Текст книги "Сивый Мерин"
Автор книги: Андрей Мягков
Жанр: Современные детективы, Детективы
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Если бы Мерину кто-нибудь сказал, что такое может быть – не поверил. Даже Скоробогатову. Ни за что! Сорок восемь квартир, сто сорок четыре человека, у каждого живущие в других районах, городах, странах родственники – папы-мамы-бабушки-дедушки, дети, братья, сёстры, друзья, наконец, это значит умножай ещё как минимум на пять. И чтобы обо всех подробно, с болезнями, родами, любовниками!.. И ведь не показывают же в музеях, не возят по миру, как небываль о семи головах. Пылинки не сдувают и не обеспечивают пожизненным содержанием. А – простой консьержкой! В подъезд! За ничто: за насмешку над старостью в три раза меньшую прожиточного минимума. Невероятно! Непостижимо уму! Значит – не лучшая, заурядная, каких много, впитавших с молоком родины бациллы подгляда, доносительства, зависти. И уже как кислород, как доза, корчащемуся в ломке: некому донести – не жизнь. Нельзя расстрелять – не власть.
Вера Кузьминична, не прерывая монолога, заварила чай, достала из буфета плетёную корзиночку с печеньем. Недолго потоптавшись в 23-й, она перенеслась воображением в соседнюю однокомнатную с её безалаберной матерью-одиночкой, владелицей 230-го «Мерседеса» и двух счетов в коммерческих банках, заглянула в сдвоенную пятикомнатную – «без прав перепланировали, можно отсудить, но он в Думе по связям с прессой, а на неё записан пластмассовый завод» – задела ещё кого-то и вернулась на одиннадцатый этаж к Кораблёвым.
– Женя-то, царство ей небесное, когда мужик её коммерцией занялся, очень против была, но потом сникла, она ведь скрипачка, много ли в наши-то дни наскрипишь, а тут и машина иномарка, и летом за границу в Италию…
– Простите, Вера Кузьминична, – Мерин подумал, что самое время направить поток в нужное ему русло, – можно я вас перебью?
– Да, конечно, Всеволод, болтаю, а ты бери, что нужно. И спрашивай. Уж если решилась – всё, назад ни шаг у. Такая.
Она отставила чашку, выпрямилась, приготовилась слушать.
– Когда Женя Молина и Кораблёв сюда переехали, это ведь шесть лет назад было?
– Да, в 2000-м.
– Кто же за отцом ухаживал? Ведь он один…
– Верно, – она не дала ему договорить. – Один он не может. Женя с Димой каждый день поочерёдно приезжали. Подруги. Сергей.
– Сергей – это кто?
– Это Женин вздыхатель. Из-за неё и в консерваторию пошёл, хотя в школе говорили – Менделеев. Все олимпиады выигрывал. А пианист никакой. Бедствует.
Вера Кузьминична замолчала. Мерин не спешил с вопросом, ему показалось, что консьержка ещё что-то хочет сказать. Он сделал вид, что увлёкся печеньем, набил полный рот и теперь, сконфуженно улыбаясь, запивал чаем.
Молчали довольно долго.
– Ты спрашивай, Всеволод, спрашивай. Я ведь сказала: всё что знаю – твоё. Помочь хочу, так что не стесняйся. Супу хочешь? – Она смотрела на него с нематеринским восторгом.
Мерин прикрыл набитый печеньем рот, коротко рассмеялся, переспросил:
– Упу?
– Ну да, супу, вчера варила. Умею.
– Нет, спасибо, в другой раз, сыт я. Вы мне лучше про Сергея расскажите.
Конечно, если по совести, супу ему очень хотелось, не часто бабка баловала домашними обедами, сама пробавлялась кофе с беломором, думала, очевидно, что и другие так же, все всегда по себе судят. С Катей в кафе он к еде не притронулся, успел только выпить стопку водки и повёз эту до смерти напугавшую его дурочку в общежитие, сейчас стрелки консьержкиного будильника показывали начало шестого, и тарелка горячего супа с большим (не иначе) куском мяса была бы очень кстати.
