Текст книги "Коронавирус и другие инфекции: CoVарные реалии мировых эпидемий"

Вот вам статистика, наглядно свидетельствующая о пользе прививок.

Во время эпидемии оспы 1721 года население Бостона составляло 10 700 человек.

Прививка была сделана 286 горожанам, из которых 6 человек умерли от оспы.

5759 бостонцев, не сделавших прививку, заболели оспой. 4915 из них остались в живых, а 844 умерли.

4655 бостонца оспой не заболели.

Смертность среди сделавших прививку составила 2 %, а среди не сделавших и заболевших – 15 %. Семикратную разницу случайностью объяснить нельзя. В 1725 году Бойлстон отправился в Лондон, где опубликовал результаты борьбы с эпидемией оспы в Бостоне. Казалось бы, цифры должны были переубедить антипрививочников, но этого не произошло. Даже в Великобритании у вариоляции было много противников, а уж про остальную Европу и США и говорить нечего.

У антипрививочников тоже были убедительные доводы и не менее убедительная статистика. Иногда привитые заболевали оспой в тяжелой форме и умирали. Разумеется, от неудачной вариоляции умирало гораздо меньше человек, чем от оспы, и в масштабе всей популяции выгода от прививок была несомненной, но с точки зрения конкретного человека, дорожащего своей собственной жизнью, вариоляция была смертельной лотереей.

Нигде, в том числе и в Великобритании, не проводился тщательный сбор статистических данных по вариоляции, но на основе тех сведений, что имеются в нашем распоряжении, можно предположить, что частота смертельных осложнений среди привитых составляла около 2 %. Это довольно тревожный показатель – из 50 привитых один человек умирал.

Другим, не менее пугающим недостатком вариоляций, было то, что при неправильной организации они могли вызвать эпидемию оспы вследствие того, что их проведение не сопровождалось надлежащими карантинными мерами.

И при таких рисках вариоляция спасала от заболевания оспой далеко не всегда. Известно много случаев, когда привитые люди позже заболевали оспой в тяжелой форме и умирали. Самой громкой из подобных трагедий стала смерть известного хирурга, члена Королев-ского научного общества Генри Грея, который заразился оспой от своего десятилетнего племянника. В детстве Грей подвергся вариоляции и на этом основании не боялся оспы, но тем не менее заболел ею. А другой британский врач, которого звали Уильям Геберден, подсчитал, что за 40 лет с начала проведения вариоляции в Лондоне от оспы умерло на 25 тысяч человек больше, чем за 40 предыдущих лет. Статистический анализ Гебердена основывался на не очень-то надежных данных, но сама цифра в 25 тысяч была весьма впечатляющей. Никто не задумывался об истинных причинах, приведших к такому результату. Причина явно была в том, что до начала вариоляции никто не вел тщательного подсчета случаев заболевания оспой и умерших от нее. По идее, на фоне прививок заболеваемость и смертность должны снижаться, а не возрастать.

К счастью для всего человечества, врачи обратили внимание на то, что люди, которые заразились оспой от коров и лошадей, во-первых, никогда не умирают и вообще не болеют тяжело, а, во-вторых, натуральной оспой уже не заболевают. В мае 1796 года британский врач Эдвард Дженнер привил восьмилетнего Джеймса Фиппса оспенным материалом, взятым от доярки, болевшей коровьей оспой. После того как привитый мальчик в легкой форме переболел коровьей оспой, Дженнер попытался заразить его материалом, полученным от больного натуральной оспой, но потерпел неудачу. Попытка оказалась неудачной: мальчик натуральной оспой не заболел. Дженнер не только убедился в безопасности предложенного им метода, но и доказал его эффективность. Спустя два года после этого эксперимента Дженнер опубликовал брошюру «Исследование причин и действие коровьей оспы», в которой описал свой метод вакцинации (название произошло от латинского слова vaccina – коровья, впоследствии название коровьей прививки стало общим для всех прививок). Не сразу, далеко не сразу метод Дженнера начал распространяться по миру и в 1980 году Всемирная организация здравоохранения официально объявила об искоренении оспы.

