Текст книги "Последний день лета"

– Да нормально со мной всё. До свадьбы заживет! – мамина присказка прозвучала тупо и неуместно. – Пошли к причалу, отправляемся скоро.

Для убедительности он энергично махнул рукой в сторону реки.

Капля его крови описала дугу и упала на газон.

23

Двумя часами раньше

Качалка была подпольной и секретной, но тут были нюансы. Арендную плату за полуподвал, в котором она квартировала, не платил никто, никогда и никому – в какой-то момент подсобное помещение как бы само собой очистилось от хлама, гнилых досок и обломков старых велосипедов, а на месте всего этого образовались скамьи, тренажеры с ржавыми весами и штанги с нечетным количеством блинов («пидоры покрали, гха-гха», – объясняли эту ситуацию завсегдатаи). О существовании качалки знал весь двор и ближайшие окрестности; также все знали, что соваться туда ни в коем случае не следует, если ты не входишь в ближний круг Коли Фармацевта. А если вдруг из качалки доносятся чьи-нибудь крики о помощи, то лучше поскорее закрыть окно и заняться домашними делами – мало ли что.

Даже если это девичьи крики о помощи.

Шварц делал свои утренние подходы на грудак – штанга в его увитых вздувшимися венами руках казалась несуразно огромной, великанской. В углу полутемного подвала хрипел двухкассетник «Akai», сто лет назад отмаянный у какого-то залетного лоходрома. «Буду погибать молодым! – настаивал Мистер Малой. – Буду-буду па-а-агибать!»

По соседству пыхтели с гантелями еще двое пацанов из бригады Фармацевта, на которых Шварц периодически злобно косился. Биба и Слон были огромными мясными машинами – выглядели они так, словно целыми днями торчали в качалке: бицепсы размером с футбольные мячи, дельты как капюшоны у кобр, словно связанные из канатов ляхи. Шварц не понимал этой несправедливости: бычье заходило в качалку раз в неделю и лениво делало приседы, – а вот он часами уродовался на тренажерах и свободных весах, литрами колол стероиды, давился протеином, но всё равно не увеличивался в размерах. Мышцы у Шварца были рельефные, но мелкие, крысиные – словно кто-то зашил ему под кожу пригоршню мелких камешков.

Он поставил штангу на упоры над головой, выдохнул и сел, обливаясь по́том.

– Братан, а че бригадиры все жирные? – спросил Биба у Слона (или Слон у Бибы – Шварц даже не пытался запомнить, как кого из них зовут).

– Не гони, Фармацевт в поряде!

– Николай Ильич да, хотя пресс, по ходу, надо ему подкачать – мамончик уже появился, я в сауне видел в позату пятницу. А Хасим? Он пиздец свинота! Прикидаешь, он на бахчевых весах взвешивается, а то обычные давит нахуй!

Оба гыгыкнули. Хасим Узбек был одним из близких соратников Фармацевта со среднеазиатскими связями по анаше, маку и оружию; весил он килограммов триста и обладал пропорциями гигантского усатого пупса. По слухам, он не помещался даже в джип – ездил только в специальном микроавтобусе, что было, конечно, непочетно, но что ж поделаешь.

– Блять, да завалите вы, – рявкнул со скамейки Шварц. – Хасим вам яйца отрежет за такое.

Бандиты лениво его оглядели. По идее, Шварц стоял выше их в бригадной иерархии – Фармацевт делегировал ему самые кровавые и жуткие полномочия; организационная структура криминального Ростова, однако, имела и негласную табель о рангах. Биба (или Слон) вязко плюнул себе под ноги, не переставая буровить Шварца взглядом.

– Тут, Шварц, дело такое, – сказал бычара, дерзко улыбаясь. – Хасим-то нас, может, и покоцает, но для этого он, по ходу, сначала должен узнать, за что мы тут базарили. Слоник, ты же не вложишь братана?

Это был, получается, Биба. Его собеседник серьезно помотал головой.

