Текст книги "Несостоявшийся император Федор Алексеевич"

Глава 3
Царь-философ

Нет сомнений, что юный государь, с интересом читавший сложную схоластическую литературу, разделял философию освоенного им «учения». Это ярко проявилось в утвержденных им принципах реализации «свободных мудростей» в России – «Привилегии Московской Академии», – изложенных от царского лица лучшим учеником Полоцкого Сильвестром Медведевым [110]110
  Подробнее о нижеизложенном см.: Богданов А.П. К полемике конца 60-х – начала 80-х годов XVII в. об организации высшего учебного заведения в России. Источниковедческие заметки // ИИИ СССР XVI–XVIII вв. – М., 1986. С. 177–209; его же. Борьба за организацию Славяно-греко-латинской академии // Советская педагогика. 1989. № 4. С. 128–134; Очерки истории школы и педагогической мысли народов СССР. С древнейших времен до конца XVII в. – М., 1989. С. 74–88.


[Закрыть]. Ученые долго и не без причин старались затушевать значение этого документа. Лучше всего выразил господствующий взгляд И.Е. Забелин, заявив, что до Петра знания были замкнуты «в одном кругу церковности».

«Об устройстве светского образования и светской учености, какая требовалась уже неотложно не только для укрепления, но и для спасения государства», не могло быть и речи, особенно «прямым учреждением… академии… по мирскому плану, согласно потребностям и интересам гражданственности, всеобщим интересам государства. О таком решении, – утверждал историк, – в умах того времени не могло возникнуть и помышления, по той причине, что не были еще ясно поняты и сознанны сами эти государственные потребности».

Это глубокое заблуждение, лежащее в основе легенды о «Петре Великом», разбивается уже начальными фразами «Привилегии»: «Первая и величайшая должность государя – охранение восточной православной веры и о расширении ее помышление; так же той подобная – о благочинном государства управлении и о защищении иметь тщание. Знаем же едину оных и прочих царских должностей родительницу, и всяких благ изобретательницу и совершительницу быть: мудрость». Именно учением, науками «все царства благочинное расположение, правосудия управление, и твердое защищение, и великое распространение приобретают!» – утверждает царь Федор. Очевидно, что мысль о значении науки для «укрепления и прославления государства» (И.Е. Забелин) зародилась в России не только у «маленького, а потом взрослого Петра-Преобразователя».

Церковное училище или университет?

Но может быть, старший брат Петра имел в виду некую исключительно религиозную, «латинско-польскую» ученость, в корне отличную от «немецкой» светской науки – не зря же об этом различии долго твердили историки. Отнюдь нет – гражданские знания, дающие вполне реальные блага, стоят у Федора на первом месте. «Сокращенно же скажем: мудростью в вещах гражданских и духовных познаем доброе и злое… ни о чем же так тщание наше составляем, как о изобретении премудрости, с нею же все благое от Бога людям даруется». Основание Академии, как в России называли тогда университеты, – «всему нашему царству полезное… дело».

То, что за образец взят университет, выражено ясно: царь пожелал «на взыскание свободных учений мудрости… храмы чином Академии утвердить. И в них хотим семена мудрости, то есть науки гражданские и духовные, начиная с грамматики, поэтики, риторики, диалектики, философии разумительной, естественной и нравной (т. е. логики, метафизики и этики), даже до богословия… постановить. При том же учению правосудия духовного и мирского, и прочим всем свободным наукам, ими же целость Академии… составляется – быть!»

Классическим для европейского университета был и набор языков обучения – латынь, греческий и родной, в данном случае славянский. Прямо из университетских уставов были заимствованы положения: о совете Академии из преподавателей духовного и мирского звания во главе с блюстителем; о судебной и полицейской автономии Академии (даже по обвинению в убийстве студента нельзя было арестовать без разрешения блюстителя); об автономных источниках ее финансирования.

