Текст книги "Почему я не люблю дождь"

Почти тут же хилависта замолк, очевидно сообразив все-таки, что оры и крики ему ничем не помогут, и, совершенно неожиданно для всех и прежде всего для Осси, потерял свой зеркальный блеск, просто растворив его где-то глубоко в себе, и через миг превратился в размытый и темный шар, сильно к тому же уменьшившись в размерах.

Впрочем, размытый и темный – это не совсем верные определения. И если бы было у леди Кай время и желание рассматривать и изучать все те чудесные метаморфозы, что творились с прелестным ее другом и попутчиком, то она бы заметила, что хилависта стал теперь очень похож на плотный и бешено вращающийся клубок до боли знакомых теней. А если бы присмотрелась повнимательнее, то обязательно узнала бы этих тенях дальних и близких родственников той самой сомборы, что совсем недавно пыталась пожрать ее, неожиданно вынырнув из старого пыльного зеркала. А это бы, в свою очередь, скорее всего, сильно изменило бы сложившиеся у нее представления о хитросплетениях окружающего мира вообще, и не очень-то до сих пор понятной природе хилависты в частности.

Вот только не было у леди Кай времени…

Не было…

Ибо в безудержном своем наступлении вокруг и повсюду, девшалар добрался и до нее.

И хотя готовилась она к этому уже давно и основательно, но все ж таки тот момент, когда дневной свет померк как погасшая свеча, наступил внезапно и совершенно неожиданно. Вроде, только что стояла она перед стеной медленно ползущей на нее мути, вздувающейся с двух сторон уродливыми искривленными фигурами, и вот она уже – в пустом и холодном полумраке, а жалкие остатки бытия истаивают где-то в стороне, раздавленные и вытесненные восставшей из предвечного небытия жутью.

Быстро, просто ужасающе быстро, растворялись последние лучики солнца в резко похолодевшем воздухе, а вокруг уже заплясали невесть откуда появившиеся снежинки. И число их стремительно росло, словно оказалась леди Кай в самом сердце зимней вьюги, внезапно налетевшей с далеких северных островов. Холод и ледяной ветер терзали острыми зубами плоть интессы, обжигая студеным дыханием и промораживая насквозь. Но тело, трансформированное ядом Ходы и перерожденной вампирской кровью этого почти не чувствовало.

Всполох перстня, на миг озаривший все вокруг ослепительной вспышкой, и заставивший без следа испариться налипший на ресницы и застилающий светлый мир снег, не изменил ничего. Осси, впрочем, и не надеялась. Как и предполагалось, не по зубам ему такое было – слишком уж много смерти было разом собрано в одном месте, и слишком уж концентрированной она тут была, а значит…

Где-то на самом краю занесенного снегом мира разматывал и разматывал свои мутные тени хилависта, пытаясь противопоставить замороженную в зеркалах жизнь восставшей из тысячи могил смерти, а откуда-то из немыслимой дали доносился еле слышный крик, вплетенный во вновь появившийся из ниоткуда шепот. И крик этот звал, манил и тянул за собой, потому что это был голос Эйриха, любимого, далекого и когда-то уже потерянного…

Снежные лохмотья кружили и кружили, укутывая все окрест мягким пушистым саваном, а холод все рвал на части тело, изо всех сил пытаясь добраться до души, не ведая и не понимая, что тело вампира также мертво как камень, как сам девшалар. И не чувствовало оно ни лютой стужи, ни палящего зноя, а душа… Душа была смертельно ранена на дальней, все еще укрытой холодным осенним дождем дороге, и больше уже не желала ничего, а оттого – и ничего не боялась, будучи полностью и абсолютно свободной. А значит, не было над ней власти ни у кого – ни у живых, ни у мертвых.