– Красава. Я-то сам полюбэ пиздеть не буду. Так что варик по крысятничеству остается только один.

– Ты охуел, мразь?! – заорал Шварц, подкидываясь на ноги.

В дверь качалки кто-то постучал с улицы. Все замерли и ошалело переглянулись. Те, кого ждали в качалке, никогда не стучали – они открывали дверь с ноги. Те, кого в качалке не ждали, ничего хорошего ее обитателям не сулили – оборзевшие мусора могли провести неожиданный рейд после пинков из Москвы; армяне могли отомстить людям Фармацевта за бойню на Центральном рынке; залетные дагестанцы были просто перекрытыми и не признавали никакой бригадной дипломатии; да мало ли… Слон с удивительной для его комплекции грацией присел на одно колено и поднялся, сжимая в кулаке десятикилограммовую гантелю.

– Иди открой, – прошипел Шварц Бибе.

Тот с неудовольствием повиновался.

Биба выглянул наружу, расслабил плечи и злобно сказал кому-то по ту сторону двери:

– Ты че, чухнарь, заблудился? Детский сад за углом.

Слон моментально потерял интерес к происходящему, с грохотом выронил гантелю, принял упор лежа и начал отжиматься от грязного пола. Биба от дверей повернулся к Шварцу – его лицо снова перекашивала гнусноватая улыбочка.

– Там это, понял, одноклассник твой дневник забыл.

– Что?.. Кто? – Шварц непритворно удивился.

– Да я не ебу, иди сам пообщайся. – Он подумал и добавил: – И пусть не шароебится тут больше, пока горя в семье не произошло.

По-прежнему ничего не понимающий Шварц подошел к двери, отодвинул недовольного Бибу и уставился на незнакомого школьника. Тот лыбился, прятал глаза и шумно втягивал сопли.

– Привет, Шварц, – сказал пиздюк.

Биба и Слон взорвались глумливым хохотом.

– Ебешь его?

– Или брательник его, понял!

– Одно другому не мешает!

Шварц дал себе обещание научить тупое бычье уважению, вышел наружу и грохнул за собой дверью, скрежеща зубами от бешенства.

– Ты еще кто? – прошипел он, оглядывая тихий двор. На улице никого не было, и это Шварца вполне устраивало.

– Я Питон, – сказал Питон.

– Нет, с сегодняшнего дня будет новое погоняло у тебя – Калека.

– Я просто… ну, это… – выдавил гость.

Скалиться он перестал, а вот втягивать сопли – нет; школьный фельдшер считал, что у него хронический насморк, и однажды даже написал по этому поводу тревожную записку родителям Питона. Тот ее поскорее порвал и смыл клочки в школьный унитаз: сопли были важным ингредиентом некоторых шуток. Не таких, конечно, смешных, как сегодняшняя, но тоже вполне удачных.

– Я тебя сейчас научу, – вдруг спокойно сказал Шварц.

– Это, я просто хотел что-то важное рассказать, – пролепетал насмерть перепуганный Чупров. – Но если не надо, то я не буду, в общем, я пойду.

– Что сказать хотел?!

Питон понял, что сейчас произойдет что-то непредвиденное и, скорее всего, кошмарное. Заикаясь и глотая сопли, он зачастил:

– Короче, те лохи, которых вы с пацанами за гаражами, ну… Они теперь всем говорят, что Шварц как баба, зассал восьмиклассника, – Чупрова понесло. – И гонят, что отловят Шварца, ну, то есть, тебя, и в рот нассут! Но они просто дураки и лохи, ты не думай, они ничего такого…

– Что-то еще? – перебил Шварц. Он звучал абсолютно спокойно и зубами больше не скрежетал, зато на его щеках выступили свекольные пятна румянца.

– А еще они, ну, то есть, мы, сегодня едем на экскурсию, так что мне надо бежать!

