Текст книги "Невеста из ниоткуда"

Андрей Посняков
Невеста из ниоткуда

© Посняков А., 2015

© ООО «Издательство «Э», 2015

Глава 1. Начало мая. Крутогорский район. Погоня

Затаив дыхание, Женька закусила губы, стараясь не выдать себя ни единым шорохом, ни даже вздохом. Снаружи у избы кто-то ходил. Поди, искали уже… с-сволочи! Могут и по избам пошарить… если не в лом.

Девушка осторожно выглянула в окошко… Трое! Те самые парни, что следили за нею в лесу. За нею и ее сотоварищами, Колькой и Гришкой Сумой. Теперь-то ясно – никакие это не туристы, не рыбаки – охранники, а вернее сказать – бандиты. На хозяина здешних делянок работали, лес охраняли. Чтоб вор у вора дубинку не украл! В смысле – чтоб ни один чужой лесовоз сюда ни въехал, ни выехал. А Женька и не собиралась на лесовозе чужой лес красть. Просто придумала, как в старые, советские еще времена – по реке, по большой воде, сплавить. Как раз к пилораме-то бревна и приплыли бы – красота! Никакого лесовоза не надо, и…

Чу! Вот снова шаги, голоса… Ага – к околице подалися, вражины… Кажись, ушли… Теперь немножко выждать да поискать парней, одноклассников, кои как раз для дела и приглашены были… Тракторист, вальщик – не самой же Женьке тяжелой мужской работой заниматься. Хоть и первый разряд по туризму, а все ж – не девичье это дело, деревья валить, да и лесосплав – не девичье.

Колька Смирнов по кличке Смирненький ей и раньше нравился, в школе еще. После девятого он в ПТУ ушел, как раз на тракториста, водителя… Подбить его на авантюру удалось довольно легко: лес решили взять в заброшенной деревне, где когда-то давно жила ее, Женькина, бабушка. Напилить да подтащить к плесу – трелевочник в деревне, насколько помнила девчонка, имелся, пусть старый, но на ходу, осталось только залить солярку и бензина – для пускача.

Сказано – сделано! Женька всегда была девушкой решительной во всех отношениях: и с парнями, и просто – по жизни. Даже, пожалуй, решительной слишком… может, от того и все ее несчастья и беды? К примеру, сегодня вот.

Эх, Тяка, Тяка… Тяка – это от фамилии – Летякина – так ее свои – и не только свои – звали, Женька не обижалась.

Тьфу ты! Ныть-то зачем – вроде бы обошлось все…

Проводив глазами чужих парней, уходивших к лесу, девушка невзначай глянула в криво висевшее на стене старое зеркало в черной раме, затянутое паутиной, с трещиной. Глянула и неожиданно для себя улыбнулась. Из зеркала смотрела на нее красивая и юная синеглазая нимфа.

Девушка потянулась, провела ладонями по бокам… А ведь не уродина, слава богу! И фигуркою удалась – стройненькая, не какая-нибудь там коровища, и лицо… да все к месту, разве что грудь маловата… так далеко не все мужики от арбузищ силиконовых млеют. Грудь – да… Зато все остальное. Локоны темные, ресницы пышные, синие глаза. А если еще и вот этак, чуть исподлобья, взглянуть – да кто ж устоит-то? Даже вот тот… Одноногий Майк. Нет – просто Михаил, Миша. А что? Красота – страшная сила.

Бросив Колькину машину, до нужного места добрались довольно быстро – на байдарках. Деревня называлась Выдь-озеро, как и одноименный водоем, неширокий, но вытянутый в длину километров на пять, не меньше, из которого и вытекала бурая речка Выдь. С полдесятка заброшенных, полуразвалившихся изб, да две сожженных – и кому только нужно было их жечь? Верно, по пьяни, не иначе.

Тяка прищурила глаза: на самой круче, у леса, высилась знакомая с детства изба – бабушкина. Покосившаяся от времени, но вполне еще крепкая, с невысоким крыльцом и крытой серебристою дранкою крышей. Там, если что, и заночевать можно было.

Взобравшись на крыльцо, Женька с волнением толкнула дверь и, быстро миновав сени, оказалась в избе – печь с чугунками и прислоненным ухватом, пыльные домотканые половики, стол, самодельный комод с остатками посуды. Девушка, честно говоря, утомилась, хоть и шла-то с небольшим грузом. Парни тащили пилы и канистры, она же – продукты да водку, не так и много набралось, чай, не зимовать собрались. И все же к концу пути лямки-то плечи натерли.

