Текст книги "Гортензия"

[Посвящается Sunny]

Испокон веков дамам сердца что-нибудь, да, посвящали: серенады, оды, стихи. «Сыны кого-то» так часто занимались подобным и так редко задумывались над тем, что любой единственной музе могут наскучить извечные трели про небесно-подобные очи, бархат кожи и сахарные уста, – что в конце концов всё это превращалось в привычку, а любая привычка смерти подобна. Вы только представьте, как красавице кареглазке вот уже в сотый раз не дают спать, начинают греметь под её цветущим балконом, как к ней вбегает радостная служанка, приученная в подобных случаях не зажигать свечу. Как девушка лениво приподнимается на кровати, и, не слушая потуги мартовского кота, терзающего струны, горло и amigos, принимается спорить со служанкой. Они пытаются отгадать, кто же пожаловал к ним сегодня. «Но к чему бесплодные споры?» – спрашивает их время. И вот героиня чьего-то сердца, накидывает халатец и выходит на балкон под звёздное небо с единственной целью – узнать кто же кому проспорил…

А теперь представьте, как некий, скажем, Счастливец, решив однажды, – Basta! Lavo manus! [я умываю руки! (лат.)] – бесстрашно пошёл дальше остальных (а может быть попросту спятил от тоски, между прочим, снедавшей его сердце) и, вместо того, чтобы, мешая влюблённым сверчкам, томить свою музу наскучившими ей серенадами, воспевая красоту, к которой нормальная девушка относится вполне спокойно, вдруг, пусть по секрету, но стал самым желанным гостем всех балконов! Кощунственно и беспощадно он бесстрашным еретиком посягнул, казалось бы, на святое – на других девушек. Он начал высмеивать всех и вся, сравнивая своё сияющее солнце с никчёмной золой. Его хулят, а не выслушивают спокойно, его обливают помоями и кидают в него камни, на него спускают собак по кличке Ненависть и Позор! Но если он достаточно ловок на язык, то каждая служанка, выливающая на него очередное ведро помоев, так или иначе, прогнав незваного гостя, признаётся своей госпоже в ловкости Счастливца, а та самая, Единственная, в свою очередь прогнав болтливую служанку, не желая ни с кем обсуждать своего несносного поклонника, вновь засыпая, быть может, невольно улыбнётся, вспомнив наглую безжалостную речь в адрес соперниц. А если нет, что ж, тогда прочтите надпись на гербе Счастливца, которая, опять же кого-то высмеивает: «Perdiderunt timere defectum» [неудачники боятся неудач (искаж. лат.)].

–

Dimitte illis, non enim sciunt, quid faciunt

[прости им, ибо не ведают, что творят (лат.)]

Хотя эта история произошла в глубоком будущем, она отнюдь не фантастична. Это случилось в спрятанном среди гор курорте. Местность, в сердце которой будет происходить повествование, обладает удивительными свойствами. Окружив себя молчаливыми стражниками гор, призванными защищать от неуёмных ветров, здесь расположилась живописная долина. Вечнозелёные хвойные деревья, раскинутые словно изумруды, украшают собой подножья каменных гигантов и дают приют счастливым представителям животного мира, а также сглаживают переход от безжизненных гор к жемчужине долины – озеру. Некогда забравшаяся на плечи каменных исполинов вода, словно в доказательство своей значительности выбрав места поближе к звёздам, то тут, то там обосновалась в белых палатках ледников, которые теперь то и дело обновляют воды водоёма. Воздух чист и свеж. Эта долина без сомнения излюбленное местечко солнца, ведь оно, заглядывая сюда, то и дело прогоняет набежавшие было облачка, чтобы заблестеть на поверхности озера, засверкать на боку выпрыгнувшей из воды рыбёшки, засиять на смолистых сосновых ветках и согреть расправленные в полётах крылья птиц. Его сиятельство привносит в долину ощущение праздника и торжества. Немногочисленные люди, живущие тут, давно привыкли к подобному зрелищу и зачастую не замечают его, чего не скажешь о многочисленных приезжих, которые часто сравнивают волшебную местность с бокалом искристого шампанского.