Русские условия – прежде всего устройство университета «сверху», царским решением и для общегосударственной пользы – наложили, конечно, свой отпечаток, но в сугубо положительном плане. Государь приписывал к Академии дворцовые волости, передавал ей бесценную царскую библиотеку, освобождал студентов от разнообразных преследований и, главное, гарантировал выпускникам высокий гражданский статус.

Избравшие светскую карьеру «по совершении свободных учений будут милостиво пожалованы в приличные их разуму чины» – гласила «Привилегия». «А не учащихся свободным учениям всяких чинов людей, детей их, разве благородных, в наши государские чины… ни за какие дела, кроме учения, и явственных на войнах и иных государственных нашей государской чести ко умножению и государства к расширению свершений – не допускать!»

Достаточно добавить, что по замыслу Медведева Академия была всесословной, неимущим студентам платили стипендию и замораживали долги за родителей, чтобы понять революционность документа. То, что Россия и в лучшие времена не имела (и не имеет) подобного заведения, объясняет желание многих историков воспринимать «Привилегию» как мечту монаха-просветителя, не утвержденную царем. К счастью, нам удалось обнаружить доказательства, что документ был подписан, что это именно «постановление», «царская утвердительная грамота», выражающая волю суверена. Власть в кои-то веки проявила мудрость, и этой властью был царь Федор Алексеевич!

Но ведь Академия так и не возникла, царь умер, а то, что назвали значительно позже Славяно-греко-латинской академией, нельзя рассматривать даже как пародию на его замысел! Не была создана и ученая история России, так что Федор Алексеевич, по-видимому, ничего не добился. Однако представляется важным, что современники долго помнили о проекте Академии и «мудроборцам» не удалось обмануть их своими «эллино-славянскими школами», специально открытыми в 1680-х гг. на месте, где она должна была стоять. Думаю, что и потомкам проект помогает понять убожество наших университетов.

Дорогого стоило и царское одобрение исторической учености. Уже в начале 1680-х гг. появилась «Генеалогия» Игнатия Римского-Корсакова со всеми признаками научной монографии. Во второй половине 1680-х гг. решением проблемы достоверности исторических сведений занимались даже летописцы главного «мудроборца» патриарха Иоакима. Тогда же Сильвестр Медведев теоретически и практически развил изложенные в «Предисловии» к ненаписанной истории России представления в «Созерцании кратком» и «Известии истинном». А в 1692 г. Андрей Иванович Лызлов, начинавший свою литературную деятельность при царе Федоре, завершил первую обобщающую историческую монографию в России – «Скифскую историю», ставшую важным этапом формирования отечественной исторической науки [111]111
  Андрей Лызлов. Скифская история / Богданов А.П., Чистякова Е.В. – М., 1990; Игнатий Римский-Корсаков. Генеалогиа / Богданов А.П. – М., 1994; Чистякова Е.В., Богданов А.П. «Да будет потомкам явлено…»: Очерки о русских историках второй половины XVII века и их трудах. – М., 1988; Богданов А.П. Летописец и историк конца XVII века: Очерки исторической мысли «переходного времени». – М., 1994; его же. От летописания к исследованию: русские историки последней четверти XVII века. – М., 1995.


[Закрыть].

Сложнее вопрос, какую роль играл в этих проектах сам Федор – не являлся ли он пассивным подписантом того, что подсовывали ему приближенные? Пусть изложенное А.П. Лихачевым и Сильвестром Медведевым соответствовало его взглядам, но сам-то он мог не прилагать никаких усилий для их воплощения в жизнь! Почему, например, «Привилегия» была утверждена им чуть ли не перед смертью? Конечно, Федор Алексеевич не предполагал, что умирает в разгар реформ, собираясь во второй раз жениться. Но главное не в этом. Реализация замыслов такого рода требовала наличия исполнителей и условий – а их ранее не было.