Оставив рюкзаки в избе, пошли на околицу, мимо колодца с давно упавшим «журавлем», мимо ржавевшей рядом бороны и какой-то сеялки-веялки. Там же, за кустами, стоял и трелевочник, старенький ТДТ-55, рядом с которым на глинистой вязкой почве виднелись чьи-то следы, огромные и, такое впечатление, босые, что ли…

Колька со смехом забрался в кабину, потом вылез, полазал вокруг, поглядел… и со скорбным вздохом развел руками:

– А пускача-то и нет! Видать, сперли.

– Как нет? – захлопала глазами Женька. – Был же! При мне ж этот трелевочник ездил, лет пять назад… нет, семь…

– Семь, блин! – Сума тихо выругался. – Так, блин, и знал, что зря сюда тащимся. Главное, пилы еще тащили, солярку… вот дураки-то! Вот и следы…

– Это медведь ходил, – поежилась Тяка. Господи… медведя еще не хватало!

– Да при чем тут медведь? Мы из-за тебя…

– Тихо, тихо! – прикрикнув на своего дружка, Смирненький задумчиво посмотрел на девчонку. – А где река-то? Покажи. Ее-то, наверное, не сперли.

Реку не сперли, как текла себе, так и текла – бурная, дикая, с синей и холодной даже на вид, с закрутками грязновато-белой пены водою.

– Вот река, – стоя на крутом берегу, тихо промолвила Женька. – А вон – лес.

– Лес… – Колька вдруг рассмеялся, весело и громко. – Эй! А зачем нам трелевочник-то? Вон сосны-то, на самой круче растут – знай, пили да вали в воду. А, Сума?

– Хороший лес, – улыбнулся качок, со знанием дела осматривая высоченные сосны. – Сортимент! Река рядом – скинем! Если что, слегами скатим, недалеко тут. Эх, Тяка, зря мы солярку тащили! Ну, что, Колька? Попилим уже? Что-то сегодня, что-то завтра – чего зря-то сидеть?

– Верно говорит! – Смирненький взял девчонку за руку. – Ну, че ты, Женька? Видишь, как хорошо все, удачно.

– А точно получится? – недоверчиво спросила Летякина.

– Точно! Уж ты нам поверь – теперь мы командиры.

Поплевав на руки, парни принялись за работу сноровисто и быстро, часа за три скинув в реку примерно с пол-«Урала». Женька только диву давалась, насколько умело действовали ребята, как подходили к дереву, ловко делали запил, пилили, укладывали над самою кручей и, опилив сучья, сталкивали стволы вниз, в реку.

Только брызги летели по сторонам разноцветною радугой! Ловки и проворны были парни в своем труде, и от этого так красивы, что Тяка невольно залюбовалась обоими – как спорилось в умелых руках столь непростое и тяжелое дело.

Еще один ствол покатился в реку… поплыл… И снова застрекотали пилы.

Вообще-то, если по уму, не наспех – плоты б сколотить, скрепить спиленные лесины скобами. Да вот некогда нынче, Женька надеялась, что и так никуда бревна не денутся, течением к плесу прибьет.

Трудились так увлеченно, что не заметили, как на излучине реки показалась легкая казанка с мотором. Сидевший на корме рулевой – седоватый дядька в ватнике и надвинутой на глаза кепке – повернул моторку к берегу и, заглушив двигатель, настороженно поднял руку:

– О! Слышите? Я ж говорю – пилят.

Четверо угрюмых парней, сидевших в лодке, разом кивнули.

Осторожно на веслах парни подгребли к берегу да, высадившись в камышах, привязали в ивняке казанку. Поднявшись на кручу первым, седой достал из котомки бинокль.

– Ну, что там, Петрович? – нетерпеливо спросил один из парней. – Много их?

– Пока только двоих вижу… пильщики, твою мать. – Седой плавно поводил биноклем и хмыкнул. – Ого! И девка какая-то с ними.

– Что за девка, Петрович? Хоть симпатичная?

– Нате, глядите. Да не на девку – других высматривайте. Что-то не верится, что всего трое их.