Однажды странствующий богач, господин Биро, открыл для себя эту долину, купил значительный участок земли и построил на берегу озера уютный отель, назвав его «Гортензия». Первыми гостями нового заведения стали бесчисленные друзья и знакомые новоиспечённого хозяина, которые, как водится, впоследствии послужили ему также невольными рекламными агентами. За многие годы отель несколько раз перестраивался, разрастаясь и обзаводясь всё новыми службами, а со временем в долине рядом с ним появился небольшой городок с собственной почтой.

Так получилось, что у господина Биро не было собственных детей, однако однажды стены отеля подарили ему приёмного сына – Жака Люма. Мать Жака принесла сына в «Гортензию» под сердцем. Зайдя в отель, она попросила у клерка самый дешёвый номер. Господин Биро, будучи неустанным работником отеля, работником numero uno, стоял тогда в стороне за конторкой, сверяя и без того сверенные бумаги. Он не хуже клерка знал, что номера эконом класса забиты до отказа, но, смерив быстрым намётанным глазом госпожу Люма, опережая клерка, громко и добродушно заявил, что номер N в распоряжении посетительницы. Госпожа Люма благодарно улыбнулась в ответ, а смышлёный клерк догадался на время проживания гостьи понизить тариф номера. Трое суток госпожа Люма почти не выходила из номера и, как выяснилась позже, ничего не ела, на третью ночь она родила сына, нарекла слабое дитя Жаком и за неимением родственников доверила ребёнка доброте господина Биро.

Таким образом Жак с малых лет работал в «Гортензии». Его приёмный отец никак не выделял мальчугана среди других работников, не отдавал ему предпочтений и не делал поблажек. Несмотря на то, что со временем Жак стал таким универсальным работником «Гортензии», как и сам господин Биро, за ним были закреплены три основных обязанности: он занимался ремонтом, строительством и охотой.

В десять лет Жак заявил господину Биро о своём желании приобрести на скопленное жалование небольшую лодку, чтобы катать постояльцев. Идея мальчика понравилась владельцу отеля, и, вдобавок ко всему прочему, Жак стал лодочником. Простая рыбацкая лодка стала для мальчугана настоящим университетом жизни, ведь ему приходилось возить самых разных людей, возвышенных и утончённых, низменных и порочных, знатных кавалеров и светских дам, королев и иностранцев. Часто он был невольным слушателем самых разнообразных разговоров, часто поддерживал беседы на всевозможные темы. Словно пытливый путешественник он изучал людей и их нравы, не выходя из лодки. Нередко случалось так, что Жак выдавал себя за другого, искусно маскировался, притворялся глухонемым, переодевался в старика, поэтому посетители простодушно верили, что в отеле служат несколько лодочников. Он делал это не для того, чтобы выведать чьи бы то ни было сокровенные тайны, – в первую очередь ему, наравне с господином Биро, хотелось сделать пребывание гостей «Гортензии» идеальным, а для этого нужно было учитывать их нарекания и пожелания, которые зачастую скрывались как самый опасный секрет. «Сегодня коридорный поставил ботинки под самую нашу дверь, утром я чуть не сломал себе шею!», – жаловался мужчина своей жене, не обращая внимания на глухонемого лодочника, – «а мне за завтраком не понравилась утка», – отвечала она мужу. Какие-то замечания учитывались уже на следующий день, какие-то намеренно, чтобы отвести подозрения, господин Биро принимал во внимание через некоторое время, но так или иначе удивительная удовлетворённость гостей снискала «Гортензии» небывалую славу.