Симеон Полоцкий ко времени воцарения Федора отошел от педагогической деятельности и не столь активно занимался даже издательским делом, к которому прежде призывал. Медведев вернулся в Москву из негласной ссылки в мае 1677 г., и вскоре Федор Алексеевич лично переговорил с ним, посетив Заиконоспасский монастырь на Никольской улице [112]112
  Подробнее см.: Богданов А.П. Сильвестр Медведев // ВИ. 1988. № 2. С. 84–98.


[Закрыть]. Именно царь «не единократно приказал» Сильвестру жить в Москве и велел дать ему богатейшую, кроме Симеоновой, келью.

Воздействием царя можно объяснить стремительную карьеру Медведева на Печатном дворе. А в ноябре 1677 г. Федор Алексеевич санкционировал создание в Кремле Верхней типографии, издания которой были впоследствии прокляты патриархом. Это было, по оценке исследователей, «невероятным событием, неслыханным новшеством» – мощное бесцензурное издательство для новой, в том числе беллетристической, литературы. И оно могло осуществиться только потому, что царь нашел Медведева – человека, способного взять на себя практически всю редакционную сторону этого направления программы просветительской деятельности.

Типография с новейшим оборудованием и участием в оформлении книг главы царских живописцев Симона Ушакова выдала первую продукцию в 1679 г. Тогда же далеко за границами России услышали о твердом намерении государя «Академию устроить». Одни, как А.Х. Белобоцкий, устремились в Москву, чтобы передать студентам знания, полученные в университетах Франции, Италии и Испании. Из самого Иерусалима патриарх Досифей слал царю и патриарху Иоакиму грамоты с требованием вовсе запретить в России книги на латыни – этом универсальном языке науки, – а укрывателей их казнить смертью. Отечественные «мудроборцы» кричали, что если в Москве станут изучать латинский язык, то она станет добычей иезуитов, призывали «угасить малую искру латинского учения», иначе «пламень западного зломысленного мудрования… попалит… православия восточного истину».

Будучи не в силах воспрепятствовать открытию Медведевым на средства царя Федора славяно-латинского училища, «мудроборцы» во главе с патриархом Иоакимом и при помощи Досифея отошли на вторую линию обороны, доказывая, что учиться можно, но только духовным вещам и… по-гречески. В том же 1681 г. они открыли Типографскую славяно-греческую школу, продолжая усиленно проклинать латынь и вовсе не упоминая о существовании светской науки. Понятно, почему в «Привилегии» появилось положение, что только совет Академии может объявлять какие-либо учения и книги опасными для веры и «свидетельствовать» благочестие преподавателей.

Объявляя, что Академия как раз и защитит чистоту православия, Федор Алексеевич выбивал оружие из рук «мудроборцев». Царь и в этом, как и в других случаях, шел на острый конфликт с патриархом, но на сей раз не собирался отступать. Принципы Академии были объявлены, кадры для нее готовились, но смерть унесла самодержца. При царевне Софье Верхняя типография была разгромлена, славяно-латинское училище закрыто: сочувствовавшая Медведеву правительница не смогла противостоять патриарху. После свержения царевны, по требованию Иоакима, Медведеву отрубили голову.

Милость и правосудие

Не менее последовательно Федор Алексеевич реализовал и другие свойства и цели, которые предписывались правителю наукой, например разумное милосердие. Он не ограничился обычной амнистией по случаю траура после кончины отца. Именными указами от 5 и 22 февраля 1676 г. юный царь велел не наказывать никого «на теле» за драки, пьянство и неуплату судебных пошлин на время длительного траура, но брать с виновных двойной штраф (здесь и далее, кроме оговоренных случаев, ссылки в тексте даются на Полное собрание законов Российской империи. Серия I. СПб., 1830. Т. II. № 623, 629).

