Текст книги "Что такое Великобритания"

Откуда взялись джентльмены

Все-таки не знаменитая на весь свет овечья шерсть и даже не каменный уголь стали самым главным в мире английским товаром. Я согласен с Генри Феофанофф и некоторыми другими писателями, которые считают, что основным предметом английского экспорта на протяжении веков были все-таки идеи. А из идей самый успешный, покоривший мир «товар» – это понятие джентльменства.

Джентльмены возникли так. Поначалу это были младшие сыновья аристократов-землевладельцев. Лишенные наследства в силу обычая единонаследия. Таким образом, люди благородные и воспитанные, обладавшие всеми хорошими дворянскими манерами (но при этом не имевшие титула, не принадлежавшие к высшей элите) – и совсем не богатые, иногда даже весьма бедные! Для них прежде всего и было придумано это звание – джентльмен. То есть человек благородного происхождения и соответствующих манер (второе как бы свидетельствовало о первом).

В результате образовался целый социальный класс, называвшийся джентри. Часть этого класса все же получала небольшие земельные наделы. Другие шли на военную службу, образуя вторую, наряду с йоменами, основу наемной армии. Третьи мигрировали в города.

И там с джентри происходило вот что: они женились на дочерях купцов – таким образом осуществлялось сращивание двух классов. Глядя на них, становились джентльменами (и поначалу снобами) и купеческие сыновья.

Так появился пресловутый денди. Родоначальником дендизма был Джордж Браммел по прозвищу Красавчик Бо. Он возвел в абсолют культ красивой, стильной, но в то же время не слишком бросающейся в глаза одежды. Не уверен, что Красавчика Бо можно считать совершенным джентльменом: его вклад был односторонним, однако все же важным. Он создавал кодекс внешности джентльмена, но не только. Порожденное им движение имело глубокий социальный смысл, помогая мирному смешению классов, формированию новых элит. Сам я пижонов недолюбливаю, но вынужден признать: исторически в Англии они сыграли крайне важную роль.

Поначалу грань между снобом и джентльменом была достаточно тонкой. Но уже в начале XVIII века общественное мнение вкладывало в понятие «джентльмен» прежде всего личные качества индивидуума, а не его происхождение. Пророком этих новых веяний стал знаменитый публицист тех времен сэр Ричард Стил, основатель журналов «Тэтлер» и «Спектэйтор».

Он немало размышлял над природой джентльменства и вот что надумал: «Отважные, наделенные здравым смыслом, образованные люди – все они встречаются достаточно часто, но истинного джентльмена найти гораздо труднее». И продолжая тему: «Стремление послужить обществу – вот главная черта человека чести и джентльмена, она должна занять место удовольствий, доходов и всех других форм личного удовлетворения». И наконец: «Ничто не может компенсировать отсутствия скромности: без нее красота лишена грации, а ум вызывает отвращение».

Еще раз напомню: речь идет о начале XVIII века. Конечно, далеко не каждый претендент на звание джентльмена соответствовал этому идеальному представлению.

Оскар Уайльд издевался над снобами, парадоксально выворачивая все наизнанку: «Настоящий джентльмен – это тот, кто никогда не оскорбит ближнего без намерения».

Американский писатель и знаменитый педагог Уильям Фелпс свел все к одной простой, но действительно решающей вещи: «Окончательный тест для джентльмена – насколько он способен уважать тех, от кого ему не может быть никакой пользы».

Считалось – теоретически, – что джентльмен презирает обман, воровство и взяточничество, грабеж, убийство (не в честном бою) и вероломство.

Во времена дуэлей джентльмен никогда бы не вызвал на поединок человека, которому он должен деньги, – сначала расплатился бы с долгом. На войне джентльмен сражался, соблюдая все правила: он не убегал из плена, но и не соглашался на позорную смерть (таковой, например, считалось повешение). В подобном случае джентльмен должен был покончить жизнь самоубийством. Вообще, в ходу было такое выражение: to do the right thing – то есть сделать «правильную вещь», «поступить правильно». Читай: пустить себе пулю в лоб. Или, за неимением оружия, разбить голову об стену или выпрыгнуть в окно с большой высоты и так далее.

