Текст книги "Россия подземная. Неизвестный мир у нас под ногами"

В конце концов своды полостей достигают… нет, сначала не земной поверхности, а слоя известняка, залегающего над песчаником, – местные пещерники его называют «бут». Издавна эту породу также разрабатывали на берегах Тосны на бутовый камень, использовавшийся, например, для фундаментов, хотя, видимо, добывали его в меньших масштабах, чем песчаник. Здешние известняки довольно трещиноватые и хрупкие, так что когда пещера их достигает, ее гравитационный дрейф не прекращается, но вид в известняковом слое получающиеся вторичные пещеры приобретают уже совсем другой: со сводов сыпятся солидных размеров глыбы, укладывающиеся на дно очень неплотно. При этом свободный объем полости уменьшается, между полом и потолком остается совсем небольшое пространство, передвигаться по которому приходится обычно уже на четвереньках или ползком, лавируя между каменных глыб. Один из таких участков получил название Трамвай. Ассоциация совершенно ясная, чувствует себя здесь спелестолог примерно также, как пассажир в набитом вагоне общественного транспорта…

Что же будет с пещерами, когда они «пройдут» и известняки? Полости вскроются и тут же «захлопнутся»: в них обрушатся рыхлые четвертичные отложения – песок и глина, и в итоге о пещерах будут напоминать лишь расположенные в шахматном порядке ямы и рвы на поверхности полей. Постепенно оплывут и они…

Пока до этого еще далеко, все же геологические процессы (пусть и спровоцированные человеком) идут медленно, и Саблинские пещеры будут существовать еще многие десятилетия (если не столетия). Хотя отдельные провалы на коренных берегах уже появились.

…На другом берегу реки также находятся песчаниковые выработки. Самая загадочная из левобережных пещер – Трехглазка (или Трехглазая). На первый взгляд это одна из многих каменоломен Тосненского каньона, получившая название из-за трех больших входов, «смотрящих» на реку. С точки зрения спортивной она ничем не интересна: небольшой коридор с несколькими ответвлениями – вот и все. То ли ее штреки служили разведочным целям, то ли добыча здесь по каким-то причинам была остановлена… Так считалось, пока кто-то из питерских спелестологов не обратил внимание на странные шатрообразные расширения на сводах, – их три, находятся в разных местах пещеры, довольно далеко друг от друга. От верхних точек этих «куполов» в каменных стенах штреков прорезаны неглубокие бороздки – словно для неких дверных коробок, когда-то перекрывавших ход. Однако ясно, что никаких створок здесь не было. Если разгрести обычный в Саблинских пещерах песок на лотке, то точно под «куполами» станут заметны вырезанные в камне квадратного сечения углубления, более всего напоминающие колодцы, доверху засыпанные песком. Таковыми они на самом деле и являются.

Согласно романтической версии некоторых питерских спелестологов[19]19
  Мирошниченко П.О. Легенда о ЛСП. СПб., 1992.


[Закрыть], под Трехглазкой проходит один из легендарных трансконтинентальных тоннелей, устроенных будто бы в незапамятные времена под всей Россией[20]20
  Об этих ходах мы еще будем говорить в соответствующем разделе…


[Закрыть].

Залегает эта суперпещера ниже уровня Тосны, колодцы же предназначались для выемки породы при прокладке стратегического хода. Для конспирации они были размещены в замаскированной под обычную каменоломню пещере, истинное назначение которой знали немногие…

Стоит ли говорить, что многие пещерники пытались расчистить вертикальные ходы, но в тоннель никто не попал…

Осмотрев Трехглазку, мы разговорились с Ю.Л. Палишевым – увлеченным спелестологом, много делающим для поиска и изучения тосненских искусственных пещер. Увы, в данном случае он «спустил с небес на землю»: вся Трехглазка – это разведочная, пробная каменоломня, заложенная с единственной целью: посмотреть, есть здесь белый песчаник для стекольного производства или нет. Той же цели: узнать, что внизу за порода, – служили и колодцы. Один удалось расчистить, он оказался не такой уж глубокий, на дне следы от бура. Никакой тайны здесь нет. А вертикальные канавки на стенах – это следы бурового станка, как бы для компенсации реактивного момента, проще говоря, чтобы не вертелся…

Вместе с Юрием Леонидовичем отправляемся в еще одну катакомбу, расположенную почти напротив Жемчужной и соперничающую с нею по протяженности и популярности, – Помойку. Впрочем, у пещеры есть более благозвучное название: Левобережная. Когда несколько лет назад вход в пещеру благоустроили и закрыли для свободного доступа, превратив ее, таким образом, в экскурсионный объект, именно оно стало «официальным», хотя спелестологи все равно называют ее по-своему.