На «девку» парни откровенно облизывались, то и дело поглядывая на Петровича. А тот молчал, думал…

С «ворюгами» решили разобраться по-свойски, в полицию ни о чем не сообщать. Как следует отдубасить, да в землю. Мало ли народу в тайге пропадало? Что ж касаемо девки, то с ней сначала – ясно что…

Улетело в воду очередное дерево. Пильщики уселись на другой ствол, вытерли пот. Колька достал сигареты.

– Угостишь? – присела рядом Тяка. – А то мои отсырели.

– Портсигар надо иметь. – Смирненький вальяжно щелкнул крышкой. – Тогда ничего сыреть не будет. Курите, мадмазель, угощайтеся.

– Там, в ельнике, голоса, – выпустив дым, негромко сообщила Женька. – И что-то сверкало, думаю – бинокль. Нет, нет! Не смотрите… делайте вид, будто ничего не произошло.

– Слышь, Тяка, а тебе не показалось, а?

– Не показалось! Что я, дура, что ли, или глухая? Не верите, так сами потом проверьте… А пока – уходим. Пилы лучше не брать – чтоб видны были, чтоб думали, что придем…

Сума при этих словах дернулся:

– Чтоб я пилу каким-то уродам оставил? Да ни в жисть!

– Тихо ты! – почесав небритый подбородок, сверкнул глазами Колька. – Женька права. Если за нами следят – с пилами не уйдем, точно.

Сумкин умоляюще сложил руки:

– Так хоть припрячем, а потом, недельки через две, вернемся и заберем. Ну, жалко же!

Не забрали! Не вышло ничего. Не удалось – нарвались!

Тяка едва не споткнулась, огибая болото, – никто за ней еще вот так, всерьез, не гнался, не загоняли, словно боровую дичь, не орали – слева заходи, слева! Парней своих она потеряла из виду почти сразу да нарочно за ними не побежала – лучше уж так, врассыпную, а уж потом встретиться на мысу, как условились. Лишь бы не поймали сейчас. Убежать бы… До леса добраться, а там… Темнеет уже – век не сыщут, собак-то у них – нету!

Свернув с рыбацкой тропы, Женька нырнула в ельник, но ходу почти не сбавила, бежала умело, все ж таки – ориентировщица, спортсменка, опыт имелся. Преследователи быстро отстали – крики слышались куда как левей, за оврагом. Правда, и девчонка бежать уже не могла – хоть небо над головой еще алело вечерней зарею, однако в лесу-то уже стало темно, того и гляди переломаешь ноги.

Ничего! Зачем куда-то бежать, коли и здесь не сыщут? Пересидеть, лапником укрыться, а потом, как успокоятся все, – к мысу. Лишь бы парней не взяли! Черт, надо было с ними бежать, присмотрела бы, посоветовала б чего. Сидели б сейчас здесь вместе, над незадачливой погоней смеялись бы. Э, да что уж теперь говорить! Ребятки-то ломанулись, как лоси, позабыли и про Женьку совсем. Даже Колька – забыл… а ведь ночью… Да все они, мужики, такие! И все же, все же…

Девчонка неожиданно для себя улыбнулась, вспомнив, как читала над водкой заклятье – «дабы не понести». Да она из той тетрадки все бабушкины заговоры-наговоры наизусть выучила уже… не специально, нет, так как-то само собой вышло, память-то отличная, все ж – иняз!

А заклятье было интересное… и не одно…

От покойной бабушки своей, Лукерьи Яковлевны, или, по-деревенски – бабы Лукерьи, досталось Женьке небольшое, но довольно оригинальное наследство. Баба Лукерья в бытность свою считалась среди деревенских… не то чтобы колдуньей, но одной из тех, кого городские жители опасливо называют «бабки», вкладывая в это словно особый первобытно-сакральный смысл. Не чистые ведьмы, но что-то вроде – заговоры-наговоры знают, и все такое. Вот и Женькина бабуся – царствие ей небесное! – знала. Мало того, незадолго до смерти дочке своей – для внучки единственной – передала, аккуратно записав все заклятья – немного их и было-то – в тоненькую ученическую тетрадь в косую клетку. Кстати, одно из заклятий – «во языцех ведати» – Женька наизусть выучила и перед каждым экзаменом повторяла… кто знает, может, от того-то и языки ей так легко давались?

Остальные бабусины наговоры-заговоры – какие-то непонятные «на росную бугульму», «на пятницу» и «на отворение врат» – оказались, в общем-то, бесполезными. Все. Кроме одного – «дабы не понести».

