Текст книги "У бога за пазухой"

Глава 2
Дневник Ярославина, листы 1—4

20 января 2018 (1238)

Начал вести дневник. Наверное, чтобы не забыть, кто я есть на самом деле. А то последние события заставляют иной раз думать, что у меня раздвоение личности. Причём, какой из них отдать предпочтение, не имею ни малейшего представления. Поэтому обо всём по-порядку.

Итак, зовут меня Роман Инг… Ну вот, опять сбиваюсь – Роман Игоревич, конечно. Роман Игоревич Ярославин, родившийся 12 января 1985 года в Рязанском улусе Великой Орды. Сейчас мне 33 года. Неделю назад исполнилось, кстати. Только теперь узнал, когда уточнил сегодняшнюю дату. До этого всё некогда было. Вступил, как говорится, в так называемый возраст Христа, хотя мало кто у нас почитает сейчас этого бога, даже среди русских. Но мы, Ярославины, твёрдо придерживаемся старой дедовской веры. За это нас и монголы ценят. Уж сколько поколений улусбеки подтверждают наше право владеть Коломенским сомоном. Но сомонат влечёт и определённые обязательства – не совсем приятные, так скажем. В частности, я должен содержать в боеготовности, а по первому требованию улусбека и выставить в любое время, тысячу обученных и полностью экипированных солдат с самопалами, пушками и лошадьми. Это в случае войны, само собой, или других боевых действий. Да ещё сам возглавить этот отряд, став тысячником Великого монгольского войска. Хорошо, если для отражения набега соседей. А если для усмирения какого-нибудь восставшего улуса или завоевательного похода в соседние страны? Нет, это не по мне.

Так однажды и случилось. В декабре 2017 года взбунтовался Новгородский улус. Хоть я и не люблю новгородцев за их прижимистость и двуличие, но в безрассудстве и храбрости им не откажешь. Всё же русские люди. Словом, пришёл приказ улусбека готовить мне свою тысячу для похода на Новгород. Тут и мои воины возмутились. У многих там родственники. Не посмел я пойти против их воли. Испросил только, знают ли, чем это нам грозит. Они знали – смерть для всей тысячи. У монголов на этот счёт разговор короткий, копьё в брюхо или пулю из самопала в голову.

Кроме нашего сомона ещё три не дали солдат. Улусбек побоялся сам идти нас усмирять с остатками тумена, хоть и людей у него было больше. Обратился за помощью к самому беклярибеку. Тот послал ещё тумен из татар. Против этих шестнадцати тысяч мы и вышли сражаться на лёд Оки, как здесь же в стародавние времена бились наши предки, отстаивая свою независимость, преградив монголам путь в Святую Русь. Полегли они тогда, и мы готовы были полечь во славу геройских дедов наших. Просто предел терпению настал. Думали, может, хоть эдак новгородцам подсобим.

Январь уже вступил в свои права, когда выстроил я нашу малую рать против рати монгольской. Редкие пушки по флангам, чтобы в обе стороны вдоль реки палили. Прикрыл их пехотой с самопалами, а в центре – конница. Славно бились ребята, много татар положили, да только сами сгинули. Когда заряды к пушкам да самопалам закончились, начали стрелы пускать. Ну, нас-то в обороне особо ими не возьмёшь. Мы широкие надолбы поставили, а вот наступающим несладко пришлось. Ещё и бомбисты им свои подарки подкидывали. Правда, и моим парням от вражеских бомб досталось. В общем, подобрались к нам татары ценой больших потерь. Тут уж сабли да штыки в ход пошли. Последний аргумент, как говорится.

Зажали нас со всех сторон. Чую, сейчас додавят. Собрал своих ребят, самых основных, самых умелых, посадил на коней да и вдарил вправо. Прорвались мы, и ходу. Не думали тогда, что дальше делать будем. Ведь не уймётся улусбек, пока всех не переловит. Ему перед беклярибеком ответ держать. А он хитрым лисом оказался. Спрятал десяток пушек на берегу, за излучиной. Как знал, что этим путём прорываться будем.

Ну, пальнули по нам неслабо. Конь подо мною и пал. Я по льду покатился, шлем потерял. По лицу кровь потекла. Вроде, и в сознании был, но утверждать не буду. Помутнение какое-то настало. Поднялся, шатаясь. Глядь, а вокруг-то битва кипит. Да ещё какая, не чета нашей!