Левобережная-Помойка имеет много общего с Жемчугами (как и с другими рукотворными пещерами Тосны), но выглядит, пожалуй, более грандиозно и интересно. Возможно это субъективное ощущение – ведь гидом в ней был большой энтузиаст и знаток ленинградских пещер, отлично понимающий, на что следует обратить внимание гостей. Длинные и прямые коридоры, встречающиеся во многих пещерах, на которые обычно не обращают внимания, по мнению Палишева, разведочные штреки, как и в Трехглазке. Их прокладывали в первую очередь, чтобы посмотреть, имеется ли в данном месте качественный песчаник или нет. Если результаты разведки были благоприятны, начиналась собственно добыча. Штрек расширяли в стороны, что приводило к появлению колонного зала. Многие из таких в Левобережной затоплены и превратились в подземные озера. Особенно эффектно одно: в нем наряду с каменными цельными столбами из воды торчат дубовые крепи, что для здешних пещер редкость (спелеошутники поставили рядом табличку «Лесопарк: рубка деревьев запрещена!»). Еще одна достопримечательность – зал, в центре которого стоят «Два брата спелеолога»: нерукотворная композиция из огромных каменных глыб, которой позавидовал бы любой скульптор-авангардист.

А вот искусственные добавления к подземным пейзажам меня не впечатлили: в одной части пещеры ее нынешние хозяева украсили стены копиями наскальных рисунков времен каменного века знаменитой Каповой пещеры. Хотя перерисованы они и старательно, воспринимаются совсем иначе, чем настоящие. И уж совсем нелепо выглядит композиция с манекенами, изображающими «лагерь пещерных людей». Вряд ли в пещере-каменоломне, являющейся памятником прежде всего труду горняков, такие вещи смотрятся органично…

Вообще, мнения о «закрытии» и «окультуривании» Левобережной высказываются в среде спелестологов самые разные. Горячие дискуссии не утихают уже пять лет. Отчасти повод для критики дали сами создатели «подземного музея», в первое время допустившие несколько накладок: например вход в пещеру сначала был закрыт глухой железной дверью, что вызвало нарушения в циркуляции воздуха и обрекло на голодную смерть летучих мышей (сейчас ситуацию исправили, поставив на входе решетки). Главная же причина волнений – не явится ли Левобережная первой ласточкой, не закроют ли постепенно и другие пещеры? Скажу свое мнение: оборудовать для туристов одну из Саблинских пещер стоило. Посмотреть на Мир Подземли интересно и полезно многим, но далеко не все хотят и могут делать это самостоятельно: то есть ползком и с фонариком. Да и сохранность ее как памятника истории и культуры таким образом обеспечивается гораздо лучше: мусора в пещере не стало, знающие люди обеспечивают в ней необходимый гидрологический режим и следят за состоянием стен и сводов… Тем более, что действующий руководитель музея-заповедника (или, по определению метких на язык спелестологов, «начальник помойки») Н.А. Натальин – человек в своем деле разбирающийся: кандидат геолого-минералогических наук, краевед, серьезно изучающий природу и историю Тосненского каньона. Другое дело, что ни в коем случае нельзя закрывать для свободного доступа все здешние пещеры. Хотя бы потому, что вокруг них сформировалось «поземное братство» – уникальная общность самодеятельных исследователей, уже десятки лет занимающихся серьезной поисковой и научной работой, исключительно по собственной воле, без какой-либо поддержки и направления со стороны государства.

