Текст книги "Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа"

– Ну, здесь хотя бы еще тепло, – проворчал Федорчук, обрушиваясь на соседние нары.

– Какое тепло, минус сорок. Водка разбилась! – ахнул Филипп, бросаясь к вещмешку, валяющемуся посреди кубрика.

Он судорожно рвал завязки, бормотал, что это очень обидно. Парень купил эту водку у знакомого спекулянта в Знаменском. Красная цена – двадцать один рубль, а он отдал целых двадцать пять! Солдат выхватил из мешка примитивный полулитровый «сучок» с картонной пробкой, залитой красным сургучом, и облегченно вздохнул. Цела, зараза!.. Филипп засмеялся, хотя было, в общем-то, не до смеха.

– Единственный положительный момент, товарищи бойцы. Есть желающие?

– Отставить, – проворчал Ахмет. – Рановато праздновать.

– Так замерзли же. – Серега стучал зубами. – Выпить нужно, командир, а то окочуримся на хрен.

– Отставить, я сказал! – повысил голос Затулин. – Полонский, спрячь бутылку, потом разберемся. Заняться больше нечем?

Что-то было не так. Да, черт возьми, все было не так! Но нет, во всем этом ужасе, который, казалось бы, стабилизировался, имелось что-то, особенно беспокоящее. Баржа раскачивалась во всех возможных плоскостях, и все же он почувствовал какими-то «нивелирами» в организме, что носовая часть немного накренилась. Снова жарко стало в голове. Пробоина! Тонем! Он в ужасе вскочил.

Нет, спокойно, без суеты. В барже имеются герметичные отсеки, в том числе двойное дно. Они не дадут ей быстро затонуть. Ахмет лаконично отдавал приказы, хотя в голове царила каша. Он неважно ориентировался в морском деле, но это ничего, в детстве плавал по Волге на катерах, отец был капитаном пассажирского теплохода. Не такой уж он профан! Дрожащие от холода люди взяли горящие свечи и поволоклись в трюм через машинное отделение. Особых повреждений там не наблюдалось, только солярка из двигателя вылилась на пол. Картошка, хранимая почему-то именно здесь, рассыпалась и благополучно мокла в солярке.

– Полонский, собрать картошку, – распорядился Ахмет.

– На хрена? – удивился боец. – Ее же есть теперь невозможно, она в мазуте вся. Ты что, Ахмет, зимовать на этом корыте собрался?

– Разговорчики, – отрезал Затулин. – Собрать, говорю.

Качка становилась терпимой, солдаты уже не летали от стены к стене. Они спускались в трюм, держа свечи над головой. Федорчук первым провалился в воду и взвыл, когда лютый холод пробрал до костей. Носовую часть действительно затопило. Часть перекрытий между днищами оказалась сломанной, туда он и ухнул. Парень согнулся в три погибели и медленно пробирался вперед. Было слышно, как клацают от холода его зубы. Остальные остановились. Всей толпой в суженном пространстве делать было нечего.

– Может, помпой откачаем? – неуверенно предложил Серега, присаживаясь на корточки. – Тут вроде есть ручная помпа.

Водоотливная помпа на борту действительно имелась, а также весь набор рукавов и шлангов. Но какой смысл откачивать воду, если она продолжает поступать через пробоину? Нужно отыскать повреждение – всем хотелось верить, что оно не фатальное, – ликвидировать течь, а уж потом откачивать.

Ахмет рублеными фразами обрисовал ситуацию и осведомился:

– Вовка, справишься?

– Ох, грехи наши тяжкие, – бормотал из полумрака Федорчук, который едва мог говорить, зубы выбивали чечетку. – Справлюсь, мужики, вы только все сюда не лезьте, самому тесно. Не знаю, как вы меня отогревать будете, я уже дуба даю. – Он полез в темноту по пояс в воде, обо что-то запинался, бился головой, медленно продвигался к носу.

– Полонский, живо в кубрик, – приказал Ахмет. – Делай что хочешь, но чтобы печка горела, было сухо, тепло, никакой воды на полу и полный порядок во вверенном помещении. Живо! Мы ноги протянем без сушилки, понимаешь нехитрую мысль?

– И кантики на кроватях не забудь подбить, – стонал из темноты Федорчук. – Не вздумай водку там пить, мы проверим!