Женька все ж не зря умной в школе считалась, хоть особенно-то свой ум и не выказывала, стеснялась малость, но тут-то смекнула сразу – «дабы не понести» – «чтобы не забеременеть» означало!

Конечно, особенно-то верить заклятью этому девушка опасалась, хотя перед тем, как с кем-нибудь того – а дело-то молодое, чего уж! – его и бормотала, но и от противозачаточных средств не отказывалась – вдруг, да что? Ну, пока бог миловал – не залетела, «не понесла»… да в последнее время и не от кого было – с дружком прежним поссорились-расстались, а нового бойфренда что-то не появилось пока. Появится, будет ежели что-то серьезное – тогда и можно заклятье опробовать, а пока…

А пока бежать надо, блин! Уносить ноги, а не о заклятьях думать. И к чему б они вдруг вспомнились-то? От страха, наверное.

Опа! Что-то такое тут стало не так… Услышав невдалеке, у оврага, грозное глухое ворчание, Женька остро почувствовала опасность, тут же вспомнив про свежие следы у трелевочника.

Медведь!!!

Только что очнувшийся после зимней спячки, выбравшийся из берлоги, голодный, злой. Да-а… этот хитрый, коварный и чрезвычайно опасный зверь не имел ничего общего с добродушными топтыгиными, «мишками» из милых детских сказок. Безжалостный кровожадный хищник, зверь-убийца, при нужде не брезгующий питаться и своими сородичами.

Вот снова зарычал – видать, недоволен чем-то. Обычно он ломает человеку шею, затем сразу не жрет, заваливает труп ветками – чтоб подгнил малость. Гурман – мясо с душком любит. Самое страшное, что спастись-то от этого жуткого монстра в лесу нельзя – он и по деревьям лазить умеет, и бегает километров сорок в час, как колесный трактор. Единственное, что можно, – напугать. Ежели лицом к лицу столкнуться – в ладоши хлопнуть, заорать что есть мочи. Тогда, может, испугается, уйдет… но это – на крайний случай. Может ведь и не испугаться, смотря какой по характеру попадется, медведи ведь, как люди, – разные.

Снова послышалось урчанье, как показалось Женьке – уже гораздо ближе. А вот погони что-то было не слышно, то ли подались совсем в другую сторону, то ли вообще свернули все, услыхав медведя. Плохо! Становиться чьей-то добычей девчонке вовсе не улыбалось, а к тому, похоже, все и шло, тут Тяка – человек, в общем-то, деревенский – особых иллюзий не питала, много чего слыхала от бывалых охотников, да и друзья-туристы рассказывали.

Укрыться от лесного зверя можно было только в одном месте – в деревне, в какой-нибудь более-менее целой избе, желательно с крепким засовом. Такой, как у бабушки… туда и идти, немедленно, как можно скорее!

Так Женька решила, так сделала – пошла, холодея от ужаса. Все казалось, будто ужасный зверь-людоед, прикормленный человеческим мясом, неслышно ступая когтистыми лапами, преследует ее по пятам, вот-вот догонит, набросится… Впрочем, нет, не набросится, чего ему набрасываться-то, чай, не волк! Просто нагонит, ударит лапой… и все.

– Господи, пронеси… Пронеси, Боже!

Не особенно-то и верила в Господа Женька… нет, верила, конечно, но воцерквленным человеком напрочь не была, все ее отношения с Богом, как и у подавляющего большинства россиян, сводились к редким посещениям церкви да к крашенью пасхальных яиц.

Но тут вот проняло! Молиться стала… и даже пожалела, что среди бабусиных наговоров не было ничего «от медведя». Жаль!

Впрочем, Господь нынче отнесся к нерадивой дщери своей милостиво – пронесло, до бабкиной избы Тяка все же добралась целой и невредимой. Никакой медведь ее по пути не сожрал, даже не гнался, хотя ворчал, казалось, совсем-совсем рядом!

Захлопнув за собой дверь, Женька сунула в скобы засов и, войдя в горницу, наконец-то перевела дух. Обошлось, слава богу! Вот теперь и пересидеть до рассвета, поспать даже можно… нужно даже… Раз уж ушли…

Девушка задремала, а проснулась от чьих-то голосов! Кто-то шастал снаружи около избы, разговаривал. Вот в разбитое окно потянуло табаком – курили. А вот мазнул по стенам узкий желтый луч. Фонарь!

Екнуло сердце. Вернулись, сволочуги! Вернулись.