Чтобы понять, как преданы своему увлечению энтузиасты, давайте пройдем вдоль реки. Немного выше Жемчужной, почти в пойме, бросается в глаза арчатый вход в подземелье, на удивление «молодо» выглядящий. Первое впечатление не обманывает: прорубленному в горе штреку высотой в рост человека всего несколько лет. Это работа нашего современника, все того же Палишева. Юрий Леонидович говорит, что занимался проходкой два года, приезжая на берег реки по выходным, и в конце концов настойчивость была вознаграждена: более чем трехметровый ход вышел в старинную подземную каменоломню! Труд просто фантастический: у песчаника только самый верхний слой, контактирующий с воздухом, рыхлый, в глубине же массива порода эта по твердости мало отличается от гранита, при ударах искры сыплются… Но и результат соответствующий. В Левобережной энтузиаст продолбил еще более чем десятиметровый ход. И надо сказать, что поле для открытий на берегах Тосны и Саблинки еще не просто большое, а громадное: питерский спелестолог П. Мирошниченко приводит любопытные расчеты[21]21
  Мирошниченко П.О. Легенда о ЛСП. СПб., 1992.


[Закрыть]: за время существования местных стеклозаводов для нужд производства было вынуто столько породы, что должны были образоваться полости суммарной длиной более… 160 километров! Общая же протяженность всех известных пещер не дотягивает и до двадцати… То есть можно считать, что сегодня известно около десяти процентов всех Саблинских пещер, остальные еще ждут своих первооотрывателей.

17. Как ломали тарусский мрамор

Много уже было сказано о той пользе, что приносит спелестология современному обществу: здесь и научные исследования, и сохранение исторического наследия, и даже воспитание коллективизма… Все это, разумеется, чистая правда, но не вся! Если уж быть до конца честным, то под землю спелеотуристы, спелестологи и просто случайные люди забираются прежде всего за романтикой. Еще точнее – за острыми ощущениями. Однако вырубались искусственные пещеры вовсе не для того, чтобы урбанизированные потомки могли восполнить нехватку адреналина.

Между тем путешествуя по заброшенным, «оприроднившимся» подземным каменоломням, то есть перебираясь через обвалившиеся со сводов глыбы и протискиваясь через прокопанные самими подземными сталкерами в «отработке» ходы-шкуродеры, искатели приключений часто не воспринимают окружающие подземные пейзажи как рукотворные. Только на стоянках и «перекурах» обычно находится кто-то, вспоминающий вдруг о том, что было время, когда в это самое место люди приходили не для того, чтобы наслаждаться «подземной сказкой», а работать.

Тут «экстремалы» вдруг осознают свое ничтожество перед недавними предками и задумываются: как смогли те без динамита и землеройной техники, даже без электрического света, вырубить все эти многокилометровые лабиринты. И непохоже, чтобы на добыче камня были заняты каторжники. Масштабы ее были поистине огромны, на все российские каменоломни просто не хватило бы узников!

С первой экспедиции меня, как и моих товарищей, также весьма заинтересовало: как же добывался под землей камень, что представляли собой действующие подземные каменоломни, кто и по каким мотивам трудился в них? Ответить на подобные вопросы оказалось не просто нелегко, а очень трудно. В исторической литературе сколько угодно материала о развитии, скажем, путей сообщения, железоделательной промышленности, сельскохозяйственном производстве, в конце концов, о кустарных промыслах типа бондарных и ложкарных, но вот про разработки «нерудных ископаемых» если и говорится, то скупо и скороговоркой. Мало помогла и работа в архивах. Там в лучшем случае удавалось найти статистические данные о количестве добытого камня и местонахождении крупнейших ломок (с точностью до уезда!), без всяких подробностей.

Даже с родным для меня спелестологическим районом – средней Окой (в границах Калужской, Тульской, Московской областей) разобраться оказалось непросто. Разработки мраморовидного известняка (по ближайшему к ломкам населенному пункту его именовали тарусским, кванским, кольцовским мрамором) прекратились здесь в середине ХХ века (калужским мрамором облицованы некоторые станции Московского метро), а начались в незапамятные времена (нам попадались предельно разрушенные выработки, возраст которых явно не менее полутора сотен лет). Да и каменоломни были разные: в некоторых из них добыча велась эпизодически, небольшими артелями деревенских мужиков, другие же представляли собой крупные предприятия, с числом работников в сотни человек…

Постепенно картина труда в подземных каменоломнях все же стала проясняться, по крайней мере относительно недавнего периода: с конца XIX до 20-х годов XX века (в последующие годы камень в основном ломали открытым способом, с помощью динамита). Отчасти помогли беседы со старожилами расположенных рядом с разработками мрамора сел и деревень, отчасти редкие архивные документы. Что же удалось узнать?..

