Текст книги "Иное решение"

XXII

Надо ли говорить, с каким волнением Коля ждал ближайшего воскресенья? Терпение его истончалось с каждым оборотом часовой стрелки. Девяносто два часа, отделяющие его от момента свидания, никак не хотели заканчиваться! Он пытался занять себя работой, но все валилось из рук.

Дело было не в том, что он вплотную приблизился к выполнению порученного задания, не в том, что он, считай, одной ногой уже проник в эту самую злосчастную «Baltic Transit». Да, это, конечно, важно – выполнить задание командования. Для этого, собственно, он и был сюда направлен. Но что значат командиры и их приказы, когда тут – любовь?!

Первое свидание в его жизни было главным, настолько важным и серьезным делом, что все остальное отодвигалось на третий план. Дожив до двадцати трех лет, Коля никогда по-настоящему не знал женщин. Ну, мордовки в деревне на танцах, понятное дело, не в счет. Там все по-другому. Поплясали под гармонь в кругу, попели частушек, часто матерных, но, в сущности, невинных, полузгали семечек. Но ни одна девчонка – Любка, Наташка или Танька – не волновала Колю. Чего зря волноваться, если они, почитай, вместе выросли и знают друг друга как облупленных?

А тут совсем другое.

И вот наконец воскресенье. Накануне Коля примерил и придирчиво осмотрел свой гардероб. На первое свидание нельзя прийти растяпой и замухрышкой. Все должно «соответствовать». Форма, так сказать, должна соответствовать содержанию, то есть богатому Колиному внутреннему миру.

На Коле был великолепный шерстяной костюм «тройка», на брюках которого он старательно навел такие стрелки, что обрезаться можно, а сами брюки заправил в начищенные до блеска новые сапоги. Для окончательного покорения девушки Коля использовал тяжелую артиллерию – белую рубашку апаш в ярко-красных петухах. Великолепный воротник простирался поверх пиджака почти до самых плеч. С галстуком, правда, неувязочка вышла: Коля заблаговременно приобрел дорогой, шелковый, но не смог его завязать. И никто из его работников не смог завязать правильный и красивый узел. Пришлось в ближайшей галантерейной лавке покупать галстук-селедку на резинке. Не идти же в костюме и без галстука. Несолидно.

Утром, умывшись и побрившись, Коля вылил на себя чуть не полфлакона одеколона и надел свой роскошный наряд, застегнул галстук, аккуратно расправил воротник поверх пиджака, осмотрел себя в зеркале и остался премного собой доволен.

– Боже мой, Тиму! – воскликнула Анна, когда они встретились. – Какой вы смешной! Это у вас в Суоми так ходят на свидания? Вам не хватает только лапландских варежек. Бедненький! Вы же запарились. Снимайте скорее ваш пиджак, а то вас хватит тепловой удар.

По случаю хорошей погоды на Анне было легкое платье с коротким рукавом и простые босоножки. Она весело рассмеялась. Как видно, Анна была хорошо воспитана и не стала продлевать неловкую ситуацию.

– Ну же, не стойте таким букой, – она взяла Колю под руку. – Куда мы с вами пойдем?

– Не знаю, – глупо обронил Коля. – А куда бы вам хотелось пойти?

Анна подумала несколько секунд.

– А пойдемте в синема?

– Пойдемте, – обрадовался Коля.

Все-таки куда-то идти было уже не так глупо, как стоять на месте и обливаться потом. Кроме того, движение в какое-то место придавало их прогулке некоторый смысл.

– Только прошу вас, снимите хотя бы пиджак. Мне вас так жалко.

В синематографе давали довоенную французскую комедию: богатые интерьеры, обворожительная главная героиня, уморительно-неуклюжий главный герой, веселая музыка и нелепые ситуации, в которые попадали герои картины. Но ничего этого Коля не видел. Он сидел, глядя на Анну. Близость девушки волновала его, и он был мысленно благодарен темноте зала.

