Текст книги "Предсказание на меди"

Наверху у пруда расположилась «монетная» половина. Здесь, на живописном пологом холме, поднимающемся над левым берегом заводского пруда, селились работники монетного двора. Отсюда через строго охраняемую проходную они ходили на работу в отделенный от остальных производств высоченной крепостной стеной монетный двор. Все здесь, даже младшие подмастерья и третьи помощники, считали себя белой костью и на работяг медеплавильной фабрики смотрели с легким презрением. На монетной половине улицы были широкие, ухоженные, дома на них стояли крепкие, просторные, а у таких, как мастер-печатник, не дома были, а можно сказать, хоромы, и стояли они на берегу пруда, глядя в него резными распахнутыми ставнями. Тут уж действительно – элита. Все основные улицы стекались к широкой базарной площади, на краю которой стоял храм. Площадь с храмом и связывала монетную половину с плавильной. Только в храме и на рынке встречались жители обеих половин завода, да и то, в основном в праздники, да в редкие выходные. В остальном жили практически порознь, да и не дружили особо. Нужды не было, да и возможностей. До этой поры Фролов никогда не задумывался, о том, почему так получилось: сложилось ли исторически или было специально спроектировано. Сейчас подумалось, что за несколько месяцев работы на медеплавильном заводе он сам на монетной половине ни разу не был. Ему просто нечего было там делать. А ведь, если хорошенько поразмыслить, то и правда, есть в этом особый смысл: монетный двор – производство особое, тут глаз да глаз нужен, народ-то в России – вороватый да хитрый. Понятно, на монетный двор кого попало не пропускают, да и работают там люди надежные, проверенные. Все равно контроль за ними постоянный, воинские команды, что монетный двор охраняют, да рабочих на выходе обыскивают, меняют помесячно, а иногда и понедельно, чтобы сговору и краж не было, но все равно, нет-нет да воровство мелкое всплывает. А вот теперь и крупное… Видимо, специально так завод строили, чтобы монетные и плавильные рабочие не сговорились. Вот и кабаки для них был выстроены отдельно. Это, верно, тоже неспроста.

На монетной половине кабак стоял на отшибе, за линией улиц у самого тракта. Фролов не раз проезжал мимо него, но никогда не заходил. По уставу он должен был быть точной копией питейного дома плавильной половины. И даже караулка была такой же. Естественно, не кабак охраняли солдаты, а приставлены были следить, чтобы мордобоя и разбойного дела спьяну кто не учинил.

Он потянулся к стопке чертежей на столе и начал быстро перебирать их. Искать долго не пришлось. Все чертежи для него были выложены по порядку, как в библиотеке: сверху лежали крупноформатные общие планы. Фролов развернул первый и сразу понял, что, это то, что ему нужно. «Вид Нижне-Сузунского завода», подписанный самим управляющим чертежной школой и библиотекой Иваном Мейшнером. Человек это был известный. Хороший маркшейдер и по-немецки педантичный чертежник Иоан Готлиб или, как звали его по-русски, Иван Иванович Мейшнер, был Петру хорошо знаком. Его чертежам можно было безоговорочно верить. Уж этот точно, все расстояния и углы перемеряет, несколько черновиков сделает, только потом берется за чистовой лист. И хотя перед Фроловым лежал не чертеж, а трехмерный рисунок всего завода, видимого как бы с высоты птичьего полета, в точности расположения объектов на этом рисунке Фролов не сомневался. Петр расправил бумагу на столе и придавил края стопками чертежей, чтобы не заворачивались. Глянул еще раз и весело рассмеялся. Внизу плана, за рамкой красивыми буквами было выведено «рисовал маркшейдерской ученик Иван Смирнов».

– Иван, а можно тебя, братец, на минуту? – обратился Фролов к спине молодого чертежника.

Тот проворно вскочил и приблизился к столу, вопросительно глядя в улыбающееся лицо Петра Козьмича.

– Твоя работа? – спросил Фролов доброжелательно.

– Моя…То есть, набело я рисовал, а чертеж и все измерения Иван Иванович делал, а я уж с его чертежа вид изображал.

– С какого чертежа?

– Да вот же, – Иван выхватил из стопки чертежей длинную бумажную трубку и развернул ее поверх рисунка, придерживая края ладонями. – Вы просто до него не дошли. Иван Иванович промеж нас такой порядок завел: чтоб выложено все было от общего к малому. Сначала общий вид, потом общий план, а уж затем – отдельные фабрики и строения по порядку, – пояснил он степенно.

– Хороший порядок, правильный, – одобрил Фролов, бегло оглядывая план. Он действительно был хорош, выполнен подробно и точно, по крайней мере, на столько, насколько мог помнить Фролов.