Прошло пару десятков лет с тех пор, как Жак впервые сел за вёсла, теперь он возмужал и окреп. Молодость сменила беззаботно-счастливую юность, как лето меняет весну, и теперь каждый плеск неутомимых вёсел был переполнен неведомой до сих пор тоской. Впрочем, как истый лодочник, будущую жену Жак твёрдо решил повстречать в своей неизменной вселенной – в лодке. Словно ленивый кот, он расставил когтистые лапы вёсел, словно выжидательный паук, сурово сидел он на своей паутине. Однако будущее, арена нашего рассказца, было не менее сурово для сынов Адама. Времена принцесс канули в лету, каждая девушка печальных времён Жака неумолимо срывала цветы своей красоты (если таковая имелась), безжалостно растаптывая благоухающие бутоны неумолимыми ножками. Девушки сбривали свои бровки и рисовали некими составами дуги над глазами, приклеивали пластиковые ресницы поверх своих ресниц, клеили пластмассовые ногти на свои коготки, припаивали чужие мёртвые волосы к своим волосам… Девушки изгалялись над природой, издевались над своей красотой (если таковая имелась), превращая себя в кукол с одинаковой длиной ресниц, с идентичными дугами вымышленных бровей, с одинаково-пластмассовыми ногтями. Они были похожи на ангелов, которые добровольно обрезают свои прекрасные крылья иссохшей и прокажённой дланью моды.

Забавным и одновременно грустным было то, что мужчины времён Жака не находили в себе ни силы, ни отваги, чтобы донести своим музам что-то вроде omnia licent sed non omnia aedificant [все вещи являются законными, но не все (лат.)]. Так или иначе, Жак негодовал, его сердце настырно помнило и напоминало о героинях удивительных сказок, привозимых со всего света в «Гортензию», – восхитительных принцессах, – прекрасных своим воспитанием, манерами и лицом; нежных созданиях, естественных и гармоничных как сама природа, образы которых прокрались когда-то в детскую душу.

Жак понимал, что он не в состоянии повлиять на внешний мир и моду, не может повлиять и на то, каких гостей принимать в «Гортензии», а потому однажды придумал вывозить приглянувшихся ему нанимательниц лодки «на чистую воду». Это была довольно грубая задумка, впрочем, подсказанная самой природой. Жак редко прибегал к ней и естественно держал в секрете, доверяемом лишь господину Биро, чтобы тот, в случае чего, не беспокоился отсутствием приёмного сына. Заключалась же задумка в следующем. Прекрасное озеро, на берегу которого цвела «Гортензия» в течение всего дня наполнялось таящими в горах ледниками, а в нескольких километрах от отеля, переполнявшая озеро вода, выливалась из него небольшим водопадом и продолжала свой вечный путь горной рекой. Водопад был настолько неприметен со стороны, что жители долины долгое время не знали о его существовании, а когда узнали, стали избегать его: рыбы там не водилось, а вытекающая вода могла незаметно затянуть лодку. Так и случилось однажды, когда рыбачивший Жак задремал, не подумав заякорить лодку. Его разбудил шум беспокойной воды, падающей с высоты нескольких метров. Отгребать в сторону было поздно, бросаться из лодки тоже, поэтому Жак присел на корме, приготовившись к прыжку. Оставалось лишь надеяться на то, что ниспадающая вода вырыла достаточно глубокую и широкую яму. В момент падения Жак что было сил отпрыгнул в сторону от лодки, – самым опасным было удариться об неё в водовороте. Вскоре после падения горе-рыбак показался на поверхности реки. Лодка уцелела, но значительно наполнилась водой; она поджидала неподалёку, задержанная бурлившей в разные стороны зарождавшейся рекой. Алюминиевые вёсла, сдержанные привязью, держались в уключинах, снасти и провизию унесло. Выплыв с лодкой на берег, Жак бросился отдышаться на камни, чешуёй покрывавшие пляж, и невольно залюбовался водопадом с маленькой радугой, создаваемой многочисленными брызгами.