Но сегодня, когда нет дуэлей и джентльмену редко предлагается бежать из плена, да и воевать приходится не так часто… Как в наши дни проявляется джентльменство?

Внешне: в сдержанности, неизменной, невозмутимой вежливости, немногословности, вернее, осторожной точности в выборе слов.

Сложнее дело с внутренним содержанием. Самое подробное определение современного джентльмена дал – ну разумеется! – американец. Звали его Джон Уэйлэнд.

«Истинный джентльмен – это человек, чьими поступками руководят добрая воля и тонкое чувство приличия; тот, кто способен контролировать себя в равной степени при любых обстоятельствах; тот, кто не напомнит бедняку о его бедности, не позволит человеку не знатному чувствовать себя ничтожеством, а страдающему от физического недостатка – ощущать свою неполноценность; джентльмен – тот кто, если обстоятельства вынудили его принизить другого, сам ощущает унижение; кто не льстит богатству и не лебезит перед властью; кто никогда не хвастается своим имуществом или достижениями; кто неизменно говорит откровенно, но искренне и доброжелательно; чьи дела не отстают от его слов; кто думает о чувствах и правах других людей прежде, чем о своих; кто достойно выглядит в любой компании; это человек, в присутствии которого честь священна и добродетель в безопасности».

Уф-ф… Сие пафосное определение стало официальным лозунгом американского студенческого братства «Сигма Альфа Ипсилон», но и его лидеры признают, что это скорее провозглашение светлой цели, к которой «братья» клянутся стремиться, нежели реальность.

Наследники рыцарей, сыновья моря

В других странах, в том числе и в России, было немало людей, старавшихся быть – или казаться – джентльменами. Чаще в русском варианте дворянин называл себя «человеком чести». (Но ведь и сэр Ричард Стил считал два эти выражения синонимами.) Вспомним Пушкина и его окружение. Позднее «людьми чести» считали себя и многие разночинцы, иногда даже революционеры. Например, приговоренный к смертной казни за покушение на царя Александр Ульянов, объясняя матери, почему не может просить о помиловании, якобы сказал: «Это же была дуэль, я свой выстрел сделал, как я могу просить теперь противника отказаться от своего?» Кстати, младший брат его, заявляя впоследствии, что пойдет другим путем, имел в виду не только отказ от индивидуального террора в пользу террора организованного и коллективного, но и призыв отбросить все эти дворянские и интеллигентские предрассудки.

Однако большинству «людей чести» не хватало элементарной английской сдержанности, контроля над собой. И может ли джентльмен быть революционером и тем более цареубийцей?

Вряд ли. Булат Окуджава, чьим переводчиком и гидом в Лондоне один раз посчастливилось мне быть, считал, что настоящий интеллигент – и джентльмен – должен презирать насилие.

Насчет интеллигента согласен… Хотя в самом Окуджаве, невероятно обаятельном и вроде бы мягком человеке, угадывалась некая внутренняя сталь, даже нечто почти военное. В чем-то он оставался солдатом – хотя одновременно и совершенным интеллигентом. И при этом была в нем настоящая английская сдержанность, а еще и способность к самоиронии…

Нельзя забывать, что джентльмены – все же наследники средневековых рыцарей-воинов.

В середине XX века лорд Бертран Рассел так сформулировал свое отношение к рыцарской этике: «Если избавить понятие чести от аристократической спеси и склонности к насилию, то в нем останется нечто такое, что помогает людям сохранять порядочность и распространять принцип взаимного доверия на общественные отношения. Я не хотел бы, чтобы это наследие рыцарской эпохи было утрачено».

Рассел был выдающейся, высокоодаренной личностью, блистательным философом, логиком и математиком. И, между прочим, аристократом, лордом, маркизом, внуком герцога и премьер-министра. И, конечно, настоящим джентльменом. Приверженность к идее «справедливой игры» не давала ему покоя, терзала по ночам. Какая же может быть честная игра, когда изначально силы, возможности так неравны? Если человеку, родившемуся бедным, нищим, настолько трудно выровнять потом площадку, играть на равных с теми, кто от рождения все получил на блюдечке с голубой каемочкой?