– Ахмет, ну как же так? – расстроился Филипп. – Вы тут сопли морозить будете, а я там словно баба какая-то…

– И почему мне приходится несколько раз повторять? – вскипел Ахмет. – Ты словно и не в армии, боец. Вперед! Твой фронт работ не менее ответственен, чем наш. Будет нужда, позовем, сменишь.

Через пару минут дубеющий от холода Федорчук отыскал пробоину. От удара о ледовую корку шов в борту разошелся на несколько сантиметров чуть выше ватерлинии. Солдатам несказанно повезло! Образуйся течь ниже, и судно осело бы наполовину.

Последующие несколько часов на барже кипела лихорадочная деятельность. Бойцы собирали все, что находили в кубрике, в каютах, в незатопленной части трюма. Всем пришлось думать, проявлять смекалку, вспоминать все, что когда-то знали, но забыли. Отыскалась пакля, кусок брезента, рваная фуфайка. Из всего этого месива солдаты соорудили кляп, заткнули течь.

Федорчук уже ног не чувствовал. Его выволокли из воды и пинками спровадили в кубрик – греться. Прибежал Полонский, все втроем упали на заделку пробоины.

Кляп парни прижали к борту доской при помощи клиньев и распоров. Потом они соорудили жесткий пластырь из фанеры, обтянутой брезентом, который щедро вымочили в олифе. Отыскался молоток, гвозди, несколько брусков в качестве распорок, которыми приколачивали пластырь к борту. Щели затыкали паклей, вдавливали ее ломами, чтобы не вываливалась. Затычка держалась, но ноги от ледяной воды сводило судорогой.

– Не спать! – покрикивал Ахмет. – Пошевеливаться! Помпу к бою!

Солдаты выбросили на палубу рукава, один конец погрузили в затопленный трюм. Качали попарно, сменялись через несколько минут. Вода отходила неохотно, ее уровень практически не опускался. Полчаса неимоверных усилий – и в насосе что-то треснуло, заклинило механизм.

Непобедимый русский мат взвился к потолку, сотряс судно.

– Сломалась, падла! Как же кстати, черт возьми.

– Без паники, – отрубил сержант. – Воду откачаем, никуда не денемся. Пятнадцать минут отдыха у печки, всем переобуться, сменить фуфайки. В каютах у гражданских имеется обувка и одежда. И милости просим вычерпывать воду из трюма. Ведрами, тазиками, мисками!.. Всем выстроиться цепью, работать, пока не свалимся.

Несколько часов солдаты таскали воду, трудились до полной мути в глазах, до хриплой одышки, до онемения всех конечностей. Полностью осушить трюм не удалось, да уже и не требовалось. Затычка держала, вода просачивалась, но незначительно.

– Шабаш, – хрипло возвестил Затулин. – Позднее усилим пластырь, прижмем его прочнее. На сегодня хватит.

Шатаясь, не чувствуя ног, военнослужащие срочной службы выбирались из трюма. Кашель сотрясал, лилось из носа. Ночь была в разгаре. Они понятия не имели, где находились, в какую сторону и на сколько миль их отнесло от берега. Во все пределы простирался бушующий, изрытый бурунами океан. Ни одного огонька на горизонте. Сыпал снег, ветер закручивал его в причудливые спирали. Мрачные тучи неслись на запад. Баржа монотонно качалась. Серые волны бились в борт, и каждый удар сопровождался оглушительным ревом.

Люди добрели до кубрика и попадали возле буржуйки, в которой весело потрескивал огонь. Дверца печки была распахнута, вокруг нее распространялось спасительное тепло. Отмирала кожа, потерявшая чувствительность. От перемены температуры нестерпимо ломило кости, терзала боль. Пол стараниями рядового Полонского был сухим. Парни стаскивали матрасы с нар – лежать на нарах в такую качку было смертельным номером – бросали их на пол возле буржуйки. Одежда задубела, встала колом. Приходилось раздеваться до белья. Хрипя от боли, бойцы растирали ноги. В соседних каютах у рачительных штатских имелись рваные свитера, ватные брюки с заплатами, истоптанные кирзовые сапоги. Водка, купленная у поселкового «коммерсанта», была просто царским подарком. У Полонского тряслись руки, когда он разливал по кружкам драгоценную жидкость. В один присест усадили бутылку, стонали от наслаждения, когда алкоголь потек по венам. Возможно, водка и зло, но именно она не дала загнуться в эту ночь измученным людям.