Он развернулся и, действительно, пробежал полтора шага – дальше не получилось, потому что Шварц схватил его за воротник футболки.

– Помогите! – вякнул Чупров.

– Куда. Они. Едут, – раздельно сказал Шварц, с каждым словом наматывая футболку на кулак. – На. Ебаную. Экскурсию.

Питон захрипел и заскреб носками сандалий об асфальт – он отрывался от земли, не в силах вырваться из железной хватки.

– Танаис!.. В Танаис!

Шварц отшвырнул кашляющего Питона в сторону, как куклу.

Самая Смешная Шутка в Мире становилась всё смешнее.

24

Речной трамвай полз по Дону мимо Зеленого острова: пологие берега, ивовые рощи и забывшие пожелтеть деревья, светло-серые песчаные пляжи – пустые, несмотря на аномальную жару. Речная вода, на которую Пух смотрел с палубы, была вязкой и зеленой, как варенье из крыжовника.

Он вяло почесал порезанную руку и попытался понять, почему ему хочется оказаться как можно дальше от речного трамвая, от Дона и от Танаиса. Никаких формальных поводов для этого не было, а домой совершенно не хотелось – Взрослая Хренотень достигла эпических размахов, папа иногда забывал побриться, а мама… Пух вздохнул.

Из-за спины донесся взрыв девичьего смеха. Аркаша обернулся: Аллочка рассказывала своей свите что-то ужасно смешное, вскидывая голову и тряся блондинским хвостом, перевязанным несколькими разноцветными резиночками. Обычно она не обращала на Пуха внимания, но тут поймала его взгляд, оскалилась и показала ему средний палец – так называемый «фак». Подруги зашлись хохотом; Юбка тоже начала было тянуть руку с пальцем, но встретила Аллочкин взгляд и отказалась от этой идеи.

Пух отвернулся и злобно плюнул за борт. Получилось не очень: вместо того, чтобы резко отправить плевок в Дон по красивой траектории, Пух обслюнявил весь подбородок и начал истерически его вытирать, в результате перемазав еще и руки. Очень хотелось выкрикнуть несколько матерных ругательств, но воспитание не позволяло – поэтому Аркаша только зашипел.

Через палубу от него на поручень опирался Шаман, разглядывающий громаду Зеленого острова. За последние пятнадцать минут к нему подходили Костя Каратист, кто-то из девочек и малознакомые пацаны из параллельного класса, но разговоров не получалось – Саша отвечал односложно, смотрел сквозь собеседников и невпопад хмыкал. Обычное лучезарное настроение снова его покинуло.

Шаман избавился от очередного одноклассника, раздраженно побарабанил пальцами по теплому дереву поручня и выудил из кармана небольшое яблоко и складной перочинный нож. Он обожал яблоки, но с детства боялся съесть вместе с яблоком червяка – этот страх не покинул его, перворазрядника по боксу среди юниоров, и сейчас.

По лестнице с нижней палубы поднялся Крюгер, прищурился на солнце и боцманской походкой (так он, по крайней мере, ее себе представлял) направился к Саше, насвистывая какую-то мелодию.

– Че надулся, братан? – крикнул он и со всей дури хлопнул Шамана по спине.

От неожиданности тот дернулся.

Нож соскользнул с яблока и впился ему в указательный палец.

Когда Шаман обернулся с перекошенным от ярости лицом и пылающими глазами, его невозможно было отличить от старшего брата.

– Ты охуел, скотина, – прошипел он, сжимая кулаки.

Крюгер затрясся.

– Братан, братан, да я ж, понял, нечаянно…

– Какой я тебе братан, сука?! Еще раз так меня назовешь – разломаю.

Витя отшатнулся – не иносказательно, а вполне буквально попятился. Он пытался что-то сказать дрожащими губами, но связных слов не получалось: ярость Шамана была куда более осязаемой, чем приблатненная бравада Сиси и его друзей.

– Ребята, что случилось?! Вы чего? – Пух бежал к ним через палубу, выпучив глаза.