После картины Коля, желая поразить Анну широтой размаха, пригласил ее в один из лучших и дорогих ресторанов. До сих пор Коля только однажды был в подобном заведении – том самом, в гостинице «Москва» вместе с Сарафановым, – но твердо помнил, что в хорошем ресторане должен быть фонтан, оркестр и официанты.

Ресторан, в который он пригласил Анну, как раз таким и оказался. С эстрадой, фонтаном, официантами в белых смокингах и накрахмаленными скатертями. Оставаясь в душе неискушенным провинциалом, Коля предоставил своей спутнице право выбора блюд и напитков и был весьма смущен, когда девушка попросила его заказать «на свой вкус». Коля держал в руках меню второй раз в жизни и решительно не понимал ничего из того, что там было написано. Постеснявшись спросить у любезного официанта, что тут с чем едят, и тем самым обнаружить перед девушкой свою полную беспомощность в изысканно-гастрономических вопросах, он стал тыкать в меню пальцем, заказывая блюда наугад. Он был обескуражен еще больше, когда через несколько минут официант расставил заказ на их столике. Он не знал, как есть спаржу! Он беспомощно ковырял вилкой панцирь огромного лобстера, опасливо глядя на его клешни! А ананас! Что с ним делать? Откусывать от него по очереди, или как? Он отложил лобстера и стал потрошить ананас как обыкновенную кедровую шишку.

Пожалуй, самым удачным его заказом было красное вино тридцать восьмого года, полный бокал которого Коля выпил, желая избавиться от неловкости и смущения. И что же? Налив себе второй раз, он опрокинул бутылку на скатерть. По ней, такой белой и накрахмаленной, немедленно стало растекаться красно-бурое пятно. Анна, до того то и дело подносившая салфетку к губам, желая скрыть улыбку и не смущать кавалера еще больше, уже неприкрыто залилась звонким смехом, не сдерживая себя. Ей никогда не было так весело. Ее еще никто в жизни так не веселил, как этот забавный финский иммигрант. А Коле хотелось расплакаться от досады на самого себя. Он беспомощно смотрел на пятно, даже пытался посыпать его солью, но пришел официант и ловко переменил скатерть с таким видом, будто ничего не случилось, а поливать скатерти вином в обычае у посетителей.

Рассчитавшись за обед, к которому почти не притронулся, Коля предложил Анне пойти еще куда-нибудь, но та сказала, что на сегодня с нее впечатлений достаточно, и попросила проводить ее до дома. Их роман завязался.

Но уже третье или четвертое свидание было испорчено знакомством с Юргеном – двоюродным братом Анны. Воистину, провидение часто надевает маски на тех людей, которых ему угодно послать нам навстречу для нашей же пользы и вящей славы.

Юрген попался навстречу влюбленным во время их неспешной прогулки по городу. Несмотря на лихо заломленную шляпу и засунутые в карманы брюк руки, видно было, что у него неприятности и он сильно не в духе. Желая отыграться на ком-либо, Юрген присоединился к нашей паре. Поначалу он вел себя вызывающе и заносчиво, всякий раз, правда, забывая платить за себя по мелочам: за трамвайный билет, за мороженое или за кофе и пирожное в летнем кафе, в котором все трое присели отдохнуть. Коля, не желая обострять ситуацию, безропотно нес дополнительные расходы. Иногда все-таки приятно быть успешным предпринимателем, по крайней мере, хоть в деньгах он не был стеснен.

Однако и Коле, и Анне, чем дальше, тем все отчетливее, становилось понятно, что Юрген не отвяжется и их свидание будет безнадежно отравлено его обществом. У тактичной Анны неожиданно нашлись неотложные дела, и она попросила проводить ее до дома.

Когда Анна уже скрылась в подъезде и Коля намеревался вежливо попрощаться с навязчивым Юргеном, тот взял его за пуговицу пиджака и заявил, что хочет поговорить с ним как мужчина с мужчиной. От роду неробкому Коле сейчас до смерти не хотелось драться. Воспитанный в мордовской деревне, где редкие танцы не заканчивались рукопашной свалкой молодежи, он умел постоять за себя, но сейчас не видел смысла и не имел желания махать кулаками.