Народищу вокруг просто море, никогда столько не видел. И все со всеми бьются. Только доспехи старинные. Тяжёлые латы у русских, прямые мечи, копья, луки со стрелами. Ни одного арбалета, самопала и уж тем более пушек!

Озираясь, увидел я надолбы за спиной. Не те, что сам ставил, а другие, из отдельных брёвен, лишь от конницы. Странно всё. Выходит, что убегал, убегал и никуда не убёг?

И тут вдруг доходит до меня, что попал я в прошлое, в 1238 год, когда наши предки против Батыя под Коломной бились. Бред, конечно, подумалось мне. А как в такое поверишь? Однако упавший рядом ратник с разбитой головой и озверевший, забрызганный кровью монгол, заставили прийти в себя. Схватив меч поверженного воина, отмахнулся от монгола. Почти снёс ему башку.

– Князь! – слышу сзади.

Оборачиваюсь, а мне какой-то паренёк шлем протягивает. Не мой шлем, другой, островерхий, украшенный позолотой, с бармицей и личиной на пол-лица. Но парень упрямо суёт его мне в руки.

– Надень, – говорит. – И плащ держи. Потерял.

Что ж это делается? Механически натягиваю шлем. Ремешок, правда, разрезан и в крови. Накидываю алый плащ. Кое-как дрожащими пальцами застёгиваю фибулу. Оглядеться бы.

Вокруг меня спины русских витязей. Встали плотно, никого не подпускают. Парень, который подавал шлем, рядом крутится, прикрывая меня щитом.

– Ты кто? – спрашиваю, перекрикивая шум сражения.

– Хорошенько, видать, по темечку приголубили тебя, княже, – улыбается он. – Я ж Вакула, гридень твой.

– Вакула, – говорю ему, – осмотреться надо.

– Идём!

Он опрометью бросается к надолбам, отмахиваясь на ходу мечом от чересчур прытких монголов. Я за ним. За надолбами наши кони. Прыгаем в сёдла. Невдалеке холм. Я правлю туда, на возвышенность.

Ну, точно, мы на Оке, недалеко от Коломны. Вон и Москва-река, по которой бегут русские и монгольские воины. Русские от битвы уходят – Московский полк, надо полагать, – а монголы их преследуют. Дальше по Оке тоже всё плохо. Там конная Владимирская дружина уже далеко, скачет в свой стольный град. Пехота от неё отстала и уже отрезана конницей монголов. А по льду Оки всё текут и текут к побоищу вражеские тысячи. Там сеча, здесь тоже сеча.

Только теперь, увидев грандиозный размах битвы, окончательно верю, что чудесным, немыслимым образом перенёсся в далёкое прошлое, во времена лютого нашествия Батыя. Меня что, в будущем уже убили? Тогда почему я здесь, почему не на небесах? Чтобы что-то исправить? Вряд ли – уже слишком поздно. Русская рать разбегается. Самые стойкие в ближайшее время падут. Или это своеобразный ад? Мучайся, мол, глядючи на разгром Святой Руси. Нет, я не собирался просто смотреть. Это мои предки, я могу их спасти. Хоть кого-то.

– Вакула! – кричу гридню. – Всех за надолбы и по коням!

– Снова лавиной вдарим? – как ни в чём не бывало спрашивает паренёк.

Вот это люди были. Битва проиграна, всё вокруг рушится, Святая Русь гибнет, а ему хоть бы хны. Надо «вдарить», значит «вдарим»! Эх-х…

Скачу к надолбам. Вакула уже бегает в гуще сражения, отдавая мой приказ. Сам за своего князя меня принял, теперь пусть отдувается.

Ратники один за другим пересекают линию надолбов и запрыгивают в сёдла. Собираю приличный кулак и направляю его вдоль Оки, в сторону от Владимира. Это единственный свободный путь. На скаку пытаюсь прикинуть, сколько со мной людей? По всему выходит, что не менее трёх тысяч. Сила. Особенно если она закована в стальные латы и ощетинена клинками.

Только что, в своём времени, я уже пытался проделать этот манёвр. Но тогда у меня было куда меньше солдат, и по нам стреляли из пушек и самопалов. Теперь же…

А теперь на нашем пути стояло не меньше тумена вражеских всадников. Они дали дружный залп из луков. Рой стрел тёмной смертельной тучей потянулся к нам.

