Текст книги "Россия во французской прессе периода Революции и Наполеоновских войн (1789–1814)"

По завершении русско-шведской войны французская пресса продолжала трактовать события на севере Европы в невыгодном для России свете. «Россия привыкла рассматривать все государства Европы, что ее окружают, как своих вассалов, и, кажется, составила план, который заставил вспомнить шведов об их старинных правах. Она надеялась занять короля Швеции делами у него дома, тогда как сама она будет занята войной с турками»[151]151
  Moniteur. № 395. 1791. 25 décembre.


[Закрыть]. Однако по мере роста антифранцузских настроений среди европейских дворов, отношение революционной печати к шведскому королю также изменилось

на негативное, ведь он был одним из активных сторонников создания коалиции и даже намеревался возглавить объединенные войска в походе против Франции. Теперь ему в Париже пророчили судьбу Карла XII, ибо, помогая эмигрантам, он рисковал «найти свою Полтаву или Фридрихсхалль»[152]152
  Moniteur. № 395. 1791. 25 décembre (Фридрихсхалль – крепость в Норвегии, при осаде которой 1 декабря 1718 г. был убит король Швеции Карл XII).


[Закрыть].

Демонстрируя завоевательные планы Екатерины II, публицисты революционных лет старались показать внутренние проблемы России. Острый финансовый кризис, нехватка человеческих ресурсов и крепостное рабство противопоставлялись щедрости царицы и роскоши дворянства. Ухудшение двусторонних отношений, меры, предпринимаемые царским кабинетом против французов, придавали дополнительный вес теме военной опасности, исходящей от России. Вопрос о финансовой, а чаще военной помощи русского двора принцам и эмиграции в целом газеты обсуждали с рубежа 1791–1792 гг.

Именно тогда в прессе надолго появился устойчивый слух о вторжении «варваров Севера», страх перед которым журналисты смягчали с помощью гротескных описаний русского войска. Скептические оценки процесса цивилизации в России, который якобы должен был снизить опасность с ее стороны по отношению к соседним странам, а также реальные доказательства ее увеличившейся военной мощи оживляли элементы внешнеполитической доктрины версальского двора времен герцога Шуазеля. Поддержка Османской империи, Швеции и Польши вновь казалась самым правильным основанием для внешней политики революционного государства.

С началом в 1792 г. войны между Францией и европейскими монархиями тема возможной помощи Екатерины II эмигрантам и анти-французской коалиции начинает активно муссироваться в Moniteur. Писали, что Россия обещает «помощь принцам в виде [войска из] 20 000 человек русских и татар; их переправят так быстро, как только это позволит сделать погода. Эмигранты лучатся радостью и удовольствием, ожидая этих ужасных воинов с таким же нетерпением, с каким бедные иудеи ожидают своего Мессию»[153]153
  Moniteur. № 115. 1792. 24 avril.


[Закрыть]. В июле 1792 г. Moniteur привела письмо из Петербурга, в котором утверждалось, что 15 000 русских после наведения порядка в Польше двинутся во Францию, дабы помочь делу контрреволюции. Там же было опубликовано «Сообщение относительно вооружения России, извлеченное из депеш поверенного в делах Франции в Петербурге, присланных Национальному собранию» Эдмона Жене, где сообщалось о военных приготовлениях России, в частности о состоянии русского флота в Архангельске, Кронштадте и Ревеле[154]154
  Moniteur. № 211. 1792. 29 juillet.


[Закрыть].

Весной и летом 1792 г. под влиянием политических событий менялся тон даже такой умеренной газеты, как Gazette de France. Письма из Польши, которые появлялись с завидной регулярностью, ставили под сомнение возможность участия русских в кампании против Франции: «[Из армии князя Понятовского]…Сообщают, что русская армия, возвратившись из Турции, находится в жалком состоянии. Кажется, что русские генералы, в течение многих лет удаленные от своих домов, лишенные чувства страха и повиновения, истратили в дебошах и играх все средства, предназначенные для войск, они посылали солдат добывать питание у крестьян Валахии и Молдавии, позволили превратиться униформе в лохмотья, а крадеными лошадьми заменяют тех, которых лишились из-за падежа и вражеского оружия»[155]155
  Gazette de France. № 99. 1792. 4 juillet.