Однако он ошибся. Понимание «мужского разговора» у рожденного в глуши Коли и воспитанного на европейских ценностях Юргена было различным. Юрген смекнул, что ухажер его кузины Тиму Неминен сегодня при деньгах, и ему захотелось выпить на дармовщинку, поэтому он предложил продолжить серьезный разговор в ближайшей пивной.

Когда они сели за столик, Юрген самым строгим тоном спросил Колю о серьезности его намерений в отношении кузины. Коля поспешил заверить, что намерения его предельно серьезные и кристально чистые. Пока официант расставлял на столе кружки и приборы, Юрген в пространных выражениях дал понять, какую роль он играет в судьбе своей кузины, причем с его слов выходило, что не его мать – тетка Анны – пригласила переехать бедную девушку из Норвегии в Стокгольм, и не его отец устраивал ее в хорошую фирму на хорошее место, а он сам, Юрген Великий, лично везде за нее похлопотал.

Коля, которому Анна уже успела поведать историю своего переезда и трудоустройства, пропустил эту хвастливую болтовню мимо ушей, отметив про себя, что Юрген работает клерком в той же «Baltic Transit».

Меж тем, по мере осушения пивных кружек, строгость и твердость Юргена потихоньку смягчались, будто растворяемые ячменным пенным напитком. После второй кружки Юрген, наклонившись к Коле, стал витиевато рассуждать о переменчивой Фортуне, о лошадиных бегах, о том, на каких лошадей следует ставить по субботам, а на каких – по воскресеньям, о преимуществе покера перед бриджем и как лучше всего незаметно передернуть карту, чтобы облапошить доверчивых партнеров. Затем он стал разглагольствовать о прочности и нерушимости семейных уз и родственных связей. После третьей кружки этот тип стал называть Колю зятем – «дорогой мой зять Тиму», а после четвертой уже без обиняков попросил у будущего родственника взаймы денег, так как сегодня в пух проигрался на ипподроме.

Коля, хмелевший не так стремительно, потихоньку начинал понимать, что перед ним сидит пижон, хвастун, прожигатель жизни, мелкий шулер и неудачливый игрок на тотализаторе. Денег у такого не будет никогда, это Коля знал как коммерсант, потому что деньги в карманах подобных личностей не задерживаются. Однако Юрген работал в интересной фирме, куда долго и безуспешно хотел проникнуть Коля. Просил этот урод всего-навсего денег, а пользу мог принести немалую.

«Будущий зять» любезно ссудил «дорогому шурину» необходимую сумму и, в свою очередь, повел речь о том, что время сейчас тяжелое, для бизнеса совсем неподходящее, что конкуренты преследуют на каждом шагу, что одному управляться и в мастерской, и в порту нелегко, а ведь еще надо успевать проверять счета и вести расчеты с клиентами. Юрген немедленно подхватил кость, брошенную ему Колей, и заявил, что при его-то богатом управленческом опыте он, безусловно, окажет неоценимую помощь своему дорогому зятю и охотно разделит с ним бремя по управлению фирмой и ее капиталами.

Коля, уже опытный капиталист, про себя подумал, что к капиталам-то такого олуха подпускать и на пушечный выстрел не стоит – вмиг разорит, проклятый, вслух же бурно обрадовался такому повороту событий, будто всю жизнь искал такого ценного компаньона. И тут же, не вставая с места, советский разведчик вывалил развесившему уши Юргену свою проблему.

Да, он, Тиму Неминен, имеет генеральный подряд на ремонт всех судовых радиостанций в порту Стокгольма, однако коварные конкуренты тоже не дремлют и наступают на пятки, уводя порой самых жирных клиентов из-под носа. Вот если бы знать точно, когда какое судно прибудет в порт, вот тогда бы они и утерли нос всем этим выскочкам. Юрген, разгоряченный пивными парами и открывающимися грандиозными перспективами, заверил, что для него это не вопрос, и он легко поможет своему дорогому зятю и компаньону.

