучающие возникновение идей, а те, кто направляет политиков.

Однако если мы посмотрим словарь Брокгауза и Ефрона (издан в Санкт-Петербурге в 1907 году), то там дается такое основное определение идеологии: «Идеология – учение об идеях, наука о познании». И лишь потом: «Идеология – теория какого-либо социального, экономического или политического явления».

Кстати, в этом же абсолютно авторитетном словаре так определяют слово «идеолог»: «Теоретик, мечтатель в политике, название, в насмешку данное Наполеоном I ученым, критиковавшим его систему управления».

Чем же стала идеология сегодня для нас? Вопрос, на который так просто не ответишь. Мы понимаем, что это что-то очень важное, определяющее жизнь страны, но, как поется в одной песне: «…что конкретно мы имеем в виду?»

Понятно, что идеология – это не наука, поскольку не только не изучает возникновение новых идей, но вообще ничего не изучает. Хорошо, не наука. А что? Как говорится: возможны варианты.

Вообще как только выяснилось, что идеология – это не просто так себе наука, а нечто, имеющее отношение к политике, про нее сразу начали истово спорить: во все времена люди обожали (и обожают) вести дискуссии именно про политику, наверное, им казалось, что таким образом они практически участвуют в управлении страной. Некоторые ученые с хрипотой в горле доказывают, что идеология – это есть разновидность корпоративного сознания. У других ученых тут же возникает интересный вопрос: а сознание вообще может быть корпоративным? То есть когда люди собираются все вместе, разве они могут что-нибудь осознавать?. Может быть, идеология – это как раз разновидность корпоративного бессознательного?

У Леонида Филатова есть замечательные строки про фашистскую Германию:

 
Не поймет ни враг ваш, ни друг,
Как же это сразу и вдруг
Населенье целой страны
Выродилось в бешеных сук!..
Если вдруг чума, то дома
Все-таки на прежних местах,
Если люди сходят с ума,
Все-таки не все и не так!..
 

Вдруг население целой страны начинает верить идеологии фашизма или, скажем, коммунизма. Разве это происходит осознанно? Вера вообще лежит в области чувств, а не знаний, поэтому вряд ли тут можно говорить о какой-то осознанности…

Так вот, как говорят ученые и политики – «исходя из вышесказанного», – мне лично ближе всего взгляд на идеологию Макса Вебера. Знаменитый философ, социолог, историк считал, что идеология – это вера.

Если, предположим, человек верит в абсолютную ценность человеческой жизни, в то, что государство должно строить отношения с человеком только на договорной основе – значит, это сторонник либеральной идеологии. Верит в то, что государственная власть не нужна и что приход такой «негосударственной» жизни возможен только революционным путем, – последователь идеологии анархизма. Верит в то, что глобализация – плохо, а антиглобализация – хорошо, значит, антиглобалист.

Всего же, как подсчитали ученые, на сегодняшний день существует порядка 20 идеологических систем. И сторонники авторитаризма, анархизма, демократии, консерватизма, милитаризма, национализма, нацизма, пацифизма, самодержавия, социализма, плутократии, либерализма, марксизма и так далее, и так далее, и далее, далее, далее, – утверждают, что если в стране утвердится их идеология, то все будет хорошо, чудесно, и дождички пойдут по четвергам, и счастье зайдет в страну и в ней останется. Верьте нам, люди! – кричат все идеологи. Верьте нашей идеологии, и будет жизнь ваша прекрасна, чудесна и изумительна!

Потому мне так нравится определение Вебера, что в нем есть слово «вера». Мне кажется, что идеология – это всеобщая вера в то, во что верить велено. И чем больше людей верит в то, во что им велело верить начальство, то есть, чем крепче идеология, – тем народ сплоченнее. Собственно, главная задача идеологии и состоит в том, чтобы сплотить народ.

Идеология не просто влияет на сознание людей, она его формирует. Идеология – это своего рода фильтр, который как бы стоит над умами и душами граждан страны и отсевает все то, что «вдохновители фильтра» считают лишним.

Идеологи прекрасно понимают: люди устроены так интересно, что им верить в некое «прекрасное далёко» гораздо приятнее, а значит, проще, чем в реальность. И нас, людей, в принципе, можно понять: реальность же бывает разной, а то самое далёко – оно всегда прекрасно. Поэтому идеология, как правило, строится на том, что идеологи утверждают: если нашему политику дадут волю делать то, что он хочет, – вы заживете наконец хорошо.