Кроме чумы и оспы человечество с древних времен преследовали эпидемии и пандемии холеры, а в средневековой Европе вовсю свирепствовала проказа. И если эпидемии холеры не вызывают удивления, поскольку это заболевание распространяется быстро и является высоко контагиозным, то эпидемия проказы с точки зрения логики представляется невозможной.

Лепра передается воздушно-капельным путем, но также может передаваться и контактно, через поврежденные кожные покровы. Воздушно-капельный путь передачи еще не гарантирует возникновения эпидемий. «Эпидемическое» заболевание должно быть высококонтагиозным, человеческий организм должен быть к нему восприимчивым, а возбудители должны обладать высокой скоростью деления. Но если у большинства бактерий промежуток между двумя делениями измеряется в минутах или в часах, то у обоих возбудителей лепры – микобактерии лепры и лепроматозной микобактерии – одно деление продолжается около 12 суток (суток!). Вдобавок лепра является малоконтагиозным заболеванием. Непродолжительного разового контакта для заражения лепрой недостаточно, нужно длительное тесное общение с больным. Инкубационный период – отрезок времени от момента заражения до проявления симптомов болезни и начала выделения возбудителя в окружающую среду – при лепре составляет в среднем от 4 до 6 лет. Для сравнения: при чуме инкубационный период составляет от 2 до 6 дней, в среднем 4 дня. Делайте выводы.

Но при всем этом по каким-то причинам, которые до сих пор остаются неясными, проказа в средневековой Европе распространялась такими темпами, которые иначе как бешеными и не назвать. Английский хронист монах-бенедиктинец Мэтью Пэрис писал в начале XIII века о 19 тысячах лепрозориев в Европе! Огромная цифра. И это с учетом того, что в лепрозориях содержались далеко не все больные проказой, многие после изгнания из общества бродяжничали. Изгнание из общества носило обязательный характер. Существовал даже особый литургический обряд ритуальных похорон больного проказой под названием separatio leprosorum – отделение прокаженного. После того как особый религиозный трибунал подтверждал факт наличия проказы, больного приводили в церковь, укладывали в гроб, служили заупокойную службу, а затем гроб относили на кладбище, опускали в могилу и сбрасывали на него немного земли, говоря при этом: «Ты не живой, для всех нас ты умер». Потом прокаженного вытаскивали из могилы и выдавали ему длинное одеяние с капюшоном. На одеяние могли нашиваться колокольчики, которые звенели при каждом движении, сигнализируя окружающим о том, что идет прокаженный. Колокольчики могли заменяться трещоткой, которую надо было держать в руках.

Есть гипотеза, объясняющая эпидемию проказы модой на беличий мех (белки тоже болеют проказой). Согласно другой версии, в интенсивном распространении проказы были виноваты многочисленные паломники. Третья версия связывает эпидемию проказы с крестовыми походами, участники которых заражались этой болезнью на Ближнем Востоке. В орден Святого Лазаря Иерусалим-ского, основанный крестоносцами в Палестине в 1098 году на базе лечебницы для прокаженных, принимались не только здоровые рыцари, но и те, что болели проказой.

Списывать эпидемию проказы на царившую в то время в Европе антисанитарию не очень правильно, причина не столько в санитарных условиях, сколько в том, что человеческий организм стал более восприимчивым к проказе или же возбудитель стал более агрессивным. Но со временем нарушенный баланс восстановился, и эпидемия пошла на спад, начиная с XV века количе-ство прокаженных стало уменьшаться. Примечательно, что нигде, кроме Западной Европы, ничего похожего на эпидемию проказы никогда не было. Во всяком случае до нас сведения о других эпидемиях не дошли.

Французский ученый Луи Пастер создал микробную теорию инфекционных заболеваний во второй половине XIX века[7]7
  Понятие о микроорганизмах появилось еще в 1670 году, когда Антони ван Левенгук увидел мельчайшие существа в свой микроскоп. В 1695 году сообщения, которые Левенгук присылал в английское королевское научное общество, были изданы на латыни отдельной книгой под названием «Тайны природы, открытые Антонием Левенгуком при помощи микроскопов». Но к микробам относились как к мельчайшей форме жизни, никто и подумать не мог, что эти создания могут наносить вред человеческому организму.