Осси стояла в самом центре кружащей вокруг метели, прикрыв глаза, и не чувствовала ни холодных поцелуев смерти, ни жалящих прикосновений смертной стужи. Она замерла, не отвлекаясь попусту и не размениваясь на мелочи, а сознание ее все это время тянулось за горизонт, вдаль, сквозь толщу времен и событий к далекой взошедшей однажды над ночным перевалом радуге. К так и ненайденной могиле Мея…

Высвобожденные хилавистой тени метались внутри окутавшего их девшалара, разрушая и разъедая его изнутри той силой, что копилась в них сотни лет, отражаясь сама в себя и, тем самым, умножая и взращивая лютый голод и ярость. И понемногу давление «пальца» начало ослабевать, он таял, становясь все прозрачней и меньше, пожираемый внезапно зародившейся внутри него жизнью. И пусть жизнь эта оставалась не до конца полноценной и имела слишком мало общего с бескрайним светлым миром, с которым охотно бы сцепилась, подвернись удобный случай и оказия, но все же тупая холодная смерть была противна самой ее сущности, а потому и билась она с ней, не щадя ни себя саму и ничто вокруг.

Узкая пасть отростка вывернулась искореженной болью воронкой, из которой фонтаном била густая темная кровь, смердящая как двухнедельный труп. Почуявшие скорую победу сомборы рвали отросток на куски, медленно сползающие, расплескивая по сторонам вонючую жижу, в темную натекшую внизу лужу. И с каждым таким потерянным куском отросток все больше съеживался, сдувался, оседая на землю, чернея и сгнивая прямо на глазах.

Легким призрачным смерчем заворачивались вырвавшиеся на свободу сомборы. Быстрым клубящимся ветром неслись вслед белые снежинки-колючки, увлекаемые тенями чужих отражений. Боль и смерть водили хоровод в мраморных пределах Аулы. Ненависть и страх правили бал…

Тихо звякнула о камень выпавшая из разжавшихся пальцев арбалетная стрела[23]23
  Арбалет леди Кай был снаряжен специальными болтами для уничтожения нежити. Болты эти были стеклянными и заполнены были жидким родерским серебром. (Подробнее см. роман «Перстень некроманта»).


[Закрыть]. За ней еще одна. И еще…

С тихим нежным звоном билось о плиты тончайшее стекло, выпуская наружу яд упокоения, а жидкое серебро растекалось под ногами интессы, неглубокой блестящей лужицей. Клубясь и дымя, оно испарялось, изливая в окружающее пространство погибель, и словно отвечая на его посмертную ласку, истошно взвыл подраненный девшалар, разом потеряв два своих отростка, и малую часть своей мертвой плоти.

Снежную муть рывком отбросило назад, на пару шагов очистив от скверны изуродованную площадь некрополя, и подарив леди Кай небольшую передышку. Звякнула, разбиваясь о камень четвертая стрела, а белесая пелена уже вновь наползала на Осси.

Слишком мала и ничтожна была эта победа, но выигранное время стоило больше серебра, ибо побелевшие губы уже шептали слова призыва, а сознание парило рядом с жертвой, обрывая последние нити, связывающие восставший дух с его разрушенным обиталищем из мертвой плоти.

Вой девшалара оборвался громоподобным ударом, земля под ногами вздрогнула и по очищенным плитам пробежала еще одна трещина. За первым ударом последовал второй, а затем, будто сотни ржавых крюков впились в тело Осси, растягивая его в стороны, и пытаясь порвать в клочья.

Кровь сочилась из каждой поры, из прокушенного языка, из глаз и ушей, а радуга была все так же непостижимо далеко, и Осси тянулась, тянулась к ней, не обращая внимание на то, что вместе с кровью из нее уходит взятая взаймы смерть, и с каждой пролитой каплей вампирской крови она становится все более живой. А значит более уязвимой.

Запах пролитой крови пьянил.

Он пьянил девшалара, заставляя его рваться вперед, к куску беззащитной плоти, к еле тлеющему огоньку живой души.

Он пьянил и леди Кай.

Впрочем, скорее, не саму ее, – а так и не состоявшуюся вампиршу. Но как бы то ни было, а запах этот кружил голову, и где-то глубоко внутри растекался розовый дурман ярости.

Мощная, неодолимая злоба теперь переполняла ее и была готова извергнуться вовне, сминая, подчиняя и уничтожая все вокруг. Осси превращалась в разъяренного зверя. Раненного, а оттого еще боле опасного. Готового смести все, что встретится на пути, даже не заметив этого. С каждым новым вздохом она все больше превращалась в неодолимую стихию. Она умирала и возрождалась ветром. Она становилась бурей. А радуга, к которой она тянулась все это время была уже так близка…

Девшалар, обезумевший от той неземной боли, что причинило ему пролитое на землю серебро, и ошалевший от запаха крови, рванулся вперед, мигом преодолев те несчастные десять шагов, что отделяли его от Осси Кай.