И в самом деле, Юрген, подгоняемый жаждой скорой и легкой наживы, через четыре дня ввалился в мастерскую Тиму Неминена с пачкой исписанных листов бумаги. Это были скрупулезно и педантично выверенные списки договоров фрахта всех судов, приписанных к порту Стокгольма. Самый полный реестр! Причем, желая отсечь конкурентов от возможного «браконьерства» в порту, Юрген выписал не только фрахты «Baltic Transit», но и – черт знает, как он это достал! – «SST»!

Теперь предприниматель Тиму Неминен мог планировать ремонтные работы в порту не вслепую, а наверняка, действуя на опережение конкурентов, а в распоряжение советской разведки через несколько дней попали бесценные сведения, для добычи которых старший лейтенант Осипов, извините, Саранцев, и был направлен в загранкомандировку.

Задание Головина было выполнено.

Расторопный Юрген незамедлительно получил свой первый гонорар – четыреста крон. Смешные деньги.

XXIII

Отец оказался почти прав, и его совет едва не пригодился Конраду.

Начиналось все легко и празднично, как во Франции. Русские будто нарочно расположили свои аэродромы близко к границе, чтобы их удобнее было бомбить. «Юнкерсы» в щепки разнесли эти аэродромы, будто специально поставленные под удар, в первые же часы кампании. И снова господство в воздухе было завоевано легко и прочно. Уцелевшие после бомбежек самолеты русских сбивались «мессершмиттами», «сталинские соколы» горели и утыкались носами в землю. Через восемь дней после начала кампании на Востоке «Рихтгофен» перебазировался на аэродром под Львовом. Местные жители, еще два года назад бывшие гражданами Польши и успевшие за столь короткий срок претерпеть от большевиков, встречали немцев как освободителей, с хлебом-солью на вышитых рушниках. Они активно выдавали евреев и коммунистов, которых едва успевали вешать. Львов украсился виселицами. В начале июля 1941 года Конраду и его товарищам война на Востоке казалась увеселительной прогулкой. Пусть не такой приятной, как во Франции, но все солдаты и офицеры были уверены, что через месяц-другой они пройдутся по покоренной Москве. Самые расторопные добывали карты Украины и намечали деревни для своих будущих поместий.

Под Смоленском русские бросались в бой с особым ожесточением. Их самолеты горели, а летчики гибли десятками, но это не останавливало уцелевших, а, казалось, только прибавляло им сил и решимости. Русские шли на таран и в лобовую атаку, если имелась малейшая возможность это сделать. Пройдя без потерь польскую и французскую кампании, за два месяца сражений под Смоленском эскадрилья «Рихтгофен» потеряла шесть пилотов. У некоторых асов стали заметно сдавать нервы.

Да, у немцев опыта ведения воздушного боя было гораздо больше, чем у русских, и «мессершмитт» многократно превосходил по своим характеристикам русские И-16, И-153 и даже МиГ и ЛаГГ. Конрад сбивал русских так же, как сбивал до этого французов, поляков, испанских республиканцев. Но чем больше он сбивал русских, тем труднее становилось это делать. Уступая немцам в качестве техники и хуже владея ею, они превосходили их боевым духом, своим стремлением умереть, но захватить при этом с собой на тот свет хоть одного врага. Летное же мастерство русских росло день ото дня. Те их пилоты, которых не успевали сбить в первый месяц боев, уверенно становились на крыло и больше не представляли легкую мишень, а, наоборот, сами превращались в искусных и жестоких охотников.

За смоленское сражение фон Гетц был награжден Рыцарским Железным крестом. В октябре ему было присвоено звание подполковника.

Русские, отчаянно бесстрашные в Смоленском сражении, под Москвой совсем осатанели. На вооружение к ним стали поступать во все больших количествах МиГи и ЛаГГи, и закалившиеся в трехмесячных боях советские летчики-истребители бросались в бой за свою столицу с мужеством обреченных. Птенцы оперились. У них стали отрастать стальные когти. В конце ноября фон Гетца сбили.