– Ну что? Еще одну избу проверим, да до утра перекур.

– Да уж. Заколебало уже по ночам в лесу бегать. Говорил же, надо было сразу проверять. А теперь… Этак недолго и ноги переломать – лечись потом. Не знаю, как вы, парни, а я на такое не подписывался.

– Это ты Петровичу расскажи… Они уж должны бы подойти.

– Может, поймали уже кого?

– Может…

Судя по голосам, по теням на фоне блеклого светлого неба, снаружи было трое. И они собирались – явно собирались – проверить вот эту избу, в которой пряталась сейчас Женька.

Черт! А дверь-то на засове! Сразу поймут…

Девчонка дернулась было, но поняла, что уже поздно.

– Не открывается!

– Давайте в окна.

В окна! Вот ведь блин. Об этом-то Женька не подумала… и куда ж теперь было деваться – на чердак или в подвал…

Звякнуло выбитое стекло. На чердак уже было некогда, оставался подвал.

Прихватив рюкзак, Женька проворно распахнула крышку, юркнув в сырую темноту подполья, да там и затаилась, спряталась… лишь старые доски глухо стукнули над головой. Как в гробу, блин… Тьфу ты, ну и мысли!

Достав из кармана рюкзака фонарик, девушка посветила по сторонам, внимательно разглядывая полки с какими-то корзинками, картофельными ящиками и старыми – уж бог весть, сколько им было лет – банками, всякими там соленьями-вареньями. Все это нисколько Тяку не волновало, ее сейчас интересовало одно – оконце, лаз, ведь где-то оно должно было быть, должно…

Однако не было. Вместо оконца в другом конце подвала в желтом луче фонаря тускло сверкнула дверь. Именно что сверкнула, словно была окована железом. Подбежав, Женька протянула руку – действительно, окована! Только вот не открывается ни в какую. Никак.

Услыхав над головой голоса и противный скрип половиц, девушка поспешно погасила фонарик, опасаясь, как бы свет не видали сквозь небольшой лаз для кошки, пропиленный в полу, у крышки подвала, как и было положено во всех деревенских домах.

Господи… раз есть дверь, так ведь должна же она как-нибудь открываться, не может же быть, чтоб вообще никак – иначе зачем вообще здесь дверь? А ведет она… так, судя по всему, в хлев же и ведет, вот ведь здорово! Открыть бы – и поминай, как звали, ищите-свищите!

– Господи, господи… ну, открывайся же! Ну… Может, наговор еще прочитать? Так ведь было «на открывание ворот»… нет, не так – «на отворение врат». Да, так. Именно! Вдруг да поможет… Как там, блин?

«Во семи гласы Стрибожьи да Семаргловым бо внусям…»

Торопливо пробормотав заклятье, девушка грозно ударила в дверь кулаком, прикрикнув:

– Отворись! Отворись! Отворись!

– Надо б подвал проверить, – сказали сверху.

Крышка подполья откинулась, и по глазам Женьки мазнул яркий безжалостный луч!

– Ха! Да вон же чикса-то! У-тю-тю, попалась, птичка!

– Отворись!!!

Девчонка изо всех сил пихнула дверь руками… и та вдруг неожиданно легко поддалась, настолько легко, что Женька не удержалась на ногах, проваливаясь в темноту, падая куда-то с какой-то непонятно как оказавшейся здесь кручи.

Глава 2. Май. Где-то под Крутогорском. Первое потрясение Женьки

Оказавшись в холодной воде, Женька машинально заработала руками, живенько избавившись от рюкзака, вынырнула, хватая ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Да-а, хорошо бы – на берег-то, только вот где он… и вообще…

Господи, холодно-то как! Темно… сверху дождь какой-то противный, мелкий… Это куда же она провалилась-то? Ой… бли-и-ин…

От холоднющей воды свело судорогой ноги, Женька еще сильней заработала руками, чувствуя, как ее неудержимо тянет вниз, в глубину…

– Руцы, руцы давай, дева! – закричали откуда-то сверху… с берега?

– Тимота, ныряй! Ныряй, грю, коровья башка. Утопнет!

Кто-то бросился в воду совсем рядом, поплыл… схватил Женьку за волосы, вытащил, отбирая у смертоносного омута, заорал:

– Эй, помогайте, ага!

– Сюды, сюды плыви… Посейчас, посейчас… Путятко! Почто стоишь, пень трухлявый?