Затмив своей уродливой образиной полнеба, он занес над девушкой уродливую лапищу, намереваясь разом и одним махом прихлопнуть и выбить дух из непокорной букашки. Широкие остро отточенные когти, которые только что походя крошили мраморные плиты, блеснули в вышине и со свистом нарезая густой промерзший воздух понеслись вниз.

И будто только этого и ожидал капризный разум вампира… Будто только явной и смертной угрозы не хватало ему, чтобы пробить последнюю преграду, смести последнюю плотину, воздвигнутую в сознании леди Кай, и устремиться в душу, затапливая собой все чуждое, неподвластное и человеческое.

Как тогда на перевале глухо громыхнул раскат грома, разрывая в лоскуты привычную реальность, и вспыхнула на миг радуга цвета крови, озарив все вокруг, и окрасив мир новыми цветами.

Осси не чувствовала, как впиваются в ладонь осколки пятой раздавленной в руке стрелы. Как стекает с ладони кровь, смешанная с серебром. Как рвут ее кожу невидимые, но оттого не менее острые крючья смерти, раздирая ненужную более плоть, и обнажая мясо почти до самых костей. Она не слышала рева тысячи мертвых, поднятых чудовищной силой бога, и смятых странной прихотью бытия в единое и неразрывное целое, и не почувствовала жуткого удара, сломавшего ее хрупкое тело, и отбросившего ее скомканную фигурку далеко в сторону…

Она воспарила в небо. Высоко над Ступенью. Над Аулой. Над девшаларом…

Где-то далеко внизу сматывались обратно в тугой клубок расплывчатые тени сомбор, только что разодравшие в мелкие клочья «палец» девшалара, подарив хилависте свободу. И теперь он сиял крохотным зеркальным солнцем рядом с почти полностью разбитой гробницей, разбрасывая вокруг себя слепящие лучи, выжигающие мертвую плоть. Но их было так мало, а лениво колышущаяся рядом масса занимала почти всю площадь.

И все же отсюда – с высоты – мутное лежащее на земле облако с нелепой фигурой в центре казалось теперь уже чем-то несерьезным и несущественным… Оно было мертво. Оно умерло когда-то давно, в разное время и в разных местах, чтобы из этих мелких ничтожных частей собраться в единое страшное целое. И оно только что умерло вновь, чтобы это целое рассыпалось на тысячи и тысячи мелких и ничего незначащих кусков. Оно снова было мертво, хотя еще и не знало этого, но горящий серебром узор леи, вплетенный в розовато-бурую муть разлагающейся плоти, не оставлял ни капли надежды и ни единого шанса.

Парящее над миром сознание накрыла запоздавшая волна боли. Накрыла, сминая в ком невыносимого страдания. Но это было уже не важно, ибо вспыхнула внутри девшалара рожденная волей леди Кай фигура, а мир из яркого, переливающегося миллионом тонов и оттенков, стал серым как старая, давно выцветшая гравюра.

Из этих растаявших красок Осси черпала темную, густую как зимняя ночь силу, пытаясь удержать ее в себе и не выплеснуть раньше времени, а перстень с оскаленным черепом, все тянул и тянул краденную жизнь, подпитывая и заливая ею доверху. Осси чувствовала, что начинает тонуть. Что мир начинает вращаться, схлопываясь в малую серую точку где-то далеко внизу, что одна за другой лопаются от невероятного натяжения нити, удерживающие ее здесь, и что еще немного и мир качнувшись оторвется от нее и поплывет, истаивая в предвечной темноте, а она останется совсем одна, повисшая в пустоте между жизнью и смертью.

И тогда она закрыла глаза и выплеснула, все что скопилось в ней вниз. Туда, где мерцал крошечной искрой в стремительно густеющих сумерках несломленный и непобежденный хилависта. Туда, где замерло в плену серой радуги страшное порождение Аулы, восставшее из дальних ночных пределов.