Парни сгрудились на матрасах вокруг печки, грели руки, ноги, смотрели на огонь воспаленными глазами. Разговаривать не хотелось. Полонский поднес наручные часы к печке, уставился на циферблат слезящимися глазами. На старенькой «Заре», оснащенной тонким кожаным ремешком, треснуло стекло, разбежались паутинки по циферблату.

– Половина восьмого вечера? – недоверчиво прохрипел Филипп. – Не может быть.

– Не может, – согласился Ахмет, изучив стрелки собственных «Командирских». – Два часа и восемь минут. Ночь. Шесть часов назад нас оторвало от причала.

– А на моих два часа и четыре минуты, – поведал Серега, ощупав и осмотрев свои часы. – Отстают, зараза, всю дорогу. Вот это да, пацаны, пронеслось время!..

– А ты, Филипп, свои «золотые» можешь выбросить. – Федорчук вздохнул и сунул в печь сырое березовое полено.

– Не выброшу, – мотнул головой Полонский. – Пусть будут. Они все равно показывают правильное время дважды в сутки.

Он первым завалился на матрас и беспокойно всхрапнул. Серега Крюков испустил мучительный стон, словно его расстреливали, и рухнул боком. Вовка Федорчук нашел в себе силы притащить дрова, загрузил их в печку и тоже отбился без задних ног.

«Не усну, – подумал Ахмет, пристраиваясь на краю лежанки. – Буду овец считать».

Но перед глазами парня тут же закружилась поземка. Его поволокло в зияющую воронку.

Всю ночь неудобный кубрик напоминал прифронтовой лазарет. Беспрестанная качка сбрасывала людей с матрасов, швыряла от стены к стене. Ребят рвало. Хорошо хоть ведра смогли подтащить. Да, морскую болезнь еще никто не отменял. Утро было тоскливым и страшным. Печка прогорела, в кубрике царил жестокий холод. Лица солдат кровоточили, соль разъедала ссадины и порезы. Они со стоном открывали глаза, ворочались, всклокоченные, бледные, с каким-то недоверчивым ужасом таращились друг на друга. Снаружи проникал рассеянный мглистый свет. Пол качался и через каждые несколько секунд куда-то проваливался, создавая ощущение невесомости. Половина десятого утра.

– Нас еще не нашли? – простонал Филипп, поднося к глазам сломанные часы. – Хотя зачем я спрашиваю?.. – Он сел на колени, принялся энергично растирать виски. – Черт, голова не соображает, сознание какое-то парализованное. Холодно здесь, пацаны. – Солдат передернул плечами. – Когда тепло-то станет?

– Летом, – пошутил Ахмет.

– Я весь просолился, – жаловался Федорчук, опухший, как алкоголик. – Можно меня разрезать. Во мне сало уже соленое. Может, перекусим, пацаны?

– Может, тебе еще и кофию в постель? – простонал Серега Крюков. – Не могу ничего есть, отдаю свою порцию нуждающимся. Как подумаю о еде, так сразу в бараний рог крутит. Слушайте, а где мы? – Парень привстал, и в глазах у него появилось что-то осмысленное.

Он покосился на распахнутую дверь, за которой завывал ветер. Косматые тучи заглядывали в кубрик. Ответа Сергей не дождался. Все подавленно молчали, прятали глаза.

– Так, подъем, – распорядился Затулин. – Отставить вредные мысли, никакой паники. Главное, что мы живы, родились не только в рубашке, но и в трусах. Всем помыться, почистить зубы, тепло одеться. Сдается мне, что на этом корыте непочатый край работы.

– Ох, не накаркай, – предостерег Филипп.

Лучше бы они не выходили на палубу! На море продолжался шторм. Беззащитное суденышко носило по волнам. Ветер дул с невероятной силой, вихрился снег. Горизонт от края и до края был девственно чист. Только мерно вздымались волны и низко плыли кудлатые тучи. Положение солнца и направление дрейфа определить было невозможно. Как далеко отнесло «танкиста» от Курил и куда именно, оставалось только гадать. За прошедшую ночь судно покрылось толстой коркой льда, просело и снова завалилось на нос. Волны захлестывали бак, трепали болтающуюся аппарель.