[Закрыть]. Но понимание заразительности некоторых болезней пришло к человечеству гораздо раньше. Совсем несложно было заметить, что одни болезни не передаются от человека к человеку, а другие передаются, причем очень быстро. Это попытался объяснить отец медицины Гиппократ, создавший миазматическую теорию. Согласно этой теории, заразные болезни вызываются миазмами – летучими ядовитыми веществами, которые распространяются с воздухом и водой. По сути, миазматическая теория является не ошибочной, а, скорее, примитивной. Если заменить миазмы на микробы, то эта теория будет выглядеть вполне современно. Старинный костюм чумного доктора включал в себя маску с длинным птичьим клювом, в который вкладывались сушеные ароматические травы. Считалось, что проходя через травяной «фильтр» зловонный чумной воздух очищается от миазмов и становится безвредным. Как вы понимаете, чумной палочке эти ароматические травы были «до лампочки», но хотя бы дышать чумным докторам было приятнее, поскольку травы в какой-то мере смягчали смрад, которым сопровождалась эпидемия чумы.

Только в середине XIX века, незадолго до публикации революционных трудов Пастера, некоторые врачи начали задумываться о несостоятельности теории миазмов. Британский врач Джон Сноу одним из первых начал применять эфир и хлороформ для обезболивания и прославился тем, что обезболивал роды самой королевы Виктории. Когда Сноу начал работать с газообразными обезболивающими веществами (эфиром и хлороформом), он стал задумываться о том почему пары хлороформа усыпляют любого человека, а холерные миазмы поражают людей избирательно? По идее газообразным миазмам полагалось поражать всех подряд, но этого не происходило.

К Джону Сноу и его великим, без преувеличения, делам, мы скоро вернемся, а пока что давайте познакомимся с холерным вибрионом. Название «вибрион» интригует, не так ли? Далекие от биологии люди «по созвучию» считают вибрионы вирусами, но это неверно, потому что вибрионами называются изогнутые палочковидные бактерии, которые не образуют спор и обладают подвижностью благодаря наличию жгутиков.

Открывать возбудителя холеры ученым пришлось дважды. В 1854 году итальянский анатом Филиппо Пачини обнаружил в слизистой оболочке кишечника людей, умерших от холеры, а также в их кишечном содержимом множество палочковидных организмов, которые он счел возбудителями холеры. Сообщение Пачини было проигнорировано итальянскими врачами, которые оказались такими же ревностными сторонниками миазматической теории Гиппократа. В 1883 году немецкий микробиолог Роберт Кох повторно открыл холерный вибрион. Возможно, что врачебное сообщество отмахнулось бы и от доводов Коха, но к тому времени Луи Пастер успел произвести свою «микробную» революцию, которая положила конец господству теории миазмов.

Холерные вибрионы устойчивы во влажной среде. В морской воде они могут сохраняться в течение нескольких месяцев. Холерные вибрионы способны вступать в симбиоз[8]8
  Симбиозом принято называть взаимовыгодное сожительство организмов разных видов, но с научной точки зрения симбиоз представляет собой такой тип взаимоотношений, при котором хотя бы один из организмов-сожителей (симбионтов) получает для себя пользу. Паразитизм – разновидность симбиоза. Форма взаимно полезного сожительства, при котором присутствие партнера является обязательным условием существования для обоих, называется мутуализмом. Если же польза односторонняя, но получающий ее организм не наносит вреда своему партнеру, то такую форму сожительства называют комменсализмом.


[Закрыть] с зоопланктоном[9]9
  Зоопланктоном называются водные животные, которые не могут противостоять течениям и пассивно переносятся вместе с водными массами.


[Закрыть] и рядом других обитателей водоемов. На пищевых продуктах при комнатной температуре они могут прожить до 5 дней, а под солнечным светом – до 8 часов. Размножаются вибрионы быстро, контагиозность у холеры высокая, а еще холерные вирионы отличаются коварством: в большинстве случаев они вызывают легкую диарею или вообще не вызывают каких-либо симптомов, а просто живут в кишечнике человека, который, сам того не ведая, становится источником заражения для других людей. Лишь в 5–10 % случаев вскоре (от 6 часов до 5 дней) после попадания вибриона в организм, у пациентов развивается выраженная диарея и неукротимая рвота, что приводит к тяжелому обезвоживанию организма. Короче говоря, холерный вибрион идеально подходит на роль злодея, вызывающего эпидемии и пандемии.