Полыхнуло так, что на мгновение в целом мире не осталось ни красок ни тьмы. Откатилась назад зависшая было над некрополем ночь, истаяли тени, и не стало больше иных цветов кроме белого…

В небе над пятой Ступенью смешались в чудовищной пляске волны чистого света и без устали лупящие в одну точку молнии, изрыгаемые умирающим девшаларом. Одна за другой они били ввысь – туда, где только что парила душа леди Кай. Туда, откуда излилась на мертвую площадь чистая сила жизни. Били, но не могли причинить никакого вреда маленькой хрупкой фигурке, что валялась изломанной куклой очень далеко от разбитой гробницы.

Осси Кай изувеченная, окровавленная, но победившая смотрела, как корчится в последних судорогах раздавленная ею смерть и улыбалась.

А потом все стихло.

Истаял свет. На опустевшую площадь тихо, как самое легкое перышко, легла ночь, и последнее, что увидела леди Кай, перед тем как открывшийся рядом портал затянул ее, зашвырнув на дальний край света, была огромная полная луна, взошедшая над древней и вечной Аулой. И окружали ее волшебно красивые, безумно далекие, посеребренные светом горы облаков…

– Ну, и чего теперь делать думаешь? – Неповторимый и ни с чем несравнимый скрип хилависты, к которому привыкнуть было невозможно, хоть всю вечность рядом проведи, прервал воспоминания и самым грубым образом вернул к действительности.

А действительность была самая, что ни на есть, неприглядная. Мало, что мокрая и холодная, так еще и нога была сломана. Было жутко больно и до соплей обидно. И это притом, что Хода еще не оклемалась, да и не скоро, наверное, оклемается, а целитель остался у Иффы. Вспомнив торговца мертвецами Осси невольно улыбнулась: интересно как он там?..

Хода, впрочем, не сильно тут помогла бы, а, вот, без целителя Осси было никак не справиться – ее знаний и умений максимум на головную боль хватало. Или на не сильно глубокую рану, на худой конец… А перелом, да еще такой… это вряд ли.

Осси скривилась и покачала головой:

– Не знаю. Просто ума не приложу.

Зашипел, рассерженной змеей факел, и заметалось, пытаясь увернуться от стекающей откуда-то с потолка воды, пламя.

– Неудачно оно как-то получилось…

– Да, уж… – хилависта подкатил поближе и уставился на жуткую рваную рану. – Здорово тебя приложило.

– Здорово, – кивнула Осси. – Это когда он лапой меня … Я тогда о плиту ударилась.

– Плохо ударилась, – хмыкнул хилависта. – Головой надо было. Ей бы хуже не стало, а ходить бы смогла. А так… что мне теперь с тобой делать?

– Не знаю… – пожала плечами Осси. Положение действительно хреновое было. Поэтому даже хамский Ташуров выпад без внимания оставила. – Надо Ходу ждать, пока в себя придет. Может она что сможет…

– Ходу? – Ташур оторвался от созерцания торчащего из раны обломка кости и с сомнением посмотрел на Осси. – Эдак у нас никакой колбасы не хватит, пока мы ее ждать будем. Ты-то ведь, небось, от колбасы не откажешься?

– Не откажусь, – вздохнула Осси.

И действительно, от одного только упоминания, рот тут же наполнился слюной, и аж голова закружилась.

– Так я и думал, – сокрушенно буркнул Ташур. – Нет, Ходу нам ждать никак нельзя… Да и что она, твоя Хода сможет? Она, что кости сращивать умеет?

Осси мотнула головой.

– Вот видишь: не умеет… Так, на кой ее ждать?

Осси пожала плечами:

– Не знаю. Может, подскажет чего… Придумает…

– Ага, придумает, – усмехнулся Ташур. – Пока все, что она придумала – это очень вовремя вырубиться… А ты? Ты сама-то чего-нибудь можешь?

– Чего? – Не поняла Осси.

– Ну откуда я знаю чего… – разозлился хилависта. – Ногу свою вылечить. Или новую вырастить.

– Нет, – вздохнула Осси. – Новую не могу.