– Потонем же к чертовой матери! – Ахмет схватился за голову и бросился в трюм.

Остальные поволоклись за ним. Трюм опять заливало. Затычка, слепленная на скорую руку, отнюдь не была панацеей. Пока вода плескалась лишь по щиколотку, но что мешало ей хлынуть в любой момент?

Сержант справился с эмоциями. Он был собран и настроен весьма решительно.

– Этот новый замечательный день – будь он трижды проклят! – посвящается борьбе за выживаемость судна! Не спать, не ныть. Пашем как негры. Федорчук и Крюков вооружаются ломами и вперед, на борьбу со льдом. Будет чем заняться, фронт работ обширен. Желательно привязаться, чтобы за борт не унесло. Затулин и Полонский отчерпывают воду из трюма и сооружают капитальную затычку, чтобы больше к этой теме не возвращаться.

Они работали как проклятые на промозглом ветру, под снегом, давясь солеными брызгами. Лед откалывался с трудом, небольшими комками, отнимались руки. Солдаты долбили окаянный припай, надрывались, делали короткие передышки и снова набрасывались на «фронт работ», возмущенно сопя. О том, что через несколько часов судно обрастет новыми слоями льда, они старались не думать. Сержант и Полонский таскали воду ведрами, потом вооружились досками и паклей. Ребята упрочняли затычку, изводя на нее последние запасы гвоздей и олифы.

Бойцы полчаса отдыхали как парализованные, а потом уже всем составом долбили окаянный лед, отбивали от бортов гигантские сосульки, сбрасывали их в море. За несколько часов вокруг баржи ровным счетом ничего не изменилось. Пора не летная. Суда без острой необходимости в такую погоду в море не выходят. Тайфун не думал прекращаться. Баржа дрейфовала, подхваченная неведомым морским течением. Уже не сыпал снег, только ветер продолжал завывать, гоня жутковатые волны. К волнам парни уже привыкли, смотрели на них без страха, хотя и с отвращением. Судно выровнялось, обрело прежние очертания, хотя и смотрелось среди волн довольно глупо и печально.

День пронесся – даже не заметили. Лишь к шести часам вечера солдаты завалились в кубрик, разожгли огонь. Они дождались, пока пойдет тепло, и стали стаскивать с себя задубевшую одежду, сушили портянки, превратившиеся в зловонные половые тряпки.

– Водка есть? – прохрипел Серега и уставился на Филиппа взором принципиального и требовательного комсорга.

– Я тебе что, склад? – удивился Полонский. – Две бутылки было, на свой страх и риск в караул пронес. Третьей нет, уж извиняй. Мне за это, между прочим, четкая гауптвахта светила. Я вообще, если хочешь знать, непьющий. На гражданке крепче шампанского в Новый год не пил ничего.

Вот теперь проснулся дикий, неумолимый голод. Едва придя в себя, оттаяв, бойцы набросились на еду. Они вскрывали банки с сухим пайком, предназначенные караулу на обратную дорогу до Знаменского, кромсали оставшуюся половинку буханки ржаного хлеба. Жадно ели, давились. Но когда оголодавший Федорчук схватился за вторую банку, Ахмет решительно ее отнял.

– Ты чего? – не понял Вовка и растерянно хлопнул глазами.

– Он прав. – Полонский удрученно вздохнул и принялся вымазывать хлебным мякишем остатки каши на стенках банки. – Нужно экономить.

– Ерунда, – фыркнул Серега. – Нас скоро найдут и накормят. Вот кончится шторм…

– И на нас обрушится вся спасательная мощь Тихоокеанского флота СССР. – Филипп язвительно ухмыльнулся. – Плывут пароходы, летят вертолеты – где тут наши загулявшие мальчиши?