– А что про него рассказывать? Я, Всеволод, главного не знаю (при этих словах она обиженно поджала губы и сделалась сердитой): зачем Дмитрий жену отравил? В морге сказали – отравление. Не сама же она. Хотя один раз с ней это было, чудом откачали. Что до поджога, – Вера Кузьминична перешла на шутливый, показалось даже, несколько фривольный тон, наклонилась, игриво ударила Севу по коленке, – тут разбираться недолго, а-а-а? Ты, Всеволод, хоть и «двадцать скоро», – она хохотнула, закрылась рукой, водворяя на место готовую выскочить наружу челюсть, – но опыт уже имеется, вижу, не первый случай. Надо дружков его финансовых потрясти. Фирма у него ООО ДК, в Краснопресненском Сбербанке, счёт тоже не секрет, ну да ты сам всё докопаешь. Тут я тебе не подмога. Поджигатели все, что б им пусто, – она сморщилась и совсем стала похожа на разгневанную ворону, – больно уж умные стали. Знают, что рано или поздно дело кровью кончится, вот и скрытничают, конспираторы…
– А Сергей?
Как Сева и предполагал, его интерес к Жениному знакомому вызвал у рассказчицы заметное недовольство: я тебя уму-разуму учу, на путь истинный навожу, а ты вместо того, чтобы вникать, хернёй интересуешься.
– Что тебе дался этот агнец Божий? Он как в первом классе влюбился – так влюблённым и на похороны явится. Когда они – в среду, что ли?
Не дождавшись ответа, Вера Кузьминична продолжила. – Тень её. Каждый день домой провожал. Она уже замужем была – не сдавался. Чуть Дмитрий на съёмки или к бабе какой – он тут как тут: «Здрасте, тётя Вера, я на одиннадцатый». И шмыг бегом мимо лифта через две ступеньки. Будто я не знаю, на какой он этаж. Добился своего: разошлись когда – к ней на Котельническую как к себе домой ходил. Он-то её и спас от таблеток.
– А что?.. – Сева не успел даже как следует открыть рот.
– Потёмки чужая душа-то, Всеволод. Гадать только можно. Знаю, любила она своего Дмитрия, как теперь собак только любят, к гадалкам бегала привораживать. Он-то по земле ходил, хороший был, но как все. А она летала. Выбежит, бывало, из лифта, промелькнёт мимо: «Доброе утро, Вера Кузьминична». Сияет. Птица. Красивая была. Ты её видел?
– Фотографию.
– Н-уу-у. Обратно летит – сияет. Ей-богу, теплей становилось, вот те крест. А иногда – туча, словно подранил кто, крылья подрезал. Ясное дело, опять, значит, Дмитрий какой-то б…ди патрон свой вставляет, любопытствует. Их ведь много, слабых на передок-то, только помани. Сам, небось, знаешь, все вы в эти годы любую щель заткнуть готовы.
Она смешно подмигнула ему двумя глазами, кокетливо закинула руки за голову. «Это в девяносто-то лет, – подумал Сева, – а, может, и в сто. Что же в молодости было?»
– И всё-таки, почему…
– А надоело, видать. Обрыдло всё. Она, говорю, птица была, жила любовью. У них, небесных ласточек, сердце чуткое, ломкое: нет любви – жизни нет. Такие или сами уходят, или на мир рукой машут – пропади всё пропадом – опускаются ниже некуда. Она сама ушла. Добро б вдвоём только жили, может, выдюжила, случается, а то отец – псих ненормальный, подруги – кошёлки немытые и этот серьгастый крутится, на шаг не отходит, только что в туалет поссать на руках не носит. Как тут не окочуриться?
– И где он сейчас?
– Кто? – не сразу поняла старуха. – А-а, Сергей, что ли? Да кто ж его знает, убогого. Как он теперь поведёт себя? Тоже ведь жизнь смысла лишилась. Может, домой, наконец, к родителям уедет, они у него на Урале. А может, за ней, за птичкой своей ненаглядной. Такие ведь тоже не жильцами в этот мир приходят.
* * *
По дороге на Петровку, в метро, а затем пешком, Мерин составлял подробный «отчёт о проделанной работе». Это бабушка Людмила Васильевна каждое утро проводы на работу начинала с вопроса: «Ты подготовил отчёт о проделанной работе?»
– Какой «отчёт», о какой «работе»? – бесился внук, – ты думаешь, моя работа состоит из одних отчётов?