Второй тоже нырнул… Нет, скорей, просто вошел в воду, подхватил Женьку на руки, понес…

На берегу – несостоявшаяся утопленница только сейчас заметила – жарко горел костерок, вокруг бегали-суетились какие-то парни числом в полдесятка. Женьку быстро раздели – странно, но она почему-то совсем не стеснялась, наверное, не до девичьего стыда было, да и раздели-то не совсем – трусики да лифчик оставили, что-то изумленно сказав, завернули в какое-то покрывало, усадили к костру, протянули деревянную (!) кружку:

– На-ко, дщерь, сбитню хлебни. Пей, пей… О-от, славно.

Странный оказался напиток – пахучий, горячий, сильно пахнущий медом и травами и довольно приятный на вкус. А как от него тянуло в сон! Прямо снотворное.

– Глянь-ко, совсем скукожилась дева!

– Пущай поспит. Едва ведь не утопла, эх, бедолага. Путятко, в шатер ее отведи.

– Сделаю.

Широкоплечий парень в длинной, почти до колен, рубахе с узким пояском отвел Тяку в большую палатку, разбитую невдалеке, меж двумя березами. Внутри оказалось довольно просторно, сухо и мягко, правда, никакие спальные мешки не обнаружились, «пенок» тоже не было, а были… какие-то шкуры, что ли. А ведь и впрямь – шкуры. Интересно, что это за парни? Да кто бы ни были – уж точно не те, что остались в избе… Что же, выходит, там, под хлевом, ручей, что ли? Похоже, что так и есть…

Впрочем, особенно-то Женька сейчас ни над чем не задумывалась, неохота было, мысли расслабились, да и все тело млело, словно в неге. Еще бы – после холодной-то водицы да в тепло!

Расслабилась Женька, уснула, но спала, как все бывалые туристы, чутко и проснулась от громких криков.

– Хей-гэй! Довмысл со людищи идяху!

– Ох, возвернулся бо!

– Эй, эй, довмысловы! Как у вас? Княжну отыскали?

– Отыскали. В реке едва выловили…

– Хм… и мы выловили…

– Мы – мертвую.

– А мы – живую!

– Чего-чего?

– Родом с роженицами клянусь! И Велесом. Вона дева, в шатре спит, сами гляньте!

– Х-хэ… Надобно дядьке Довмыслу сказать!

Вот такой вот произошел разговор. Частью понятный, частью нет. Княжны какие-то, роженицы… чушь собачья.

– Говорите, живая?!

Услыхав грубый повелительный голос и чьи-то быстро приближающиеся к шатру шаги, Женька притворилась спящей. Не-ет, спешить не надобно, лучше уж полежать… вдруг да еще чего подслушать удастся? Парни они какие-то странноватые, говорят не совсем понятно… Кстати, наговор можно прочесть! Тот самый, «во языцех…»

– Те бо в языцех ведати… – живо зашептала Женька…

Успела. Как раз до того, как кто-то откинул полог. Дернулся рыжий свет – светили, похоже, факелом.

Кто-то осторожно стащил с девушки покрывало… нет, то все же был какой-то старинного покроя плащ.

Секунд пять заглянувшие просто молчали, а потом кто-то громко сказал:

– Х-хо! Не она, тако.

– Да ить, дядько Довмысл, глянь – уж больно похожа. Вот мы и подумали – княжна. Да и кому еще тут тонуть-то? Ведь токмо первая лодья…

– Лодья, лодья… – в голосе «дядьки Довмысла» послышались явные угрожающе-презрительные нотки. – Кто гнал? Кто сказал, мол, по высокой воде славно идти? Вялко все, муж весянский. А я ведь предупреждал – не спешить. Угодили в пороги – вот оно и вышло славно. Сами не все упаслись, а главное – княжну утопили.

Довмысл чуть помолчал и продолжил:

– Не знаю, откель дева эта взялась, одначе с княжною она ничуть не схожа… Красивше гораздо, х-хы!

– Х-хы! – глумливо подхватил кто-то рядом.

– И тощее. Что это на ней за тряпицы?

Женька обиженно дернула веками – ничего себе, тряпицы! Дорогущее итальянское белье!

– Не ведаю, дядька, тако и была. Да одежонка ее у костра, сохнет. Ты бы взглянул.

– Да, – согласно пробасил Довмысл. – Идем, глянем. А эта пущай спит. Утром решим, как с ней…

– Може, дядько Довмысл, промеж собой ее раздербаним, да потом в Альдейге продадим?