Шаман взял себя в руки и, казалось, сразу уменьшился в размерах. Спутать его с братом было больше невозможно.

– Да нет, ничего… Быканул не по делу. Витяй, прости. Яблоко это ебаное, – он посмотрел на свою окровавленную ладонь и перепачканную алым антоновку, и швырнул яблоко за борт.

Крюгер моментально переключился в свой обычный режим.

– Санек, ты чего дерганый-то такой? Не с той ноги встал? Хотя, по ходу, со всеми бывает – даже я, понял, сегодня у Нового покоцался!

– «Даже», – саркастически (но очень тихо) повторил Пух, пока его друг закатывал штанину и показывал Шаману результаты утреннего столкновения с кочергой.

– Почему кровища до сих пор? – спросил Шаман, складывая ножик и убирая его в карман. – Ты же когда, часов пять назад ободрался?

– А я, понял, расчесываю! – гордо сказал Крюгер и подкрепил слово делом.

Шаман скорчил неопределенную гримасу, подошел к лестнице, ведущей на нижнюю палубу, и крикнул:

– Дядя Степа!

Его друзья ошалело переглянулись.

– Какой еще дядя? – громко прошептал Крюгер. – Я думал, он палец порезал, а он, короче, головой ебанулся.

По лестнице, пыхтя, взобрался физрук Степан Степаныч. Он отдышался, осклабился и обратился к Шаману:

– Что случилось, Санчо? Пожар на воде, епта?

– Да не, бандитская пуля! – он показал физруку порезанный палец. – Степаныч, а у нас там нет лейкопластыря или чего-то такого? А то перед телочками неудобно!

– Говно вопрос! – физрук подмигнул ему обоими глазами, свесился на нижнюю палубу и заорал: – Селиверстова! К тебе обращаюсь! А ну бегом сюда, только сначала возьми у меня аптечку из сумки. Прямо сверху лежит, не копайся там особо. Повздыхай мне еще! А ну-ка бегом марш!

Судя по недовольному пыхтению Степаныча, Селиверстова не проявила должного рвения в исполнении поручения. Физрук нетерпеливо постучал ногой по палубе, пробормотал «ничего нельзя доверить» и хлопнул Шамана по плечу:

– Ладно, Санчо, я сам сейчас принесу. Ты нормально? Сознание не потеряешь? Смотри мне!

С этими словами он рванул по лестнице вниз.

Крюгер проводил Стаканыча недоуменным взглядом и уставился на Шамана – тот безо всякого выражения разглядывал свой окровавленный палец.

– Санек, это что за херня-то?! Он реально дядя твой, что ли? Чего он так суетит?

Шаман скривился и отмахнулся.

Капля его крови упала на палубу речного трамвая.

Тан
1388 год

Оно ощущало присутствие разумов наверху – сильных, яростных, жестоких. Жестокие разумы оно не любило – их вкус отдавал сладковатой гнилью; их присутствие, тем не менее, означало кровь.

Кровь нужна была для того, чтобы проснуться.

Оно потянулось наружу – во сне это было трудно, но возможно.

Наверху возобновилась бойня.

Кровь лилась нескончаемыми потоками, пропитывая грунт, омывая его ложе. Оно металось во сне, желая бодрствовать, но не могло сбросить незримые путы. Его сон был тяжелым и тонким.

Его беззвучный рев отдавался на тысячи полетов стрелы. Разумы наверху крошились, не в силах выдержать его голода и ярости. Дети просыпались седыми. Старики отрезали себе веки, чтобы перестать каждую ночь тонуть в бездне кошмаров. Женщины рожали бесформенные куски плоти. Мужчины убивали и умирали тысячами, привлеченные зовом его сна. Их кровь не могла его пробудить.

Начался скрежет, не стихавший много лун.

Камни проклятого поселения, построенного над его ложем, перемалывались в пыль.