[Закрыть]. Такие описания призваны были смягчить страхи французского общества перед угрозой военного вторжения «варваров Севера». Отметим, что в основе подобных газетных описаний находились реальные наблюдения очевидцев. После возвращения из Турции русские войска действительно были в плачевном состоянии из-за неудовлетворительного снабжения и длинных переходов. Такое положение вещей не было чем-то уникальным, после трудных кампаний войска разных государств нуждались в отдыхе и пополнении, но журналисты пытались подать материал как уникальный и характеризующий армию возможного противника не с лучшей стороны.

Окончательный разрыв дипломатических отношений между Россией и Францией в июле 1792 г. оказал заметное влияние на французское общественное мнение. С каждым новым известием о действиях коалиции взгляды обращались в сторону российской столицы: именно Екатерина II считалась ее активной вдохновительницей. И хотя слабеющий свет «русского миража» эпохи Просвещения еще находил время от времени отражение в публицистике, а некоторые авторы продолжали считать Екатерину II преемницей и продолжательницей планов Петра I[156]156
  См., например: [Chantreau P.-N.] Voyage philosophique, рolitique et littéraire, fait en Russie pendnnt les années 1788 et 1789… T. 1. P. 279.


[Закрыть], образ далекой империи, поднятой до высот цивилизации «Семирамидой Севера», бесповоротно терял былую привлекательность в глазах населения Франции.

Интересная трансформация произошла в сфере подачи газетами ставшего уже вполне традиционным концепта «русского варварства». Если раньше его считали причиной слабости русской армии, то теперь в нем усматривали причину военных успехов. «Народ тем более опасный, что закаленный варварством и дисциплинированный игом рабства, он более годится для завоеваний и опустошений, чем для войн оборонительных, не чувствительный к смерти и несчастью»[157]157
  Blanc S. Histoire d’une fobie: le Testament de Pierre le Grand // Cahiers du monde russe et soviétique. 1968. Vol. IX, № 3–4. P. 281–282.


[Закрыть], -сообщал о русских анонимный французский публицист. Страхи и опасения перед Россией в 1792 г. чаще всего находили выражение в предсказаниях о нашествии новых «кочевых варваров с Севера».

Тема военной угрозы со стороны России привлекала внимание журналистов на протяжении 1792–1794 гг. Стоит отметить, что слухи эти стали распространяться особенно активно в середине 1792 г., когда прямой канал информации из России был прерван, после высылки из Петербурга поверенного в делах Франции Э. Жене. «Не перестают повторять в печати и даже в частной переписке, – сообщали из Франкфурта, – что корпус русской армии, а к тому же эскадра уже направлены, чтобы сражаться во Франции»[158]158
  Moniteur. № 274. 1792. 30 septembre.


[Закрыть]. Сведения подобного рода появлялись в газетах часто, и потребовалось официальное опровержение с трибуны Конвента, чтобы ненадолго усмирить воображение журналистов и успокоить публику.

Обсуждение возможности вступления Екатерины II в анти-французскую коалицию происходило постоянно. В начале 1793 г. состояние французской армии было тяжелым, снабжение плохим. Вооруженные силы, состоявшие до начала реформ Карно из линейных частей и волонтеров, нуждались в коренной реорганизации для повышения управляемости. Из-за недоверия в обществе по отношению к армии, любые сообщения о планах антифранцузской коалиции читались с особым вниманием. «Настаивают, что нет никаких сомнений в том, что двадцать пять тысяч человек русских направляются к Рейну. Их путь пройдет, как говорят, через Богемию и Австрийскую Силезию, их поведет генерал Суворов»[159]159
  Moniteur. № 25. 1793. 25 janvier.