– Щиты поднять! – ору что есть мочи. – Вперё-о-од!

Я без щита. Меня прикрывают с двух сторон гридни. Один из них Вакула. Стрелы бьют вокруг, втыкаясь в щиты, сёдла, сбрую, отскакивая от брони. Кто-то валится под копыта, под кем-то падает конь, и всадник летит кубарем. Никто не останавливается. Наоборот, набирают ход. Второй залп, слишком поспешный и потому нестройный, почти не наносит вреда. Враги уже рядом, выставляют копья и сабли. Ну, это мы уже проходили.

Врубаемся клином, без труда раздвигая хаотичную толпу монголов. Идём легко. Это не тот монолитный строй двадцать первого века, который они научились держать за прошедшие столетия своей безграничной власти. Так, вязкая масса. Правда, тоже закованная в броню и махающая железом. Ничего, справимся. Ещё немного…

– Наддай! – выкрикиваю привычно. Что-что, а командовать умею.

У ратников словно второе дыхание открылось. И устали, вроде, но пошли быстрее, интенсивнее работая мечами.

Передо мной возникает нечто несуразное. Вроде бы воин, но разукрашенный как петух. Непонятные плюмажи, висюльки – слишком уж много лишнего, ненужного в доспехах. Весь в железе с головы до пят, на лице сплошное забрало. Конь и тот металлической попоной прикрыт. Перед воином заслон из латников. Тургауды, похоже – личные телохранители. Умелые воины. Видать, большую шишку стерегут. Наша конница их сметает ценой жизни нескольких ратников, лишь немного замедлив ход. Воин вступает в бой, целя в меня мечом. Солидный такой меч, большой, настоящий монгольский. Хорошо бьёт, но и я не лыком шит. С малолетства рублюсь, ещё и неучей своих натаскиваю каждый день. Ты на кого руку поднял? А кисть-то не защищена. Вот и нет у тебя руки этой. Проскакиваю мимо, Вакула со вторым гриднем, походя, добивают покалеченного мною монгола. Интересно, кто это был? Уж не Кулькан ли, младший сын Чингисхана, тот самый, который погиб под Коломной? По сей день монголы скорбят, воспевая его геройскую смерть. Не знаю, лично я ничего героийкого в ней не увидел. Зато можно смело сказать, что историческая справедливость восторжествовала.

Я ещё не устал рубиться, когда враги неожиданно кончились, и моя конница вырвалась на ледовый простор. Тут мы и припустили коней во всю прыть, только нас и видели. Проскакав по замёрзшему руслу вёрст пять, я призадумался – а дальше-то куда? Что там было в древности на Оке за Коломной? Это в моё время всяких городков и поселений хоть отбавляй, а сейчас?

Да, именно в тот момент я, похоже, и сам не заметил, как начал отождествлять себя со временем предков, относиться к нему, словно родился и вырос в нём, а не спустя почти тысячу лет.

Не будучи сильно посвящённым в подробности землеустройства родного края, между тем, я был хоть и мелким, но военачальником. Театр военных действий более-менее знал. Это помогло вспомнить, что где-то далеко впереди на Оке стоит Калугхан. Не знаю, правда, существовал ли он в древние времена. Возможно, было какое-то мелкое поселение, развитое впоследствии монголами до города. Но туда Батый мог тоже отправить часть войска нам наперерез, если дорога есть. Значит, останавливаться там нельзя. Верная смерть. Дальше, за Калугханом, в Оку впадает её приток – Жиздра. А на Жиздре находится Козельск Черниговского улуса… Фу-ты! Черниговского княжества. В эти времена княжества пока не переименованы на монгольский манер. Завоеватели только-только пришли в русскую землю, и Новгород, в котором Батый устроит временную столицу, ещё не распахнул перед ними ворота руками жадных новгородских купцов, понадеявшихся сохранить целыми свою мошну и доверху набитые сундуки.

– Куда мы, княже? – спрашивает скачущий рядом Вакула.

– Идём в Козельск, – отвечаю, вовремя сообразив, что вопрос обращён ко мне. – Дальше видно будет.