Обычно разработки начинались с того, что на береговом обрыве находили выходы делового камня. Известняк, как вы помните, – это окаменевший ил древних морей, в основном состоявший из раковин микроскопических организмов. Видовой состав их сильно варьировал, менялась и скорость осадконакопления, в некоторых случаях известняк попадал под горное давление и частично перекристаллизовывался (в результате последнего процесса образуется мрамор). Все это приводит к тому, что свойства данной породы в разных слоях и даже разных местах одного пласта меняются очень сильно. Для строительных целей требовались особые сорта камня – не слишком ломкие, не трещиноватые, легко принимающие полировку… Каменотесам приходилось искать, а затем выбирать лишь узкие деловые пласты. Начинали у поверхности, но потребность в камне была большая, расширять ломки долго вдоль берега обычно не удавалось, и волей-неволей в погоне за качественным стройматериалом требовалось уходить под землю.

Казалось бы, на месте выработок должны образовываться огромные залы, а не запутанные лабиринты, но это лишь на первый взгляд. Прочность известняка весьма ограничена и своды полостей большой площади неминуемо бы рухнули, похоронив и горняков… Однако те своевременно заботились о разгрузке кровли. Чаще всего применяли такой способ: по мере удаления забоев от берега оставляли лишь коридоры шириной около двух метров для прохода к месту работы и транспортировки готовой продукции. Стены их в большинстве случаев выложены из крупных кусков прочного известняка. Специально для этой цели камень обычно не ломали, а использовали брак. Дополнительно своды штреков подпирались дубовыми крепями, обычно конструкция имела П-образный вид. В особо проблемных местах (скажем в местах выходов глин) устраивали деревянный потолок из горизонтальных бревен, лежащих краями на верхних камнях стеновой кладки. Оставшееся выработанное пространство забрасывали негодным для реализации материалом: глиной из встреченных в процессе добычи «карманов», крупными и мелкими обломками из неделовых слоев… На языке современных спелестологов все это называется отработкой. Штреки вели к забоям, возле которых оставлялись более-менее просторные рабочие площадки. Впрочем, нередко и здесь своды дополнительно разгружали каменными или дубовыми столбами. Практически все залы разрабатывавшихся по такой схеме подземных каменоломен выглядят так: дальняя от берега стена образована монолитной породой со следами инструментов – она и является забоем, а противоположная часть заполнена отработкой – между ними, в лучшем случае, несколько метров свободного пространства.

Вышеописанный метод разработки известняков весьма распространен в средней полосе России и особенно характерен для Оки, но применялись и другие. Скажем, в некоторых случаях (возможно когда порода была монолитной и почти весь камень мог быть пущен в дело) каменотесы для разгрузки сводов не ставили специальных опор, а оставляли «целики». В результате получались колонные залы: обширные полости, заполненные расположенными в шахматном порядке столбами нетронутой породы.

Казалось бы, какой способ ни применяй – в плане подземные каменоломни всегда должны иметь очень простые очертания, а площадь выработок по форме приближаться к прямоугольнику. На деле, однако, такие «правильные» пещеры очень редки. Обычно лабиринты на месте бывших каменоломен чрезвычайно запутаны, а схемы их довольно сложны. Главная тому причина – неоднородность породы. В прошлом серьезного геологического обеспечения работ не проводилось, вот и вынуждены были горняки полагаться на опыт, интуицию и везение: наткнулись на слой делового камня – и разрабатывают его сколько возможно. Пошел материал некачественный (мягкий или трещиноватый) – добычу в этом направлении прекращают и поворачивают в сторону. Надо учесть и то, что ориентироваться под землей не просто, и маркшейдеров – специалистов по подземной геодезии – в штате каменотесных заводов[22]22
  Слово «завод» здесь употребляется в первоначальном, историческом значении.


