Текст книги "Кочевник"

 
В трёхдневный срок
Затосковал и слёг,
И вверх лицом лежал и думал, думал —
Что не успел
Всего, чего хотел,
Что не купил парадного костюма,
 
 
Что видел свет —
Два раза был в Москве,
И видел эдельвейс в горах Кавказа.
Но как поэт,
И утешенья нет, —
Париж не видел даже краем глаза…
 
 
Я скверно жил —
В разгулах и во лжи,
И если пылью быть в грядущей жизни,
ТЫ дай мне шанс —
Я буду рад лежать
В уютном переулочке Парижа.
 
 
Но если ТЫ
С щемящей высоты
Меня услышишь, то, в порядке бреда,
Спешу сказать —
Ты можешь наказать
Меня,
       создав невыездным поэтом…
 
 
Я умер на четвёртый день.
 

 
Я тебя узнаю сразу,
Город имени чахотки.
Чем притягиваешь души,
Город памяти дождя?
Я приму твою заразу
Драгоценною находкой.
Ты прими, отец угрюмый,
Бесприютное дитя.
 
 
Серый призрак Петрограда
Болен белыми ночами.
Серым глазом косит в окна
Укрощённая Нева…
Эти цепи и ограды
Город с вечностью венчают.
Никогда атлант не охнет
И не дрогнет сердце льва.
 

 
И в день дождливый Страшного Суда,
Когда ни ты сюда,
                        ни я отсюда,
В простое самолёты, как в простуде,
И мы болеем в наших городах,
Разъединённых областью дождей,
Откочевавшей из сырой Европы,
И нас кропит водой высокой пробы,
И заставляет жить среди людей,
Хотя предлог давно уже подлог,
Хотя давно – от времени отлёта —
Мы в западне последнего отсчёта,
И прячем письма в глубине берлог,
И принимаем вечную осёдлость
(Так загнан зверь
                      и ждёт, когда охотник
Взведёт курок…).
Сыра погода, рок
Суров,
А Отче – аввэ! – строг…
Но плачет он, читая пляс агоний,
Казалось бы, надёжно скрытых строк.
Но их стремленье
                         жалость не догонит;
Недопустимо Господу рыдать,
Иначе – грядёт Потоп…
А мир и так продрог;
В такую сырость могут проржаветь
И поезда, и всё, что может ездить,
Летать…
О, жалость Божья! О, Господни слёзы! —
Вселенской жалости томит неблагодать.
…И нож не сможет вены переёрзать,
И я останусь доживать и тлеть,
И, медленно старея и скрипя,
Жалеть.
Что век, увы, по-прежнему железный,
А человек – пытаться бесполезно —
Не будет никогда летать.
Тем паче – по сырой погоде.
Лишь письма старые листать,
На то и годен
И в день дождливый Страшного Суда…
 

Выдох

… и в атаке, и в любви выдох важнее вдоха…

Милорад Павич

 
Завтра всё как вчера – это небо,
                                      распятое рамой,
И колодец двора с вечной сыростью
                                           ночью и днём,
Подоконник, истёртый за годы моими локтями,
Инвалидное кресло, и я,
                              живший некогда в нём.
 
 
Я родился таким —
                        инвалидом, уродцем, убогим.
Нелечимую немочь
                        судьба мне в насмешку дала,
Бесполезную ношу – тонки худосочные ноги.
Как хотел я сменить их
                             на два непорочных крыла!
 
 
А внизу, как избушка Яги,
                                   на бревенчатых лапах,
Голубятня стояла. И весь мой осознанный век,
Круглый год, до зари,
                    появлялся, в затасканной шляпе,
Ненормальный хозяин —
добряк по прозванию Швейк.
 
 
И когда поднималось над городом
                                          мудрое Солнце,
И стелило лучи или путалось в тучах кривых,
Рассекая пространство,
                        взлетали из глотки колодца
Белоснежные птицы —
                          пернатый неистовый вихрь.
 
 
Забывался хозяин
                       в какой-то немыслимой пляске,
И понятна была эта радость —
                                          щенячий восторг…
Я писал кренделя у окна инвалидной коляской,
А над дыркой двора
                         кружевами был вышит простор.
 
 
Как-то ночью сожгли голубятню
                                           дурные подростки,
И чумазый хозяин вконец одурел и раскис:
Он, скуля, ворошил обгорелые чёрные доски,
Прижимая к груди тёплый уголь
                                           и трупики птиц…
 
 
Небо стало пустым.
Серой тряпкой уныло обвисло —
Не касалось давно волшебство
                                     белоснежным пером…
Я с постели уже не встаю.
Дни, как чёрные числа,
И кружит в небесах жирной копотью
                                                 стая ворон.
 