Указ от 10 сентября 1679 г. показал, что царь настойчив в желании смягчить зверство казней. Отныне преступников, приговоренных к отсечению рук и ног, следовало не казнить, а ссылать в Сибирь с женами и детьми (№ 772). 17 ноября 1680 г. Федор Алексеевич указал и бояре приговорили не отрубать даже и двух пальцев за первое и второе преступление, а также не ссылать в Сибирь с родителями детей старше трех лет (№ 846).

О детях, которых не содержат должным образом родители (особенно нищие), и вообще о беспризорниках Федор Алексеевич готовил в 1682 г. любопытный указ. Их следовало собирать в особых дворах и учить наукам и ремеслам, особенно таким, которые насущно необходимы государству: математике, «фортификации или инженерной науке», архитектуре, живописи, геометрии, артиллерии, делу шелковому, суконному, золотому и серебряному, часовому, токарному, костяному, кузнечному, оружейному.

В результате «от таких гуляк, которые ныне зря хлеб едят, выучившись, великому государю великая прибыль была бы. И вместо иноземцев, которых с великой трудностью достают и которые на малое время выезжают, да и то многие в тех науках не совершенны, можно бы и своих завести… А без тех… наук… невозможно никакими мерами добрую, благополучную и прибыточную войну вести, даже и великим многолюдством».

Благодаря обучению многие тысячи бесполезных и опасных для благочиния людей стали бы сами зарабатывать свой хлеб, причем «те бы статьи, которые ныне привозят из иных государств, учили бы делать в Московском государстве, и от того бы родилось, что за московские товары стали бы платить, вместо товаров, золотом и серебром. И так бы богатства множились».

Проект строительства воспитательных домов по всему государству был весьма обширен, как и проект строительства богаделен, благодаря которым «не только в Москве, но и в городах всего Московского государства никакого нищего по улицам бродящего не будет». Проект подразумевал, что существуют «бедные, увечные и старые люди, которые никакой работы работать не могут, а особенно служилого чина, которые тяжкими ранами на государевых службах изувечены, а приюта себе не имеют – и должно по смерть их кормить».

Дело это, считал царь, не только богоугодное, но и полезное для государства. Ведь помимо больных и увечных по улицам просят милостыню немало здоровых – приворовывают, наводят разбойников, да и детей своих иному не учат. Когда больные будут взяты на излечение в богадельни к докторам Аптекарского приказа, улицы очистятся от заразы, неспособные работать старики будут в богадельнях накормлены и ухожены – соответственно, поддельным нищим придется покинуть улицы, они «принуждены будут хлеб свой заживать работой или каким ремеслом к общенародной пользе».

Проект можно было бы отнести к мечтаниям, если бы он не был приложен как общая мотивация к вполне реальному указу Федора Алексеевича о строительстве богаделен в Знаменском монастыре в Китай-городе и на бывшем Гранатном дворе за Никитскими воротами. К каждой приписывались церковные и монастырские вотчины, причем указ прямо рассматривался как начало широкой работы по устроению учреждений общественного призрения во всем государстве, сбору для этого средств, распределению нищих по монастырям. Уже первый шаг был рассчитан на устройство до тысячи больных и стариков [113]113
  Берх В.Н. Царствование Федора Алексеевича. Приложение XVII. С. 86–100.


[Закрыть].

Не забывал Федор Алексеевич о милости к «тюремным сидельцам», стараясь избавить их от непомерных страданий. На 15-й день своего царствования он повелел дела всех содержащихся в Разбойном приказе колодников решать незамедлительно «и колодников освобождать без всякого задержания»; те же дела, которые решить быстро в приказе нельзя, представлять на рассмотрение ему лично (№ 626). 13 ноября 1676 г. царь указал и бояре приговорили безусловно освобождать крестьян и холопов, которые под пыткой отвели от себя обвинения хозяев, но «взять тех людей и крестьян с распиской некому, а порук по них нет, и затем сидят в тюрьме многое время». Чтобы впредь избежать этого, велено было кормить таких обвиняемых в тюрьмах за счет хозяев, а не казны (№ 669).