Оно улыбнулось, зная, что разумы вернутся и отстроят всё заново.

Начался новый цикл.

Оно спало.

25

Речной вокзал Азова ни на какой вокзал похож не был – небольшой сарайчик на берегу Дона, оснащенный дощатой пристанью. Понукаемые классными руководителями, школьники выгрузились из речного трамвая по узким сходням, наступая друг другу на пятки; Пух, Крюгер и Новенький держались вместе и оглядывались по сторонам в поисках Шамана – тот хмуро плелся позади, стараясь не встречаться ни с кем взглядом.

– Че за жара-то?.. – ныл Крюгер, обливаясь по́том. – Печет, по ходу, как в июле! Штаны к жопе прилипают.

– Хватит вредничать, – сказал Пух. Его тоже выматывала аномальная жара, но по какой-то причине Аркаша не мог прекратить придираться к каждому слову друга. – Через месяц снег пойдет – сам же первый будешь страдать, что холодно.

– Ой, отъебись, – Витя вытер лоб рукавом рубашки. – Надо было, по ходу, дома оставаться, чем с вами, придурками, париться в этой жопе мира.

Новенький покрутил головой, осматриваясь. В Азове он никогда раньше не был, но, судя по первому впечатлению, Витя был прав в оценке ситуации: в окрестностях сонного и безлюдного речного вокзала ничто не напоминало о тысячелетиях кровопролития, творившегося в этих местах. Застывший раскаленный воздух прозаически пах собачьим говном, речной затхлостью и дымом – кто-то из местных жителей уже раскочегаривал мангал по случаю пятницы. С другой стороны, подумал Степа, наверняка все античные цивилизации пахли именно так.

Химичка Ольга Валерьевна дождалась, пока школьники высадятся на берег, подняла руку и сказала:

– Минуту вашего внимания.

Новенький впервые сообразил, что Гитлер не повышала голос – однако же всё внимание присутствующих оказывалось приковано к ней и без этого. Степе уже было стыдновато за свои мысли о ТТ и о предназначении одной из его пуль, но Ольгу Валерьевну он по-прежнему ненавидел. Тем не менее, он прекратил принюхиваться и вместе со всеми уставился на учительницу. Та объяснила, что у вокзала уже ожидают автобусы, к лобовым стеклам которых прикреплены таблички с указанием класса, – если кто-то вздумает поехать в Танаис на чужом автобусе, то пусть пеняет на себя («Чупров, тебя отдельно касается»).

Это была короткая и скучная поездка. Три старых грязных «Икаруса» пылили по поселковой дороге, минуя покосившиеся одноэтажные дома и то, что на юге называлось словом «кушеря́» – заросли неопределенных диких кустов. В отличие от Ростова, утопающего в зелени, здешние деревья успели облететь – они протягивали голые ветви к солнцу, словно стремясь сдернуть его с белого раскаленного неба. Опавшей листвы при этом почему-то видно не было, и зрелище получалось странное и неуютное. Пух подумал о гигантских скелетах, поежился и постарался в окно больше не смотреть.

– А где все? На улице, понял, ни души, – сказал Крюгер с соседнего сиденья. Словно назло кому-то (или себе), он продолжал яростно расчесывать рану на своей ноге.

– Всегда так, – откликнулся из недр «Икаруса» Костя Ким. – Азов реально жопа. Моя прабабка тут жила – почти в само́м Танаисе, на самом деле.

– Она переехала? – осторожно спросил Новенький, зацепившийся за прошедшее время в слове «жила». Выслушивать историю семьи Каратиста не хотелось, но Степу тоже придавили неестественная тишина и голые деревья за окном.

– Померла от синьки, – донесся из-за спины спокойный ответ Кима.

Краеведческий музей Танаиса, как и речной вокзал Азова, оказался неказистым для своего громкого названия. Вместо колоннады, которую себе почему-то представлял Аркаша, автобусы остановились перед какой-то халупой, выкрашенной в зеленый цвет. За флигелем простиралось коричневое поле, усеянное средней величины камнями и поросшее жухлой травой.