Легко сказать, но трудно сделать. До Козельска вёрст 300 будет. Попробуй-ка, одолей на полном скаку, не загнав лошадок, ежели ещё погоня на плечах висит. В том, что монголы гонятся за нами, я ничуть не сомневался. В их стиле, конечно, выпускать из боя целые неприятельские полки, чтобы с оставшимися легче справляться было, да только убийство чингизида нам никто не простит. Уж я-то монголов знаю. Сам в их войске служил.

Через несколько часов бешеной скачки кони начали уставать, заметно сбавляя ход. Если не дадим роздыха скакунам, далеко не уйдём. Выставив дозор во главе с Вакулой, поскольку больше никого не знал, я отвёл основной отряд немного дальше по реке и объявил привал. Огонь разводить не стали, не до него. Лишь обтёрли лошадей, дав им покормиться снегом и пожухлой травой. Кое у кого даже нашлось немного овса.

Люди не спали, все были на взводе. Я продолжал размышлять над тем, как же нам оторваться от хвоста. Ока, насколько я помнил, у Калугхана выписывала крутой зигзаг. Вот если бы его срезать, пустив погоню в обход. Пока монголы будут петлять, мы уже на Жиздру выйдем…

– Черниговцы есть? – спросил я без особой надежды. – Желательно из Козельска.

Вскоре передо мной встали двадцать три ратника – все, кто выжил из козельской дружины. Их князь Иван погиб. Старшим и самым опытным воином был кривоносый, с мелкими морщинками у глаз Нетеча. Он-то и поведал, что есть короткий санный путь, обещав показать, когда доберёмся.

Прискакал заполошенный Вакула с дозором. Они засекли преследующих нас монголов.

– До чёрта поганых! Целая тьма! – так охарактеризовал гридень число врагов.

Расспросив подробнее, я понял, что по нашему следу идёт порядка тумена. Ну да, тьма и есть – по-старинке.

Не мешкая, отправились дальше, стараясь не сильно выматывать коней. День сменился ночью, настал новый, а мы всё мчались по льду, почти без перерыва.

Чувствовал, что погоня приближается, и всё равно приказывал вставать на короткий отдых. Без него никак. Да и монголам передышка нужна. Не железные же они, какими бы злыми не были. От людской злости у лошадёнок-то сил не прибавится.

Наконец, ближе к вечеру ехавший рядом со мной Нетеча показал на берег:

– Вона, дорога прямохожая! Лесом идёт. Полдня пути точно сверстаем.

Проехали чуть дальше, за излучину, потом вернулись и по санным следам на берег выскочили. Темнело быстро. Хотелось надеяться, что наш манёвр останется незамеченным, и этого хватит, чтобы одурачить монголов хотя бы на время.

Продвигаться через лес не в пример труднее, чем по ровному льду – тем более, ночью. Скорость ниже, зато и ехать меньше. Заодно кони получили передышку от дикой скачки. Снова на лёд встали, когда было ещё темно. До устья Жиздры дошли быстро, а там, пришпорив коней, совершили последний бросок до самого Козельска.

Утром, в рассветных сумерках, голодные, на едва переставляющих ноги лошадях, мы встали перед городскими воротами.

– Кто такие? – зычно спросили с дозорной башни.

– Аль не узнал? – хрипатым голосом отозвался Нетеча. – Отворяй ворота! Дружина с брани возвертается.

– Что-то больно много вас для дружины-то нашей. Аль в гости кого привёл, а, Нетеча?

– Привёл, привёл. Отворяй, тебе говорят. Сам узришь.

Скрипнув, открылись ворота, и мы поспешили укрыться за стенами.

– Зачиняй, – немедленно распорядился Нетеча.

– Утро ужо… – стал было возражать стражник, обрадованный возвращением дружины и оттого рано успокоившийся, но я нетерпеливо рявкнул:

– Закрыть ворота! За нами поганые скачут.

Не люблю, когда приказы начинают обсуждать вместо немедленного их исполнения.

Мой командный голос и внушительный княжеский вид возымели действие. Перепуганные стражники налегли на толстые створки, медленно сводя их вместе.

– Дык вы шо ж… не побили поганых? – несмело спросил кто-то из местных, уже собирающихся на шум.

– Нет. – Нетеча опустил голову. – Нас побили. Мы – это всё, что осталось от рати.