Родина холеры известна, это долина реки Ганг, где всегда жарко и воды грязные. В Европе холеры, можно сказать, не было до начала XIX века. Да, слово «холера» греческого происхождения, оно переводится как «желчь течет», и о холере писал еще Гиппократ, но, скорее всего, древние врачи называли холерой какое-то иное заболевание, сопровождавшееся диареей и рвотой. Опять же, никто из древних или средневековых европейских авторов не описывал холерных эпидемий. А стоило только холерному вибриону появиться в Европе, как одна за другой пошли пандемии. Настоящие пандемии, а никакие не эпидемии, обратите внимание. Вот их перечень.

Первая пандемия – 1816–1824 годы.

Вторая пандемия – 1829–1851 годы.

Третья пандемия – 1852–1860 годы.

Четвертая пандемия – 1863–1875 годы.

Пятая пандемия – 1881–1896 годы.

Шестая пандемия – 1899–1923 годы.

Седьмая пандемия – 1961–1975 годы.

Ясное дело, что вирус, тихо-мирно обитавший в течение многих тысячелетий на полуострове Индостан, просто так в кругосветное путешествие не пустится. Нужен какой-то толчок. Предполагается, что виной всему было сильное извержение вулкана Тамбора, находящегося в Южном полушарии на индонезийском острове Сумбава. Это извержение, произошедшее в апреле 1815 года, сопровождалось массивным выбросом вулканического пепла в атмосферу (всего было выброшено около 150 км³ пепла), что вызвало в Северном полушарии эффект вулканической зимы[10]10
  Вулканической зимой называется глобальное похолодание, вызванное выбросом в атмосферу вулканического пепла и сернистых газов при извержении вулканов. Пепел и газы создают в атмосфере подобие щита, не пропускающего солнечное излучение к земной поверхности.


[Закрыть], который ощущался на протяжении нескольких лет. 1816 год недаром называют годом без лета. Аномальные погодные условия могли способствовать изменению холерного вибриона. Речь идет не о том, что похолодание вызвало какую-то мутацию. Похолодание вряд ли могло это сделать, в отличие от ионизирующего излучения, обладающего выраженным мутагенным действием[11]11
  Мутагенное действие – это способность вызывать мутации. Факторы, вызывающие мутации, называются мутагенными факторами.


[Закрыть]. Скорее, все произошло несколько иначе. В обычных теплых условиях мутации, приводящие к возникновению холодоустойчивых форм холерного вибриона, не являлись преимуществом и не поддерживались (то есть не закреплялись) естественным отбором. Подумайте сами: зачем нужна холодоустойчивость жителю теплых краев, где никогда не бывает холодно? Поскольку холодоустойчивость, а также особая стойкость к внешним воздействиям не закреплялись, вибрион не мог распространяться в местности с более суровым климатом, заселять воды с низкой температурой. А когда случилось похолодание, то выживать начали только холодоустойчивые и особо стойкие вибрионы. Стойкие давали потомство, а нестойкие погибали, не успев этого сделать. В результате через некоторое время (довольно непродолжительное, ибо размножается холерный вибрион быстро), вся популяция была представлена «стойкими оловянными солдатиками», которые бодро двинулись на север, на восток, на запад и на юг, заселяя те регионы, которые их предкам были недоступны. Смелей вперед, труба зовет, ретивый конь копытом бьет!

В первую пандемию Европу спасла аномально холодная зима 1823–1824 годов, во время которой замерзали реки в Малой Азии и на Ближнем Востоке. Холерный вибрион был не настолько холодоустойчив, чтобы зимовать во льдах или подо льдами. Он взял реванш во время второй пандемии, когда покорил не только Европу, но и Северную Америку и Японию.