– Я вот те раздербаню, пес худой! Посейчас не о девках надобно думати, а о том, как свои головы на плечах удержати, так!

Вновь стало темно, лишь желтые сполохи костра проникали в щелку, прыгая по углам. А у Женьки весь сон сгинул, пропал, как и не было! Очень ей не понравились речи про то, что, мол, с ней делать. Ее саму не спросив! Офонарели совсем, пиндосы деревенские! Словно бы она, Женька Летякина, тут никто и звать ее никак. Словно не гражданка российская!

Из всех остальных слов девушка, несмотря на прочитанный наговор, поняла лишь то, что ее явно приняли за кого-то другого. За какую-то (похоже, что утонувшую) княжну. Княжна, о как! С ума сойти, блин.

Сбежать от них, что ли? Нет, только не сейчас – ночью, в одном бельишке. Оно хоть и сексуальное, но, увы, не греет, а ночи-то в начале мая холодные, да и днем-то не особо вспотеешь. Полуголой по лесам не побегаешь, точно. Надо хотя б одежку вернуть. Жаль, рюкзак утонул, да.

Несостоявшаяся утопленница все же уснула и проснулась уже от громких голосов и бьющего через щель в шатре солнышка. А дождь-то, слава богу, кончился! Солнце – это хорошо.

– Всем привет!

Накинув на голые плечики плащ, Женька выбралась из шатра и с улыбкой на устах подошла к костру. Парни уже варили в котле ушицу. Обычные такие парни, один, светленький, – в узких смешных штанах и по пояс голый, второй, заметно смуглее, – в длинной рубахе. Оба – длинноволосые, небритые, а тот, что с голой грудью, чем-то походил на Смирненького.

– Как рыбка? Смотрю – ловится. Угостите?

– Знамо, угостим. Только пожди малость, доварим посейчас.

Тяка улыбнулась. Сейчас, солнечным светлым утречком, парни вовсе не казались ей такими уж подозрительными. Обычные ребята, подумаешь, серьги в ушах – тоже еще, модники деревенские. Продвинутые, ага!

– Хорошо, подожду. Одежка где моя? А-а-а, вижу, вижу, сушится. Молодцы. Спасибо.

Висевшие на ветках джинсы да свитер не так чтобы уж совсем высохли, однако сейчас было не до жиру, не в белье же ходить? Хотя, конечно, можно, парни наверняка были б тому очень даже рады… но все же наглеть-то не надо.

– Вы что, вдвоем, что ли? – натянув за кусточками джинсы и свитер, Женька вновь подошла к костру, уселась, протянув к огню кеды. – А где все?

– Лодьи проводят, – охотно объяснил светленький. – А мы тут, у костра оставлены. А там бобры дерева повалиху…

– Ха!! – Тяка засмеялась. – О бобрах мне не рассказывайте – сама туристка. Картина знакомая! Меня, кстати, Женей зовут, а вас?

– Я – Тимота, – охотно представился светленький. – А это дружок мой, Путятко.

– Тимота, Путятко… – Девушка покивала и хмыкнула. – У одной моей подруги – вместе в общаге жили – в телефоне тоже одни Рагнары, Торы, Эйнары. Она с ними в походы хаживала на драккарах, в игрища их играла… вот как вы! На лодейках, говорите, плывете? Тогда, может, и подружку мою знаете, может, где на тусовках встречались. Ленка ее зовут, а по-вашему – Рогведа.

– Рогведа? – Парни переглянулись. – А чья она дочь? Из чьего рода?

– А черт ее… я помню, кто ее родоки, что ли? Вот еще надо было!

– Хм… – помешав в котелке большой деревянной ложкой, Тимота прищурился, поглядев на спасенную так хитро, словно бы решил раскрутить ее… гм-гм… на более близкое знакомство. – Портки-то у тебя крепкие!

– Хм, крепкие. Обычная китайская джинса… или турецкая. Кстати, вы курточку мою случайно из воды не достали? А то там и мобила, и бабки. И сигареты… О! Нет, сигареты здесь… – Женька похлопала по задним карманам и довольно хмыкнула. – И зажигалка. Кстати, у вас покурить нет?

– Чего… нет?

– Понятно, не курите. Ничего, свои высушу, вдруг да покурить захочется.