Над растущей толпой пронёсся растерянный ропот. Я буквально чувствовал, как по воздуху разливается противный липкий страх. Казалось, его можно пощупать руками. Как же это всё было знакомо! В моём времени русский народ вот уже несколько столетий рождался и умирал с подобным страхом, поселившимся в каждом городе, в каждой захудалой деревеньке, в каждой избе. Страх впитался в кожу людей за многие лета, проведённые под пятой Великой Орды.

Горько было смотреть на предков, ещё свободных, не испорченных рабским послушанием, в чьи сердца запустило свои склизкие щупальца это гадливое чувство.

Я мысленно молил Господа, чтобы дал им сил быть стойкими, не поддаваться, не опускать руки, продолжать борьбу за свою свободу, своё будущее…

Глава 3

Перемышль, Калужская область, 11 мая 2018 года

Закрыв тетрадь, Сергей потёр усталые глаза.

Ну и фантазёр же этот… Он заглянул в свои записи, которые делал по ходу чтения. Ага, Ярославин Роман Игоревич. И то не факт, что ФИО как раз его, а не вымышленные. Надо же, устаревший алфавит использовал, горе-писака. К чему такие премудрости? Чтобы читатель помучился и бросил продираться сквозь трудно поддающийся текст в самом начале?.. Интересная мысль, кстати. Значит, впереди ждёт нечто более важное.

Сергей тоскливо посмотрел на тетрадь. Нет, сию минуту возвращаться к изучению «дневника» определённо не хотелось. Он перевёл взгляд на часы. Ого, уже глубокая ночь. М-да, дешифровка старинных букв – занятие, безусловно, увлекательное, но чертовски трудоёмкое. Лучше делать это в свободное от работы время. Да только где ж его взять?

Запиликала трубка. Ермаков как раз потягивался, мечтая завалиться на диван. Вот лишнее подтверждение теории несбыточности благих надежд.

– Алё?

– Тебя что, представляться не учили? – проворчал на том конце провода Михалыч.

– А то ты не знаешь, кому звонишь. Что стряслось опять?

– Бабёнку побитую доставили в ЦРБ. Говорит, что упала с лестницы. Сходи, пообщайся.

– Что, сильно побили?

– Да нет, не очень. Пара синяков и разбитая губа.

– Михалыч, это ж побои. Отправь участкового, пусть поработает. Наверняка об неё муж или сожитель кулаки почесал.

– Знаю, знаю, – примирительно проговорил дежурный. – Но ты же в курсе, что ему она правду не скажет. Выдумает каких-нибудь гопников, напавших в подворотне. Участковый так всё и запишет. А зачем вам лишний глухарь?

В принципе, всё логично, висяки оперативникам не нужны, но чувство собственного достоинства не позволяло так легко сдаваться. Сергей открыл было рот, чтобы выдать очередное возражение, как Михалыч вдруг добил его контрольным убийственным аргументом:

– К тому же в хирургии наш порезанный утопленник очухался. Врач сказал, что можем с ним поговорить. Заодно и его опросишь.

– Э-э-э… – Надо было что-то сказать, раз уж раззявил рот. Не закрывать же просто так. – Участкового всё равно дай. Не собираюсь у него хлеб отбирать.

– Да он тебя уже на улице ждёт. Покурить вышел. Так что давай, спускайся.

Побитая бабенция упиралась недолго. Сдала своего муженька, драчуна и пьяницу, по полной программе. Поплакалась Ермакову, что постоянно ходит битая, и он, благополучно передав её участковому, с чистой совестью направился в хирургию.

Врач – всё тот же Артур Генрихович – завёл его в палату.

– Вот ваш герой, – кивнул на койку в углу, с которой на вошедших внимательно смотрел бородатый.

– Почему «герой»? – Оперативник бросил на доктора ревнивый взгляд, подозревая, что потерпевший успел ему выложить всю свою наверняка занимательную историю.

– Ну как же. С такими ранами выжил. Обычно подобных пациентов долечивает патологоанатом.

Понятно, плоский медицинский юмор. Впрочем, вряд ли он хуже ментовского.

– Я вас оставлю. – Взгляд Ермакова хирург воспринял по-своему. – Только попрошу недолго. Больному нужен покой.