– Нет, разумеется, но всё-таки, согласись, отчёт – это то, что во все времена нравилось начальству.
Он кричал на неё, называл социал-подхалимкой, обвинял в умышленном оглуплении молодёжи.
– Ты мутишь моё сознание, учишь меня угодничать, трафить, ты растишь во мне Молчалина, а потом удивляешься, что я поздно прихожу домой. Мне душно с тобой.
Она покорно сносила Севины упрёки, не вступала в перепалку, втайне признавая, что переходит грань разумного, но спустя непродолжительное время опять начинала утро с вопроса об «отчёте».
Итак – что проделано за сегодняшний день, в чём предстоит отчитаться перед начальством: морг, Михаил Степанович Молин, Катя и редчайшее ископаемое в облике Веры Кузьминичны.
Произвести вскрытие, со слов Носова, потребовал отец погибшей, Молин Михаил Степанович. Сам же он при этом утверждает, что тело дочери в морг не сопровождал, правда, показания его принимать в расчёт нельзя по причине серьёзного психического расстройства, связанного с потерей памяти, особенно усиливающейся при нервных затратах, а известие о гибели единственной дочери способно лишить рассудка даже абсолютно здорового человека.
Если предположить, что вскрытия потребовал Молин, то возникает вопрос: зачем.
Зачем?
Убедиться, что это не инфаркт, а, допустим, инсульт и при этом разрыв не главной аорты, как бывает в большинстве случаев медицинской практики, а левого предсердия или сосудов головного мозга? Или, что остановка сердца произошла от кислородной недостаточности, наступившей вследствие перекрывания дыхательных путей оторвавшимся тромбом? Трудно предположить наличие подобного интереса у человека, никак с медициной не связанного, тем более что изменить всё равно ничего нельзя. Не говоря уже о том, что в случае обнаружения в организме препаратов, несовместимых с жизнедеятельностью, другими словами – в случае констатации факта насильственной смерти – неизбежны судебная экспертиза, возбуждение уголовного дела, следствие, сложности с исполнением ритуальных обрядов (а Молин человек религиозный, для него это не может не иметь значения).
И если так, то Носов лжёт, и провести вскрытие – требование не Молина.
Тогда чьё?
По словам того же директора морга тело сопровождал Дмитрий Кораблёв, муж погибшей. Евгения Молина скончалась у него на руках через 23 минуты после того, как поднялась в квартиру № 44 по Шмитовскому проезду, дом 6. (Это явствует из показаний консьержки, дежурившей в тот день, и врача «скорой помощи», констатировавшего смерть и доставившего тело в морг.)
Кораблёв мог потребовать вскрытия только в том случае, если сам он к этой смерти не имел никакого отношения. Ни-ка-ко-го! Ни ухом, ни рылом. Иначе трудно объяснить маниакальное желание человека узнать химический состав препарата, которым только что столь удачно воспользовался против своей жертвы.
А если он отравил жену ядом, привёз тело в морг и, не заикаясь даже о вскрытии (что вполне естественно), смотался подобру-поздорову и вот уже вторые сутки не кажет лика общественности, то по чьему же тогда распоряжению осуществлено это самое, будь оно трижды неладно, вскрытие, производимое, по негласным морговским законам, строго после предоплаты?
Нет такого человека.
А вскрытие есть.
Значит, потребовал всё-таки Кораблёв?
Тогда зачем лжёт Носов?
Ведь как приятно, должно быть, такому отпетому подонку, как Григорий Яковлевич, иногда повести себя законопослушно, не самому даже, а делопроизводителю поручить занести в учётный лист паспортные данные сопровождающего, прикрепить к заявлению квитанцию об оплате и кивком головы дать знак: приступайте, мол, к посмертному хирургическому вмешательству. И всё! Живи спокойно! Ну а уж если, не дай бог, криминал какой, яд там или внутренние кровоизлияния – всё путём: вот документы, вот росписи, вот данные заявителя, квитанции – разбирайтесь.
Так ведь нет этого!
Сева сидел в самом углу вагона метро с закрытыми глазами. Сознание отмечало только голос диктора, объявлявшего остановки, – не проскочить бы – и снова окунало в гущу событий последних двух дней, вытаскивая из памяти мельчайшие подробности, складывая их в версии и одновременно отметая большинство из них. Хорошо, что рядом нет бабушки Людмилы Васильевны – зашлась бы от счастья: он занимался не чем иным, как готовил «отчёт о проделанной работе».