– Жаль, – хилависта задумался. – Нет, правда, жаль. Новую-то – оно всяко лучше… – И снова задумался.

На этот раз надолго.

Причем думы эти его были сопряжены с действиями стороннему наблюдателю не так, чтобы сильно понятными: для начала он повращал своими огромными глазами, высматривая что-то в темных пыльных углах, и даже пытался несколько раз подпрыгнуть. Затем удовлетворенно хмыкнув, прокатился вдоль стен по периметру, при этом беспрестанно бормоча себе что-то под нос, и то и дело останавливаясь. Закончив свое кругосветное путешествие, он замер в углу, раздраженно буркнул, что он, типа, так и думал, и покатился еще раз, но уже в обратном направлении. Причем леди Кай показалось (правда точно она не была уверена), что и бормоталку свою он при этом задом-наперед пробубнил.

В общем, пока продолжались его шаманские пляски по подвальным лужам, Осси успела и колбасу доесть и тоником ее запить.

Наконец он закончил:

– Ну, вроде, должно получиться! Считай, тебе повезло.

– Да? А что должно получиться? – Робко поинтересовалась Осси.

– С ногой твоей! Сейчас как новая будет. Да, собственно, новая и будет…

– В смысле? – Опешила Осси. – Ты, что лечить можешь? – Это было откровение. Не знала, не думала и даже не подозревала она таких талантов в своем спутнике. А вот иди ж ты…

– Ну… – хилависта замялся. – Не то, чтобы лечить… Но ногу поправлю.

– Да? – Похоже, не так все тут просто было, и это как-то настораживало. – Ты что делать собрался?

– Да не волнуйся ты! Все будет хорошо. Тут объяснять – дольше, чем делать. Доверься мне!

– Не уж! – Осси дернулась, забыв о ране, и аж вскрикнула от боли. – Нашел дуру: «доверься»! Давай, рассказывай, – чего удумал?

– Ох, – вздохнул хилависта. И столько он чувств в этот свой короткий вдох-выдох вложить умудрился, что Осси даже легкий укор совести испытала. Маленький такой. Но быстро прошел…

– Рассказывай, давай! А то я тебе живая не дамся!

– Не дастся она… – буркнул Ташур. – Будто у тебя выбор есть… Ладно! Не волнуйся ты так. Ничего особенного и страшного не будет. Обычное дело. Для тех, кто понимает конечно…

– Вот я и хочу понять, – Осси поморщилась. Перед глазами у нее плыло, темнело, а на лбу выступили маленькие капельки пота. В общем, все хуже ей становилось, и, похоже, что в сознании ей уже не удержаться было. Сползала она…

– Ну, понимаешь… В общем, могу я… – Ну никак ему не хотелось говорить. Мялся, тянул, но все-таки решился: – В общем, я могу с сомборой договориться. С твоей. И тебе ее ногу приделать… А твою… Ну, в общем, – поменять. Понимаешь?

– С сомборой? – Чего-то примерно такого Осси и ожидала, а поэтому особо и не удивилась. Вот только… – С моей сомборой? А что ж, там и моя есть?

– Конечно, – хмыкнул хилависта. – Чего ж ей не быть-то? Ты в зеркалах отражалась? Отражалась! Внутри зеркала была? Была! Значит, и отражение твое там осталось, и тень его. Так, что, конечно, есть!

– Да? – Все равно в голове это как-то не укладывалось. – Слушай, а по другому никак нельзя? Ну, в смысле: традиционным путем – кость, там, срастить или новую вырастить? Ну, чтобы как обычно было? Без сомбор…

– Без сомбор?! – Заорал хилависта. Да так заорал, что эхо по комнатушке шарахнулось, а пламя полудохлого факела заметалось так, будто готово было с места сорваться. – Подождать можно! Пока само срастется! Или пока ты не загнешься тут от боли! А там и я за тобой! Вот, что можно! – Ташур грохотал так, что удивительно было, как стены еще не полопались. Даже вода, похоже, испугавшись его ора потише капать стала.

– Ладно, ладно… Я поняла. Успокойся.