По Российской империи во время эпидемии холеры 1830–1831 годов прокатилась волна бунтов, которые получили название холерных. Населению не нравилось все, что было связано с холерой, начиная с опасности заражения и заканчивая повышением цен, которым сопровождаются любые катаклизмы. Разумеется, дело не могло обойтись и без слухов о том, что холеру-де выдумали доктора, которые сами отравляют воду, а несчастный народ запирают в лазаретах и карантинах и т. п.

Вот запись из дневника профессора Санкт-Петербургского университета Александра Никитенко, датированная 23 июня 1831 года:

«Три больницы разорены народом до основания. Возле моей квартиры чернь остановила сегодня карету с больными и разнесла ее в щепы.

– Что вы там делаете? – спросил я у одного мужика, который с торжеством возвращался с поля битвы.

– Ничего, – отвечал он, – народ немного пошумел. Да не попался нам в руки лекарь, успел, проклятый, убежать.

– А что же бы вы с ним сделали?

– Узнал бы он нас! Не бери в лазарет здоровых вместо больных! Впрочем, ему таки досталось камнями по затылку, будет долго помнить нас.

Завтра Иванов день; его-то чернь назначила, как говорят, для решительного дела.

Полиция, рассказывают, схватила несколько поляков, которые подстрекали народ к бунту. Они были переодеты в мужицкое платье и давали народу деньги.

Государь приехал. Он явился народу на Сенной площади. Нельзя добиться толку от вестовщиков: одни пересказывают слова государя так, другие иначе.

Известно только, что взяты меры к водворению спокойствия».

Третья пандемия, которая пришлась на 50-е годы XIX века, считается наиболее смертоносной из всех холерных пандемий. В частности, в Российской империи от холеры за тот период умерло более миллиона человек.

И вот тут-то нужно вспомнить Джона Сноу, который своими действиями обуздал одну из вспышек холеры в Лондоне.

Впервые Сноу столкнулся с холерой в то время, когда был учеником хирурга. Во время очередной эпидемии он оказывал помощь шахтерам и уже тогда начал задумываться над тем, почему одни люди заболевали, а другие нет, и почему холера проявляется вспышками. В 1849 году в Лондоне произошла очередная вспышка холеры, которая была небольшой (в пределах одного квартала) и потому удобной для наблюдения. Сноу выяснил, что все заболевшие жили в домах, получавших воду из одного источника. Это укрепило его во мнении относительно того, что загрязненная вода является основным распространителем холеры.

В 1853 году в Лондоне произошла очередная эпидемия холеры, охватившая примерно половину города, расположенную южнее Темзы. В зоне эпидемии проживало около 300 тысяч человек. Эту зону снабжали водой две водопроводные компании – «Ламбет» и «Саутворк энд Воксхолл». За год до эпидемии компания «Ламбет», ранее бравшая воду из Темзы на территории Лондона, перенесла забор воды в пригород, находившийся выше по течению. Там речная вода была гораздо чище, чем в Лондоне, где в нее сливалось все, что угодно. А «Саутворк энд Воксхолл» продолжали брать воду из Темзы в Лондоне.

Схема водоснабжения была запутанной: конкурирующие компании делили не территорию, а конечных потребителей. Доходило до того, что часть жильцов одного здания получала воду от «Ламбет», а другая – от «Саутворк энд Воксхолл». Но при всем этом можно было точно установить, кто какую воду пьет, чем и занялся Джон Сноу с самого начала эпидемии. Данные, которые он получил, свидетельствовали о том, что причиной холерной эпидемии стала загрязненная вода. Из 266 516 человек, получавших воду от «Саутворк энд Воксхолл», за 14 недель эпидемии умерло от холеры 4093 человека, или 1,53 %. Из 173 748 человек, получавших воду от «Ламбет», от холеры умер 461 человек, что составляло 0,26 % от общего количества.

0,26 % и 1,53 % – это шестикратная разница, которую невозможно назвать случайной! Сноу окончательно утвердился в своем мнении относительно загрязненной воды, но вскоре судьба подбросила ему головоломку, грозившую разбить гипотезу о распространении холеры с водой. Британское врачебное общество в то время стойко держалось за теорию миазмов. Сноу со своей «водной» гипотезой выглядел белой вороной.