Эти муки привели лорда Рассела (как и многих других англичан) в левый стан. Он объявил себя социалистом. Правда, узнав подробности советской жизни при Сталине, написал знаменитую статью «Почему я не коммунист», отшатнулся от «реального социализма», не отрекаясь в то же время от самой социалистической идеи.

После смерти Сталина лорд Рассел примирился с Москвой, и СССР его использовал, и довольно успешно. Искренний джентльмен, он не подозревал коварства, считая, что если Москва поддерживает его борьбу за ядерное разоружение и против американской войны во Вьетнаме, то значит и она, так или иначе, за безъядерный мир и за самоопределение и свободу народов. В шестьдесят восьмом, когда советские войска вошли в Чехословакию, чтобы «помочь» местному населению «самоопределиться», он испытал новое острое разочарование.

Одно из свойств истинного джентльмена – не предполагать плохого, пока не получишь определенных доказательств. Это чудеснейшее и не часто встречающееся качество в человеческом общении, но оно же может обернуться опасной наивностью в международной политике…

Итак, наследники рыцарей, это понятно. Но ведь рыцари существовали по всей средневековой Европе. Почему же именно в Англии продолжатели их «дела» создали международный идеал джентльменства? Чем только не пытались этот феномен объяснить, даже климатом, а также столкновением и срастанием различных культур – кельтской, датской, англосаксонской, норманнской: дескать, имел место синтез, при котором происходил некий внутренний отбор специфических черт национального характера. Отчасти это правда. Но прежде всего джентльмен – результат особого исторического пути, пройденного Англией, порождение своеобразной, созданной ею модели цивилизации. Разговор об этом пойдет чуть позже, но сперва следует назвать одно простое, очевидное и совершенно необходимое условие для произрастания такого человеческого типа – на любой почве.

Для того чтобы вырасти джентльменом, человек, прежде всего не должен испытывать сильного давления со стороны государства, да и общества в целом. Нужен минимум защищенного, личного, частного пространства. Для начала необходимо просто некоторое – большое! – количество свободы в воздухе.

Я стою недалеко от того холма, с вершины которого Карамзин когда-то любовался и все никак не мог налюбоваться разноцветным морем и белыми парусами. Он так расчувствовался, что, кажется, даже перепутал стороны света…

Но я вдруг понимаю его, знаю, чем он любовался: он любовался свободой. Море – ее великолепный символ. И я наконец могу даже сформулировать, зачем одиннадцать лет назад переехал сюда, в Фолкстон, из прекрасного города Лондона. Здесь можно в любой момент так вот запросто выйти на красивейший берег, набрать полную грудь морского воздуха и смотреть бесконечно на то, как море меняет цвет несколько раз до самого горизонта. Если повернуться спиной к дуврским скалам, то слева видна узкая полоска французского берега, а правее – бесконечное море, и тонущее в нем солнце, и карамзинские «парусы». А дальше краешком глаза, может быть, и на самом деле можно углядеть маленький кусочек зеленой Кентской провинции. Или намек на нее. А за ней дальше – вся Англия, самая свободная страна на свете. Вот в чем все дело, вся штука, вот что влекло сюда веками и влечет до сих пор. Любые другие недостатки и раздражающие свойства этой страны и ее странного населения – сущие мелочи по сравнению с главным. Почему-то именно здесь, на берегу Ла-Манша, я это ощущаю острее всего. Как и Карамзин за два с лишним столетия до меня.

Если это место попадется на глаза англичанам, они меня убьют. Или, по крайней мере, разочаруются во мне. Скажут, тоже мне англофил: целых двадцать лет в Англии живет, а до сих пор не освоил простого факта: что никакого Ла-Манша, черт побери, не существует. Узкая полоска моря между югом Британии и Францией называется, конечно же, Английский канал, The English Channel. И никак иначе.

Глава IV. От гравитации до спама

Туалеты, достойные империи

В том месте, где в замечательную фолкстонскую набережную Лиз вливается Кастл-Хилл-авеню и где начинается привилегированный Вест-энд (западная часть города), стоит и смотрит в море высокий бронзовый дядя. Фигуру в старинном кафтане облюбовали чайки, и городские власти не всегда успевают отчищать ее от продуктов птичьей жизнедеятельности. Что неизбежно придает памятнику несколько комичный вид. Пафоса не получается.