– М-да… – разочарованно буркнул Пух, выходя из автобуса.

Кровавое и буйное прошлое Танаиса, судя по всему, окончательно осталось… м-м-м… в прошлом. Аркаша остро захотел домой, поскреб раненую кисть руки и ойкнул. Крюгеровская чесотка, кажется, перекинулась и на него!

– Вот! А вы, лошня, меня не слушали! – торжествующе сказал Крюгер, оглядываясь по сторонам. – Точняк разводка какая-то. Сейчас денег, поняли, с нас соберут и нахуй пошлют! Всё как я сказал!

Новенький заметил, что ничего такого Витя не говорил, за что был моментально послан в сраку.

– Завалите оба! Историчка зовет, – вмешался Шаман, порезанный палец которого теперь был заклеен аккуратным лейкопластырем – добытым, видимо, в конце концов из аптечки Степаныча. – Пошли на экскурсию.

Выездной урок истории оказался занудным даже по стандартам Ольги Васильевны. Училка бубнила себе под нос заученный текст об истории родного края; Пух, поначалу старавшийся прислушиваться, понял, что она пересказывает содержание двух-трех последних уроков. Иногда Васильевна о чем-то задумывалась, теряла нить повествования и махала рукой в сторону ничем не выдающегося камня:

– Можно ли вообразить, что сотни, тысячи лет назад наши с вами далекие предки ходили по этой земле?

– Э, жирный, – шепнула Аллочка на ухо Аркаше.

Он замер, пытаясь запомнить ощущение ее дыхания на своем ухе, слишком потрясенный, чтобы обидеться на «жирного».

– Эм? – издал Пух вопросительный звук, глядя перед собой широко открытыми глазами.

– Твои-то предки сто пудов по Израилю ходили!

Аллочкина свита (и Питон, каким-то образом материализовавшийся неподалеку) зашлись в смеховой истерике. Они складывались пополам и зажимали рты, стараясь не привлечь внимания исторички.

Пух отскочил в сторону. Его щёки пылали.

– …Сарматы покинули Приазовье в пятом веке до нашей эры, – на этих словах Ольга Васильевна остановилась, увидев яростно вскинутую руку Пуха.

– Почему они это сделали?! – закричал Аркаша, не дожидаясь разрешения задать вопрос. – Почему все покидают Танаис?!

Историчка, чья голова раскалывалась от жары, не стала заново объяснять специфические особенности истории как науки.

– Немедленно покинь музей, Худородов! – рявкнула она. – Обожди окончания экскурсии у входа!

Пух дернул плечом и пошел к выходу.

– Можно я тоже пойду, Ольга Васильевна? – вдруг проскулил Крюгер.

– С чего бы это, Сухомлин? Урок еще не окончен!

Она хотела автоматически сказать про звонок, звенящий для учителя, но вовремя вспомнила, где находится.

– Так я это, ну, Ольга Васильевна, в туалет хочу, – он театрально скривился и согнул колени, всем своим видом демонстрируя невозможность терпеть больше ни минуты. – Какать! Я утром, кажется, прокисшего молока выпил…

Класс прыснул (как и было задумано Крюгером). Историчка сдалась.

– Так, всё! Если кому-то надо выйти, идите сейчас! Перемена пять минут! Катер в Ростов отходит через три часа, а у нас с вами еще конь не валялся.

Все загалдели, стайка девочек помчалась в сторону зеленого домика, где находился туалет для посетителей музея, а Крюгер рысью направился вслед за Пухом.

Новенький, залипший в духоте этого странного музея, встряхнулся и пошел за друзьями. Окрестные камни, веками не покидавшие своих мест, словно бы подпрыгивали и менялись местами на периферии его зрения. Степа моргнул и потряс головой. Да что, правда, за пекло такое!

Питон шел в нескольких метрах позади.