[Закрыть] почти никогда не было, особенно в случае мелких артельных разработок. Сомневаюсь, что компасы у горняков имелись! Последние обстоятельства приводили к тому, что часто подземелья непреднамеренно искривлялись.

Вернемся в Поочье. У посетителей каменоломен всегда возникает вопрос: с помощью каких инструментов ломали довольно твердый мраморовидный известняк? Ответить на него помогают следы на стенах подземелий. Так, практически везде на сводах видны острые и длинные углубления – вероятно их оставили клинья, забиваемые между слоями камня. С боков монолиты, судя по всему, подрубали теми же клиньями, а также кайлами. Однажды при рытье через отработку хода мы нашли два таких инструмента, по неизвестной причине попавших в отвалы. Однако использование «ударных» инструментов разработчики явно старались свести к минимуму. При ударах всегда есть риск, что трещина пойдет совсем не в том месте, где требуется.

Чтобы избежать этого, после подготовки рабочей («свободной») поверхности в монолите камень по контуру отделяемого блока… пилили. В буквальном смысле слова. Об этом говорят многие старожилы, хотя, на первый взгляд, поверить в это трудно. Мраморизированный известняк и современным победитовым инструментам поддается с трудом. Как-то мне потребовалось отпилить пятисантиметровый кусочек этой породы, так я почти полчаса водил ножовкой по металлу… Однако в прошлом пилы были не совсем обычными. По воспоминаниям и свидетельствам старых документов, использовались инструменты, похожие на двуручные пилы, но… без зубьев! В распил, между такой «пилой» и камнем, постоянно подсыпали якобы мокрый речной песок, он и перетирал камень. Вполне возможно, что так и было, однако применяли и пилы другого типа.

…Долгое время мы не могли понять, какой инструмент оставил на стенах бывших каменоломен ряды треугольных зубцов? Подозревали широкие треугольные клинья, однако разгадка пришла неожиданно: когда мне пришлось распилить толстую доску ножовкой с крупными зубьями, причем часть их была выломана. Я получил на срезе точно такие же следы. Стало ясно, что каменотесы использовали пилы с очень крупными и редкими треугольными зубьями, со стороной каждого сантиметров в пять. Интересно, что следы таких пил приходилось видеть исключительно в окских каменоломнях, а вот в пещерах ближнего Подмосковье ряды треугольников на камнях никогда не замечал.

Надпилив камень, по контуру, его аккуратно скалывали и получали, таким образом, заготовку будущей плиты. Размер и форма блоков были самыми разными – это определялось требованиями рынка или конкретных заказчиков. В Поочье, судя по невывезенным по какой-то причине и брошенным в штреках и на берегу блокам, вырубались в основном каменные параллелепипеды размером примерно 30 Ч 30 Ч 100 сантиметров и квадратные плиты толщиной сантиметров в десять и площадью около половины квадратного метра. Я даю лишь порядок величин, строгих стандартов на готовую продукцию не было и размеры камней, как уже говорилось, варьировали.

Возникает еще вопрос (привыкшие к ровному свету электрических и ацетиленовых фонарей современники обычно про него вспоминают не сразу): как горняки освещали рабочее место? Ответ есть точный: в описываемый нами период в Окских каменоломнях использовались керосиновые лампы без стекла. Внешне они похожи на консервные баночки из-под паштета. Сбоку была приклепана ручка, примерно как в подстаканнике, а сверху имелась латунная горелка с фитильком, длину которого можно регулировать. Такие светильники нам приходилось находить в пещерах, упоминается о них и в литературе. Свет они давали относительно яркий, но направленный как вперед, так и в глаза горняку.

По технологии заготовку мало отделить от монолита, ее надо вытащить. Для начала дотащить до поверхности. Все деревенские предания утверждают, что каменные глыбы, обвязав веревками, транспортировали (на тележках или салазках) с помощью конной тяги. Туристу, привыкшему передвигаться по штрекам пригнув голову, это может показаться невероятным, но не надо забывать, что ходы в прошлом были немного выше, так как современные крепи истлели и своды легли на камни забутовки. С другой стороны, от знающих спелестологов я слышал, что во второй половине XIX века под Москвой существовал конезавод, где специально для работы в шахтах и штольнях разводили пони. Документально мне подтвердить это не удалось, но, исходя из того, что потребность в подобной специализированной тягловой силе была повсеместно и потенциальный рынок был очень большим, версия выглядит вполне логичной… И все же в большинстве случаев использовался ручной труд. При этом, если штрек был прямым, использовали устанавливаемый у входа ворот – лебедку с вертикальной осью вращения.