Ладно, отдыхай, бабуля. Ещё раз по горячим следам:
Потребовать произвести вскрытие по закону Российской Федерации могут только ближайшие родственники (в случае с Евгенией Молиной это её отец, Молин Михаил Степанович, и муж? Кораблёв Дмитрий… как его по отчеству, необходимо узнать).
С отцом, даже если допустить, что он сопровождал труп, всё ясно – не та кондиция, да и не в его интересах.
Но тело вскрыто.
Значит, кто-то потребовал.
Остаётся Кораблёв.
А Носов лжёт правосудию, причём за очень немалые деньги (за малые он рисковать не станет).
Значит, кому-то очень нужно взвалить убийство на Кораблёва.
Кому? И зачем?
Итак: Кораблёв не убийца. Кто-то хочет его подставить. В деле замешана вся носовская шарашка. Уже хлеб.
Есть хочется до тошноты, но кому это интересно? Пойдём дальше… Голос диктора лёгким ударом по затылку вернул его в вагон метро. Так, на следующей ему выходить, на улице не посоображаешь, до Скоробогатова остаётся 20 минут. Надо ужиматься.
Он закинул ногу на ногу, уткнул лоб в составленные кулаки – так лучше.
Молин Михаил Степанович.
Симуляция исключается: перед встречей с Катериной он успел завернуть в психиатрический диспансер – «Устойчивый амнезический атеросклероз с нарушением функций головного мозга и деформацией общей нервной системы. Болезнь Альцгеймера в чистом виде. Живёт реалиями тридцатилетней давности, всё происходящее воспринимает периферийно на слух, без подключения сознания. Для окружающих не опасен, так как ни на что не реагирует».
– А если сказать, что умер его близкий родственник?
– Да, я знаю, нам сообщили, что у него погибла дочь, чуть ли не убийство? – Пожилая заведующая диспансером впилась в Мерина любопытным взглядом. – Нет, нет, никакой реакции. Услышит и только. Без эмоций. Это как если вам сказать, что в Занзибаре вчера было холодно. Как вы это воспримете? А? Ну-ка? – Она неожиданно захохотала и так же резко вернула лицу строгое выражение. – Ещё что-нибудь?
– Скажите, а документы, удостоверение личности, паспорт, например, в таких случаях…
– У опекунов, никак иначе. А как же? Они ведь как дети. Метрики у кого? У родителей, не правда ли? Так и здесь оформляется опекунство. В случае с Молиным, – она полистала лежавшую перед ней больничную карту, – это мать, Софья Фёдоровна, до 83-го года, до смерти; затем до совершеннолетия дочери – мы, диспансер, а затем дочь. Евгения Михайловна Молина. Вот всё. – Она широко обнажила пожелтевшие от времени зубы и спросила с интонацией неопытных родителей, делающих своему первенцу «козу». – Ещё что-нибудь?
Сева поблагодарил её как можно вежливее, протянутую для поцелуя руку в целях самосохранения только тряхнул слегка и подумал, что, конечно же, специфика профессии никого не обделяет своим пристальным вниманием.
Нет, с этим несчастным всё ясно: не мог он требовать вскрытия, никак не мог. Да и на улицу за тридцать с лишним лет без сопровождения не выходил ни разу.
Так-то вот, Григорий Яковлевич!
Нет сомнения, он допустил промашку, не узнав, кто приходил к Молину во время его визита. Необходимо было найти повод выйти в коридор – задача не ах какая сложная: уронить что-нибудь, разбить, поискать телефонный аппарат, наконец – мало ли. Скоробогатов в этом месте, конечно же, выпятит губы и зажмёт их пальцами – верный признак крайней степени недовольства – и будет прав. Оплошал.
Что они там говорили?
Сева зажмурил глаза, до боли сжал кулаки, «…спроси у Серёжи… грибы не готовы… вечером, солнце моё, вечером придёт Серёжа, по-семейному посидим…»
Всё. Больше память ничего не выжимала, разве только отдельные слова, произносимые шёпотом: церковь, тетради… Ну и последнее громкое: «Да кто там у вас, кого вы прячете?»