– Не беспокойтесь, Артур Генрихович, – сказал Сергей в закрывающуюся дверь. Придвинув стул, уселся рядом с кроватью, достал служебное удостоверение и в развёрнутом виде подержал перед карими глазами бородача. – Здравствуйте. Я капитан Ермаков из уголовного розыска. Расследую ваш случай…

– Позвольте? – сдавленно проговорил тот, не отрывая взгляда от «ксивы», и здоровой рукой потянулся к документу.

Вообще-то у полицейских не принято выпускать удостоверение из рук, но что-то в сверкающих глазах незнакомца заставило Сергея уступить его просьбе.

Бородатый повертел документ в руке. Погладил пальцем золотистого орла на обложке. Шевеля губами, перечитал все надписи от корки до корки.

Ермаков терпеливо ждал, с интересом наблюдая за ним. Наконец, тот вернул удостоверение со словами:

– Любопытная буквица. Проще и понятнее. – Он откинулся на подушку и, глядя в потолок, пробормотал: – Российская Федерация… Россейская. Не зря, значит…

Показалось, что глаза у него заблестели.

– Вы хорошо себя чувствуете? На вопросы отвечать можете? – Сунув свой документ в карман, Сергей положил чистый лист поверх папки, достал авторучку и демонстративно приготовился вести запись. – Ваша фамилия, имя, отчество?

– Ярославин, – глухо донеслось от кровати. – Роман Игоревич.

«Хм, не выдумал ФИО. Или пользуется вымышленным. А какой ему резон? Ну-ну, посмотрим».

– Дата рождения? – Вот интересно, скажет он «двенадцатого января» и так далее или нет.

– Двенадцатого, первого, тысяча девятьсот восемьдесят пятого года от рождества Христова.

– А есть другое летоисчисление? – хмыкнул Сергей, записывая дату. Последнюю реплику он, естественно, стенографировать не стал.

Ярославин перевёл на него усталый взгляд.

– Конечно, – сказал как само собой разумеющееся. – От сотворения мира, к примеру…

– Не буду спорить, – натянуто улыбнулся опер, не собираясь вступать в ненужную полемику. Не для того же он сюда пришёл. – Где родились?

Пожевав губами, Ярославин произнёс неуверенно, словно подзабыл место своего рождения:

– Коломна. – И вопросительно посмотрел на Сергея.

– Город Коломна Московской области? – уточнил тот.

Слегка расширив глаза, Роман осторожно кивнул.

– Так, хорошо. Проживаете где?

– Там же, в Коломне.

– Адрес.

– Что?

– Адрес назовите, по которому зарегистрированы.

Непонимающий взгляд явно свидетельствовал о том, что у пострадавшего частичная потеря памяти. Час от часу не легче. Не хватало ещё, чтобы он забыл о нападении. Ермаков решил немедленно это выяснить:

– Так, Роман Игоревич, вы помните, что с вами произошло?

Снова неуверенный кивок, не внушающий никакого оптимизма.

– Тогда рассказывайте.

– О чём?

Сергей вздохнул:

– О том, кто, где, когда и за что нанёс вам телесные повреждения. Как вы, израненный, оказались на берегу Жиздры?

– Жиздра… – Ярославин снова уставился в потолок. Помолчал немного. Вдруг спросил: – Какое сегодня число?

– Десятое… – Сергей посмотрел на часы. – Уже одиннадцатое мая.

Собеседник нахмурился:

– А год?

Начинается. Если он сейчас начнёт излагать сюжет своего дневника, придётся упечь бедолагу в психушку. Тогда ни о каком раскрытии тяжкого преступления против личности не может быть и речи.

– Две тысячи восемнадцатый, – снизошёл до ответа Сергей.

– Что ж, я вернулся, – облегчённо вздохнул Ярославин и закрыл глаза.

– Откуда? И как вы оказались в Перемышле? Кто на вас напал? Роман Игоревич!..

Больной, казалось, не слышал. Он совершенно не реагировал на вопросы и, похоже, больше не собирался удовлетворять любопытство Ермакова.

Вошёл Артур Генрихович.

– Доктор! – немедленно обратился к нему Сергей. – Он в сознании?

Тот пощупал у пациента пульс, приподнял веко, после чего выдал нерадостный вердикт:

– Уснул. Организм ещё довольно слаб и находится под действием препаратов. Придётся вам, знаете ли, перенести беседу. Приходите утречком, после обхода.