В морозное время оставлять с таким трудом добытый камень на поверхности было нельзя. Насыщенный влагой, он неминуемо бы растрескался. Поэтому в тех ломках, где добыча велась круглый год, штреки выводили не сразу на «улицу», а в балаганы, так называли своеобразные сараи или ангары, поставленные на береговой террасе. В них заготовки сушились, затем им придавали окончательную форму, шлифовали (так же с помощью мокрого речного песка), и на этом производственный цикл завершался. Плиты теперь нужно было отгрузить потребителю.

Зимой их вывозили на подводах, но гужевой транспорт был относительно дорог, а потому разработки в большинстве случаев велись у большой реки, чтобы использовать более рентабельный водный транспорт – баржи на бурлацкой тяге. И здесь возникала одна проблема: как спустить тяжелые камни с крутого берега?

В принципе во всех известных мне окских местах подземных разработок можно найти следы старых дорог. Либо серпантином, либо по очень пологой диагонали поднимавшиеся к террасам с балаганами, но вполне пригодные для транспортировки блоков. Некоторые краеведы свидетельствуют, что спускали их на деревянных катках, обвязав веревками, причем нередко камни срывались, ломались при падении и превращались в брак. Действительно, отесанные плиты обычно валяются в пойме под входами в пещеры и могут служить даже важным признаком при их поиске. Документальных свидетельств такого метода мне найти не удалось, а многие старожилы повествуют о другом способе решения задачи. По их словам, от балаганов к речным пристаням были построены своеобразные эстакады – деревянные желоба на опорах, по которым и скользили каменные блоки.

Один из наших информаторов, живущий близ Кольцовских пещер, рассказал о еще более диковинном техническом ухищрении. Над балаганами, на коренном берегу, был устроен специальный пруд со сливом. Когда известняковые плиты помещали на желоб, из пруда пускали воду – и так, на гидросмазке, камни и скользили вниз… Человеку с техническим образованием такая методика представляется неправдоподобной. С точки зрения физики камень и под действием силы тяжести должен скользить по желобу прекрасно, усилия скорее необходимы для его удержания… Возможно, функция воды была в другом: она предохраняла деревянный «монорельс» от быстрого истирания. Утверждать, действительно ли разработчиками применялась столь оригинальная транспортно-погрузочная система, не берусь. Замечу лишь, что ломки обычно устраивались не в любом месте берега, а близ крупного ручья или речушки (по крайней мере это верно для Средней Оки и Верхней Волги). Можно предположить, что такое расположение позволяло подавать необходимую для многих операций воду самотеком, а не поднимать ее снизу. Здесь требуются архивные изыскания: если информация подтвердится, она стала бы лишним доказательством того, что русские и в прошлом рассчитывали не только на «эх, ухнем»[23]23
  Англичанин хитрец, чтоб работе помочь, изобрел за машиной машину, / Ну а русский мужик, когда станет невмочь, так затянет родную «Дубину». / Эх, дубинушка, ухнем… // «Дубинушка». Русская народная песня.


[Закрыть].

Бесспорно, труд рабочих в каменоломнях, несмотря на все ухищрения, был тяжелым, и ценился соответственно. Часто нанимались в каменотесы не на всю жизнь, а временно – подработать, скопить на обзаведение.

В конце XIX и начале ХХ века одними из крупнейших в среднем течении Оки были каменоломни Губонина и Филатьева. Располагались они рядом, на Улайской горе, в границах нынешней Тульской области. Предприятия были относительно молодыми и развивались стремительно. На основанной в 1870-х годах купцом Губониным каменоломне уже через 17 лет было занято 180 рабочих, добывших 17000 аршин (вероятно квадратных. – А.П.) плит на 3400 рублей[24]24
  Фабрично-заводская промышленность в Калужской губернии в 1887 г. и сравнение ее с таковою в 1860 г. Государственный архив Калужской области.