[Закрыть]. В этом сообщении фамилия командующего, видимо, выбрана неслучайно: генерал был известен как активный участник войны против Барской конфедерации 1769–1772 гг. и успешным, но крайне жестоким штурмом турецкой крепости Измаил в 1790 г. Его упоминание должно было усилить чувство страха у читателей. Но, поскольку газеты обладали еще значительной долей самостоятельности, а система государственной пропаганды еще не была сформирована, появлялись в изданиях и сообщения, основанные на собственных источниках информации, которые вступали в противоречие с наиболее распространенной точкой зрения. Например, Journal du soir писала о неких письмах из Петербурга, в которых утверждалось, что Россия не будет принимать прямого участия в войне с Францией. Причиной тому, по мнению ганноверского корреспондента, стали приготовления к войне в Турции и ситуация в Швеции. Коалиция не должна рассчитывать на давно обещанную царицей помощь, а все, что пишут немецкие газеты о передвижениях русских войск, «есть не что иное, как ложь, оплаченная по два крейцера за строчку секретарями и советниками посольства, которые с помощью этих проделок желают причинить французам серьезное беспокойство»[160]160
  Journal du soir de politque et de littérature de la rue de Chartres. № 146. 14 février 1793.


[Закрыть].

Соперничество России с Османской империей считалось французами вопросом, представляющим первостепенный интерес с точки зрения баланса сил в Европе. Только новое обострение польского вопроса в начале 1790-х гг. смогло отодвинуть в общественном сознании русско-турецкий конфликт на второй план. Второй и третий разделы Речи Посполитой и восстание под предводительством Костюшко давали публицистам возможность выразить свое отношение к России[161]161
  См., например: Garran-CoulonJ.-Ph. Récherches politiques sur l’etat ancien et moderne de la Pologne appliquées a sa dérniere révolution. P., 1795.


[Закрыть]. Польша, как и двадцатью годами ранее для Руссо, Мабли и Рюльера, представляла собой удобный повод для изречения суждений как о жизни во Франции, так и о жизни в «деспотической» России, своеобразном антиподе «свободолюбивой» Польши[162]162
  См.: Вульф Л. Изобретая Восточную Европу. С. 351 и далее.


[Закрыть]. Moniteur давала весьма резкую характеристику политике Екатерины в польском вопросе: «Русские достигли высшей степени наглости, присущей тиранам. Не удовлетворившись тем, что унизили нацию, разрушили военные силы, заключили в тюрьмы или отправили в Сибирь самых честных и храбрых поляков, они теперь заняты тем, что по частям расхищают эту несчастную страну»[163]163
  Moniteur. № 232. 22 floréal III an (1795. 11 mai).


[Закрыть].

В газетах, спонсируемых монтаньярами, эти новости приобретали все более радикальное звучание в момент национального восстания под руководством Т. Костюшко. Весной 1794 г. в статьях о событиях в Польше утверждалось, что «рекрутский набор продвигается с большим воодушевлением, крестьян вооружают пиками и косами. На Украине, провинции, граничащей с Османской империей, также происходит революция. Стало известно, и сам Костюшко этого не скрывает, что он поддерживает связь с соседними державами»[164]164
  Journal de la Montagne. № 12. 19 floréal an IV (1795. 8 mai).


[Закрыть].

В последнем случае речь шла о возможной поддержке поляков со стороны Османской империи. Неосведомленному читателю могло показаться, что идея нового «восточного барьера» против России, наконец, обретает реальные очертания.

В освещении восстания в Варшаве 6 (17) апреля 1794 г. журналисты нередко ссылались на слухи или объявляли себя их очевидцами. Journal de la Montagne подчеркивала крайнюю жестокость восставших по отношению к русским солдатам, но оставалась на пропольских позициях, сообщая, что гибели избежали только те из солдат, кто смог сбежать из города с генералом Игельстрёмом. «Таким образом, завершилось славное восстание, что должно вернуть нам свободу. Оно обошлось нам в несколько сотен человек как буржуа, так и солдат, но зато потери наших жестоких угнетателей были в десять раз больше», – завершал свой рассказ корреспондент[165]165
  Journal de la Montagne. № 22. 29 floréal an II (1794. 8 mai).