Именные, то есть личные, указы государя были кратки и энергичны. Например, узнав о практике разных приказов задерживать до надобности людей в тюрьме без обвинения, 6 мая 1677 г. «великий государь указал: колодников, которые присланы будут на Тюремный двор из разных приказов для бережения, не принимать» (№ 691). 29 января 1680 г. царь указал, «чтоб в городах в приказных избах и в тюрьмах колодников никого ни в каких делах многих дней не держали»: дела следовало решить и отчет о них прислать государю «без всяких проволочек». «А которые колодники в тех городах впредь будут – и их в приказных избах и в тюрьмах не держать» под угрозой пени в 100 рублей с каждого судьи-волокитчика [114]114
  АИ. Т. 5. № 55.


[Закрыть].

31 марта 1680 г. государь именным указом объявил, что по городам посланы специальные «разборщики» для решения дел заключенных в тюрьмах «по указным новым статьям» (№ 815). Мотивы своего решения Федор Алексеевич ясно выразил в указе от 13 ноября 1680 г. о традиционных тюремных поборах: «Впредь тюремным сидельцам влазного с новоприводных людей, которые посажены будут на тюремный двор и за решетку, брать не велено, чтоб в том бедным людям тягот и мучительства не было» (№ 845).

В государстве, где «тяготы и мучительство» заключенных и кошмар бесконечного предварительного заключения до сих пор являются делом обычным, такие указы относительно уголовников звучат сказкой. Следует учесть также указы 1676–1679 гг. по гражданским делам, штрафами лишающие состязающиеся стороны возможности вести ложные споры и волокитить друг друга, а также защищающие военнослужащих на действительной службе (№ 636, 653, 687, 740, 760, 680). А русский царь имел в виду всего лишь «схоластический» постулат, что надежда подданных на скорый и правый суд есть необходимое условие социального мира.

Смута «в верхах»

Сподвижник царя Федора историк Медведев благоразумно заметил, что «когда господь Бог хочет какую страну… наказать – тогда прежде всего отнимает мудрых правителей и сострадателей людям благих». «Когда царские советники между собой о селах и о достоинствах или о корыстях бранятся – тогда… государство от смуты не вольно есть, а за смутой погибель государству последует», – писал Медведев о высшем управляющем звене [115]115
  Прозоровский А.А. Сильвестра Медведева «Созерцание краткое». С. 40, 38.


[Закрыть], с недостатками которого Федору Алексеевичу пришлось столкнуться сразу по своем неожиданном восшествии на престол.

Царевич знал, конечно, что должен наследовать трон – он был торжественно «объявлен» церкви, двору и народу еще 1 сентября 1674 г., о чем по стране была разослана окружная грамота, сообщавшая о богатых пожалованиях всему дворянству в честь «той нашей царского величества и всемирной радости» [116]116
  Чин объявления см.: СГГиД. – М., 1826. Т. 4. № 97. С. 316–321.


[Закрыть]. Но Алексей Михайлович правил столь долго и имел столь крепкий организм, что его недомогания не вызывали беспокойства даже у ближайших сотрудников.

В январе 1676 г. царь давал аудиенцию послам Генеральных штатов, на следующий день с царицами и вельможами слушал знаменитого музыканта-вундеркинда, а назавтра занемог от простуды. Уже страдая от лихорадки, государь требовал ледяного кваса, не лечился; переговоры предполагалось отложить недели на две; через неделю положение больного сделалось безнадежным. 29 января Алексей Михайлович исповедался, причастился и в 4-м часу ночи на 30-е испустил дух.

Едва ударил большой колокол, извещающий о кончине государя, как толпа думных людей ввалилась в хоромы Федора Алексеевича и под руки повлекла его вниз, в Грановитую палату: у царевича так опухли ноги, что уже днем он не мог ходить. Тело отца еще не успело остынуть, как Федор Алексеевич был усажен на принесенный из казны парадный трон и обряжен в царское облачение. Всю ночь и все утро присягали новому царю придворные, духовенство, офицеры и приказные, дворцовые служители и случившиеся в столице выборные городовые дворяне. На похоронах Алексея Михайловича 30 января Федора несли на носилках.