[Закрыть].

Через десять лет предприятие еще более расширилось. В 1892 году корреспондент «Калужских Губернских Ведомостей» довольно подробно описал условия труда и быта горняков. Привожу здесь эту заметку[25]25
  Калужские Губернские Ведомости. № 126 24.11.1892.


[Закрыть] почти полностью:

«В окрестностях города Тарусы добывается преимущественно крепкий камень, известный в Москве и других городах под названием «Тарусского мрамора». В каменоломнях Губонина ломается сорт камня под названием «столовый», который при полировке имеет темно-желтый цвет, а у Филатьева вырабатывается сорт камня под названием «московский», при полировке имеющий мутно-сероватый цвет. В последнее время в окрестностях Тарусы разработка камня все более и более развивается. Независимо от некоторых мелких промышленников на каменоломнях Губонина и Филатьева добывается камня по несколько сот тысяч квадратных аршин и работают несколько сот рабочих.

Рабочие разделяются на четыре разряда: ровщиков, пильщиков, терщиков и каменотесов. Все рабочие содержатся на своих харчах, которые получают из конторских лавок, при этом харчи обходятся рабочему от 7 до 9 руб. в месяц. Самая трудная работа исполняется ровщиками, работающими внутри горы. Заработки ровщиков колеблются от 0 до 50 руб. в месяц, иногда по нескольку недель идет в рядах ломаный камень, за выборку которого ровщики не получают ничего, так как работают с аршина годного камня. В таких случаях ровщики проедаются и остаются без заработка, входят в долги к хозяевам. Но за то при цельных слоях камня ровщики имеют легкий и хороший заработок. Пильщики при сдельной работе от 3 до 4 руб. за тысячу квадратных вершков зарабатывают в неделю от 3 до 5 р. Терщики в большинстве случаев невзрослые, зарабатывают в неделю от 2 р. 50 к. до 3 р. Заработок каменотесов считается с квадратного аршина и достигает 20 и 30 р. в месяц.

Добываемый камень летом отправляют на баржах по р. Оке, а зимой на лошадях до ст. Иваново Московско-Курской железной дороги. Местом сбыта служит Москва и другие большие города.

Работы на каменоломнях продолжаются круглый год, зимой камень для предохранения от разрыва морозами сушится в сушилках. Внутри горы, во рвах, работы производятся при керосиновом освещении в жестянках без стекла. Воздух постоянно спертый, пропитан сыростью, гарью и копотью, вследствие этого рабочие, главным образом ровщики, всегда бывают закопченными и вымазанными в ламповую сажу. Для постороннего наблюдателя работы в горе, во рвах, представляются опасными для находящихся там людей. В коридорах и площадках потолки поддерживаются плохо сложенными каменными устоями, на которые положены тонкие жерди. В широком пространстве между жердями в потолках заметны трещины с висящими большими камнями, держащимися только деревянными клиньями. Несмотря на кажущуюся опасность при раскопках бывает мало случаев обвалов потолка и ушибов людей.

Пильщики, терщики и каменотесы работают летом под шатрами на воздухе, а зимою в балаганах, имеющих для вывозки камня плохо затворяющиеся ворота, в щели которых постоянно дует ветер и обдает рабочих сыростью и холодом. На полу постоянно грязь, мокрый песок и лед, так как при распилении камня с песком употребляется вода. Несмотря на постоянную топку балаганных печей, внизу всегда чувствуется холод, а вверху страшная жара. В этих же балаганах, как нам пришлось наблюдать в прошлую зиму, в каменоломнях Губонина помещаются не только столовые, но и спальни, так что рабочим среди грязи и сырости от пильной работы и каменной пыли от каменотесной приходится обедать, ужинать и спать. Для спанья рабочих в балагане наверху устроены хоры. В балаганах же Филатьева имеются отдельные столовая и спальня; при всем этом, однако, несмотря на зимнюю неприглядную в гигиеническом отношении обстановку рабочих, среди них замечается мало заболеваний.

Горожанин»

Для того чтобы читатели могли оценить заработки, напомню, что рубль котировался в то время высоко, например корова стоила около десяти рублей…