– Успокойся… – буркнул Ташур. – Сначала заведет меня, а потом – «успокойся». Такое хорошее настроение было, пока ты мне его не испортила…

– Ну, ладно… все… Ты лучше скажи: а она согласится? И как ты их менять будешь? Ноги – в смысле…

– Согласится – не согласится… Это моя проблема – не твоя! Да и все остальное тоже… Говорю тебе – все нормально будет! Договорюсь я с ней.

– А ей не больно будет? А…

– Все хватит! Мы так тут до конца времен проболтаем, а колбаса, между прочим, уже кончилась. Так что времени у нас осталось – всего нечего, понятно?

– Понятно, – вздохнула Осси. На самом деле понятно-то как раз ничего и не было, и вопросов на языке крутилось сотни две, а то и три. По этому поводу, да и не только… Вот только голова кружилась все сильнее, и леди Кай понимала, что еще немного, еще чуть-чуть и она просто элементарно грохнется в обморок, из которого то ли выплывет, а то ли уже и нет. – Ладно. Последний вопрос…

– Давай.

– А ты это раньше делал?

Хилависта уставился на нее, будто она какую-то несусветную глупость сморозила… А, в общем-то, и сморозила, как выяснилось.

– Ты, что – после того, как он тебя там лапой своей… совсем спятила? Где мне это делать и зачем? Да, и, если ты вдруг не заметила, – мне сомборы-то подороже будут, чем некоторые. Так что…

Чему Осси обязана, что ради нее хилависта готов был любимую свою сомбору расчленить и в жертву принести, девушка уточнять не стала. Во-первых, сил уже не было разговоры разговаривать. А, во-вторых, – не уверена была, что ответ ей понравится. Готов – и готов, и – слава тебе, как говорится, светлый Странник!

– А ты точно…

Договорить ей хилависта не дал:

– Точно! И я абсолютно уверен! И все будет хорошо! И даже лучше, чем было! Довольна? Все?

– Все, – вздохнула Осси. Силы у нее просто таяли и вот-вот должны были закончиться. – Давай! Пока не передумала!

– Давай, – хмыкнул хилависта. – Это ты давай! Раздевайся! Снимай все тряпки свои и ложись!

– Все? – На всякий случай уточнила Осси.

– Все-все… Чтобы ничего лишнего…

И Осси, превознемогая жуткую боль в сломанной ноге, и, то и дело закусывая губу и хватаясь за стену, начала стягивать комбинезон.

Дальнейшее лучше не пересказывать, ибо от количества произнесенных леди Кай запретных слов, сплетенных к тому же в самые невероятные сочетания, даже зеркальная поверхность хилависты подернулась мутноватой рябью.

За комбинезоном последовало белье и еще одна порция ругательств, ничем – ни количеством и ни качеством не уступающая первой.

– Ну, ты даешь! – Только и смог выдавить из себя хилависта, когда с раздеванием было покончено. После чего, критически осмотрев, открывшийся его глазам вид, усмехнулся: – А ты… ничего, так! Есть на что посмотреть!

От такой оценки Осси даже про боль забыла и стала просто пунцовой, а пузырь этот несчастный готова была голыми руками раздавить. Жаль дотянуться не могла.

А хилависта не спеша и с видимым удовольствием рассматривал голую девушку, с чувством и с пониманием обшаривая глазами стройную точеную фигурку. Взгляд его, почти физически опаляя жаром, переползал с красивых плеч девушки на глубокие впадинки ключиц, на часто вздымающуюся небольшую но идеальной формы грудь с острыми, торчащими не то от холода, не то от неловкого положения в котором оказалась леди Кай, сосками, и полз все ниже, ниже и ниже…

– О! – Взгляд его наконец остановился, а Осси была уже готова провалиться сквозь землю, сквозь плиты или что там еще было… – Ничего себе! Понимаю… – Хилависта почмокал языком, облизнул пересохшие от волнительного напряжения губы и вздохнул, – Эх… Жаль, что я не могу… – После чего снова замер, не отрывая глаз от стройных ног леди Кай, а точнее, – от того места, где природе было угодно их соединить.

Глубоко вздохнув, Осси закрыла глаза, чтобы не видеть эту наглую жирную морду, еще раз вздохнула, успокаиваясь, и еле слышно выдавила из себя:

– Ну, хватит… Давай уже!