Между тем монумент изображает самого знаменитого сына Фолкстона – Уильяма Харви (в сложившейся русской традиции его фамилия пишется и произносится как Гарвей), описавшего в конце 20-х годов XVII века систему кровообращения.

В некоторых справочниках Гарвея вообще называют основоположником всей современной физиологии и эмбриологии. Но и одного лишь учения о кровеносной системе было бы достаточно, чтобы навсегда войти в мировую историю.

До исследований Гарвея в медицине господствовала теория Аристотеля и его последователей, убежденных, что кровь производится печенью и потом растекается по всему телу, обратно не возвращаясь. Это было давнее и глубоко укоренившееся среди тогдашнего ученого мира представление. Когда Уильям Гарвей в 1628 году опубликовал во Франкфурте свой сенсационный доклад, где подробно описал истинное положение дел (включая центральную роль сердца, которое именно гонит кровь по организму, а не вырабатывает какой-то «жар тела»), то его подняли на смех.

Но Гарвей был истинным джентльменом, а потому не стал унижаться до ответного сарказма и обидных обобщений, а вместо этого, демонстрируя выдержку и достоинство, продолжал кропотливо работать, предоставляя все новые и новые доказательства своей теории. Упорство и труд все перетрут, или, как сказали бы англичане: it's dogged as does it, собачье упорство приносит результат. И в конце концов ученые мужи вынуждены были скрепя сердце признать его правоту.

В отличие от высокоумного ученого мира король Карл верил Гарвею с самого начала: и его теориям, и особенно практическим талантам врача. Поэтому, несмотря на остракизм коллег, Гарвей при жизни был и богат, и уважаем. До сих пор вполне современно звучат некоторые его афоризмы, например: «Мы слишком поклоняемся именам, пренебрегая сутью вещей, которые этими именами названы».

Но что же касается его собственного имени, то ему поклоняются в Англии в достаточной мере: в честь Гарвея названы и ближайшая к городу крупная больница, и известная на всю Англию грамматическая (классическая) школа для мальчиков (о том, что это за школы и какую колоссальную роль они сыграли в истории страны, чуть позже).

Собственно, англичане, британцы так много всего в мире придумали, изобрели и открыли, что трудно найти мало-мальски крупный город, в котором бы не было своего такого памятника.

Даже скучновато перечислять, да и места не хватит. Исаак Ньютон открыл закон всемирного тяготения, Майкл Фарадей – электромагнитную индукцию. Томас Ньюкомен изобрел, а Джеймс Уатт усовершенствовал и практически изготовил первый реально работающий паровой двигатель, чем положил начало промышленной революции в Англии и во всем мире – фактически открыв современную эпоху. Джозеф Свои изобрел электрическую лампу накаливания (да-да, на несколько лет раньше Эдисона), а заодно еще и фотобумагу, которая с тех пор несколько видоизменилась, однако применяется и по сей день. Микробиолог Александр Флеминг – пенициллин. (Не путать с Яном Флемингом, открывшим миру Джеймса Бонда.) И даже гильотину изобрели в Йоркшире, потом применяли в Шотландии и Ирландии, а доктор Гийотен ее лишь усовершенствовал для нужд французской революции. (Хотел написать: «но этим вряд ли стоит гордиться», и осекся – пожалуй, гильотина была делом прогрессивным, ведь людей все равно убивали бы «за политику», но только гораздо более страшными и болезненными способами.)

И, кстати, подобное случалось сплошь и рядом: англичане что-то изобретали, а кто-то другой подхватывал и совершенствовал. И это нормально: английские идеи проникали глубоко и шли далеко.

Взять хоть футбол – это чисто английское изобретение, ставшее главнейшим международным спортом, даже в нем чаще всего теперь не англичане побеждают.