– Возможно, и обрушится, – рассудительно изрек сержант. – Или нет. Давайте рассуждать. То, что баржа сорвалась с привязи, Гончаров обнаружил еще утром. Или даже ночью, если он не совсем безответственный тип. Думаю, что у спасательных команд хватает и другой работы. Тайфун хорошо потрудился в Китовой бухте. Никто не видел, как нас оторвало от пирса и как мы пытались выброситься на берег. Другое дело, если бы нас унесло вместе с грузом. Тогда бы нас искали и нашли, невзирая на шторм. Но груз доставлен по адресу, на барже помимо вооруженного караула нет ничего важного и секретного. Сама эта посудина практически металлолом, ее давно пора в утиль…

– Да как ты можешь? – возмутился Серега. – Самое главное в нашей стране – это люди! Командование не может просто так бросить нас на погибель! Мы же не в Америке живем!

– Не ори. – Ахмет поморщился и переглянулся с Полонским.

Лица у обоих сделались печальными и скорбными. Возможно, эти двое знали то, чего не знал Серега.

– Первое, – продолжал Ахмет. – На носу ответственные учения, на которые с надеждой смотрит вся страна, так что у командования хватает и других забот. Второе: никто не сомневается в том, что спасательная команда прошла по берегу, обнаружив исчезновение баржи с караулом. И что они увидели? – Сержант нахмурился и неприязненно уставился на подчиненных. – А увидели они выброшенные на берег ящики от угля, емкость с машинным маслом, прочую фигню, отвалившуюся от баржи. А главное, бочонок с питьевой водой или то, что от него осталось. Я замаялся упрашивать вас спустить эту штуку в кубрик! – Он не сдержался, сжал кулак. – И теперь по вашей милости у нас осталось только вот это. – Ахмет выстрелил пальцем в аналогичный алюминиевый бачок, в котором воды оставалось чуть меньше половины. – Никто не пробовал пить соленую воду? – поинтересовался он язвительно. – Ощущения особенные, уверяю.

– Ты от мысли не отвлекайся, – смутился Полонский.

– А мысль нехитрая. – Сержант пожал плечами. – Первое и основное, что напрашивается, – баржа затонула вместе с караулом, и искать ее нет смысла. Жалко, конечно, парней, но что поделаешь. Это армия, друзья мои.

В кубрике воцарилось унылое молчание. Федорчук удрученно разглядывал уцелевшую банку с гречневой кашей. Серега возмущенно пыхтел и подыскивал убедительные аргументы. Полонский выразительно разглядывал бак с водой. Ничего удивительного, что после такого откровения ему страшно захотелось пить.

– Но позвольте, – выискал аргумент Серега. – Допустим, наши не будут нас искать. Сомнительно, но допустим. Но нас ведь куда-то сносит, нет? Землю еще не объявили плоской? Если куда-то дрейфовать, то обязательно куда-то при… дрейфуешь.

– Ты карту видел? – поинтересовался Филипп. – Между прочим, в ленинской комнате висит.

– Да чушь, – фыркнул Серега. – Я знаю, что это океан, но тут же плавает множество судов! Неужели никто не поделится с нами горючим и картой? Мы сами можем вернуться в Китовую бухту. Нас ведь недалеко отнесло, да?

– Серега прав, – неохотно признал Ахмет. – Мы можем рассчитывать только на помощь судов, проходящих мимо. Но, сидя в кубрике, мы вряд ли кого-то заметим. Будем стоять на посту. Каждый по пятнадцать минут. Можно забраться в рубку – там не так тоскливо. Сигнализировать нечем. Предлагаю сделать следующее: расчистить на палубе площадку, сложить там дрова, облить их маслом для дизеля – в машинном отделении весь пол этой гадостью уделан, – укрыть брезентом, а когда возникнет судно, учинить веселый пионерский костер. Можно, в общем-то, постоянно на посту и не торчать, – допустил Ахмет, – но периодически бегать и проверять горизонт. Ну что, товарищи бойцы, есть желающие поработать на сон грядущий?

Снова была ночь, исполненная болтанкой и ужасными снами, хмурое пасмурное утро. Одуревшие, измученные, с опухшими лицами, они таращились друг на друга. Затопили печку, съели на четверых две банки каши из сухого пайка и потащились на палубу. Шторм, как ни странно, стихал, снег уже не сыпал. Море мерно вздымалось, угрожающе серое, практически черное, словно кожа гигантского животного, под которой перекатывались многочисленные волдыри. Температура повысилась на несколько градусов, но за ночь к бортам все равно налипли ледяные сосульки.