Вдруг кто-то сдавил ему виски, так что в голове застучало и перед глазами поплыли чёрные круги. Он откинулся на спинку сиденья и замер в надежде удержать мелькнувшую было и теперь беззастенчиво исчезающую мысль. Так, так, «кто там у вас, кого вы прячете?» Громко. Очень громко. А до этого шёпотом. Зачем? Расчёт на то, что гость узнает по голосу и объявится? Кого-то хотела видеть, может быть, искала и проверяла таким образом, не у Молина ли этот «кто-то»?
Стоп!
Стоп-стоп-стоп-стоп… Ну – ещё немного. Ещё чуть-чуть. Последний бой… тьфу, не то совсем лезет в голову – ну же… ну, ну-у!
– Конечно! Идиот я! – произнёс Мерин вслух и повернувшись к сидящей рядом женщине, добавил: – Спроси у Серёжи.
Та шарахнулась от него в сторону.
– Спроси у Серёжи, – настойчиво повторил работник уголовного розыска.
«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Новослободская».
Сева сорвался с места, с трудом протиснулся в закрывающиеся уже двери и бегом устремился к эскалатору.
Тьфу ты, господи, ну конечно!!! «…спроси у Серёжи, я его давно не видел!»
* * *
– Понимаете, Юрий Николаевич! Я ЕГО ДАВНО НЕ ВИДЕЛ. Понимаете?
– Не очень, – признался Скоробогатов, – ты не волнуйся.
– Давно не видел – это не к Сергею относится. Молин не мог его давно не видеть: за последний год, как только Евгения переехала к отцу, тот бывал у них каждый день – это мне консьержка поведала. И вечером он ждал его: «Вечером придёт Серёжа, посидим по-семейному». Понимаете? Между ними была пауза!
– Между кем?
– Между ними! Между «Серёжи» и «Я».
Скоробогатов встал из-за стола, подошёл к окну, поправил занавеску. – Ты хочешь сказать…
– Ну конечно!! – Мерин так обрадовался сообразительности начальника, что начисто забыл о субординации. – Она что-то у него спросила, я не расслышал, шёпотом, а он говорит: «Спроси у Серёжи». Потом тишина. ТИШИНА! Вот она, пауза! А он говорит: «Я его давно не видел». Понимаете? Она спросила о ком-то!! Но совсем тихо, так что даже шёпота не было слышно. А он ответил, что давно не видел. Кого? О ком она могла спрашивать? Семья живёт замкнуто, ни с кем не общается, к ним никто не ходит, кроме тех, кто ухаживает за Молиным, а это раз-два и обчёлся: дочь и её муж. Ну и прорвавшийся в дом влюблённый пианист Серёжа. Всё! Больше никого. А Молин называет её «золотко», приглашает вечером «посидеть по-семейному», то есть давно и хорошо знаком. Значит, это пришла близкая подруга Евгении Молиной. А кого безумный старик мог «давно не видеть», если он тридцать лет уже и из дому-то не выходит? Никого, кроме мужа дочери, которого он действительно не видел около года. Значит, пришедшая и спросила о Дмитрии Кораблёве. А Дмитрий Кораблёв накануне ночью сгорел в собственной квартире – этого она не могла не знать: об этом, спасибо журналистам, вся Москва гудит.
Юрий Николаевич, Кораблёв жив. Сгорел кто-то другой.
* * *
Нет, это был не сон. Дмитрий Кораблёв мог поспорить с кем угодно.
Отчётливые, легко узнаваемые звуки неспешной последовательностью коснулись слуха: лязг ключа, короткий всхлип щеколды «английского» замка, шорох открываемой входной двери… И шаги, немного, показалось, тяжеловатые, без присущей Женьке полётности, замершие у самого изголовья.
Наконец-то! Господи, благословенно будет имя твоё и дела твои во веки веков, Господи!
Теперь только надо сделать усилие, ещё одно, последнее, может быть, самое главное за всё время свалившегося на него кошмара – открыть глаза (всего-то!), и Женька – живая, счастливая, распираемая своей знаменитой загадочной улыбкой, возникнет во всём своём мертвенно-бледном великолепии на фоне аляповатых оранжевых штор.