Футбол воплотил интересные принципы – того самого открытого поля. Взаимодействия командного, уважительного отношения к талантам коллеги. Кто-то скажет: баскетбол и волейбол тоже. Ну разумеется, но мне кажется, все-таки не в такой степени. И потом в футболе видны и принципы джентльменства (да-да, не в самой рафинированной форме, но все же): самоограничение – только ногами можно трогать мяч (странная идея, не правда ли? Кому в голову, кроме англичанина, такое прийти могло?). Опять же нельзя из неджентльменского положения – офсайда – голы забивать, запрещается подножки ставить…

Без англичан что-нибудь в этом духе тоже бы существовало, но было бы, наверное, больше похоже на американский футбол: с непременным ломанием рук и ног в большом количестве, с литрами крови и гектолитрами боли, проливающимися на поле. И с гораздо более грубыми нравами и культом силы, а не ума, не умения видеть поле и нефилигранного владения дриблингом… (Регби, правда, тоже придумали англичане, но американцы развили эту идею дальше.)

А вместо бокса было бы что-нибудь ближе к кикбоксингу, наверное… И в боксе ведь тоже принцип честного противоборства прежде всего, сам термин «удар ниже пояса» пришел оттуда и стал использоваться в переносном смысле: красноречивее не скажешь… И раунды, и беспристрастные рефери, и открытой перчаткой бить нельзя… Словом, честный поединок – для тех, кому такой спорт нужен.

То, что весь современный мир финансов вырос в Англии, это уж само собой. При всех, кстати, его проблемах и несовершенствах, ничего лучше никто другой все равно не придумал.

До реформы 1971 года на протяжении столетий британские денежные единицы повергали в отчаяние иностранцев. Один фунт состоял из 20 шиллингов, каждый из которых в свою очередь делился на 12 пенсов. Помимо пенсов и шиллингов чеканилась крона, равная 5 шиллингам, монета в полкроны (2 шиллинга 6 пенсов), флорин (2 шиллинга). Были и более мелкие монеты, чем пенс: полпенни и фартинг (1/4 пенса). Не забудьте еще и золотую гинею, равную 21 шиллингу. В иностранных головах это просто не укладывалось. Особенно любили издеваться над такой архаичной системой французы.

Но вот поразительный факт: приказчик в магазине, кассир, а то и продавец-мальчишка в бакалейной лавке мгновенно ориентировались в таких деньгах, многим удавалось без труда подсчитать и держать в голове, сколько шиллингов и пенсов, а также флоринов и фартингов дать сдачи каждому покупателю, с фунта, кроны или полукроны. Разумеется, такая математически и финансово подготовленная нация просто не могла не стать лидером мировой торговли.

Для собственного удобства английская финансовая система придумала золотой стандарт. В 1844 году парламент принял закон, согласно которому банкноты Банка Англии гарантированно обменивались по первому требованию на золото по курсу 7,32 грамма за один фунт. Эта мера обуздала инфляцию, сделала экономику стабильной и предсказуемой. В конце XIX – начале XX веков к золотому стандарту присоединились все серьезные валюты мира.

Была создана система единых всемирных финансов, вплоть до Первой мировой войны работавшая четко, как швейцарские часы. Фактически это были единые мировые деньги. О такой степени финансовой интеграции даже в нашу эпоху глобализации пока можно только мечтать.

А в искусстве? Весь мировой театр в его более или менее современном понимании вышел из Шекспира. (Правда, у тех, кто считает, что под этим псевдонимом писал герцог Оксфордский, имеются убедительные аргументы. Но какая разница?)

Без Шекспира, кто бы ни скрывался под этим именем, не могло быть ни Ибсена, ни Стриндберга, ни Чехова-драматурга, ни великого множества их более поздних последователей. Байрон в свое время перевернул всю европейскую поэзию – Пушкин без него, наверное, все равно бы состоялся, но это был бы другой Пушкин.

Конан Дойл и вслед за ним Агата Кристи породили всю современную детективную литературу или, по крайней мере, лучшую ее часть.

Льюис Кэрролл «всего лишь» создал «Алису в Стране чудес» и «Зазеркалье», внедрив абсурд в литературу десятков языков, перевернув новую страницу в истории литературы. Без него невозможно себе представить появления Ионеско или Беккета.

Конечно, и у многих других стран есть чем похвастаться – один Эйнштейн, например, чего стоит. А у России есть Толстой и Чехов, творчество которых стало (и остается до сих пор) явлением всемирного характера. Много было в мировой истории замечательных врачей, художников, гениальных инженеров-изобретателей, внесших большой вклад в мировую цивилизацию.