 
Зной на улице, пыль на стёклах,
На столе – вместо пыли – снег
Белой скатертью. Быть застолью
Или пoминкам по весне?
 
 
За портьерами – белый полдень,
Раскалённая добела
Пыль дорог. А на досках пола
Вьюга холоду намела.
 
 
Созревает под самой крышей
Снег
И падает с потолка,
И, накинув пальто,
Ты пишешь,
Снег сметая, как пыль, с листа.
 
 
Если вдруг тяжела погода,
Там,
Коль выйдешь ты, за стеной —
Возвращаешься и уходишь
В этот метеомир иной.
 
 
Снег стряхнув, поведя плечами,
Ходишь, слушая хруст да скрип,
И подолгу глядишь в молчаньи
В окна с наледью изнутри.
 
 
Там – Геенна невыносима,
В пепел крылья палит огнём.
Выдыхаясь, теряя силы,
Ангел бьётся в твоё окно.
 

 
Осенний день яснее, но короче.
Сжимает сердце близость холодов,
И белизна небесная – на клочья,
На клочья – зелень бывшая садов.
 
 
…Упасть листвой, безропотно, покорно,
На самый тихий шёпот перейдя,
И обратить былую крону в корни
Под сирый плач казённого дождя…
 
 
Под ранний вечер первый снег на плечи
Опустится, как ранние цветы,
Которые так просто искалечить
Неловким жестом, краем теплоты.
 
 
…Залечь, как снег – без шороха и грома,
Стыдливо скрыть неровности и грязь,
Увековечить сумрачную дрёму
Надёжнее немыслимых лекарств…
 
 
Но вдруг – весна. Ворвётся и сожжёт,
Растопит белый сонный порошок.
 
 
…Принять дурманной солнечной отравы
И лечь, как свежескошенные травы…
Усталость жжёт
Сильней вулканьей лавы.
Устал.
 

 
Этот малый завидует? Бог с ним…
Но завидовать нечему, брат —
Здесь никто так не воет под осень
От желанья отсюда удрать.
Я глотаю лихие снадобья,
Принимаю дурман-порошки —
Будто это лекарство от злобы,
От которой подводит кишки;
Я пишу под наркозом, «под мухой»,
А иначе – скрипенье зубов:
Посмотри, как нахально порнуха
Псевдоним выбирает «Любовь»,
Запивает дешёвым шампанским
Безусловный провал, как триумф! —
Я петлёй замеряю пространство,
Что давно превратилось в тюрьму.
 
 
И во сне не бывает пощады —
Собираются искры в пожар.
Обращается бранью площадной
Мой громадный божественный дар!
 
 
Удивляются мудрые люди
И находят забавным житьё,
Где питаться из общей посуды,
И держаться за место своё,
Размножаться, давая потомству
Понимание: «Делай, как все»,
Отвоёвывать место под солнцем,
Прогоняя незваных гостей,
 
 
И взрываться общественно – Стая!
И впиваться, взвывая: «Чужой!» …
…Ты листаешь странички, листаешь,
Отдыхая под шелест душой…
Я живу. А считал – по ошибке
 
 
Занимаю чужие места.
Но уже не трясутся поджилки
От гортанного окрика: «Встать!»
Я не встану в ряды легиона.
Не осклаблю оскалом уста —
Не отнимут ни рост мой, ни гонор,
Угрызения стаек и стай.
 
 
Я глотаю лихие снадобья,
Растираю для них корешки,
Чтобы вытравить тoчину злобы,
От которой острее клыки;
Чтобы ночью не видеть пожаров,
Чтобы, как бы ни жгли угольки,
…………………………………………
…………………………………………
 
 
Не играть желваками на скулах,
Улыбаться, как будто глухой;
Чтоб любовь отличать от загула,
И дерьмо от хороших стихов;
Чтобы в петлю уж было не в тему,
Даже если изысканный шёлк;
Чтобы просто не путали с теми,
Кто себя в этих стаях нашёл…
 
 
Не завидуй ты мне. И не бойся —
У тебя не такая игра:
Слышишь клич? – Заправляйся и стройся.
И добра не ищи от Добра.
 