Идеология как строится, если попросту? Политик кричит: счастье – там, вперед! А рядом с политиком стоит идеолог и орет: идите за ним потому, что там – добро, истина и порядок! При этом идеолог, как правило, помнит принцип, очень четко сформулированный Талейраном: «В политике то, во что люди верят, важнее того, что является правдой».

То есть если совсем попросту говорить: задача идеологов состоит в том, чтобы объяснить народу, почему поддержка той или иной политики приведет его, народ, к прекрасной жизни.

Многие читатели этой книги, думаю, успели пожить в государстве с названием Союз Советских Социалистических Республик. Ну а кто не успел – про государство такое, думаю, слышали. Идеология и ее младшая сестра пропаганда были крепким фундаментом СССР. О пропаганде подробно мы еще поговорим в свой черед, пока же заметим, что она занимается тем, что всевозможными способами внедряет идеи идеологии в народные массы.

Советским идеологии и пропаганде удалось то, что на протяжении мировой истории мало кому удавалось: они служили государству, само название которого, в сущности, не имело никакого смыла, однако об этом мало кто задумывался.

Как так не имело смысла? А вот так. Давайте вдумаемся. Итак. Союз? Но ведь союз – это некоторое добровольное объединение, каковым СССР не являлся: вспомните хотя бы, как активно сопротивлялись азиатские республики или как были присоединены республики Прибалтики. Да и потом, был бы союз подлинным – вряд ли бы он распался столь быстро, радостно и однозначно. Советских? Но разве Советы народных депутатов реально руководили страной? Нет, конечно. Они играли роль некоей идеологической ширмы, в то время как руководило государством Политбюро ЦК КПСС. Социалистических? Очевидно – нет. Республик? Но республиканский строй подразумевает выборы руководителей, а в СССР никаких реальных выборов не было.

Мы жили в этом государстве, совершенно не думая о том, каково оно на самом деле. У нас была коммунистическая идеология – то есть мы строили некое «прекрасное далёко», в которое многие верили. В многомиллионной стране людей, которые активно боролись с этим «странным» строем, – их называли диссиденты, – было настолько мало, что их всех знали по именам. Экономика СССР практически погибла гораздо раньше, чем идеология. У нас был жуткий, унизительный дефицит, а государство, которым гордились его граждане, продолжало существовать. Можем еще раз сказать то, о чем совсем недавно мы говорили в главе про диктатуру: крепкая идеология вполне заменяет людям хлеб насущный.

Основной вопрос идеологии можно сформулировать так: что такое хорошо и что такое плохо в жизни государства? На него либерализм, скажем, отвечает: отстаивать общечеловеческие ценности хорошо, а не выстраивать с государством правовые отношения плохо. Консерватизм утверждает: менять сложившиеся формы государственной и общественной жизни – плохо, отстаивать их – хорошо. И так далее.

И если государство не предлагает народу какой-то однозначный ответ на этот вопрос, люди отыскивают его сами. Идеология ведь сама по себе ничего не создает, но зато она на все влияет. Если цемент не скрепляет кирпичи – дом развалится. Если идеология не скрепляет людей – разваливается государство.

То есть если существует некое государство как общность людей, значит, они сплочены идеологией – вне зависимости от того, декларируется она или нет. Идеология эта всегда влияет на мировоззрение людей и в конечном итоге на их жизнь.

Например, в некотором условном государстве все занимаются поисками идеологии, национальной идеи и так далее. Декларируемой идеологии нет. Тогда люди берутся сами выяснять, что хорошо для жизни в государстве, а что – плохо. И начинают, скажем, всерьез верить в то, что иметь много денег – это хорошо, потому что, где деньги – там счастье. И тогда эта вера становится их идеологией, которая будет формировать граждан этой условной страны.

Конечно, как и любой идеологии, этой будут придерживаться не все, однако формировать взгляды большинства людей будет именно она.

А если, например, довольно большое количество людей по-разному решают вопрос, что хорошо и что плохо в жизни страны, – тогда в государстве начинается раздрай. Тогда каждый начинает жить сам по себе, понимая, что общего цемента для всех нет.

Поэтому, если мы хотим понять государство – собственное или чужое, мы должны понять его идеологию. Мы должны выяснить: есть ли в стране общий ответ на вопрос, что хорошо и что плохо для жизни этой страны.

И когда граждане демократической страны смотрят на инаугурацию нового президента, первое, о чем они должны бы думать: соответствует ли идеология нового лидера их собственной идеологии?