[Закрыть]. Несколько позднее газета сообщала о том, что перебит был весь русский гарнизон от 6 до 7 тысяч человек, и, ожидая мести русских, польская столица начала готовиться к осаде: «Варшава укрепляется. Женщины, дети, старики, евреи, христиане, одним словом, все трудятся вместе. Это был день 14 июля в миниатюре. Вся Польша поклялась жить свободно»[166]166
  Journal de la Montagne. № 34. 11 prarial an II (1794. 13 mai).


[Закрыть]. С революционным пылом журналисты предрекали Польше повторение французского пути, а России отводилась роль душительницы польской свободы. Несколько позднее, в брюмере III года, Journal de la Montagne приветствовала успехи восстания, огонь которого перебросился в Курляндию и дошел до самых границ Ливонии[167]167
  Journal de la Montagne. № 16. 9 brumaire III an (1794. 29 novembre).


[Закрыть].

После завершения русско-шведской войны 1788–1790 гг. Швеция перешла в стан противников Франции, поэтому отношения России и Швеции стали реже обсуждаться на страницах французских газет. Но тема возможной новой русско-турецкой войны постоянно поднималась газетами и после заключения в 1791 г. Ясского мирного договора. Эта тематика была важна как из-за традиционных симпатий французских дипломатов по отношению к Порте, так и потому, что возможная война на границах империи царей должна была помешать им принять активное участие в борьбе против революционной Франции.

На протяжении 1792–1795 гг. газеты не раз писали, что, несмотря на заключенное мирное соглашение, Россия продолжала готовиться к новой войне против османов. Moniteur передавала слухи относительно завоевательных планов Екатерины II. Она якобы заставила армию двигаться к турецким рубежам и одновременно тщательно готовила к войне свои порты. Далее сообщалось, что Англия обещала свою поддержку грандиозным планам России. «Пришло наконец время, чтобы Европа уяснила для себя суть намерений двух дворов [Лондона и Петербурга], дворов, представляющих наибольшую опасность для независимости других наций»[168]168
  Moniteur. № 238. 22 floréal III an (1795. 17 mai).


[Закрыть]. Издания самых разных политических направлений стремились поддержать Османскую империю. На страницах якобинской Journal des hommes libres она приобретала отчетливые черты антипода России и бастиона на пути «деспотизма», а султан наделялся чертами просвещенного европейского монарха[169]169
  Journal des hommes libres de tous les pays ou le Republicain. № 387. 3 frimaire II an. (1793. 23 novembre).


[Закрыть].

Девятое термидора ознаменовало окончание наиболее утопической и жесткой фазы Революции. Последствия Термидора, разработка новой конституции и переход власти к Директории, относительное усиление роялистов – все эти изменения во внутриполитической жизни оказали влияние и на внешнюю политику Франции.

Печать термидорианского периода пестрит статьями о России, а в Конвенте наметилась острая полемика по международным проблемам[170]170
  См.: Сорель А. Французская революция и Европа. СПб., 1892–1906. Т 4. Естественные границы. С. 127 и далее.


[Закрыть]. Она была спровоцирована неопределенностью в рядах термидорианцев и неустойчивостью исполнительной власти в условиях социально-экономических кризисов, заговоров и переворотов 17951797 гг. Решение любой проблемы, в том числе в международной сфере, влекло за собой масштабные дискуссии, в ходе которых стороны высказывали противоположные точки зрения, иной раз один и тот же оратор менял свою позицию за очень короткий срок[171]171
  Об изменении идеологии республиканских властей см.: Бачко Б. Как выйти из Террора? / пер. с франц. Д. Ю. Бовыкина. М., 2006. С. 292 и далее.