Дело было так. Вскоре после окончания эпидемии холеры в южной части Лондона произошла локальная вспышка холеры к северу от Темзы, вошедшая в историю как «вспышка холеры на Брод-стрит в 1854 году». Эта вспышка успела унести жизни 616 человек, но Джон Сноу не дал ей распространиться на весь город.

Район Сохо, в котором находилась Брод-стрит, снабжался вроде бы чистой водопроводной водой (насколько можно было судить без бактериологического анализа, который в то время не делали). Однако Сноу предположил, что источником «холерного яда» могла быть водопроводная колонка, находившаяся на Брод-стрит рядом с домом № 40.

Подозрения подтвердились. Все заболевшие, о которых Сноу удалось собрать сведения, пили воду из этой колонки. Те, кто жил в районе вспышки, но брал воду из других источников или же пил только пиво, как работники местной пивоварни, холерой не заболели. Но зато ею заболели те, кто жил за пределами опасного района, но предпочитал брать воду из колонки у дома № 40, считая ее более чистой и вкусной.

Когда Сноу отметил на карте адреса умерших от холеры людей, колонка оказалась в самом центре территории, охваченной болезнью. «Исследуя район, я обнаружил, что почти все смертельные случаи произошли на небольшом расстоянии от колонки [у дома № 40 на Брод-стрит], – писал Сноу в письме редактору медицинского научного журнала Medical Times and Gazette. – Только десять смертей было выявлено в домах, расположенных явно к другой уличной колонке. В пяти из этих случаев семьи погибших сообщили мне, что они всегда отправлялись за водой на Брод-стрит, поскольку предпочитали эту воду той, которая была в ближних колонках. В трех других случаях умерли дети, которые ходили в школу мимо колонки на Брод-стрит».

Первые случаи холеры были выявлены 31 августа 1854 года. 7 сентября Сноу выступил перед попечительским советом прихода Сент-Джеймс, в ведении которого находилась колонка, и убедил членов совета снять с нее ручку, что делало невозможным забор воды. Ручку сняли на следующий день – и холера сразу же пошла на убыль. Сноу не мог понять, как «холерный яд» попал в резервуар, находившийся под злополучной колонкой, ведь ту же самую воду получали и жители других районов, где не было случаев холеры. Ответ на этот вопрос помог найти священник из местной церкви, который выяснил, что мать грудного ребенка, заразившегося холерой где-то на стороне, после стирки испачканных пеленок выливала воду в сточную яму, находившуюся в трех футах от колонки. Вот так и создаются эпидемии, буквально на пустом месте.

Деятельность Джона Сноу, а также ряд других наблюдений позволили связать холеру с грязной водой еще до открытия ее возбудителя. Усовершенствование систем водоснабжения и канализации стало одним из основных методов борьбы с холерными эпидемиями. Путь заражения холерой алиментарный: вибрион попадает в организм через рот, поэтому холеру неспроста называют болезнью грязных рук и плохого водопровода.

После того как в 1948 году был открыт тетрациклин, губительно действующий на холерный вибрион, бороться с холерой стало проще. Однако посмотрите на даты последней, седьмой пандемии. Период с 1961 по 1975 годы пришелся на эпоху антибиотикотерапии, тем не менее пандемия имела место и поражала даже развитые страны с хорошим уровнем развития медико-санитарной службы (например, СССР). Кстати говоря, седьмая пандемия вызвана новой разновидностью холерного вибриона, которая была выделена в 1905 году на карантинной станции Эль-Тор (Египет) и названа в честь места своего обнаружения. Вибрион Эль-Тор – это биовар, или биотип, холерного вибриона, внутривидовая систематическая категория, а не отдельный биологический вид. Появление биовара Эль-Тор демонстрирует изменчивость холерного вибриона и служит косвенным подтверждением версии, объясняющей выход вибриона за пределы Индии глобальным похолоданием. А накопленный к нашему времени исследовательский материал дает основание утверждать, что в природе существует по крайней мере два варианта холерных вибрионов Эль-Тор. Холерный вибрион не просто изменчив, а очень изменчив, и это внушает определенные опасения.