 
Ты – мой Каин.
Я – твой Каин.
Каждый – зол и неприкаян,
Каждый носит камень свой.
Каждый выжидает время,
Каждый целит камень в темя,
Каждый носит в сердце бремя —
Я живой,
И ты живой.
 
 
Ты – мой Каин.
Я – твой Каин.
Нам не надо красной ткани —
Появляясь за спиной,
Кровью красим полотно.
Без оглядки на Завет,
Кровью красим белый свет,
И с небес закат стекает…
 
 
Каждый Каин нераскаян.
Каждый каждым попрекаем.
Каждый шепчет: «Не убий!» —
В каждом где-то Авель спрятан.
Люди братья все.
Аминь.
 

Е.С.

 
Последствием безумных мужеств,
Дурных торжеств —
Плащом охватывает ужас.
Подняв на шест,
Себя – отсeченная напрочь,
Но всё ж – жива—
Всё плачет, думает и плачет
Голь-голова.
И думы – поздно и напрасно —
Лелеют сласть,
С которой смешана опасность,
Чьё имя – страсть.
Страх! – загнан в угол. Шепчет вором:
«Сквозь стену – лезь!»
Как время стрелками пришпорить? —
Скакун тот резв!
…Плющ оплетает палисадник
Вьюном молвы…
Куда деваться мне? Я – Всадник
Без Головы!
Безвыходность звучит: «без-выдох»,
Как будто «сдох».
Но если выкрикнуть: «Изыди!»,
Когда же вдох?!
Когда дышать не удаётся —
Умри, усни.
…Да только любится, как пьётся —
Едва начни…
 
 
Ходить бессмысленною тенью? —
Снедает зуд —
Рой человеческих суждений —
Не Божий суд,
И суд неправедный, но скорый,
Как сверк ножа…
Как только выдохнется Сторож —
Бежать! Бежать! —
Сквозь обесстыженные степи,
О двух конях,
Туда, где сумрачные дебри —
Вид из окна, —
Там неухоженные ветки,
Там дикий сад.
Там – не подрубят и не свергнут —
«Таких – нельзя!»
 
 
… А здесь – иссушены до треска —
Коряги пней:
«Кусты нуждаются в обрезке,
В цвету – сильней…»
Стальными лезвиями правил
Поправят – Сверк!
От усредняющей потравы —
В побег! В побег!
 
 
Не стать растением покорным
«Хоть под пилу!»,
Прожить, не распуская корни
Цепляться вглубь,
А голову теряя в скаче —
Долой, душа! —
Вселенную загнать, как клячу…
Бежать! Бежать!
 

N.N.

 
Стряхни меня, как холодный пепел,
Не плачь ночами, кончай дурить —
Я только имя в твоей newspaper,
Всего лишь повод
                          перекурить.
 
 
Я просто вывих твоих гормонов,
Изящный выстрел в плохом кино,
Где смысла мало от церемоний,
Но хину в воду, но яд – в вино…
 
 
Меня нетрудно поставить в стойло —
Я парень смирный, я не лихой.
Найди мне место в земной юдоли,
Стряхнув, как пепел плохих стихов.
 
 
Бумага крыльев ломает стены.
Мне будет тесно в любом раю —
Я – Ангел Ночи. Я – Невеселье.
Я шаг сбиваю, когда в строю.
 
 
Свои архивы спиши за сроком,
Вернись к покою, пока горит.
Все наши беды – в газетных строках.
Остынь немного.
Перекури.
 

 
В этой бешеной круговерти,
В этом полном огня Аду,
Мы, пытаясь забыть о смерти,
Тщетно верим, что не найдут
С острым нюхом – подземлюройки —
Востроглазые существа,
Что живым урезают сроки —
Так не вовремя! Свят, свят, свят! —
И сквозь пекло бежим с оглядкой —
Догонялки – игра проста:
Убегая, глядеть украдкой:
Нет ли сзади ещё «хвоста»?..
 
 
И бежали б, не поспешая,
Не петляя, могли б идти.
Зная – та, от кого бежали,
Встанет вдруг поперёк пути,
Пылко примет в свои объятья,
И шепнёт: «Я тебя ждала» …
И никто никогда – обратно.
Ни за скорость, ни за талант.
 