Отчаянным усилием воли он на какое-то мгновение разомкнул, казалось, сросшиеся веки: в образовавшиеся щели бесцеремонно заглянули три незнакомых силуэта.
Он закричал, но голоса своего не услышал: вязкая горечь подступила к горлу, преграждая дорогу звуку.
– Кто вы? Где Женя? Она только что…
Голова его неожиданно дёрнулась, заходила из стороны в сторону, прикосновения он не ощутил, догадался по звуку: кто-то – ладонь об ладонь, аплодисментами – бил его по щекам.
Внезапно без светового перехода наступила ночь, стало совсем темно. Напряжение спало. Душная тревога ослабила удавку, пунктиром намечая робкие шаги к сознанию. Он услышал.
– Я приказал вам напугать до полусмерти. На-пу-гать! А не убить! Он труп на девять десятых. Мудачьё!
* * *
В пушкинском скверике было людно, Мерин бегом пустился огибать здание кинотеатра «Россия» в надежде найти на бульваре пустую скамейку, но, увы, тёплый майский вечер вывел на улицу и привёл в сидячее положение, казалось, всех жителей близлежащих районов. Люди тесно жались друг к другу, поглядывали по сторонам и ворковали, как пернатые на насесте.
Мерин расположился на чугунной решётке, сжал кулаки, не без труда принял излюбленную позу.
Так, следующая Катя.
Тут смущал, пожалуй, только обморок. Современная девка, не москвичка, многое успела в жизни. Цинизм процентов на девяносто напускной, конечно, но и не в пансионе благородных девиц воспитывалась. Про непорочность если и читала, то не удосужилась спросить, что это за зверь такой, а отсутствие интереса к горизонтальному общению с противоположным полом, похоже, считает нарушением законов общежития.
Откуда же такая чувствительность?
Тогда в кафе он едва успел подхватить её на руки. Подбежала официантка, заохала: «У нас всё свежее, клянусь – никто, никогда, оливье сегодняшнее, утрешнее…»
В подсобке Мерин положил Катю на стулья, расстегнул блузку, попытался сделать искусственное дыхание.
– Отойди, кобель, ты своё дело сделал. Беременная она, а не утопленница. Чего ты на грудь-то жмёшь? Не нащупался? – Яркощёкая буфетчица в грязном халате и белоснежном крахмальном кокошнике принесла невесть откуда взявшийся в этом заведении пузырёк с нашатырным спиртом, вату, тазик со льдом и с повадками многоопытного гинеколога принялась приводить пациентку в чувство. – Натрахаются, отведут душу и опять за водку свою ёб…
Ей очень хотелось высказать своё отношение к неограниченному потреблению алкоголя вообще и к водке в частности, но в это время Катя проявила признаки жизни и подобное откровение, видимо, показалось буфетчице несвоевременным. Она добавила только.
– Забирай, кобель. На руках до дома неси! Принцесса! И дыши в сторону, забулдыга. Скоро мы от вашего перегара все подохнем к… матери, – и она не стала таить, к какой, по её мнению, матери мы все скоро подохнем.
Обморок, к счастью, оказался неглубоким. Они с Катей посидели ещё минут двадцать на лавочке, потом она попросила проводить её до общежития.
– А то боюсь одна не дойду.
Практически всю дорогу молчали – две-три ничего не значащие фразы. Катя как-то сникла, сгорбилась, держала его под руку, будто опиралась на костыль, бледная, губы синие – ни дать ни взять – старуха. Куда что подевалось.
Конечно, всё это можно отнести за счёт неожиданности: только что лежали в одной постели, занимались любовью и вдруг – на тебе – нет его, да не просто нет, не умер, а сгорел. Виноват здесь он, Мерин, никаких сомнений, надо было как-то подготовить, но кто же знал, что за показавшейся ему непробиваемой стеной притаилась эдакая чувствительность.
Расстались у общежития ВГИКа. Катя дала телефон дежурной, сказала, как её можно найти.
– Спасибо, Сева, до свидания. Только не приходи раньше пятницы, ладно? Думаю, за два дня я оклемаюсь.