Впрочем, инаугурация – такое странное мероприятие. На нем о чем только не думают…

Ну что ж, пришло время поговорить об инаугурации.

Инаугурация

Велик почет не живет без хлопот.

Русская народная пословица из собрания В.И. Даля

Инаугурация происходит от латинского «inauguro», что значит «посвящение».

Само то, что человека посвящают в должность, а не, скажем, назначают, придает всей церемонии некий возвышенный, едва ли не сакральный смысл. Неслучайно первыми «инаугурируемыми» были авгуры – жрецы, которым разрешалось гадать не лишь бы кому, а самим императорам. Интересно, что поначалу авгур – это была выборная должность жреца (впоследствии, конечно, императоры взяли это дело в свои руки и гадальщиков стали назначать себе сами, рассудив, видимо, что выбранный пророк еще незнамо чего напророчить может, а назначенный настроение не испортит). Выбрали из жрецов авгура – будь любезен пройти инаугурацию.

Ну, про авгуров уже мало кто помнит, зато все мы сегодня знаем, что такое инаугурация. Президенты и даже губернаторы всенепременно через эту церемонию проходят – уж будьте любезны. Клятва там, торжественная речь – все как положено.

Но вот что меня заинтересовало: почему торжества проходят в начале правления человека, когда явно логичнее проводить их в конце, когда видны результаты работы и человека можно приветствовать за дело?

И я решил узнать: с чего, собственно, эта самая инаугурация началась? Когда и кто придумал, что людей надо торжественно приветствовать, именно когда они вступили в свою должность, а не когда уходят, добившись на ней успехов?

Нынешняя традиция инаугурации зародилась в городе Нью-Йорке в 1789 году. Нью-Йорк тогда был столицей США, а нынешней столицы – Вашингтона – еще и вовсе не существовало.

Итак, первая инаугурация, в нашем сегодняшнем понимании этого слова, состоялась 30 апреля 1789 года. Напомню, что взятие Бастилии, которое ознаменует собой начало уничтожения монархий в Европе, случится только через три месяца – 14 июля. Монархические традиции в то время были столь сильны, что первый вице-президент США Джон Адамс на полном серьезе предлагал обращаться к президенту страны с такими словами: «Ваше Всемилостивейшее Величество». Правда, конгресс его не поддержал, и с тех пор к президенту США обращаются просто и незатейливо: «Президент Соединенных Штатов».

Что символизировала первая инаугурация? Во-первых, возникновение нового государства, в котором все будет непривычно, демократично и по-новому. Кроме того, она должна была зародить новую, немонархическую традицию прихода к власти человека, выбранного демократическим путем. Собственно, победа Джорджа Вашингтона в череде этих событий не то чтобы уходила на второй план, но как-то, согласитесь, немного терялась.

В общем, поводов для пышной радости хватало! Джордж Вашингтон вошел в здание, где заседал конгресс, под артиллерийские залпы и звон церковных колоколов. Положил руку на Библию, дал клятву честно выполнять обязанности президента США и делать все, что в его силах, дабы защищать конституцию страны. Потом добавил: «Да поможет мне Бог». Затем произнес президентскую речь. Интересно, что она состояла всего из 135 слов и до сих пор является самой короткой в истории США.

С той далекой поры все вновь избранные начальники во всем мире, в сущности, повторяют (с деталями) этот ритуал.

Но повторим еще раз: радостная торжественность первой инаугурации имеет свое абсолютное историческое обоснование. Инаугурация Джорджа Вашингтона была итогом огромной, кровопролитной работы по созданию нового государства.

Когда в Европе начальников стали выбирать, вновь выбранным пришлось брать пример с США, потому что они хотели продемонстрировать то же самое, что Вашингтон: что они выбраны, а не назначены; и что, конечно, их государство не является в полном смысле новым, впрочем, и прежним его уже тоже нельзя назвать.

Однако сегодня сам ритуал инаугурации мне кажется довольно парадоксальным.

Тех чудесных поводов, которые были у Вашингтона, уже, конечно, нет, и по сути инаугурация – это начало работы нового руководителя страны (или региона). Ну и чего празднуем? Чему восторгаемся, собственно говоря? Мы радуемся тому, что он победил?

Но ведь цель – не победа на выборах, цель – улучшение жизни граждан. А вот достиг ли новый руководитель этой главной цели, станет понятно только после того, как он с поста уйдет.

Есть какой-то странный, не до конца мне понятный смысл в том, что во всех странах мира президент вступает в должность радостно-торжественно, а уходит с нее, как правило, незаметно. Хотя логичней, на мой взгляд, если бы все происходило ровно наоборот.