Вполне оправившись от падения, Жак отыскал неподалёку тропу, ведущую от водопада к озеру, настолько широкую, что протащить по ней лодку не составило большого труда. Таким образом, изведав на собственной шкуре, что падение из озера в реку вполне безопасно, Жак дерзнул показывать водопад некоторым молоденьким пассажиркам. Всё начиналось с того, что лодка как бы невзначай оказывалась в опасной части озера, затем следовало предложение послушать водопад, далее, неудовлетворённое одной лишь завораживающей мелодией, любопытство спутницы выказывало желание посмотреть, возникала естественная необходимость переправить лодку вдоль водопада от отвесных скал до леса с удобной тропинкой… Словно по нотам разыгрывался спектакль «сражение с природой», где тонны безжалостной воды выступали против наигранно-слабеющего, а в пышных устах «слабого», «жалкого», «ничтожного», «никудышного», «убогого» и проч. лодочника. Огненными стрелами в бесстрастное лицо гребца летели просьбы, мольбы, клятвы, заверения, угрозы и проклятия. Порой он слышал нечто в духе гениальной итальянки: «убей меня, я не хочу больше жить!», этими или похожими словами, спутница, доверившаяся ему, смертельно боялась того, что падение лишит её красоты, сделает её уродливой, поставит точку в ещё не начавшейся карьере счастливой женщины. Порой зрелище было настолько отвратительно и невыносимо, что Жак выгребал из самых критических точек. Конечно попадались и такие девушки, которые не только не вызывали жалости, но, напротив, зарождали в Жаке вечно желанную и вечно проклятую надежду. Именно с такими он и решался на первое совместное испытание, давал им короткие быстрые инструкции и падал с ними в водную бездну. Последствия падения были различными: у одной из девушек отваливалась ресница, у другой смывались брови, у третьей отпадало несколько ногтей, а потому все они зачастую то стыдливо отворачивались от Жака, то закрывали своё лицо, идя ко дну. Вытаскивая на берег очередную пассажирку, лодочник на время забывал свою лодку и укромно любовался почти естественной красотой спутницы, вспоминая давно забытое. Обычно этим путешествие и заканчивалось, спутники возвращались в «Гортензию», практически не разговаривая. Зачастую Жака просили никому не рассказывать о случившимся, брали с него слово, а позже, подойдя к отелю, просили его либо провести через потайной ход, либо незаметно сходить за сумочкой.

В столь редкие волнительные дни подобных приключений Жак и думать не мог о сне, под вечер он вновь отвязывал подсохшую лодку, и, почти не замечая, делал пару сотен хороших гребков, а, оказавшись примерно на середине озера, тихонько опускал якорь и подолгу смотрел на звёзды.

Так как результатом рискованных падений было лишь то, что Жаку едва удавалось бросить пару животно-жадных, по-детски любопытных, алчущих красоты взглядов, – всю дорогу до отеля к нему угрюмо сидели спиной, – последние дни он размышлял над бессмысленностью своей затеи. Он подолгу задумчиво сидел в своей лодке, привязанной к берегу, под окнами «Гортензии». Жак не слышал ни шуршание лёгких волн, ни крики неутомимых птиц, летавших над долиной, он смотрел невидящим взглядом на зеркало озера.

– Какая прекрасная долина! – однажды прозвенел над ним чудесный ручеёк приятного голоса.

Жак поднял усталые глаза со дна озера и неторопливо оглядел долину.

– «Да», – мысленно произнёс он, и, приходя в себя, взглянул в сторону «Гортензии».

Прекрасное создание украшало собой песчаный берег и улыбалось небу.

– «Какая жизнерадостность!», – подумал Жак и сказал уже вслух: «Да, у нас хорошо! Но дождитесь ночи, вы ещё не видели наши звёзды!»

– Как же! Видела! Я полночи простояла на балконе, – девушка на секунду, словно в нерешительности, замолчала. – Однако фонари отеля очень мешали. Мне всё хотелось выйти на улицу и немного отойти в сторону от «Гортензии» так, чтобы никакой свет не заслонял природной красоты звёзд, но я не решилась… К тому же с другого берега пару раз доносился волчий вой! – Она вновь замолчала, но завидев, что лодочник собирается что-то буркнуть в ответ, добавила: «Но всё равно, в городе такого ни за что не увидишь, ведь правда?»