* * *
– …Всё это, конечно, предстоит проверить, но то, что обморок не случаен, – для меня несомненно. Семнадцать лет – возраст всех возможных и невозможных «эго»: эгоизм, эгоцентризм… Всё вокруг – к твоим ногам, да ещё хороша собой, а действительно хороша, Юрий Николаевич, ничего не скажешь, в артистки не зря взяли. Ну – умер любовник. Жалко, конечно, с достоинствами, может быть, незаурядными был человек, допускаю, но ведь не любимый же. Любовник. Они и знакомы-то всего ничего – полночи. И ведь не первый. Если бы первый – ещё можно понять: повернул жизнь на 180, открыл мир, перенёс через рубикон. Так ведь нет, не первый! И уж не последний – это вообще за скобками: весь ВГИК, небось, в очереди стоит. И вдруг обморок! Да в этом возрасте, если хотите знать, Юрий Николаевич, никогда никто никого не жалеет, вспомните свою молодость, я не прав?
Полковник Скоробогатов до треска в ушах сжимал челюсти, царапал ногтями виски, кусал губы.
В другое время самолюбивый Мерин, конечно же, давным-давно бы замолчал, пытаясь разгадать причину полковничьих ужимок, но теперь он так разволновался, что не мог заметить, к каким мазохистским ухищрениям прибегал руководитель следственного отдела Московского уголовного розыска, чтобы обеспечить своему лицу подобающую моменту серьёзность.
* * *
– Что с вами, вам плохо? – Кто-то тянул Мерина за плечо. Сева вздрогнул, поднял голову. На него смотрели четыре внимательных заинтересованных глаза: старушка в потёртой лисьей шубке и рыжая собачонка, сделанная, казалось, из остатков того же меха.
Старушка склоняла голову направо, собачка налево, обе приподняли бровки и приоткрыли рты, обнаружив при этом отсутствие примерно одинакового количества зубов. Были они так неестественно похожи друг на друга, что на какое-то мгновение Сева растерялся – кому из них отвечать: заговорить человеческим голосом, равно как и затявкать, могли обе.
– Нет, нет, спасибо, всё в порядке. Просто я люблю так сидеть – согнувшись, спасибо, не беспокойтесь, скамейки все заняты, а тут пусто. – Он даже встал от напряжения.
Лисьи шубки повернулись друг к другу, удовлетворённо кивнули головами, одна из них сказала: «Ну и слава богу! А то мы идём, смотрим – странно как-то сидит человек, мало ли что. Ну и хорошо. Пойдём, Даша».
Синхронно покачивая рыжими спинками, они неспешно двинулись вверх к Пушкинской площади. Сева мог поклясться, что слышал, как Даша говорила: «Ну что, съела? Вечно на своём настоишь. Видно же – отдыхает человек. Нет – подойдём, подойдём».
В конце бульвара на пятачке возле памятника Высоцкому пахло пельменями, чебуреками, шашлыком и ещё чёрт-те чем. Смуглолицые приверженцы частного предпринимательства не только возвели здесь уютные кафе «аля Пигаль» – с музыкой и видеотекой, но ещё и гортанно, на весь квартал зазывали прохожих, перечисляя несомненные достоинства восточной кухни. Надо было или немедленно собирать остатки воли и как можно быстрее миновать этот вертеп кулинарных соблазнов, или же идти на поводу у изголодавшегося организма и позволить засосать себя в омут чревоугодия.
Мерин выбрал второй вариант. В конце концов, есть ещё 15 минут, долго ли проглотить порцию горячих хинкали, а если учесть, что не ел он практически со вчерашнего вечера, то есть скоро перевалит на вторые сутки, то речь вообще может идти не о минутах даже, а о секундах. Да, пережёвывая пищу, думать, скорее всего, не получится. Но – что делать. Значит, придётся Скоробогатову ограничиться неполной информацией, не все версии услышит, не все доказательства. Ничего, переживёт. Существует же мнение (и он, Мерин, безоговорочно с ним согласен), что сверхурочная работа непроизводительна, даже вредна и является следствием отсутствия профессионализма. Медициной же установлено: работать нужно восемь часов и никак не больше. Причём с обязательным, между прочим, часовым перерывом на полноценный калорийный обед: первое, второе, третье. Если, конечно, хотите, чтобы голова варила, работа спорилась, кровь кипела и желание достичь конечного результата не иссякало. А сутками бегать голодным с высунутым языком – много наработаешь? Язва. Инсульт. Расстройство психики. Пенсия.