Во всем мире существует такое понятие – «президентская гонка». Это значит, что несколько кандидатов бросаются в погоню друг за другом, приз в погоне – руководство страной. Как-то уже так повелось, что инаугурация – это словно бы чествование победителя в гонке, прославление гонщика. Чествование политика, изменившего жизнь, должно бы происходить в конце срока его правления.

Уж ежели человек изменил жизнь страны к лучшему, то его проводы должны быть исполнены яркой благодарности и восторга, чуть окрашенного печалью ухода.

Я понимаю, что пишущий человек не в силах изменить вековые традиции, но, может быть, подумать над этим стоит? Скромная – безо всяких артиллерийских выстрелов и колоколов – инаугурация и торжественные проводы (если, конечно, заслужил).

Ритуалы – они ведь имеют огромный смысл. И иногда, изменив ритуал, можно повлиять на жизнь…

Но, с другой стороны, резко ритуалы менять тоже не всегда полезно. Короче говоря, не знаю, нужны ли инновации для инаугурации, но разговор об этой самой инновации нужен точно.

Так диктует логика алфавита.

Инновация

Все великое, произведенное человечеством, всегда возникало из индивидуума.

Иоганн Вольфганг ГЁТЕ, немецкий поэт и философ

Мы, в смысле люди, ну, типа человечество, ужасно любим изобретать умные слова. Придумаем какое новое слово и начинаем его произносить – и сразу кажемся себе такими умными.

Вот придумали слово «инновация». И сразу рождается ощущение, что введение в обиход слова «инновация» есть сама по себе инновация в русском языке.

Понятно? Не до конца? Правильно. Я сам, признаться, малёк офигел от этого слова, потому что куда ни глянь: все инновация да инновация. Без нее вообще, мол, погибнем, ежели с ней – заживем жизнью чудесной и распрекрасной.

А тут еще выяснялось, что отец мирового менеджмента, обладатель аж 19 (!!!) докторских степеней в лучших университетах мира Питер Друкер (к его книгам мы обращались, обращаемся и будем обращаться), заметил, видишь ли, что у бизнеса всего (и только!) две основные функции – маркетинг и инновации. Именно они приносят результат, а от всего остального в бизнесе – одни издержки.

Слова «маркетинг» и «инновации» звучат красиво, по-иностранному, то есть не до конца понятно. Будем разбираться по алфавиту – начнем с инновации.

Признаемся с болью в сердце: все-таки большинство нашего населения – не бизнесмены. Поэтому слово «инновация» большинству нашего не до конца экономически образованного населения представляется чем-то чужим и далеким, типа: не наша эта функция – инновация, вот и все.

А я глубоко убежден, что инновация – это то, что касается буквально каждого из нас. Понятно?

Не понятно.

Хорошо. Будем разбираться.

Слово это действительно иностранное, происходит от английского «innovation», что значит «обновление», «нововведение». Вот, собственно, и все.

Если вдуматься, то выяснится следующее обстоятельство: все, что нас окружает, – есть результат инноваций, то есть обновления. Даже человека, в сущности, можно считать довольно серьезным нововведением Бога. Нет, вы представьте: есть природа и животный мир, а потом – раз! – человек появляется. Серьезная инновация, согласитесь.

И сам человек – инновация. И все, что он потом сделал или натворил, – тоже обновление. Ведь раньше ничего не было. В сущности, вся история человечества – есть не что иное, как постоянное обновление, инновация, другими словами. Вот буквально что ни возьми – этого когда-то не было, то есть когда-то кто-то его придумал.

Вот, скажем, однажды некоему Чарльзу Рудольфу Уолгрину пришло в голову такое вот нововведение: лекарства, подумал он, надо продавать отдельно от других товаров. Случилось это, кстати, не так давно – всего лишь в 1873 году. Владельцы магазинов сначала на него обижались, а потом привыкли. Уолгрин изобрел аптеку, совершив не просто инновацию, а переворот в торговле.

Через какие-то там 15 лет, в 1888 году, случилась еще одна инновация, типа открытие. Некоему ветеринару по имени Джон Бойд Данлоп показалось, что его сыну неудобно ездить на своем трехколесном велосипеде, и он поставил на него покрышки, сделанные из наполненного водой садового шланга. А потом знакомый посоветовал ему вместо воды использовать воздух: так, собственно говоря, были изобретены пневматические шины, которыми мы пользуемся до сих пор. Эта история вселяет в меня лично огромный оптимизм, потому что зримо доказывает: чтобы изобрести нечто, чем будут пользоваться веками, можно и не быть специалистом! Иногда для этого достаточно любить своего ребенка и быть сообразительным.