[Закрыть].

Отношение лидеров термидорианского Конвента к Российской империи определялось в первую очередь текущими дипломатическими задачами. Весной 1795 г., накануне заключения мирного договора с Пруссией, в Париже не прекращались споры о роли России в создании нового политического ландшафта. Но в итоге успехи Парижа в переговорах (в начале апреля 1795 г. был подписан Базельский договор с Пруссией, в мае был достигнут мир с Голландией, а в июле – с Испанией) не слишком изменили отношение к России. Республиканцы III года устами члена Конвента и Комитета общественного спасения Буасси д’Англа выразили свое отношение так: «Я знаю, что мне могут обоснованно возразить, что Российская империя – это колосс на глиняных ногах, что порочность разъедает ее, что рабство лишает ее всякой энергии и движущих сил, что она огромна, но большую часть ее составляют пустыни, и при таких размерах ею очень трудно управлять; что, расширяясь, она тем самым готовит свое падение и что каждое ее завоевание – это шаг к катастрофе. Я соглашусь со всем этим, но помните: этот гигант, прежде чем самому погибнуть, раздавит и вас! И падет на ваши останки, он не будет расчленен прежде, чем вы будете разорены, рассеяны и раздавлены. Датчане, Шведы, Немцы, Пруссаки, Оттоманы, подумайте: время летит, и удар будет ужасен, собирается бурный московитский поток! Аттила приближается во второй раз, и вы погубите себя, если не объединитесь, пока еще есть время на то, чтобы остановить этот опустошающий бич!»[172]172
  Moniteur. № 133. 13 pluviosean III (1795. 1 février).


[Закрыть]

Более того, перемены во внешней политике и заключенные соглашения с Испанией и Пруссией породили на страницах газет и новые слухи. Moniteur публиковала новость со ссылкой на письмо из Торуни о возможном конфликте между Россией и Пруссией: «Многие новые сообщения заставляют рассматривать разрыв между Пруссией и Россией как скорый и неизбежный. Это будет война или повод к ее началу… Уже распространился слух о нескольких военных столкновениях между этими двумя державами»[173]173
  Moniteur. № 297. 27 messidor III (1795. 5 juillet).


[Закрыть]. Такими сообщениями газеты поддерживали образ воинственной и амбициозной Екатерины II, а ее державы как агрессивной силы, которая пытается подчинить всех соседей своим интересам.

Негативное отношение к внешней политике русского кабинета, характерное для жирондистов и монтаньяров, сохранилось и в термидорианской прессе. Идея «русской опасности», существовавшая в дипломатических кулуарах, получила широкое применение и послужила одним из инструментов внешнеполитической пропаганды республиканских властей, которая становится все более прагматичной: революционные лозунги сохранялись, но только в качестве драпировки новых интересов Франции, связанных с военно-дипломатическими успехами 1794–1795 гг.

Образ агрессивной и отсталой России подпитывался все новыми известиями с Востока. Moniteur со всей тщательностью сообщала о планах России относительно Грузии и Персии. Так, рассказывая о поддержке, которую императрица намерена была оказать грузинскому царю Ираклию II, покинувшему родину из-за вторжения персов, газета отмечала, что хитрая и расчетливая Екатерина больше заботилась о благе своей страны, нежели о судьбе грузинского владыки[174]174
  Moniteur. № 100. 10 nivôse an IV (1795. 31 décembre). Речь идет о вторжении персидского военачальника Ага-Могамед-хана в Грузию, произошедшем осенью 1795 г., в ходе которого был захвачен и разграблен Тбилиси. Командование русской армией, направлявшейся в Закавказье, было доверено генералу Валериану Зубову, а не Суворову, как утверждала газета. Однако и в этом случае журналисты, видимо не зная точно фамилии командующего, назвали самую известную и одиозную.