 
Приходят друзья – на пороге встречай.
А с ними – подруги, которые – плюнь…
Льётся рекой нескончаемый чай,
Тянут беседу, как дети – соплю.
Подруги утешат: «Да что ты? Кайфуй!»,
Неверно толкуя кручину-печаль,
И как тараканы по комнатам… Тьфу!
Чуть-чуть – и заваришь особенный чай:
 
 
Настоянный мятой чистейший стрихнин…
Квартира из крепости стала тюрьмой:
Приходят друзья, убивают стихи,
А после – зевая – уходят домой;
А после – ты болен и пуст. Ты сидишь
И смотришь, как в небе бледнеет Луна.
За трупы стихов – так воспитан! – не мстишь:
Ночь впереди. И, к тому ж, не одна.
 
 
К чему бесноваться? Кричи, не кричи —
Дыру не заделать изяществом драм.
Ты станешь опять собирать кирпичи —
Библейские камни —
И складывать
Храм.
 

По странному стечению обстоятельств ли, по странной и страшной традиции ли, август стал убийцей русских поэтов «серебряного» века – Александра Блока, Николая Гумилёва… Позднее, но тоже август унёс жизни хранителей духа «серебра»: умер Максимилиан Волошин, рассчиталась с жизнью Марина Цветаева.

«Поэт в России больше, чем поэт…» И смерть поэта всегда больше смерти человеческого тела. Это всегда Уход в Небытие его эпохи, духа, ореола. Потом или беспамятство, или бронза…

Наверное, самые тяжёлые потрясения моему поколению последний месяц лета принёс в день гибели Виктора Цоя, затем и смерти Михаила «Майка» Науменко. И хотя трудно эти имена поставить в один ряд – все они часть великой русской культуры. Так созвездия образуются из звёзд, находящихся в разных уголках Вселенной. Этих поэтов в созвездие объединил август.

После ухода каждого поэта остаётся вечная вакансия. «…На этом месте в небе должна быть звезда. Ты чувствуешь сквозняк? – Это место свободно…» Это строки из песни Бориса Гребенщикова. В августе же погиб его друг, скрипач группы «Аквариум» Саша Куссуль…

Август – убийца поэтов? Или это простое совпадение? Бывает такое в законе случайных чисел. Но уж больно много попаданий в этой русской рулетке.

Август. Отчего так сжимается сердце при виде падающего метеора, будто и вправду есть связь небесного тела с жизнью человеческой?..

Ты чувствуешь сквозняк?

 
Астрологи смотрят на звёзды,
Читают расклады судеб,
И пишут, и пишут прогнозы.
А звёзды – висят в пустоте.
На кончике лезвия лета
Повисла комета. Как встарь:
Когда умирают поэты —
На землю нисходит сентябрь.
И падают мёртвые листья,
И зрелыми гроздьями – грусть.
Планета рыжеет лисицей,
А я, улыбаясь как трус,
Гуляю по лезвию лета…
Ночами не хочется спать —
Сезоном умерших поэтов
Назначено августу стать.
На стыке столетий поэты,
На самой границе эпох:
Кто пропит, кто продан, кто предан.
Безмолвствует в августе Бог:
Шурует ковшом во Вселенной
И молча срывает звезду —
Знамением переселенья
Очищенных пламенем душ,
Омытых спиртовым раствором,
Отёртых дерюгой рубищ…
Не слышит сторонних укоров,
Не видит забытых кладбищ.
 
 
Ночами безвыходно-душно,
Сверчков неуёмная трель,
И в глотках колотятся души,
Которым не жить в сентябре —
Спешат отделиться от плоти,
Стремящейся в недра Земли, —
Вот так повторяли пилоты
Бессмысленность «мёртвой петли».
 
 
…И петли дверные скрипели,
И зубы скрипели: «Пусти!»,
Когда потолочные петли
Ещё оставались пусты…
 
 
Короткое лезвие лета
Короче солдатских штыков,
Короче ожога от плети,
И недорождённых стихов.
Короче, чем прочерк кометы,
Короче наганных стволов…
Надёжнее всех аргументов,
Вернее беспомощных слов.
 
 
Поэты, предчувствуя осень,
Хрипят в неподвижной жаре.
И падают, падают звёзды,
Как после – листва в сентябре.
 
 
Я знаю, что рано за мною,
Я знаю, что не заслужил.
Я слышу: «Земному – земное» —
Звезда, не сгорая, жужжит.
Однажды – замолкнет, собьётся —
Мелькнёт обжигающий блиц.
Сосед мой – охотник-пропойца —
Откроет охоту на лис.
 

 
Жара почти невыносима —
Под пятьдесят.
Глубины выгоревшей сини
Вверх дном висят.
Готовы вспыхнуть керосином,
Одним костром,
Едва глаза твои призывно
Блеснут искрой…
 
 
Жара отступит лишь под вечер,
И вот тогда
Я украду для мира Вечность —
Ты будь горда.
Я постелю её у моря,
На шум волны,
Для всех, кто любит —
Пусть посмотрят
Закат и сны.
 