– Да… – хилависта с огромным сожалением оторвался от созерцания явившейся ему ничем неприкрытой красы, но не удержался и бросил еще один взгляд. Попрощался, так сказать… – Да… А теперь ляж, и не дергайся. А лучше, вообще не шевелись.

Сказано – сделано. Осси опустилась на холодные мокрые плиты, но измученное болью тело, похоже, дискомфорта никакого при этом не почувствовало и только радо было, что его наконец перестали терзать и оставили в покое.

– На меня смотри!

И Осси стала смотреть на хилависту, который начал раскручиваться как волчок, делая это все быстрее, быстрее, и быстрее. И, похоже, что раскручиваться он умудрялся сразу в обе стороны. Во всяком случае зеркальные пятна по его поверхности плыли и слева-направо, и справа-налево. Причем те, которые слева-направо, были, вроде глубже, чем те, которые справа… А может наоборот…

Осси начала путаться.

Попыталась было сфокусировать взгляд, чтобы всмотреться и понять какие – куда и откуда, но потом, совершенно неожиданно ей стало все равно, и ее охватила вялая и сонная апатия, в которой без следа растворились и боль, и стыд, и страх, и любопытство. А еще немного времени спустя, так и не разобравшись в этой не самой простой проблеме, она погрузилась в темную и почти бездонную пучину наведенного сна…

Едва только леди Кай забылась в беспамятстве, как тут же сами собой угасли мельтешащие зеркальные пятна на поверхности хилависты, а сам он замер в центре небольшой едва-едва освещаемой факелом комнатушки. Некоторое время он не двигался и лишь что-то еле слышно бормотал себе под нос, а затем неожиданно встряхнулся, словно большой кудлатый пес, и восемь крупных – размером с дикое яблочко – зеркальных капель, отделившись от своего прародителя, поплыли к углам комнаты.

Движения их были плавными и замедленными, будто преодолевали они какое-то невероятное сопротивление. Но как бы то ни было, а продвигались к намеченным целям они неуклонно и неумолимо, по пути к тому же весьма ощутимо увеличиваясь в размерах, словно впитывая в себя часть той реальности, которую им, вообще-то, полагалось отражать.

Хилависта встряхнулся еще раз, и сразу же закружились-завертелись в воздухе сотни новых зеркальных капель. Эти были раза в три поменьше и кружились они вокруг хилависты с невероятной скоростью, а потом строй их внезапно рассыпался, и они сыпанули во все стороны, словно рой вспугнутых молний.

Они метались по комнате сумасшедшими градинами, звонко барабаня по стенам, полу и потолку, и отлетая от каменных преград под самыми немыслимыми углами. Мало того. За каждой такой каплей-градиной тянулась тонюсенькая едва видимая глазу зеркальная нить, которую нипочем было бы не заметить, если бы не сияла она как бриллиантовая струна, отражая дрожащие всполохи факела и многочисленные отблески себе подобных.

Движения градин были столь стремительны, что раньше, чем медленно плывущие их собратья добрались до своих углов, вся эта несчастная пропитанная капающей с потолка водой комнатушка оказалась опутана тончайшей зеркальной паутиной, в центре которой важным разжиревшим пауком замер хилависта.

А огромные, разбухающие прямо на глазах шары продолжали пробираться каждый к своей цели, просачиваясь, и буквальным образом протекая сквозь тонкую зеркальную вязь. И никоим образом, что примечательно, при этом ее целостности не нарушая. Лишь подрагивали чуток тонкие как волос нити, потревоженные осторожным касанием плывущих по воздуху зеркальных шаров, но, подрожав немного, они вновь замирали в ослепительной неподвижности.

С тихим шмяканьем неимоверно разросшиеся шары, каждый из которых уже был размером с голову взрослого мужчины, врезались в стены, причем каждый – точнехонько в свой угол, где и расплескались, покрывая все тончайшей пленкой безупречно чистой амальгамы.

Миг – и будто посеребрил кто-то темные и укрытые паутиной углы комнатушки.