– Нужно размяться, – объявил Ахмет.

Вся команда снова взялась за ломы и лопаты, дружно обламывала ледяные наросты. А потом парни в оцепенении стояли, прижавшись к борту, грызли сосульки, всматривались до боли в глазах в зыбкую, еле различимую линию в том месте, где пасмурное небо смыкалось со строптивым морем.

– Продолжаем относиться к приключению с юмором или начинаем паниковать? – спросил убитым голосом Полонский, когда караул в полном составе вернулся в кубрик.

– Нет, я верю в оптимистический финал, – не очень уверенно сказал Серега. – Это скоро кончится.

Филипп невесело рассмеялся и заявил:

– Полтора года тебя, Серега, знаю, а в тебе еще столько всего оптимистического!..

– Так, не раскисать, – объявил Ахмет и потер скулу, которая начинала обрастать щетиной. – Объявляется день тотальной инвентаризации. Мы должны провести ревизию и составить полный список всего, что имеем. Не исключено, что в этом корыте нам еще придется болтаться несколько дней, а то и неделю. Никакой махновщины, все продукты и прочие предметы жизненной необходимости должны быть учтены и лежать на своих местах. В одиночку никто не ест и воду не пьет, уяснили?

– Точно, – ухмыльнулся Филипп. – Социализм – это тотальный учет и контроль. Еще электрификация, но это нам, слава богу, не грозит. Хороший у нас сержант, – похвалил он. – Всегда найдет, чем людям заняться.

– Не ерничать, – нахмурился Ахмет. – А также попрошу обходиться без заявлений, которые можно трактовать двояко. – Он насмешливо покосился на насупившегося Серегу. – И чего застыли, бойцы? Особого приглашения ждем? Сейчас дождетесь у меня! И чтобы побрились все!

Через сорок минут выяснилось, что побриться на барже можно только топором. Бритвенные принадлежности караул с собой не брал – уезжали в командировку на два дня. Солдаты еще раз убедились в том, что рация разбита вдребезги и восстановлению не подлежит. В крохотных каютах экипажа не нашлось ничего интересного, кроме старой одежды, посуды и небольшого пакета с перловой крупой. Все свое экипаж унес с собой в Пионерское. Солдаты обшарили каюты, рубку, трюм, машинное отделение, стащили в кубрик все, что имело даже условную ценность.

В наличии имелись восемь пачек «Беломорканала», произведенных Ленинградской фабрикой имени Урицкого, шесть коробков спичек, три бруска пахучего хозяйственного мыла. Аптечка с небольшим запасом аспирина, ваты, бинтов, а также вазелина с зеленкой. Четыре ведра угля, запас дров, от которого уже значительно убыло. Топор, ломы, плотницкий и столярный инструмент, прикладная ценность которого вызывала резонные сомнения. Имелись автоматы, одеяла, одежда на любой сезон, в том числе гражданская, запас парафиновых свечей, стоптанные ботинки, кеды, несколько бесхозных кирзовых сапог, стопка газет: «Красная звезда» и «Правда».

Филипп Полонский с невольным интересом перебирал потрепанные книги: «Мартин Иден» Джека Лондона, Майн Рид, Фенимор Купер, «Таинственный остров» Жюля Верна, «Пятнадцатилетний капитан» того же автора, новенькая брошюрка «Наставление по стрелковому делу», Устав гарнизонной и караульной службы.

Вся компания хмуро уставилась на пухлый дерматиновый портфель, оставленный лейтенантом Гончаровым. Парни переглянулись, пожали плечами и вскрыли его. Деликатесы, к сожалению, оттуда не вываливались. Начальник караула питался тем же пайком, что и солдаты. Основу багажа молодого лейтенанта составлял махровый свитер и увесистые «Приключения бравого солдата Швейка». Пара теплых носков, земляничное мыло, зубная щетка с дефицитной пастой «Поморин», глупые войлочные тапочки. Их, видимо, сунула жена, а лейтенант постеснялся извлекать из портфеля, чтобы солдаты за спиной не смеялись. Ага, можно подумать, они и так этого не делали!