– Пожалуй, – ответил Жак, любуясь девушкой. Лёгкий ветерок небрежно шуршал её длинным платьем, игриво перебирал распущенные каштановые волосы длинной до плеч. Платье настолько гармонично дополняло её стройный образ, привнося утончённую женственность, неуловимую лёгкость, что в голове Жака родилась догадка о том, что, если о некоторых говорят «родился в рубашке», то эта девушка, должно быть, родилась в платье. – Вам необычайно идёт это платье! – неожиданно для себя заявил он, и тонконогое создание чуть строго взглянуло на него. В ответ на открытый взгляд девушки Жак, замявшись, добавил: «вам не следует опасаться волков, близко к отелю они не подойдут, охотники сдерживают их на порядочном расстоянии от нашего городка. Хотя, гулять одной по ночам всё же не стоит.»

– Скажите, вы тот самый лодочник, которого всем рекомендует господин Биро?

– Он самый! – заявил Жак, подгребая к берегу.

Так началась первая поездка Марты по озеру близ «Гортензии». Когда лодочник получше разглядел новую пассажирку, он заметил, что и она не смогла избежать пороков, описанных выше: её брови были нарисованы, наклеенные ресницы гротескно длинны, ногти приклеены. Жак чуть содрогнулся в душе, однако виду не подал, и, добродушно, чуть грустно улыбаясь, продолжал грести, а вскоре звонкий, безудержно приятный и необычайно задорный голосок Марты стал настоящим бальзамом для печального сердца лодочника. Когда они, покружив по озеру, наконец причалили к «Гортензии», девушка искренне поблагодарила Жака и приказала ждать её завтра в это же время.

Впрочем, удивляться этому не приходилось, ведь в прекрасной долине господин Биро умышленно устраивал как можно меньше современных развлечений. Помимо катания на лодке, гости его отеля имели возможность прогуливаться по лесу вдоль ухоженного берега, любуясь прятавшимся за деревьями искристым озером на фоне величавых гор. Одни постояльцы любили охотиться и рыбачить, другие невысоко забираться в горы, третьи посещать горячие источники, в достаточном количестве разбросанные по долине. Зимой значительная часть озера покрывалась льдом, и гости «Гортензии» с удовольствием катались на коньках и лыжах. Коньки и лыжи, к слову сказать, были самодельные. Не то чтобы господин Биро безудержно экономил на всём, он был склонен к этому: жил в небольшой каморке на первом этаже, довольный соседством комнат всех прочих работников отеля, одевался просто и однообразно. Как и все служащие, он круглый год ходил в белой рубашке повязанной галстуком тёмно-серого цвета, в костюме-тройке (такой же практичной расцветки) и в черных начищенных ботинках. На левом лацкане таких пиджаков горделиво цвели вышитые фиолетовые гортензии. Одному Жаку, в известных целях, было позволено переодеваться, в свободное же от уловок время, лодочник носил какую-нибудь плотную цветную рубаху, вечный жилет из белой волчьей шкуры, серые просторные штаны из парусины и лёгкие башмаки мягкой коричневой кожи, небо послало ему одну из способностей Сократа – он не боялся холода.

Возвращаясь к вышесказанному, стоит отметить, что господин Биро, однако, никогда бы не позволил себе экономии в отношении гостей – основе процветания его отеля. Во-первых, самодельными инструментами, инвентарём и некоторой обстановкой он стремился создать особую атмосферу, которую не смогли бы скопировать конкуренты. Примером безобидной обстановки, доверенной рукам Жака, могли служить чудесные вешалки в раздевалках, окружающих некоторые горячие источники, специально обустроенные под ванны. Крючки таких вешалок блестели лаком и были сделаны из разнообразных коротких веток, аккуратно срезанных со срубленных на дрова деревьев. Во-вторых, владельцу отеля было приятно чем-то занять приёмного сына длинными зимними вечерами. Так однажды господин Биро нарисовал на бумаге коньки, объяснил Жаку их сущность и, вскоре, юный заворожённый этим простым изобретением лодочник в ремонтной мастерской сделал свою первую пару. Самодельные коньки не отличались особой изысканностью, не дерзали соревноваться в технологичности с заводской парой, но были не менее надёжны, а их простота и индивидуальность снискали любовь у постояльцев «Гортензии». Так же производились лыжи и рыболовные снасти.