Еще миг, – и поползла, растеклась по стенам зеркальная плесень, скрывая изъяны, подтеки и пожирая копоть да и вообще все на своем пути. Всего несколько мгновений, – и слились, сомкнулись бегущие по стенам ослепительные волны, укрыв все тончайшим покрывалом. И тут же дрогнули повисшие в воздухе нити и с тихим мелодичным звоном лопнули, осыпавшись и растворившись в бесконечно отражающей саму себя глубине. А потом вся эта образовавшаяся поверхность вдруг выгнулась и перекрутившись самым невероятным образом, породила гигантских размеров зеркало, в фокусе которого лежала теперь леди Кай.

Хилависта с облегчением вздохнул и, оставив свой пост, подкатил к лежащей у стены девушке. Очень долго и очень пристально вглядывался он, пытаясь рассмотреть что-то ему одному ведомое меж плотно прикрытых ее ресниц, а затем повернулся к зеркалу.

По яркой блестящей поверхности лениво и величаво ползли широкие медленные волны. Невысокие и гладкие они, тем не менее, надежно скрывали от глаз все, что таилось в неведомой глубине, а отраженная реальность в их исполнении казалась невероятно зыбкой и ненадежной. Впрочем, по большому счету, наверное, так оно и было.

Но хилависту, эта самая реальность ни в коей мере не волновала, будь она отраженная или самая что ни на есть доподлинная, а по сему вглядывался он в призрачную глубину, как до этого в прикрытые Оссины глаза, а может даже и тщательное. Наконец, будто высмотрев, все, что ему нужно было он тихо свистнул и придвинулся к зеркалу почти вплотную. Только что нос свой в него не окунул. Хотя если уж быть до конца точным, то одна из накативших волн, самый кончик Ташурова носа все-таки не удержалась и облизала, но он на это ее своеволие ни малейшего внимания не обратил.

– Сехена, – тихо позвал он и снова коротко свистнул. – Сехена, иди сюда.

– Да, господин, – зеркало потемнело, вздуваясь уродливым черным пузырем, а потом с неприятным треском прорвалось, открыв повисшее прямо посреди комнаты окно в лиловые сумерки огромного зала. – Иду, господин.

Из темно-лиловой глубины выплыла бурая тень сомборы, которая тут же обвилась вокруг хилависты, льстясь и только что не мурлыкая от удовольствия.

– Я пришла, господин. Я так долго ждала… Я все сделала правильно, господин? Там в чулане… С этой девочкой…

– Да, Сехена, все хорошо. Ты молодец. Извини, что пришлось тебя приложить тогда, – мне нужно было, чтобы она поверила.

– Ничего страшного, господин. Все уже почти зажило. Главное, чтобы вы были довольны.

– Я доволен. – Если бы Осси слышала сейчас хилависту, то, наверное, несказанно удивилась бы – столько холодного величия, столько властности было в его голосе. Не вязалось это как-то со сложившимся у нее в голове образом недалекого склочного ворчуна. Ну, никак не вязалось…

– Господин…

– Да?

– А зачем нужны были эти демонстрации, господин? Тогда в зале и потом… Зачем вы хотели ее напугать?

Хилависта поморщился:

– Ну надо было… Просто хотелось мне, чтобы она от зеркал подальше держалась. Нечего ей там делать… Она умненькая, и, боюсь: рано или поздно все равно сообразит что к чему. Но пока… В общем, пусть пока лучше думает, что ей туда путь закрыт…

– Конечно, господин, – Сехена выгнулась огромной дугой просто-таки укутав и утопив хилависту в своих объятиях. Лохмотья зеркальной тени волочились по полу, вздымая пыль, а от самой сомбору веяло жутким невыносимым холодом и сладким запахом мертвых цветов. – Конечно, пусть думает…

– Ну, хватит, – хилависта выскользнул из нежных объятий бестелесной тени. – Времени нет. Скоро очухается уже. Не одна – так другая…

– Кто другая? – Не поняла сомбора.

– Не важно. Ты лучше найди-ка мне… – Ташур кивнул в сторону покойника. – Этого. Очень мне с ним потолковать хочется… Кто, что, да откуда? А потом приведи Дарину, мы из нее королеву красоты лепить будем.

– Королеву? – Хихикнула сомбора. – Ну, вы скажете, господин… Боюсь, это даже вам не под силу будет…