– Уберите это барахло куда-нибудь подальше, – поморщившись, распорядился Ахмет. – А то будет потом орать, что мы его ограбили. Мыло только оставьте и пасту. Не лезет уже в меня этот зубной порошок. И книгу с тапками… Ладно, давай сюда. – Затулин отобрал у Федорчука офицерскую собственность и бросил в груду «нужных вещей».

Горка с продуктами получилась незначительной. Солдаты уныло разглядывали две банки тушеной говядины, мешочек с крупой, задубевшую четвертинку ржаного хлеба, полстакана байхового чая. Из сухого пайка, выданного на двое суток командировки, осталась банка гречневой каши, три банки перловки, четыре упаковки галет.

– Почему картошку не принесли? – нахмурился Затулин.

– Издеваешься, Ахмет? – вспыхнул Полонский. – Она же вся в мазуте. Это яд. Наши нежные организмы…

– А ну, бегом!

Через пару минут Филипп приволок, чертыхаясь, полтора ведра измазанной картошки и початую двухлитровую банку свиного жира, неведомо каким ветром занесенную в машинное отделение и не разбившуюся в ходе шторма. Кучка продуктов заметно выросла в отличие от настроения. С питьевой водой дела обстояли еще хуже. В пятидесятилитровом баке оставалось чуть меньше половины. В ходе катаклизма он перевернулся, но крышка крепилась герметично, и драгоценная жидкость не утерялась.

– Маловато, мать ее. – Федорчук тоскливо покарябал всклокоченный затылок.

– Продержимся, – самонадеянно заявил Затулин. – Закончится в баке, сольем пресную воду из двигателя. Правда, она тоже с соляркой.

– Ты убить нас хочешь? – Полонский опасливо поежился. – Это же чистой воды яд, пацаны!

– Да уж, чистой воды, – хохотнул Федорчук. – О чем вы, парни? У нас вся баржа облеплена льдом! Лед – это пресная вода, нет? Запасемся, набьем все емкости.

Тупо посмотрели друг на друга. Действительно, в мозгах прорехи. Элементарные мысли в голову уже не лезут.

– А что у нас из емкостей? – задумался Полонский. – Несколько ведер – половина из них уже дырявая, тазик, миски, тарелки, вот эта фигня. – Он кивнул на бак с питьевой водой. – Еще есть бензобак, в который вы лед не затолкаете…

– Успокойтесь вы, – небрежно отмахнулся Серега. – Вас послушать, так вы до лета собрались плавать по морю-океану. Ну, день или два. Будь я проклят, если нас не подберет какое-нибудь судно. В этом океане множество судоходных путей, неужели нас никто не заметит? Из Америки, Японии, из Азии, из Советского Союза, черт возьми!..

– Все-таки будем экономить, – возразил Ахмет. – Емкости заполним, но в день на всю компанию расходуем не больше двух литров воды из бака. То есть каждому по полной кружке. Хотите, сразу выпивайте, хотите – растягивайте. Лед грызите. – Он криво усмехнулся. – Но чтобы не ныли и не упрашивали. То же самое с едой. Норма на сегодня: две банки перловки. На всех. Доедим хлеб.

– А завтра разгрузочный день. – Филипп натянуто хихикнул и немного побледнел. – Будем питаться перловой крупой.

– Ты угадал, – удивился Ахмет. – Именно так и будет.

– Я не понимаю, – всплеснул руками Серега. – Чего с ума-то сходить? Мы что, Робинзоны Крузо? – Парень замолчал и покраснел, когда не встретил одобрения в лицах товарищей. – Ну ладно, – примирительно забормотал он. – Давайте поголодаем, вернемся в часть стройными, помолодевшими.

– И с дровами как-то не совсем, – отметил еще одну больную проблему Федорчук. – Такой дубак, блин! В общем, на неделю-то хватит, – прикинул он на глазок запасы чурок и угля. – А потом не знаю, придется перегородки ломать.