Осторожно вытащив из мятой вымокшей пачки несколько ментоловых сигарет, девушка аккуратно разложила их рядом, на плоском сером камне и, обернувшись к удивленно застывшим парням, спросила:

– Ну, что там с ухой-то?

– Ах да! – спохватился Тимота. – Можешь пока из моей миски покушать… держи.

Набросав в деревянную (!) миску дымящейся ушицы, юноша с улыбкой протянул Женьке. Та благодарно кивнула:

– Спасибо.

– Вот, ложку бери.

– И за это благодарствуйте! Ха – деревянная. – Зачерпнув ароматно дымящееся варево, Женька подула на ложку. – Вы тут все из дерева делаете, да? А мечи у вас есть? А кольчуги? Вот Ленка, которая Рогведа, рассказывала…

– Ты кушай, кушай, дева, – снова улыбнулся Тимота.

Смуглый напарник его, Путятко, за все время еще не проронил ни слова, а вот Тимота, похоже, любил потрещать, не мог молча посидеть и секунды. То спрашивал, почему это Женька «в портах», то допытывался – зачем, мол, косу отрезала.

– За тем, зачем Володька усы сбрил! – рассердилась Тяка. – Я ее и никогда не носила-то. Коса! По лесам с ней не особо удобно… как и в юбке, вообще-то. А ушица у вас вкусная, спасибо. Только почему-то в ней одни налимы…

– Так налимья! А в том вон котле – форелевая будет.

– Гурманы, блин. А соль? Соль где? И хлебца бы не помешало горбушечку.

– Соль?! – округлил глаза Тимота. – Соль в Альдейге купим, а покуда – так. Хлеб же, лепешки у воеводы нашего, дядьки Довмысла, хранятся, он их и выдает, посейчас вот не успел еще.

Женька фыркнула:

– Вижу, прижимист ваш дядька Довмысл. Вы сами-то откуда? С Ладоги?

– Из Киева мы…

– Из Киева!!! Однако! Так у вас же там…

– Да ты про себя расскажи, дева-краса! – вклинился в разговор смугленький Путятко. – Кто ты, откуда? Какого роду-племени будешь? Толь из варягов, толь из весян, из словенов?

– Бабушка моя из вепсов была, други, – опростав ушицу, смирненько поведала «дева». – А батюшко – из словен.

– А род? Рода какого?

– А рода я женского! – Женька рассерженно сверкнула глазами. – Не трансвестит, не видно?

– Да мы видим, что женского, – ты нам другое поведай!

Где-то за мысом затрубил рог, и из-за излучины одно за другим показались суда. Женька ахнула: и в самом деле – ладьи! Такие, какие в школьных учебниках и на знаменитой картине Рериха «Заморские гости». Большие, в длину как четыре байды, а то и пять, с миндалевидными, вывешенными по бортам щитами.

– Целых пять штук! Ну, ни фига ж себе вы даете! – искренне восхищалась девушка. – Это ж без выходных, без праздников… А правда, что вы ничего современного не используете? Даже рубахи свои да плащи крапивой красите, дубом, корой?

– От крапивы – да, цвет зеленый, яко трава, – Тимота улыбчиво закивал. – От дуба коричневатый, а от жимолости – желтый. Ну а красный аль небесный – у нас в этаки цвета не красят, то в землях дальних, чужих.

– Здорово!

Качнув головой, Женька тут же поинтересовалась насчет своих незадачливых пильщиков – мол, не видели ли? Не забыла и о парнях в казанке спросить… Ни Тимота, ни дружок его Путятко вразумительно на вопросы сии не ответили. Просто дернули шеями, словно застоявшиеся кони – дескать, не, не видали.

– Ну и плохо, что не видали, – вздохнула девчонка. – Жаль. Ладно, сама поищу. Только можно я с вами во-он до того мыса доеду? Ну, на лодейке прокатите?

– То как воевода скажет.

Воевода. Ага. Женька мыкнула – ишь, как их тут главный держит. В ежовых рукавицах! Поди, сухой закон и никаких девок, прокатит такой на ладье, ага, жди-дожидайся. Да и черт с ним, и без ладьи обойтись можно – тут и пешком-то всего ничего.

Направляемые умелыми взмахами весел ладьи разом свернули к берегу и почти одновременно ткнулись носами в песок… совсем невдалеке от той самой кручи, где еще вчера…

Ладно, уж чего теперь вспоминать-то? Еще хорошо, что так все закончилось, а то б привезли в город в наручниках и с мигалкой.