Слышу, слышу стройный хор специалистов в экономике, который уже кричит на меня, что, мол, все я путаю – тля я необразованная. Потому что инновации – это инновации, а изобретения – это совсем другая клюква. Изобретение – это когда чего-то не было, а потом какая-нибудь умная голова это придумала. А инновации – это когда, например, в некое производство внедрили нечто, отчего прибыль от производства выросла.

И тут же, конечно, специалист приведет доходчивые примеры. Скажем, руководители фирмы Toyota утверждают, что в год компания получает от каждого сотрудника в среднем 35 предложений по усовершенствованию работы. Вот это подлинные инновации – спасибо трудолюбивой Японии.

Или, скажем, пример исторический. Иван Сытин. Ну, Сытин Иван Дмитриевич – знаменитый русский книгоиздатель. Был наш Иван, между прочим, не так чтобы сильно образованным крестьянином, но понимал тем не менее, что инновации необходимы. (Хотя чисто конкретно такого слова тогда не существовало, однако Сытин необходимость его всяко чуял, что делает честь его интуиции.) И вот когда получил он три тысячи рублей приданного да еще взял в долг четыре тысячи, то не пропил-проел все это богатство, а купил самый современный в то время французский литографический станок, на котором оттиски получались и лучше, и дешевле, чем у других печатников. И пошло дело: типография Сытина начала развиваться! Вот это пример инновации.

А открытия – это другое, скажет специалист. Эдисон там, да Винчи и прочие гении.

Хорошо. А вот, например, некая знатная дама по имени Мэри Фэлпс Джейкоп решила однажды поехать на бал и как-то вдруг затосковала, что придется ей всю ночь танцевать в тяжелом корсете из китового уса. Дело, замечу, происходило в 1914 году – тогда дамы в корсетах любили ходить, надеясь, что это их красит. И вот эта самая Мэри попросила свою служанку сшить нечто из двух носовых платков, лент и шнура. Так был изобретен бюстгальтер. Изобретение? Несомненно. Но разве не инновация в деле производства женского белья, ведь благодаря этому изобретению потребовались серьезные изменения в этом приятном производстве.

Или, скажем, в 1948 году некто Жорж де Местраль прогуливался себе в швейцарских Альпах. Его прогулке ужасно мешали семена растений, которые буквально липли к одежде. Ученый – это такой удивительный человек, который, ежели на что вдруг злится, начинает эту гадость вредную изучать. И вот Жорж стал рассматривать колючки под микроскопом и понял, что все они покрыты мельчайшими шипами. Так была изобретена застежка-липучка. Изобретение? Yes. Но разве не инновация в деле пошива одежды?

Или вот еще пример, в котором инновация и изобретение сливаются так плотно, что не разорвешь. Дело происходило в 1902 году. Работники некоей типографии заметили, что бумага сильно разбухает от сырости и становится непригодной для дела. Раньше все как-то нормально происходило, а вот почему-то именно в 1902 году – ну невозможно стало работать с мокрой бумагой, и все тут! Тогда молодой ученый Уиллис Хэвилэнд Кэрриер придумал, что воздух будет охлаждаться, проходя через змеевик с холодной водой. Инновация? Несомненно. Но ведь именно так был изобретен кондиционер.

Внедрение вазелина в медицину – такая инновация в медицину, просто переворот! Но ведь он тоже был изобретен, причем, случайно. Дело было так. Некий Роберт Огастес Чезборо, как и многие из тех, кто хочет разбогатеть, занимался добычей нефти и не помышлял ни о каких инновациях и открытиях: чего париться, когда и так все хорошо? Но вот однажды, в 1859 году, он посетил свое нефтяное месторождение и его заинтересовала парафиновая пробка, образующаяся на шлангах при добыче нефти. Рабочие утверждали, что пробка эта лечит раны и порезы. Чезборо оказался человеком любопытным, принес вещество в лабораторию, очистил его, затем сам себя порезал, поранил, а потом им помазался. Помогло! Так было изобретено вещество, которое назвали «вазелин». Для особо любопытных сообщаю, что название сие происходит от немецкого «wasser» (вода) и греческого «claion» (оливковое масло).