Седьмая пандемия холеры примечательна не только биоваром Эль-Тор, но и тем, что в 1991 году холера добралась до Центральной и Южной Америки.

Перенесенная холера не оставляет после себя стойкого иммунитета, и повторное заражение возможно в любой период жизни. Попытки создать эффективную вакцину против холеры пока что не увенчались успехом. Существующие в настоящее время вакцины в 25–50 % случаев вызывают выработку непродолжительного иммунитета, длительность действия которого составляет от 3 до 6 месяцев.

В завершение нашего исторического обзора нужно вспомнить испанку, или испанский грипп, – самую массовую пандемию гриппа за всю историю человечества. В 1918–1919 годах во всем мире было заражено около 550 миллионов человек, что составляло 30 % от всего населения нашей планеты. По разным подсчетам умерло от 50 до 100 миллионов заразившихся (от 2,7 до 5,3 % населения планеты).

Пандемия началась в последние месяцы Первой мировой войны и получила свое название по месту якобы начальной вспышки. Якобы начальной. Согласно наиболее достоверной версии, распространение вируса испанки началось из американского штата Канзас, откуда американские солдаты занесли его в Европу, причем не в Испанию, а во Францию. Но Франция участвовала в войне, и все газетные сообщения в ней подвергались строгой военной цензуре, которая, разумеется, не могла пропустить сообщения об эпидемии, охватившей армию и гражданское население. А вот в нейтральной Испании публикации таких сообщений никто не препятствовал. Первые сообщения о новой болезни появились в Испании и североамериканский (вероятнее всего) грипп стал называться испанским.

По своей клинической картине этот грипп часто выглядел как легочная форма чумы – бурное течение, кровохарканье, частые летальные исходы. Во время первой волны (а всего волн было три) пандемия дошла до Северной Африки на юге и Индии на востоке. В августе 1918 года количество больных резко пошло на убыль, что было истолковано как конец пандемии. Россию первая волна испанки сильно не затронула. Можно сказать, что на фоне бурных событий весны и лета 1918 года грипп прошел незамеченным.

Вторая волна пандемии началась на западном побережье Африки в Сьерра-Леоне. Оттуда она пошла на север, на юг и на восток, наделав очень больших бед в Индии, где от испанки вымирали целые поселения, а общее число смертей от гриппа предположительно дошло до 5 миллионов. Во время второй волны испанка дошла (или вернулась?) до Северной Америки и сильно затронула Россию, где ее повсеместно принимали за крупозную пневмонию[12]12
  Крупозная пневмония представляет собой воспаление легких, захватывающее область целой доли (правое легкое состоит из трех долей, а левое – из двух).


[Закрыть]. В конце декабря 1918 года вторая волна, обошедшая только Мадагаскар, Австралию и Новую Каледонию, утихла, но затишье было недолгим: уже в феврале началась третья волна, которая охватила весь мир без исключения. Спад начался летом 1919 года, но полностью пандемия прекратилась лишь в 1920 году.

Есть предположение, что штамм[13]13
  Штаммом (от немецкого Stamm – «род») называется чистая культура вирусов, бактерий или других микроорганизмов, а также культура клеток, изолированная в определенное время в определенном месте.


[Закрыть] испанки 1918 года является предком современных вирусов свиного и человеческого гриппа. Вирус гриппа, если кто не в курсе, весьма многолик – в настоящее время выявлено более 2 тысяч его вариантов.

Генетикам удалось установить, что вирус, вызвавший пандемию испанки, существовал с 1900 года и в течение 17 лет не вызывал эпидемий.

С чего бы вдруг?

Во всем виноваты мутации. Вирус гриппа отличается высокой изменчивостью. Произошла мутация, увеличившая вирулентность (способность вызывать заболевание) вируса гриппа, и он начал завоевание планеты.