Делать нечего, Сергей вернулся в отделение ни с чем. Выслушал ворчание Михалыча, написал ещё один рапорт о неудачной попытке контакта с потерпевшим. Заодно составил запрос в УМВД по Коломенскому городскому округу на «Ярославина Романа Игоревича 12.01.1985 г.р., уроженца г. Коломны». Надо же было выяснить его адрес, место работы, ближайшие связи, наличие компромата, а главное – как он оказался здесь. Ермаков сильно надеялся, что всплывут знакомства Ярославина в Перемышле. Будет за что зацепиться. Пока же везде по нолям, а сам потерпевший, похоже, ему не помощник.

Лёг спать прямо в кабинете, на старом, видавшем виды диване. Утром его разбудил Селивёрстов, шумно ворвавшийся на рабочее место вместе с Колей Брагиным, опером по тяжким. Последний, как выяснилось, уже готовился забрать материал по Ярославину из дежурки. Ждал только резолюции начальства.

Скоро должен был подойти рыбак, с которым договорились ехать на Жиздру. Служебный транспорт для выезда обеспечивал Брагин.

Глянув на заспанного Сергея, Селивёрстов сжалился:

– Оставайся, Серёга. Мы сами съездим, а ты отдыхай.

– Ладно, езжайте. А я ещё в больничку схожу. Ярославина так и не опросил.

– Во-во, давай, – немедленно согласился Андрей. – Разделимся, больше сделаем.

Когда они, наконец, уехали, наступила долгожданная тишина и полнейшее спокойствие. Чтобы снова не уснуть, Сергей выпил крепкого кофе и отправился в ЦРБ – третий раз за сутки.

Артур Генрихович уже сменился, поэтому Ермакова встретил незнакомый молодой врач, рыжеволосый и с мальчишескими веснушками на лице. Голос, однако, был у него низкий, рокочущий. С таким в опере выступать надо. Стяжал бы славу.

– Странный этот ваш Ярославин, – гудел хирург, сопровождая Сергея в палату. – Такое впечатление, что многих элементарных вещей не знает. Всему удивляется. Так переполошился на утреннем обходе, когда мы к нему вместе с Артуром Генриховичем и завотделением вошли. Ещё и медсёстры с нами. Кажется, что никогда в своей жизни он сразу столько белых халатов не видел. На пижаму смотрел, как на гадюку какую-то. Разглядывал, в руках вертел, пока не помогли надеть. Даже пуговицы застёгивали сами. А завтрак? Ему принесли в палату. Он и говорит санитерке: «Пробуй при мне».

– И что, попробовала?

– Нет, конечно. У нас подобное не практикуется. Так ведь не стал есть. Завтрак целый унесли. А кушать ему надо, сил набираться.

– Я поговорю с ним об этом.

– Уж постарайтесь. Хотя он довольно быстро идёт на поправку. Раны почти затянулись, гематомы уже начинают рассасываться, болевые ощущения минимальны. Такое чувство, что день-два и можно переводить на амбулаторное лечение.

– То есть вы его выпишете?

– Нет, это гипотетически, конечно, исходя из общего анамнеза. А так дней десять у нас проведёт, не меньше. Послеоперационный период, наблюдение, сами понимаете…

Ярославин лежал на боку и смотрел в открытое окно на раскачивающиеся ветви деревьев больничного сада. Сквозняк приподнял штору, потрепав её над кроватью. Больной повернул голову и взглянул на вошедших.

– К вам из полиции. – Сообщил доктор и, кивнув Ермакову, сразу вышел.

– Ещё раз здравствуйте. – Сергей сел на тот же стул, на котором сидел ночью.

Отложив папку, скрестил руки на груди. Помолчал, разглядывая потерпевшего.

– Давайте так, Роман Игоревич, – начал неторопливо, – вы рассказываете мне правду о том, что с вами произошло, а затем мы вместе решаем, что из вашей истории мы напишем в объяснении, а о чём умолчим. Хорошо? Видите, я ничего не записываю. Кстати, мне сказали, вы отказываетесь от еды. Так же нельзя. Для чего вас врачи спасали? Уж явно не затем, чтобы впоследствии заморить голодом или отравить дурной пищей. Кушать надо, поправляться, особенно с вашими ранами. Обещайте, что будете есть. Договорились?