Лишь затем новоиспеченный царь получил некоторую свободу: приведение к присяге продолжалось на площадях Кремля, в стрелецких и солдатских слободах, в московских приходских церквах, крестоцеловальные грамоты рассылались по всей стране (по крайней мере до 10 февраля). Первый именной указ Федор Алексеевич издал 31 января: он требовал, чтобы придворные, не приехавшие во дворец по болезни, осматривались и приводились к присяге разрядными дьяками «у приходских церквей, где кто живет» [117]117
  События подробно описаны: Койэт Б. Исторический рассказ. С. 415–420, 429–433; ПСЗ-I. Т. II. СПб., 1830. № 619, 620, 622, 624; ДАИ. Т. 7. № 1, 2; СГГиД. Т. 4. № 103, 104.


[Закрыть]. Этот указ, и нервозная поспешность присяги новому царю, и недостойная скоропалительность прощания с почившим государем выдавали страх перед междоусобицей и смутой, которые мог породить пустующий престол.

Объявлялось, что Алексей Михайлович перед смертью завещал царство старшему сыну, но ходили слухи, что первый министр завершившегося царствования боярин А.С. Матвеев пытался посадить на трон Петра Алексеевича. В этом была логика – мать младшего царевича и родственники по ее линии Нарышкины были ставленниками Матвеева, который мог бы сделаться при Петре всемогущим регентом. Говорили, что канцлер Матвеев убеждал умирающего царя и бояр, что Федор Алексеевич очень болен, даже «мало надежд на его жизнь», Иван Алексеевич тоже не способен править, тогда как Петр на диво здоров. И в этих разговорах был смысл, поскольку состояние Федора вызывало острое беспокойство: по слухам, его тетки и сестры безысходно находились у постели нового царя [118]118
  РГАДА. Портфели Миллера. № 53. Л. 3–4 (разбор донесения польского резидента Свидерского); Повествование о московских происшествиях. С. 70–73; Дневник зверскаго избиения московских бояр в столице в 1682 году и избрания двух царей Петра и Иоанна. – СПб., 1901 (польский оригинал и перевод). С. 15–16; Таннер Б. Описание путешествия. С. 127; Andreae Chrisostomi Zaluski, Varmiensis Episcopi, epistolarum historico-familiarum, tomus primus. Brunsbergae, 1709. P. 600.


[Закрыть].

Легко представить себе, что сторонники Федора Алексеевича питали самое черное недоверие к Аптекарскому приказу, который с 1672 г. возглавлялся А.С. Матвеевым. 1 февраля тот был удален от должности, а 8 числа руководство царской медициной принял безупречный кандидат – боярин Н.И.Одоевский. Неделю он входил в дела – 14 же февраля устроил консилиум шести ведущих медиков страны (описанный нами в 1-й главе). Обследование больного и анализы показали, «что его государская болезнь не от внешнего случая и ни от какой порчи (так! – Авт.), но от его царского величества природы… та де цинга была отца его государева… в персоне». Обострения бывают сезонные, вылечить Федора можно «только исподволь, а не скорым временем», с помощью внутренних и внешних укрепляющих средств, «сухой ванны», мазей на «ножки». Боярская дума с удовлетворением услыхала, что «вся его государская утроба здорова», только организм ослаблен [119]119
  Русская историческая библиотека (далее – РИБ). – СПб., 1907. Т. XXI. С. 284; Богоявленский С.К. Указ. соч. С. 184; Замысловский Е.Е. Царствование Федора Алексеевича. Приложения, № I. С. I–IV.


[Закрыть].