[Закрыть]. Спустя буквально две недели газета развивала эту тему: «Экспедиция, планируемая русскими против персидского захватчика в Грузии, на самом деле не более чем предлог, подходящий случай для того, чтобы реализовать замысел с далекими перспективами, направленный против столицы турецкой империи». В подтверждение этому сообщалось, что русские полки, покидая Польшу, направляются вовсе не в сторону Персии, а в Крым и Молдавию[175]175
  Moniteur. № 111. 21 nivôse an IV. (1796. 11 janvier).


[Закрыть]. В январе 1796 г. из Петербурга сообщали о том, что вооружается значительная русская эскадра, две русские армии общей численностью около двухсот тысяч человек собираются на границах Турции, в то же время еще одна армия движется к Грузии и еще одна находится на шведской границе. Такая демонстрация российской военной мощи заставляла задуматься: «Каковы же планы Екатерины? До каких же пределов простирается ее непомерное честолюбие? Вся Европа об этом знает и вся эта ослепленная Европа ей никак не сопротивляется», – с досадой заключал корреспондент Moniteur[176]176
  Moniteur. № 121. 1 pluviôse an IV (1796. 21 janvier).


[Закрыть]. Цитируемый пассаж из статьи не был случайным мнением рядового редактора. Как и во множестве других случаев, он был частью памфлета, написанного чиновником министерства внешних сношений Французской республики неким Гироде и, следовательно, отражал мнение Директории[177]177
  Memoire sur la Russie par le citoyen Guiraudet (décembre 1796) // AAE. Memoires et documents. Russie. T. XXXV. ff. 101–106.


[Закрыть]. Тема желания России подчинить османские территории и Константинополь, «который всегда был объектом страсти и амбиций русских», подчеркивалась даже на страницах итальянской армейской прессы[178]178
  Courrier d’Armee d’Italie. № 242. 30 brumaire, an 7 (1798. 20 novembre).


[Закрыть]. Значительное преувеличение численности русской армии, якобы готовившейся к новой войне должно было усилить эффект от сообщения и продемонстрировать читателям опасность, исходящую от империи царей.

В период египетской экспедиции Бонапарта, летом 1799 г., Давид в обширной статье в Moniteur «О возможном завоевании Османской империи Бонапартом», обсуждая тему расчленения Порты и русской экспансии в Европу, выражал надежду на то, что Бонапарт продолжит свой поход и двинется прямо на Константинополь, чтобы, захватив древний восточный город, «повергнуть в ужас» Вену и Петербург. Это позволило бы разрушить вековые планы господства России на Босфоре и оживить очаги сопротивления деспотизму на севере и юге Европы. Особые надежды автор статьи возлагал на Польшу: «Кто знает, возможно, и Польша, увидев реющие стяги свободы, опять поднимет знамя восстания против тиранов?»[179]179
  Moniteur. № 279. 9 messidor an VII (1799 27 juin).


[Закрыть]

Пока парижские ораторы соперничали в описаниях коварных завоевательных планов русского царя, мечтавшего подчинить своей власти лучшие земли Европы, влияние России существенно возросло не только на суше, но и на море. Из Петербурга, Неаполя, Триеста, Венеции во франкоязычные газеты Голландии и Германии регулярно поступали известия о морских победах русского и русско-турецкого флота, а после взятия Корфу и о первых шагах Республики семи островов. Следуя тексту официальных русских газет и с приведением цитат из них сообщалось о взятии греческих островов Зант и Кефалония[180]180
  Gazette de Leyde. № XIV Supplement. 1799. 15 février.


[Закрыть]. О героическом штурме русско-турецкой эскадрой французских укреплений на о. Кефалония и о. Санто-Мауро беспристрастно с сухим перечислением числа погибших, раненых и взятых трофеев рассказывала лейденская газета. Вся информация об операциях русско-турецкого флота цитировалась по официальному российскому изданию[181]181
  Gazette de Leyde. № XIV Supplement. 1799. 15 février.