 
На чёрном зонтике Вселенной
К звезде звезда.
Привычно всё. Одно бесценно —
Твои глаза.
 
 
Когда жара невыносима,
Вот-вот пожар,
И небо синим керосином —
Сжигай, не жаль!
 

 
То ли шелест тяжёлых знамён,
То ли шорох воздушных шаров —
Слышу отзвук далёких имён,
Словно треск погребальных костров.
Догорает свеча на столе,
Тает эхо последней беды.
Я в бутылочном тусклом стекле
Вижу зелень стоячей воды.
Тишина будет небо лакать,
Будет ангел касаться плеча…
Только в небе живут облака,
Только в сердце – Любовь и Печаль.
Улыбайся, но слёзы прольёшь,
Понимая, что мы здесь – одни.
Наши праздники – тяжкая ложь —
Так похожи на сонные дни…
Тридцать три – доверяясь листку…
Не скрывай седину и не прячь
По цветущему саду тоску
И по смутному времени плач.
 

Пустоцвет

Пустое место свято не бывает…

 
Отлетела душа Ребёнка —
Он зачатым был на убой —
Плоть прозрачного лягушонка
С хрустом, чавкая, сгрызла боль.
Быть разорванным на кусочки
В теле матери – это Ад.
Босх и Гойя – ещё цветочки,
Где такое нарисовать?
Где им видеть такой конвейер —
Всё расписано по часам —
На котором живое бремя
Извлекается по частям…
 
 
Каменеют глаза иконы,
Омрачается лик Христа:
Материнство не пустит корни —
Ты бессмысленна и пуста.
Несвершившаяся мадонна,
Ты сумеешь теперь начать
Жить в огромном пустынном доме,
Корчась в холоде по ночам.
Не споёшь колыбельных песен
И кусок не разделишь с Ним:
Ты боялась, что будет тесно,
Что короткими станут сны.
 
 
И беречь бы Его, и прятать,
И наказы блюсти врачей…
Люди с клятвою Гиппократа
Превращаются в палачей:
Ты выходишь за эти двери,
Продолжаешься ты, живёшь,
А надежда, любовь и вера
Превратились в кровавый дождь.
Лоно, лживое, как реклама,
Примет семя ещё не раз.
Но священное имя «Мама»
Не купить тебе, не украсть.
 

 
Беззастенчивый гогот:
Кислым воздухом оргий
Задыхается горло…
Без горбов, но убоги.
 
 
Веселится отрыга,
Бесшабашная погань.
Просыпаюсь от рыка:
«Мы всесильны!
Мы – боги!»
 
 
Но в полуденной яви
И в дремоте глубокой
Кто-то, с ясностью язвы:
«Мы не боги. Не боги».
 
 
Не вмещаются мысли
В заскорузлые слоги.
Наши истины – мизер.
Неужели не боги?!
 
 
Вдохновение киснет
Меж холстами и водкой,
И царапают кисти:
«Почему мы не боги?!»
 
 
Словно времени кража —
Наши стройки и строки.
Наше пение – кашель.
Мы бойки, но не боги.
 
 
Даже если вне правил,
И когда одиноки,
Если рядом нет равных —
Мы не боги. Не боги.
 
 
Мы прибили гвоздями
Богу
Руки и ноги,
Но при этом не стали
И подобием Бога…
 
 
Мы возвышены Ницше,
Дух Величия – огнен.
На надгробии вышнем
Мы как прежде – не боги.
И рабы,
И отребье
В императорской тоге —
Жадно тянемся к небу.
Небо – дёргает током…
 

 
В мёртвом гетто, на обшарпанной стене,
Нарисован, нацарапан человек —
Растопырив жалко пальцы на руках,
Он бежит на слишком тоненьких ногах.
 
 
Он напуган. Он, наверное, в бегах.
А за ним – собаки с пеной на клыках.
Догоняют, догоняют беглеца —
Он уже готов к закланью, как овца.
 
 
Жаждут жертвы глотки адовых печей,
Расторопность чистокровных палачей.
Горло сохнет. Ноги хилые дрожат.
Вот и стенка. Вот и некуда бежать.
 