– Я немного начитанный… – как-то издалека и смущенно, словно в этом было что-то порочное, начал Полонский. – «Вокруг света» люблю, все такое. Да и на память не жалуюсь. К чему я, собственно? – Он сглотнул, подумав о чем-то тревожном. – Давайте представим, что в ближайшее время нас не найдут и нам предстоят скитания по океану. Мимо Курил и северной оконечности Японии проходит холодное течение Оясио. Полагаю, именно оно нас подхватило и куда-то несет. В прошлом веке, да и в нынешнем, японские рыбаки, бывало, терпели бедствие у своих берегов. Джонки теряли управляемость и плыли по течению. На выходе из Оясио их подхватывало теплое течение Куросио. «Синее течение». Есть и другое название… – Филипп замешкался, но все же озвучил: – «Течение смерти». Немногим удавалось вырваться из его плена. Джонки дрейфовали по океану месяцами, их носило сложными зигзагами в стороне от судоходных трасс. Было много случаев, когда японские лодки, попавшие в Куросио, находили много месяцев спустя – то у Калифорнии, то у берегов Мексики. Живых там не было – сгнившие трупы. Есть такая легенда, что даже рыбы и птицы боятся пересекать «течение смерти», обходят его стороной.

– Ты это к чему? – напрягся Ахмет.

– А к тому… – голос у Полонского немного осип. – Если через несколько дней мы войдем в Куросио, то дрова уже не понадобятся. Тепло там.

– Вот же мать твою!.. – выругался Серега.

– Не говори, – согласился Ахмет, скорчив пренебрежительную гримасу. – Давно уже подмечено, что излишняя образованность до добра не доводит. Вот скажи, Филипп, тебя за язык тянули?

– Не согласен. – Голос у Филиппа окончательно сел. – Предупрежден – значит, вооружен. Мы должны четко представлять, с какими опасностями столкнемся в ходе нашего героического плавания. Да ладно, мужики, шучу я. – Он бледно улыбнулся. – Не в девятнадцатом веке живем. Сейчас и связь, и самолеты, и быстрые суда. Даже спутник где-то там. – Он кивнул на потолок. – Все коварные течения уже изучены вдоль и поперек, в них нет ничего страшного.

Но через час он сам добавил в «мед» вторую ложку дегтя. Караульные валялись в кубрике после очередной разминки. Борта баржи обрастали липким льдом с какой-то сумасшедшей скоростью. Все емкости без дырок обложили ледышками, натолкали льда в бак. Серега и Федорчук возлежали на матрасах со скрещенными на груди руками, не хватало только свечек в головах.

Ахмет вернулся из рубки с печальным известием. Первое впечатление оказалось верным. Бортовая рация скончалась точно так же, как и переносная. Приборы молчат. Определить координаты судна невозможно. А даже определишь – что дальше? Их может нести на Аляску, может в Америку или даже в Индонезию в обход Японии. В любом случае юрисдикция Советского Союза в означенных районах как-то сомнительна и солдаты автоматически становятся дезертирами.

Филипп Поплавский перебирал газеты. Отсыревшие и скукожившиеся он отправлял под печку, остальным давал право на вторую жизнь и складывал их в аккуратную стопку.

– Смотри-ка, свежая, – удивился он, разворачивая номер «Красной звезды» за двадцатое декабря.

Газета действительно считалась свежей. Пресса в воинские части на Дальний Восток добиралась месяцами, отлеживаясь на всех станциях и полустанках. Данный экземпляр печатной продукции даже помяться не успел.

Филипп пробежал глазами по передовице, как-то криво ухмыльнулся, перевел взор чуть ниже, потом в сторону, опять вернулся и начал всматриваться в колонку, озаглавленную «Сообщение ТАСС». Что-то привлекло его в этой статье. Филипп вдумчиво читал и вдруг побледнел.

Метаморфоза подчиненного не укрылась от Затулина.

Сержант насторожился и спросил:

– Америка напала?

– Хуже, – пробормотал Полонский и как-то растерянно глянул на Ахмета. – Заявление ТАСС!.. Здесь сказано, что советское правительство объявляет об испытаниях баллистических ракет для запусков тяжелых спутников Земли и межпланетных полетов. Указаны координаты района Тихого океана, где будут проводиться стрельбы. Сорок градусов северной широты… Черт! – Он не стал читать координаты. – В общем, до Гавайских островов. С пятнадцатого января по пятнадцатое февраля советское правительство убедительно просит соответствующие ведомства сопредельных государств дать указания капитанам судов не заходить в район испытаний, поскольку данный квадрат является небезопасным для мореплавания.