Это случилось в конце по-зимнему короткого дня. С утра они сопровождали бомбардировщики, потом прикрывали штурмовики. Не успели приземлиться, как служба оповещения сообщила, что со стороны русских идут штурмовики под прикрытием истребителей. Конраду уже приходилось иметь дело с русскими Ил-2. «Бетонный самолет» – так его прозвали в люфтваффе. Весь боекомплект в него всадишь, прежде чем собьешь. Поразительно живучая машина.

Механики еле успели долить топливо в баки, а оружейники за недостатком времени поменяли ленты только у пулеметов, как была дана команда «на взлет!». Пушка истребителя осталась почти без снарядов.

Решено было атаковать двумя группами – основной и прикрывающей. Основная атаковала штурмовики, а прикрывающая должна была связать боем истребители русских. Конрад вел вторую группу. Истребители русских от штурмовиков они «отклеили» быстро. Зашли от солнца, атаковали, завертелась карусель. Прежде чем расстрелять остатки боекомплекта, Конрад успел поджечь один ЛаГГ. Тот, качнув крыльями, уронил нос и устремился к земле. И тут сказалась усталость. Желая уйти от преследования, Конрад заложил вираж круче, чем следовало при данных обстоятельствах, и скорость резко упала. На какую-то долю секунды «мессершмитт» завис в воздухе, и тут же Конрад почувствовал острую боль в ноге. Пилот русского ЛаГГа поймал в прицел «мессершмитт» фон Гетца и прошил его длинной очередью из всех пулеметов. Из-под комбинезона потек ручеек крови. Пули прошли насквозь и, кажется, задели кость. Во рту Конрада появился какой-то противный привкус, стала надвигаться неприятная слабость. Мотор несколько раз чихнул, заскрежетал, издал какой-то сиплый звук и заглох. Пропеллер вертелся теперь только от потока встречного воздуха как флюгер. Самолет стал вворачиваться в штопор. Конрад сорвал фонарь остекления кабины и вывалился из падающего самолета.

Так как звено вылетало на перехват, а не на сопровождение, то бой происходил над территорией, занятой вермахтом. Конрад приземлился на парашюте уже почти без сознания от потери крови, пехотинцы подобрали его и немедленно отправили в госпиталь.

И все-таки ему повезло! Через несколько дней, пятого декабря, Красная армия перешла в контрнаступление под Москвой. Русские танки и пехота прорвали немецкую линию обороны и обрушили сокрушительный удар на измотанные и обескровленные германские войска. Наступление было настолько неожиданным и таким стремительным, что многие сослуживцы фон Гетца попали в плен. На перепаханном снарядами аэродроме варили кашу русские пехотинцы.

Немцы отступали, оставляя боевую технику, повозки, артиллерию, раненых и ослабевших.

Под Москвой немцев удалось на время остановить, но не разбить наголову. Война продлится еще три с половиной года. Слишком крепким был удар гитлеровцев и велика сила его инерции. Советское военно-политическое руководство оказалось неготовым к ведению войны в новых условиях. Более того, Буденному, Ворошилову, Тимошенко и Жукову, как начальнику Генерального штаба, не хватало военно-теоретической подготовки, не говоря уже об уровне общей культуры. Люди, оказавшиеся летом 1941 года во главе Красной армии, не имели опыта командования крупными войсковыми массами, представления об организации взаимодействия родов войск, об организации подвижной обороны. Их взгляды и предложенная ими военная доктрина – «бить врага на его территории и окончить войну малой кровью» – были устаревшими и не соответствовали требованиям современной вооруженной борьбы.

И не надо валить все на Сталина. Один человек физически не в состоянии руководить государством и вникнуть во все вопросы, даже такие важные, как развертывание армий прикрытия. План развертывания составлял Генеральный штаб. 22 июня 1941 года им руководил Георгий Константинович Жуков, будущий маршал, четырежды Герой Советского Союза и кавалер двух орденов «Победы». Он полгода стоял во главе Генерального штаба до начала войны. Планы развертывания армий прикрытия были ему известны еще до его назначения на должность начальника Генерального штаба. Полгода – срок достаточный для того, чтобы внести в неверные планы свои коррективы или даже вовсе поменять их и расположить войска по-иному, так, чтобы они не попали под удар и не были смяты в первые же часы вторжения. Но историю пишут победители. Они же выдумывают объяснения и оправдания задним числом. Им же устанавливают памятники в Москве. На той самой лошади, на которой они принимали парад.