День за днём Жак возил Марту на своей лодке. Всё больше влюбляясь в её естество, характер и манеры настоящей принцессы. Всё сильнее пытался он постичь её душу, понять её мысли, разгадать желания, и всё ярче расцветало в его груди счастье первой влюблённости, ведь равно все его старания оказывались тщетными: Марта как истая девушка была переменчива и разнообразна. Сегодня она могла без умолку щебетать непоседливой птичкой, украшая долину безудержно-звонким смехом, назавтра, вдруг, становилась серьёзной и на протяжении всего маленького путешествия увлечённо читала одну из её бесчисленных книг, причём в дни спокойствия она запрещала Жаку останавливаться, заявляя о том, что размеренный плеск вёсел её убаюкивает. В другой день Марта становилась самым любознательным созданием и либо расспрашивала Жака обо всём на свете, либо требовала рассказать ей о чем-нибудь всенепременно интересном, впрочем, есть ли рассказчик лучше путешественника или лодочника? Чтобы в полной мере описать все перемены настроений, все смены желаний Марты пришлось бы издать не одну книгу, ибо даже во времена Жака человечество не придумало пресс, который бы смог вместить подобное сочинение между двух обложек.

Многочисленные наряды Марты помимо разнообразия отличались отменным вкусом.

– «Она удивительна в каждом платье!», – думал Жак, – «отчего они идут ей больше, чем другим девушкам?.. Но с каким же чемоданом она, должно быть, приехала в нашу долину? Нет, коридорному, определённо, пришлось несколько раз бегать к карете, за очередной парой багажа!»

Порою в «день чтения», пока руки лодочника с размеренностью часовых стрелок вращали вёсла, его глаза, привыкшие к искусственным дополнениям на лице девушки словно к уродливому шраму на лице друга, так или иначе невольно любовались спутницей. Он заметил, что и читала Марта как-то по-особенному. Держа в руках книгу, она чуть наклоняла каштановую головку набок влево, словно прислушиваясь к главному из двух своих извечных судей, – сердцу; казалось, что ей было жутко интересно услышать, что же оно прошепчет ей о каждой прочитанной странице. В то же время в такие моменты Жак сравнивал девушку с пугливой ланью, ему казалось, что другое розовое ушко Марты чутко прислушивается к внешнему миру. Лодочник неустанно восхищался спутницей, его будоражил блеск её внимательных карих глаз, глаз, которые было невозможно спрятать ни за какой маскировкой, и которые в своё время пощадит даже старость. Его чаровали гармоничные черты её лица, красивый чуть остренький нос и чувственные губы. Но если Жаку нравилась непослушная прядь волос Марты, которая неустанно прятала во время чтения левый глаз девушки, то он терпеть не мог широкополые шляпы, которые его спутница то и дело надевала, прячась от неуёмного солнца. В такие дни Жак негодовал, ему не доверяли голос, скрывали от него лицо.. Тогда лодочник находил себе другие развлечения: то он ездил по озеру всевозможными зигзагами, меняя декорации за спиной Марты и представляя, что она в это время находится на сцене. То он читал заголовки на обложках её книг и пытался разгадать их содержимое по названиям, впрочем, все проекции событий неизменно разворачивались в долине «Гортензии», а главными героями книг постоянно выступали Жак, Марта и лодка. Бывало, что в его выдумках лодку с Мартой =уносило ветром= на середину озера, и Жак отважно спасал обоих. Бывало, что Марта становилась =гордой= и молчаливой, и Жак то раскачивал лодку, то сильно бил вёслами, стараясь забрызгать спутницу, желая тем самым либо рассмешить её, либо разгневать. Бывало и так, что, залюбовавшись звёздами, Марта и Жак не возвращались в «Гортензию» до самого утра и вместе встречали отчего-то =бежевый рассвет=. Таким образом пока лодка Жака мерно покачивалась на ленивых волнах, в груди лодочника часто разворачивался настоящий шторм фантастических событий, и такое происходило с ним впервые.