Но у англичан уж очень густо. Причем часто в решающие, неожиданные моменты, они не просто что-то усовершенствовали, но происходили настоящие прорывы, скачки на качественно новые уровни.

Вот несколько относительно недавних примеров.

Когда мир музыки, казалось, зашел в тупик, появились «Битлз» и начался новый отсчет времени.

Когда дети перестали читать, появилась Джоан Роулинг, придумавшая Гарри Поттера, и по всему миру юное поколение вновь взяло в руки книгу.

Есть вещи менее известные – проходческий щит, с помощью которого стало возможно поставить рытье транспортных тоннелей на поток. Его сконструировал и впервые применил (в 1825 году) британец французского происхождения сэр Марк Брюнель. Еще более знаменит его сын, Изамбард Кингдом Брюнель, родившийся уже в Англии и осуществивший всемирную революцию в инженерном деле.

И даже сливной бачок, очень сильно изменивший к лучшему жизнь человечества, тоже английское изобретение…

Вообще туалетная тема, наверное в силу специфики, не очень подробно разработана в литературе.

Бачок был изобретен в конце XVI века сэром Джоном Хэрингтоном. Правда, звание рыцаря он получил не за это изобретение, а потому, что был аристократом по рождению и даже крестником королевы Елизаветы I.

По преданию, именно королева и подтолкнула его на гениальное открытие. (Принципиально пишу без кавычек!) Пришла как-то к крестнику в гости и, посетив отхожее место, жестко раскритиковала его санитарное состояние. Сэр Джон сильно огорчился и стал оглядываться вокруг в поисках кардинального решения проблемы. Увидел, как слуга спускает воду из аквариума. И – эврика! – идея родилась. При следующем посещении королева была приглашена проинспектировать туалет. И видит странное сооружение – фарфоровый унитаз (или его прообраз), а сверху к нему приделан аквариум, без рыб, разумеется, но полный воды и оборудованный рычагом. Елизавета сначала заподозрила, что ее крестник тронулся умом, но потом решилась воспользоваться изобретением и пришла в полный восторг.

Однако когда агрегат установили у нее во дворце, королева разочаровалась и отказалась им пользоваться, поскольку он производил слишком много шума. Но предприимчивый рыцарь поставил производство гигиенического приспособления на поток и даже успешно продавал его Франции.

Кстати, в условиях отсутствия канализации англичане находили паллиативные решения и для городской жизни. По улицам ходили люди в странных шляпах с невообразимо гигантскими полями и ведром в руке. Мелкая монетка – и прохожий получал возможность быстро, гигиенично и пристойно удовлетворить свои физиологические потребности. Шляпа же использовалась для того, чтобы закрыть происходящее от посторонних взглядов… Ерунда, думаете? Совсем даже не ерунда. Насколько чище благодаря представителям этой странной профессии стали городские улицы, сколько эпидемий удалось предотвратить, жизней спасти… Не говоря уже об эстетике.

Потом, в викторианские времена, началось создание сети городских туалетов, которыми британцы справедливо гордились, подавая пример всему миру. Так и говорили: английские туалеты должны быть достойны великой империи. Вход стоил один пенс. Приезжие французы до глубины души возмущались надписью: «Для мужчин – бесплатно, для джентльменов – один пенс». Считали это проявлением возмутительной социальной спеси. Сугубо классового характера английского общества. Проявляя тем самым глубочайшее непонимание сути термина «джентльмен» и природы английского юмора. Да и сам факт, что бедные могли, пусть и попереживав слегка по поводу своего «неджентльменства», все же воспользоваться уличным туалетом бесплатно, тоже следовало бы, в конце концов, оценить. Пойди-ка поищи такое во Франции, лично я что-то ни о чем подобном даже и не слыхал…

Кстати, до сих пор в современном английском языке идиома «пойти истратить пенс» (spend a penny) означает воспользоваться туалетом, даже если речь идет о частном доме. Просто выражение такое, давно лишившееся всякого экономического и монетарного смысла.

Но это все дела давно минувших дней. А что теперь?