[Закрыть]. Из Триеста передавали новости о том, как греки храбро и успешно сражаются против войск Французской республики на островах Архипелага[182]182
  Gazette de Leyde. № I. 1799. 01 janvier.


[Закрыть]. Внимание французской прессы к греческим событиям не ослабевало и в 1800–1802 гг., когда широко публиковались прокламации греков с Корфу[183]183
  Gazette de Leyde. № LXI. 1802. 30 juillet.


[Закрыть]. В целом Средиземноморский поход под командованием Ф. Ф. Ушакова не менее, чем Итальянский и Швейцарский походы А. В. Суворова, привлекали внимание французских газет и служили доказательством наличия у России планов по распространению своего влияния в Европе.

В атмосфере социально-политических потрясений и военных конфликтов прогрессистский миф о России, прочно связанный во французском сознании с мифом о фигуре, олицетворявшей его, – Петре I, обернулся своей противоположностью. В условиях противостояния между Францией и монархической Европой появился текст, впоследствии получивший название «Завещание Петра Великого». Этот новый миф, в котором отразились чувства вражды и страха перед «угрозой с Севера», на поверку оказывался не таким новым, как может показаться на первый взгляд. Документ появился в среде польских эмигрантов в последние годы XVIII в.[184]184
  Историю создания «Завещания» см. в: Борисовский Б. Водевиль с подлогом // История. Научно-популярные очерки. М., 1985; Данилова Е. Н. «Завещание» Петра Великого // Труды Историко-архивного института. 1946. Т 2. С. 203–270; Козлов В. П. Тайны фальсификации. М., 1994. С. 77–89; Мезин С. А. Взгляд из Европы… С. 171 и далее; Павленко Н. И. Три так называемых завещания Петра I // Вопросы истории. 1979. № 2. С. 142–143; Сироткин В. Г. Наполеоновская война перьев против России // Новая и новейшая история. 1981. № 1. С. 143–144; Яковлев Н. О так называемом «завещании» Петра Великого // Исторический журнал. 1941. № 12. С. 130; Sokolnicki M. Le Testament de Pierre le Grand (Origines d’un prétendu document historique) // Revue de sciences politiques. 1912. T. XXVII, № 1. P. 88–98; Blanc S. Histoire d’une phobie: le Testament de Pierre le Grand // Cahiers du monde russe et soviétique. 1968. Vol. IX, № 3–4. P. 265–293; Jourdan E. Le Testament apocryphe de Pierre le Grand, Universalité d’un texte (1794–1836) // Bulletin de l’Institut Pierre Renouvin. № 18, printemps 2004.


[Закрыть], и, хотя он был полностью опубликован только в 1812 г. Ш. Лезюром, в нем отражались многие составные части концепции русской опасности, популярной во Франции конца XVIII – начала XIX в.

В общественном сознании 1799 г. преобладали стереотипы «полуварварской» России, грозящей вот-вот выплеснуть свои «орды» на плодородные земли Европы. В период Итальянского и Швейцарского походов австро-русских войск вчерашние размышления дипломатов обрели форму пропагандистских клише. Россия оставалась для французов не только «воображаемой», но и в целом «чужой» страной[185]185
  См., например, памфлет времен Швейцарской кампании 1799 г.: [Fornerod]. Coup d’oeil sur l’état actuel de la Russie envisagée sous ses rapports physique, moral, économique, politique et militaire ou les Russes tels qu’ils sont. Par un ami de la Verité. Lausanne, 1799.


[Закрыть]. С самого начала военной кампании 1799 г. французская пресса истерично описывала продвижение войск коалиции как повторение древних варварских нашествий на Европу. Генерал Бернадот в своем воззвании к народу Германии, опубликованном в Мангейме, обращался с призывом объединиться для борьбы с общим врагом: «Ужасный союз Австрии с Англией, стремящейся возмутить весь континент, и с Россией, которая желает наложить на цивилизованную Европу оковы варварской Азии и наводнить германские земли» и призывал: «Присоединяйтесь к нам, немцы, поднимайтесь на бой с Австрией, поднимайтесь на бой с северными варварами, которые хотят наводнить вашу территорию»[186]186
  Moniteur. № 192. 12 germinal an VII (1799. 1^er avril).