И все же, события первых четырех месяцев Великой Отечественной войны скорее можно назвать КАТАСТРОФОЙ.

В 1941 году под Киевом попало в окружение свыше шестисот тысяч солдат и офицеров! Под Вязьмой – свыше полумиллиона! Встречаются такие объяснения историков: «Да, они были окружены и погибли, но позволили выиграть время для организации обороны». Можно продолжить эту мысль и спросить: а сколько сил СС потребовалось для их конвоирования и охраны? Лагерь, в котором находились двадцать тысяч советских военнопленных, поди, человек сто охраняли, вряд ли больше, ведь это отвлекало их от фронта.

Не слишком ли дорогая цена для выигрыша времени?! Не разумнее ли было выигрывать время до вторжения, когда имелась возможность в спокойной штабной обстановке проиграть все возможные сценарии развития событий? Ведь за это, собственно, отцы-командиры зарплату получали и привилегиями пользовались.

Армии прикрытия были будто нарочно расположены так, чтобы немцам было удобнее их разбить. В Львовском выступе было окружено и уничтожено двести пятьдесят тысяч самых боеспособных и хорошо вооруженных войск Красной армии. Первый стратегический эшелон Красной армии был сметен в первые же дни войны практически полностью. Пропадая десятками и сотнями тысяч, наши солдаты и командиры своими жизнями и страданиями искупали чужие просчеты и элементарную дурь и трусость. Всего за 1941 год безвозвратные потери Красной армии убитыми, искалеченными и пленными составили свыше трех с половиной миллионов человек. В немецком плену оказалось два миллиона четыреста тысяч человек. К февралю 1942 года более половины из них умерли от болезней и истощения. И дело здесь не в звериной жестокости немцев. У каждой нации свои негодяи и свои герои. Просто германский генштаб при подготовке вторжения в Советский Союз, рассчитывая потребное количество танков, самолетов, пушек и патронов, учел и возможное количество пленных красноармейцев. Сто двадцать тысяч человек, максимум – двести тысяч. Реальная цифра оказалась в двадцать раз больше. То есть советские генералы оказались глупее, чем рассчитывал немецкий Генеральный штаб даже в самых смелых своих прогнозах. В двадцать раз! Прокормить два с половиной миллиона «лишних ртов» германская экономика была не в состоянии.

«…англичане говорили по радио, что русская армия потерпела главное свое поражение в 1937 г., ибо она потеряла своих командиров. В какой-то степени это видно сейчас. Мы, несомненно, очень страдаем из-за малой культурности наших командиров. Если у немцев костяк армии это командиры, прошедшие еще школу 1914–1918 гг., то у нас эти командиры были выбиты в гражданскую войну, новое поколение в 1937 г. и сейчас командует третье, конечно, мало подготовленное. Это, говорят, одна из причин тех неприятностей, которые мы испытываем в этой войне.

Как-то еще до войны какой-то комбриг читал доклад в Союзе писателей о падении Франции. Его спросили, что говорят немцы и о нашей армии. Он сказал, что ее основной недостаток, по их мнению, в отсутствии культурности, как и у всей страны. Сейчас это особенно заметно. У нас сверху донизу не хватает культуры. Даже в ЦК, с некоторыми отделами которого мне приходилось сталкиваться. Многие мои ученики по Институту “красной профессуры” занимают весьма большие посты. А уж я-то знаю, как мало они для них подготовлены в смысле знаний и просто человеческих данных.

Приходилось, конечно, унифицировать страну за счет отсечения самостоятельно мыслящей ее части. Это и мстит теперь за себя. Печальное противоречие это еще неизвестно как обернется».

Из дневника Л.И. Тимофеева