С небольшой заминкой Ярославин кивнул.

– Вот и славно. А теперь я весь внимание. Рассказывайте.

Больной задумчиво пригладил усы и бороду.

– Вряд ли вы мне поверите, – сказал из-под пальцев.

– Откуда вам знать, если ещё ничего не сказали?

– Я и сам себе иной раз не верю. Слишком всё… необычно.

– Это как-то связано с раздвоением личности, о котором вы упоминаете в своём дневнике? – сделал первый ход Ермаков. Должен же кто-то начать, а то так и будут топтаться на месте.

С удовлетворением понаблюдал за тем, как встрепенулся собеседник.

– Вы его нашли? Он уцелел?

– Да, он у меня, и я его читаю. Сложновато написано. Только никак не могу отделить реальность от вымысла. Надеюсь разобраться в этом с вашей помощью.

Роман грустно улыбнулся:

– Вот видите, вам тоже трудно поверить. А между тем, я писал чистую правду. Все события, о которых там говорится, происходили со мной в действительности.

Плохо. Этот человек и в самом деле уверовал в свою писанину. Отождествляет себя с выдуманным героем. Ох, чует сердце, придёт из Коломны ответ, что не было там никакого Ярославина Романа Игоревича и в помине. Устанавливай потом его личность по-новой.

– Хотите сказать, что попали в прошлое, во времена Батыя, и дрались там с татаро-монголами? – Рот Сергея невольно скривился в скептической ухмылке.

– Именно, – вполне серьёзно сказал Ярославин и потянулся за стаканом с водой, стоявшим на прикроватной тумбочке.

Ермаков подал ему стакан. Тот утонул в широкой пятерне больного почти полностью. Пока он пил, оперативник подивился, насколько хорошо развиты у него мышцы предплечий. Да, такой детина, пожалуй, запросто может часами размахивать мечом. Определённо, надо идти к реконструкторам.

Напившись, Ярославин утёр бороду.

– Не желаете верить, не надо, – сказал, возвращая стакан. – Я не настаиваю. Но другую правду вы от меня всё равно не услышите.

Тупик. Надо делать ход конём.

– Ну, хорошо. Давайте пока отложим этот разговор… Вас, возможно, скоро выпишут. Здесь, в Перемышле, у вас есть где остановиться? Родственники, знакомые? Или, может быть, сообщить кому-то в Коломну, чтобы приехали за вами?

– Нет. – Роман помотал головой. – Никого у меня здесь нет. Если даже и были, то вряд ли меня кто знает. Время не то, другое. Всё изменилось. Но я этому даже рад…

– Чему же тут радоваться? – недовольно пробормотал Сергей, размышляя о своём.

– Есть чему, даже не сомневайтесь. – Кряхтя, больной приподнялся в постели, сев повыше. – Скажите… Тогда, в тринадцатом веке, хан Батый захватил Новгород?

Вопрос озадачил Сергея. Знатоком истории его не назовёшь, но кое-что в памяти всё же осталось ещё со школьной скамьи. Уж слишком въедливый был у них историк.

– Насколько я знаю, нет. Не дошёл порядка ста или двухсот километров и повернул назад.

Ярославин шумно вздохнул.

– А потом? – Его глаза горели неподдельным интересом.

– Ну-у… – Ермаков напряг память, чувствуя себя учеником у доски. – Кажется, развернул армию лавой и прямиком рванул обратно, грабя то, что ещё не успел разграбить. Через наши земли шёл, между прочим. А, вспомнил! Уже у самой границы он осадил Козельск, который долго не мог взять. Город в итоге сжёг, а всех жителей перебил, сам потеряв немало людей.

– Козельск… – Голос Романа охрип. – Он далеко? Говорят, меня нашли на Жиздре.

– Да. Километров сорок до Козельска будет. Здесь Жиздра впадает в Оку.

– Надо же. – Ярославин откинул голову и закатил глаза под лоб. – В тринадцатом веке в этих краях было совсем пусто.

Вторая беседа тоже не клеилась и закономерно закончилась ничем. Раздосадованный опер покинул стены стационара в дурном расположении духа. Не прибавил оптимизма и ответ из Коломны, ждавший его в дежурке. Как и предполагалось, никакой Ярославин Р. И. у них не значился. Как тут не почувствовать себя оракулом?