Почему соединили немецкое и греческое слово, мне не ведомо, однако известно другое: вышеупомянутый Чезборо прожил более века и свое долголетие объяснял тем, что каждый день съедал столовую ложку вазелина. А когда однажды у него развился плеврит, вымазался вазелином с головы до ног и, что самое удивительное, выздоровел! Советовать кому бы то ни было повторять опыты Чезборо не возьмусь, однако все описанное мной – факты, причем, исторические.

С одной стороны, если придумали слово «инновация» – значит, это кому-нибудь нужно. Но, по-моему, что инновация, что изобретение – клюква все-таки одна и та же. По сути, и инновация, и открытие – это то, чего раньше не было, а оно появилось и непременно улучшило производство. Мне кажется, если поподробней расспросить рабочих со знаменитого японского машинного концерна, чего они там предлагают, – они с моим выводом согласятся.

Этот вывод очень оптимистичен. Вообще инновация – даром, что английское слово, по сути все-таки очень близкое, практически родное, как это ни покажется странным. Например, каждая домохозяйка, оборудуя свое рабочее место на кухне, – занимается инновациями, то есть оснащает его так, чтобы ее «производство» было максимально эффективным и быстрым. При этом она нередко совершает маленькие личные открытия.

Вообще мне думается, вы не найдете ни одного человека, который бы никогда не внедрял инновации в собственную жизнь. Часто мы делаем свои личные открытия, не акцентируя на этом внимания. И кто вообще сказал, что большие открытия, подлинные, научные должны быть связаны лишь с экономикой, нанотехнологиями и прочими сложностями?

Вот, например, в конце XIX века жил да был такой человек – Джон Т. Дорранс, американской национальности. Съездил он на досуге в Европу и, понимаете ли, ужасно ему там понравилось кушать суп. Возвернулся он в свою Америку, а там а ту пору как-то не очень супы любили. Да и продавались они в огромных тяжелых консервных банках, большую часть которых составляла вода. Подумал Дорранс, подумал, да и стал изготовлять консервированные супы. Неконсервированный стоил 35 центов, а его, сухой, – 10, к тому же его удобно было перевозить. Когда Дорранс скончался, его состояние оценивалось в 115 миллионов – сумасшедшие деньги по тем временам. А сделал-то он это состояние, по сути, на супах!

Так что я убежден: инновации доступны всем сообразительным людям! Желание улучшать и обновлять – у нас в крови! Пока еще человечество не знало такой эпохи, когда бы уже все было изобретено. И не узнает. Потому что, если кончатся открытия (ну, если кому больше нравится – инновации), – человечество тут же ляжет и умрет в полном составе. Ведь если впереди не ждет ничего нового – зачем и жить-то, что отдельному человеку, что всему человечеству в целом?

Но если вы решили чего-нибудь такое изобрести даже, положим, в масштабах собственной квартиры, стоит помнить о двух проблемах, которые вас будут ожидать непременно.

Другим людям необходимо время, чтобы привыкнуть к вашим инновациям. Причем, чем интересней и своеобразней изобретение – тем сложнее происходит привыкание. Скажем, когда была изобретена шариковая ручка, многие банки отказывались принимать счета, заполненные ею. Ну не вызывала она доверия у подозрительных банкиров. Однако потом, как мы знаем, привыкли.

Любая инновация поначалу вызывает протест. Человек – существо недоверчивое и консервативное. И это надо помнить. Когда Генри Форд придумал конвейер, знаете, что более всего возмущало рабочих? Не то даже, что часть из них уволили за ненадобностью, а то, что на конвейере им было трудно работать. Хотя зарплата их увеличилась вдвое, а по субботам они стали отдыхать.

Когда сегодня все кричат о необходимости инноваций в нашей стране, что имеется в виду: изобретения или усовершенствования? Тут не вдруг границу прочертишь. Главное понять: никакая экономика не может развиваться без новых идей. Мы, как все, развитие экономики больше связываем с вливанием денег: кто спорит, это, конечно, важно. Однако без идей, без инноваций — тоже кердык.

Но если вы еще когда услышите слово «инновация» – а услышите наверняка, имейте в виду, что оно имеет к вам самое прямое отношение. Надо просто хорошенько посмотреть по сторонам, раскинуть мозгами и…

Не бывает такой эпохи, когда все открытия были бы уже сделаны. Вперед!

Но, с другой стороны, многим из нас кажется, что инновация – это удел интеллигенции, «головастиков» то есть. А как же японские рабочие? Или японские рабочие – интеллигенты?

Нет, пора с этой интеллигенцией разобраться. Ну, чисто теоретически, конечно.

В следующей главе этим и займемся.