И самое последнее: среди болезней, вызывавших эпидемии, есть одна загадочная болезнь, которую современным ученым так и не удалось идентифицировать. Да, представьте, не удалось. Чем болели неандертальцы нам отчасти известно, а вот какая болезнь скрывалась под названием английской потливой лихорадки (или горячки), неизвестно. Эта загадочная болезнь начиналась с сильного озноба, головокружения и сильных болей (голова, шея, конечности). Вскоре к этим симптомам добавлялись лихорадка, сильнейшее потоотделение и спутанность сознания, которой сопутствовала выраженная сонливость. Нет упоминаний ни о каких высыпаниях на коже при этой болезни, а то ее можно было бы считать сыпным тифом[14]14
  Сыпной тиф – группа инфекционных заболеваний, вызываемых бактериями из группы риккетсий. Переносчиками являются вши. Характеризуется специфической сыпью, лихорадкой, поражением нервной и сердечно-сосудистой систем.


[Закрыть].

Желающие совершить научный прорыв, который при благоприятном стечении обстоятельств способен принести чуть ли не Нобелевскую премию, могут использовать описание этой болезни, приведенное английским философом Фрэнсисом Бэконом в «Истории правления Генриха Седьмого»: «В Лондоне и других частях королевства распространилась эпидемия болезни дотоле неизвестной, которую по ее проявлениям назвали “потливым недугом”. Болезнь эта была скоротечной как в каждом отдельном случае заболевания, так и в смысле длительности бедствия в целом. Если заболевший не умирал в течение двадцати четырех часов, то благополучный исход считался почти обеспеченным. Что же до времени, прошедшего прежде чем болезнь перестала свирепствовать, то ее распространение началось примерно двадцать первого сентября, а прекратилось до конца октября… Это была чума, но, по всей видимости, не разносимая по телу кровью или соками, ибо заболевание не сопровождалось карбункулами, багровыми или синеватыми пятнами и тому подобными проявлениями заражения всего тела; все сводилось к тому, что тлетворные испарения достигали сердца и поражали жизненные центры, а это побуждало природу к усилиям, направленным на то, чтобы вывести эти испарения путем усиленного выделения пота. Опыт показывал, что тяжесть этой болезни связана скорее с внезапностью поражения, чем с неподатливостью лечению, если последнее было своевременным. Ибо, если пациента содержали при постоянной температуре, следя за тем, чтобы и одежда, и очаг, и питье были умеренно теплыми, и поддерживая его сердечными средствами, так чтобы ни побуждать природу теплом к излишней работе, ни подавлять ее холодом, то он обычно выздоравливал. Но бесчисленное множество людей умерло от нее внезапно, прежде чем были найдены способы лечения и ухода»[15]15
  Перевод В.Р. Рокитянского и А.Э. Яврумяна.


[Закрыть].

Предположительно ««потливый недуг» привез в Англию из Бретани Генрих Тюдор, который вместе с войском высадился в Уэльсе в августе 1485 года, победил в битве при Босуорте Ричарда III и стал королем Генрихом VII. Достоверно известно, что первые случаи заболевания этим загадочным недугом, сопровождавшимся обильным потоотделением, были выявлены уже после высадки Генриха. В Лондоне за месяц с небольшим от потливой лихорадки умерло несколько тысяч человек (точное количество неизвестно). В ноябре 1485 года эпидемия угасла, чтобы вспыхнуть в 1492 году в Ирландии, где ее прозвали английской чумой. Затем были вспышки в 1507 и в 1517 годах, тоже с большим количеством умерших, а в 1528 году болезнь перешла на континент, распространилась по Европе и дошла на западе до Новгорода Великого, а на севере до центральных областей Швеции и Норвегии, но при этом не затронула Францию и Италию. Последняя же вспышка «потливого недуга» произошла в Англии в 1551 году. Несмотря на то что один из английских врачей посвятил описанию этой болезни отдельную монографию[16]16
  John Caius. A Boke or Counseill against the Disease Commonly Called the Sweate or the Sweating Sickness (1552).


[Закрыть], идентифицировать ее так и не удалось. Версии высказывались самые разные – от чумы до сыпного тифа, но вопрос так и остается открытым.

На этом позвольте наш исторический обзор считать завершенным. Многое осталось неохваченным, но эта книга посвящена эпидемиям, а не истории эпидемий, поэтому пришлось выбирать только самое важное плюс загадка на десерт. Помимо исторических сведений вы получили общее представление о предмете, и дальше у нас с вами пойдет серьезный, но нескучный разговор.