Однажды под щедрым июньским солнцем Жак всё так же куда-то вёз Марту, куда именно в тот день их обоих не сильно-то волновало, это был обычный бесцельный день. Девушка живописно опустила тонкую руку в целительно-прохладную воду озера. Марта чуть наклонилась к бортику лодки и наблюдала за прозрачными струйками, скользящими вокруг её тонких пальцев атласными лентами. Она то создавала пузыри, то пыталась задержать бег лодки, пробуя ухватиться за воду, то всецело доверяла свою длань озеру.

– Знаете, Жак, а ведь я до смерти боюсь воды!

– Боитесь воды? – рассмеялся в ответ Жак, – быть этого не может! Ведь мы с вами избороздили это озеро вдоль и поперёк.

Лодочник сидел на своей скамейке в середине лодки и сейчас напоминал кучера на высоких козлах, он всем телом стремился вытянуться над поверхностью озера, пытался вылезти из собственной шеи, – ему ужасно хотелось посмотреть, как Марта играет с водой.

– Мне нравится вода, – задумчиво проговорила девушка, лениво поворачивая к собеседнику свою головку и поднимая поля шляпки так, чтобы его видеть, – и пейзажи, окружающие её словно поклонники прекрасную даму. Нравится проводить рядом с водоёмами время, они и наполняют меня какой-то неведомой энергией, и в то же время умиротворяют. Каждое лето наша семья отправляется в места подобные этому, например, после пребывания в «Гортензии» мы поедем в Венецию.

Жак молчал, и Марта продолжила поверять ему одну из своих сокровенных тайн, бесподобно поблескивая своими каштановыми глазами:

– Но я ужасно боюсь живой воды.

– Живой? – переспросил лодочник.

– Да, той, которая залегает в таких вот больших водоёмах, скрывает своё дно или быстро течёт. Я могу доверить ей разве что руку… – Марта стряхнула в озеро последние капли прозрачной перчатки. – К тому же, я совсем не умею плавать.

– В нашей долине есть термальные источники, – попытался подбодрить собеседницу Жак.

– Слышать о них не хочу!

– Почему же?

– Почему? Да потому что, это моя давняя мечта!

– Ну вот, в чём же тогда дело? У нас есть несколько обустроенных источников и вполне удобных.

– Да, но общественные ванны, бани, вообще всё общественное…

– Хм, я понимаю вас, – перебил её Жак, – хорошо, тогда в вашем распоряжении многочисленные «дикие», не знавшие человека, источники.

– Знаю и это, но ведь они «дикие», неизвестно где спрятанные, одним словом, это замкнутый круг, прошу, оставим эту тему…

Целый месяц пролетел с первой встречи Марты и Жака. Вместе они прошли, как скажут моряки, не одну милю, забирались на высокую гору, с которой было видно всю раскрытую ладонь долины, и несколько раз звёздными ночами выезжали на середину озера. Наконец, Марте и её родным настала пора продолжить путешествие. Услышав эту новость, Жак принял непростое решение:

– Завтра я покажу тебе водопад, – сказал он своей любимой пассажирке.

– Хорошо. Завтра наш последний день, – чуть грустно ответила она.

Вернувшись в отель Жак предупредил господина Биро о своей затее, на что почтенный старик сказал:

– Поступай как знаешь, Жак. Но не задерживайся, послезавтра мы ждём много гостей, ты мне понадобишься здесь. Годы берут своё, знаешь…

– Не волнуйся, отец, в крайнем случае я задержусь на сутки. – заверил Жак и добавил: «Пусть это станет моей последней попыткой!»