Бояре облегченно вздохнули: можно было думать о новом распределении власти в Думе, где главными лицами, по мнению голландских послов, были Б.М. Хитрово («который у нынешнего царя получил наибольшее влияние из всех министров»), Ю.А. Долгоруков, Н.И. Одоевский и А.С. Матвеев, который даже при иностранцах не мог сдержать слез, но уже 31 января гарантировал, что для него «при дворе и теперь все останется по-прежнему», «что все те же господа останутся у власти, кроме разве того, что ввиду малолетства его царского величества четверо знатнейших будут управлять наряду с ним» [120]120
  Койэт Б. Исторический рассказ. С. 403, 459, 504, 517, 434; слова Койэта не расходятся со смыслом рассказа в «Истории о невинном заточении» и др. источниками.


[Закрыть]. Очевидно, под четвертым имелся в виду боярин И.М. Милославский, с которым Хитрово и Долгоруков, по словам В.Н. Татищева, предусмотрительно решили разделить власть, не дожидаясь на себя гнева родственника Федора по матери [121]121
  Татищев В.Н. История Российская. С. 172–173.


[Закрыть].

Подразумевалось, что вся система власти останется как при Алексее Михайловиче. Тогда малочисленная Боярская дума (около 70 человек, из которых около 23–25 бояр, считая вместе с пребывавшими на воеводствах и в посольствах) выдвигала лишь несколько активных членов, пользовавшихся особым доверием царя, который руководил с помощью первого министра-фаворита (типа А.Л. Ордина-Нащокина и А.С. Матвеева) и контролировал администрацию через личную канцелярию – Приказ тайных дел. Традиция, правда, требовала свержения старого фаворита Матвеева и унижения Нарышкиных, но Федор Алексеевич оказался неожиданно глух к наветам обиженных Матвеевым.

Согласно «Истории о невинном заточении… Матвеева», царя уговаривали самые близкие люди, против временщика выдвигали страшные обвинения – но Федор Алексеевич согласился удалить Матвеева от двора лишь через полгода, в июле. Понадобились новые ужасные клеветы, чтобы спустя год, в июне 1677-го, царь согласился заменить недоверие на ссылку, причем самым сильным для него обвинением стало, видимо, незаконное обогащение боярина.

Упорно не желал молодой царь допускать расправу с ненавистными родне его матери Нарышкиными. Отец второй жены Алексея Михайловича боярин Кирилл Полуэктович Нарышкин уступил руководство важнейшими финансовыми приказами – Большой казны и Большого прихода – лишь 17 октября 1676 г. В 1677 г. братья царицы Иван и Афанасий Нарышкины были приговорены Думой к смерти по обвинению в подготовке убийства государя; Федор Алексеевич лично заменил казнь недалекой ссылкой.

В связи с этим страшным делом появился указ от 26 октября 1677 г. о постройке для царицы Наталии Кирилловны и царевича Петра новых хором в дальнем углу дворцового комплекса. Но мать и сын воспротивились, обратились к царю – и остались в своих хоромах, примыкающих прямо к палатам Федора Алексеевича, с гульбищами и окнами на одном уровне! Говорили, что Федор Алексеевич запретил приближенным впредь упоминать при нем о малейшем ущемлении прав младшего брата и мачехи; государь сам переехал в новые хоромы [122]122
  Забелин И.Е. Домашний быт русских царей. Т. I. С. 66, 86; Сахаров И.П. Записки русских людей. С. 22–24 (рассказ Н.П. Крекшина).


[Закрыть].

Характерно, что даже такие яркие апологеты Петра (и ненавистники Милославских), как А.А. Матвеев (сын опального канцлера), В.Н. Татищев и П.Н. Крекшин, писали о самом добром и заботливом, прямо-таки отцовском отношении Федора Алексеевича к его маленькому крестнику. Хоть царь и поддавался влияниям, в важных вопросах, в отношении к родственникам, и прежде всего в функционировании государственного аппарата, он вел свою линию.