…Мерин старательно вычистил тарелку корочкой хлеба, допил крепкий душистый чай. Хинкали запомнились тающим во рту тестом, убедительным количеством мяса, щедро наперченной подливой. Как сказала бы бабушка – шеф-повар дачу себе уже построил.
Так, язва не язва, а на всё про всё ушло шесть минут. Для того чтобы с восьмым ударом курантов девятым стукнуть в дверь шефа, надо поторапливаться. Процедить весь разговор с Верой Кузьминичной не удастся, конечно, но хотя бы начать разгребать этот завал надо попробовать.
Евгения Молина вошла в подъезд ровно без одной минуты девять (Мерин уверовал в консьержку, как в самого себя: если та сказала в 8.59 – можно не сомневаться), на ходу бросила «здрасте», поднялась в лифте на 11-й этаж. До этого минут за 15 спустилась Катя, за ней Кораблёв – бегал в магазин и обратно. Значит, никаких сюрпризов: созвонились, договорились о встрече. Инициатива исходила, по всей видимости, от Молиной, иначе трудно объяснить присутствие в квартире посторонней женщины и поспешную беготню Кораблёва за ветчиной, оливками и шампанским (привет от Веры Кузьминичны).
Далее, в 9.30 – «скорая» (перед этим Катя возвращалась за сумкой, но допущена не была), в 9.40 примерно вынос тела и отъезд.
С тех пор Дмитрия в доме не видели.
– А вы, бывает, отлучаетесь с рабочего места во время дежурства?
– Практически – нет, не положено. С тобой вот – исключение, Всеволод, нравишься ты мне, помочь хочу. А так всё в подъезде: и чаёк сварить, там плитка у меня, и подогреть, что дома заготовила. Всё под рукой – и попить, и поесть.
«И посрать? – хотелось спросить Севе. – Хоть вы и сто лет в органах, но всё же надобности отправлять случается, не железный же Феликс». Вера Кузьминична без труда угадала скрытый смысл его молчания.
– В восемь утра перед заступлением всё справишь и до полуночи, пока подъезд не закрою. Там и отлучиться можно. Привычная.
– А вчера, вы хорошо помните, никаких исключений не было, не отходили? В квартире труп нашли. Как же он мог там оказаться, если вы говорите – Кораблёв не возвращался?
Мерин рисковал: было задето профессиональное самолюбие секретного сотрудника государственной безопасности, и возведение неприступной стены могло стать результатом подобных незрелых вопросов. Но какое-то шестое чувство подсказывало ему, что налаженный контакт держится на выстраданных ею приятных воспоминаниях и нежелательного отчуждения в их отношениях не произойдёт. Так и случилось.
– Чего ж тут не помнить, если прошло всего ничего, – слегка лишь насупилась консьержка, – в тот день вообще всё вверх дном: сначала гости туда-сюда – праздник ведь, многие не забыли, потом санитары, пожарные, милиция, дети орут, все кричат, грязи нанесли – сумасшедший дом. Может, и проглядела кого. А до пожара тихо было, на цыпочках ходили, шепотом разговаривали: про Евгению весь дом быстро узнал – все послушные, добрые, вежливые – несчастье сближает. В 19.15 только Светлана приходила, я минут на пять с ней к себе поднималась, Нюрку вместо себя сажала.
– Кто это Светлана?
– А подруга Кораблёвых. Она, когда голубки мои разошлись, себе не отказывала, пару раз в месяц обязательно забегала.
– И чего хотела? – Мерин не понял жирного намёка.
– А чего они все от вас хотят? Тебе виднее, Всеволод, дело молодое. Дрожит вся, где, говорит, Дмитрий, срочно нужен. Я говорю – понимаю, что срочно, сама, бывало, торопилась – невтерпёж, но нет его, подожди, от этого ещё никто не умер, а она – телефончик дайте…
– Чей телефончик?
– Так турка какого-то из тусовки ихней, бывал здесь, богатенький, на джипе с охраной катается, не люблю я богатых-то, они его турком называли, может, и впрямь оттуда… – Вера Кузьминична подошла к застеклённому книжному шкафу, плотно заставленному одинаковыми амбарными тетрадями, открыла дверцу, любовно провела ладонью по корешкам.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?