Оставшись наедине старик вновь подумал о том, как однажды Жак полноправно займёт его место и будет так же рачительно заботиться о процветании отеля. Вообще господин Биро дожил до преклонного возраста счастливым человеком: у него не было детей, но были сын Жак и дочь… «Гортензия». Его отель, – дело всей жизни, единственная муза, безмолвно-прекрасный цветок, – неуёмно радовал сердце старика и восхищал его душу. Жак же был признанным приёмным сыном, однако сначала для дел отеля, описанных выше, затем по привычке, перед гостями это скрывалось. Впрочем, как истый работник и хозяин отеля, господин Биро, вообще, мало рассказывал о себе, что делало его бесподобным собеседником в глазах гостей. Служение же своему делу не знало границ, так, например, пережив в год открытия отеля мёртвый сезон в холодное время года, господин Биро перенёс дату своего рождения и дату основания отеля на зимний период, объединив их. Он подначил персонал «Гортензии» рассказывать всем прибывавшим гостям о новой знаменательной дате, грандиозном событии, которое все кругом только и делают, что нетерпеливо ждут. В следующую зиму самым именитым гостям были разосланы приглашения, написанные рукой Биро. Таким образом удалось не только избежать ежегодной поры увядания, но и сделать «Гортензию» восхитительным местом для зимнего отдыха.

Но если процветание отеля ещё было в силах создателя, то сам господин Биро был не вечен, что он и понимал ещё во времена усыновления Жака. Малыш, не осознавая этого, работал на благо «Гортензии» с самых пелёнок. Его рождение наделало шуму в стенах отеля и намеренный расчёт сделал «бедное дитя» всеобщим любимцем, развлечением для напыщенно-заботливых дам всех мастей, впрочем, это, пожалуй, было получше приюта, который, кстати говоря, в отличие от других служб, так и не появился в долине. Далее юный Жак в течение многих лет был проведён невидимой рукой господина Биро через все должности отеля, кроме разве что должности управляющего. Впрочем, детство юного лодочника было довольно безоблачным: он постоянно с увлечением постигал что-то новое, проводил много времени на свежем воздухе, а в свободные часы общался и играл с детьми со всего света. Трудно предположить для чего господин Биро неоднократно рассказывал Жаку о прекрасных временах принцесс, хотел ли он лучшей участи для приёмного сына или преследовал какие-то свои цели, было неясно. Так или иначе он периодически делал это, и делал осторожно, ведь ему не хотелось, чтобы разгорячённый Жак сбежал из «Гортензии», отправившись на поиски своей Дульсинеи. На более поздние выходки приёмного сына в духе прогулок на водопад господин Биро относился философски, следуя принципу «чем бы дитё не тешилось», однако последние заявление Жака его обрадовало.

Жак, выйдя от отца, погрузил в лодку медикаменты и некоторый походный инструмент, как-то: огниво, нож, топор, небольшой котелок, рыболовные снасти и даже сигнальные огни, которые он брал с собой, отправляясь с гостями «Гортензии» в горы. Всё это он отвёз к водопаду и спрятал у знакомого места, однако через мгновение вернулся к тайнику и для надёжности убрал дар Гефеста во внутренний карман жилета. Жак убедился, что уровень воды достаточный, затем вплавь подобрался к водопаду и несколько раз нырнул. Уверившись что на дне не появилось ни топляков, ни острых камней, он вернулся на берег, ещё раз определил идеальную точку входа и только после этого отправился в отель. Привязав лодку, он внимательно осмотрел её и убедился, что привязи вёсел не истёрлись и смогут сдержать их в уключинах при падении. Вернувшись в свою каморку, расположенную к слову сказать по соседству с комнаткой господина Биро, однако чуть большую по размеру, Жак ухмыльнулся своей небывалой осторожности, но, недолго думая над этим, упал на кровать и тут же забылся сном праведника.