[Закрыть].

Депутат М.-Ж. Шенье обращал свой гнев против коварной политики Австрии и примкнувшей к ней России, подчеркивая внутренние противоречия «нелепой» коалиции: «…О, чудовищная война! Позор и бесчестье нашего философического века! Нелепая коалиция нескольких тиранов, столь известных своим безумием! Англия, превозносящая свой дух свободы, поднимается за дело деспотизма, наследник Магомета – за восстановление христианской веры, а император, исповедующий православие, провозгласил себя великим магистром католического ордена и хочет способствовать процветанию папского трона! Глупый Оттоман шагает под одними знаменами со своими непримиримыми врагами, он забыл свои сожженные флоты, свои некогда густонаселенные города, разрушенные и утопленные в крови русскими, жаждущими резни, [забыл] о намерении московитов, которые уже около ста лет угрожают стенам, построенным Константином!»[187]187
  Moniteur. № 265. 25 prairial an VII (1799. 13 juin).


[Закрыть]

По мере приближения русских войск к границам Франции пресса анализировала и стратегию русского кабинета. В его политике усматривали, с одной стороны, непомерные амбиции Павла I, которого к этому моменту стали изображать практически исключительно как непредсказуемого деспота, с другой – наличие плана по установлению гегемонии России в центре Европы: «Вступление русских в Германию не может рассматриваться как простой каприз Павла I. Оно входит в широкий план, который начал развертываться в 1779 г., после заключения мира в Тешене… Сегодня Россия стремится заменить Францию в ее прежней роли гаранта и защитницы германской конституции…»[188]188
  Moniteur. № 337. 7 fructidor an VII (1799. 24 aobt).


[Закрыть] Заметим, что стремительный бросок российской армии в Европу журналисты расценивали не только как поход против Франции и ее завоеваний в Италии, но и как агрессию против французских интересов в немецких землях.

Различные политические группы использовали концепцию русской угрозы для достижения собственных внутриполитических целей. Неоякобинцы в связи с приближением австро-русской армии добивались объявления «отечества в опасности». В неоякобинском клубе Манежа заявляли о грядущей «варварской» угрозе, возможной реставрации и гражданской войне: «В то время как роялизм заносит повсюду смертоносный клинок над головой республиканцев, Вандея возродилась из пепла, все земли между Гаронной и Пиренеями терзаемы распрями гражданской войны, – заявлял Ожеро. – Тулуза – это верная республиканская коммуна, что защищала юг от контрреволюционного бешенства. Тулуза, атакованная королевской армией, в то мгновение, когда я здесь выступаю, быть может, уже охвачена резней, и вторая Вандея распространяет свое опустошительное влияние на все южные департаменты, угрожая передать в руки кровожадных северных варваров эту лучшую часть империи!»[189]189
  Moniteur. № 333. 3 fructidor an VII (1799. 20 аоьГ).


[Закрыть]

После сокрушительных побед революционных армий над австрийцами и выхода России из войны и из Второй коалиции страх перед вторжением русских во Францию постепенно отступил. В газетах даже появлялись написанные с некоторым сочувствием сообщения о трудностях, которые испытывали русские войска в прошедшем походе, особенно в Швейцарии. Подобные публикации готовили почву для будущего примирения Парижа с Петербургом. Идея о «русской опасности» для сохранения баланса сил на континенте в период Революции претерпела изменения, и теперь речь шла об угрозе со стороны России для Революции, для молодой Французской республики, а не для всего цивилизованного мира. Идея постепенно приобретала форму политической концепции, и, как мы покажем далее, она будет еще не раз подниматься на щит французской прессой на протяжении следующих пятнадцати лет.