 
И всё дальше и беспомощнее Бог,
И всё ближе лязг подкованных сапог.
На спине у безымянного жида —
Знак гонения – Давидова звезда…
 

 
Как у рыбы плавники,
Так у птицы – перья.
Сволочa все мужики,
А все бабы – стерьвы.
 

 
Увы, иззрелая мадам,
Умри от чувственного зуда! —
Я никогда тебе не дам
Испить из этого сосуда.
 
 
Ты будешь долго ждать любовь,
Тянуть мне плод из рая: «Кушай!» …
Мне не вонзить своих зубов
В твою иссушенную грушу.
 
 
О позднем бремени садов,
О зимней вишне шепчешь еле,
Но вянут лепестки цветов,
И тянет ладаном с постели…
 
 
Ты не подросток. И уже
Пора обрясть святого страха —
Достаточно влюблённо ахать,
Пора подумать о душе.
 

I

 
С детства, смолоду
Дохли с голоду,
Перемолоты
Меж тисков,
Злы, как демоны,
Даже семенем:
Крепко в темени
Звон оков.
 
 
Злые, беглые —
Ждут нас с петлями
Баре белые,
Ружья войск…
Стоит сесть в седло —
Станет весело,
Ветром понесёт
Песню-вой.
 
 
Если станется —
Царь навалится
Порасправиться
Лихо, всласть —
Что печалиться? —
Рот оскалится,
Свистнет палица:
«На-кась, князь!»
 
 
Жизнь-ненастиха —
Крыши наших хат
Будут полыхать —
Жги, айда!
Плачьте, ироды:
Наших выродков
Вам не вырезать
Никогда!
 
 
Степь долинная,
Степь полынная,
Грива длинная —
Конь-дикарь.
Стопки-чашечки,
Сабли-шашечки,
Волга-матушка,
Дон-река.
 

II

 
Зимним полем конница —
Далека.
Гул её доносится —
Гром-река!
В снежном вихре – кованой
Стали блеск.
Пулемёт в агонии
Льёт свинец.
Нервы не верёвочки —
В брюхе страх.
Хлопают винтовочки,
Бах! Бах! Бах!
Выстрелы неслаженны
И редки.
Крик обескураженный:
«Казаки!»
 
 
Влёт да по-над насыпью,
Через ров! —
Не сносить ни касок вам,
Ни голов —
Лава прорывается —
Горяча.
Шашки разыграются
От плеча!
… Дрогнули, попятились
Из траншей.
 
 
Тех, кто не попрятались, —
Бей взашей —
Сталью в сухожилия,
В плоть да в кость —
До земли круши его,
Наискось!..
 
 
Унтер был за смелого —
Молодой.
Целил парабеллумом,
Рвался в бой:
Он метался, словно волк —
Долг зовёт! —
А на фланге вдруг замолк
Пулемёт.
Догнала окопного
Шашка – Э-эх-х! —
И каскетка лопнула
Как орех.
Офицерик паники
Не сдержал,
И прусак без памяти,
Побежал…
 
 
Устремилась конница
На прорыв.
Этот день запомнится
Тем, кто жив, —
Храп коней да гул копыт,
Свист клинков,
Ярость, что в крови кипит
Седоков.
«Сколько бы ни шло извне,
Войн и бед, —
Говорил в Ростове мне
Старый дед, —
Туркам ли, французам ли,
Прусакам,
Не умерить удали
Казака».
 
 
…Будь покойна, Родина,
Вольной будь.
Не носить от рода нам
Вражьих пут:
Если лихолетие —
Все пойдём!
Сохранит наследие
Тихий Дон.
 

 
Ах, душа моя кипит,
Сердце бьётся птахой —
Я решил себе купить
Белую рубаху:
Упаковку развернул —
Захрустела – сахар!
Сладко в чистую нырнуть
Белую рубаху…
Рады тело и глаза,
Сердце бьётся птахой:
Обрядился, и в князьях:
Вечером – к Натахе!
 
 
…В тёмных улицах свечусь,
Дух свело от страха.
В подворотню – не хочу!
Чёртова рубаха!
В наше время в белом – зря:
Дали в глаз с размаху.
Мокнет, клочьями вися,
Бывшая рубаха…
 
 
Чтобы больше не жалеть,
Чтобы жить вальяжно,
Заведу себе жилет
В пятнах камуфляжа,
А к жилету – автомат,
Да стальную каску,
Да омоновцев отряд —
Вязаные маски.
 
 
И душа вспоёт, кипя:
«Покрошить, уродцев!» …
И рубаху покупать
Больше не придётся.
 
 
А хотел себе купить белую рубаху…