– Так вы чего хотели? – спросил Смирнов.

– Да ничего, в общем-то, просто хотел уточнить, точно ли на рисунке обозначены вот эти строения? – Фролов указал пальцем на кабаки.

– Питейные домы? – слегка удивился Смирнов. – Да, а что тут неточного может быть? Вот они у Ивана Ивановича на чертеже, – он отогнул край плана так, чтобы было видно лежащий под ним лист, и указал на небольшой деревянный дом. – А вот они на рисунке, место в точности чертежу соответствует, ну а уж изображение – как обычная деревянная изба. Я ведь сам-то в Нижне-Сузунском заводе не был, рисовал по плану. Вы что-то не то заметили? – с тревогой спросил он.

– Нет, не беспокойся. Рисунок изрядный. Это я просто пытаюсь в памяти восстановить обстановку, а как питейные домы выглядят да стоят, – не помню. Сам-то я до этого дела не охоч, вот и не помню, – будто оправдываясь, уточнил он. – А рисунок твой хорош и понятен весьма…

– Спасибо, – расплылся в недоверчивой улыбке Иван, – а зачем тогда вам поручают новые чертежи выполнять?

– Да я и сам не очень хорошо теперь понимаю. Вот гляжу на ваши работы и не знаю, стоит ли все переделывать? У меня же задача немного иная. Мне поручено все в новой технике сделать, и в единый размер для альбома собрать. Его в столицу будут отправлять, с пояснениями, что и где перестраивать и обновлять надобно, – пояснил Фролов.

– Неужто и питейные домы обновлять? – искренне удивился чертежник. – Они же во всех заводах по единому плану сделаны: что у нас в Барнауле, что в Сузунском или Локтевском.

– Да нет, конечно, – усмехнулся Фролов. Это я… – он слегка запнулся, – для уточнения масштабов и расстояний… Просто показалось…

Врать он не умел и не хотел. Сделав вид, что вновь сосредоточился на чертеже, он склонился к нему и протянул руку за длинной линейкой. Иван понял, что разговор окончен, развернулся и пошел к своему столу. Обижать его невниманием Фролов вовсе не хотел.

– Спасибо, Иван, – как можно любезнее произнес он и вновь склонился над рисунком.

По карте он внимательно проследил путь Егора от развилки, где тот встретился с монетным мастером, до конюшен, а потом до кабака на медеплавильной половине. Получалось, что Егор сделал вокруг завода почти полный круг. Заводские конюшни стояли в заводе особняком – на небольшом мысе между прудом и речкой Пивоваркой. От базарной площади к ним напрямую было рукой подать, стоило только пройти по плотине и миновать небольшой квартал офицерских домов. Однако по плотине ездить было нельзя. Зимой вообще-то ездили прямо по льду пруда и этот путь начинался от улицы, где жил монетный мастер. Егор же напрямую не поехал, а зачем-то двинулся от него в другую сторону. Вроде бы к рынку, это понятно, ну а вверх к тракту, зачем? Что-то здесь было не так. От того места, где он встретил девушку и ее тестя, до кабака на монетной половины – едва ли четверть версты, а к конюшням можно было добраться только вокруг всех огороженных высокой крепостной стеной заводских строений, по мосту через речку Нижний Сузун, сквозь весь жилой квартал плавильщиков, опять же, минуя второй уже кабак. Это почти три версты, после этого вернуться пешком еще примерно версту. Что-то много… Петр Козьмич задумался, чуть покусывая карандаш. Может, он еще с кем-то встречался? Может, не все рассказал? Да и вообще, вся эта история про девушку, про опояску, про внезапную любовь… Ведь Егор – не парень уже, мужик взрослый. С другой стороны, такое разве выдумаешь? Да и зачем? Но какое-то сомнение все же осталось. Фролов придвинул к себе блокнот и в графе «Под подозрением» твердо вывел «Егор Козаков». На сегодня с расследованием он закончил. Пора было приниматься за чертежи. Тем более, что за окном уже начинало смеркаться.

Фролов зажег лампу, стоящую на краю стола и начал внимательно рассматривать чертежи, лежащие перед ним. Здесь было практически все, что ему нужно. Крупно выполненные планы и ортогональные проекции строений и машин всех заводских зданий, несколько в разное время сделанных общих планов всего завода, разрезы плотины, чертежи различных печей и механизмов. Отдельной стопкой были сложены типовые проекты жилых домов, казарм и малых строений. Многие из чертежей были изготовлены всего два года назад самим Иваном Ивановичем Мейшнером и отличались высокой точностью. Фролов специально перемерил расстояния линейкой и, пересчитав масштабы, убедился, что эти планы могут быть прекрасной основой для его работы. Ничего перемерять и заново вычерчивать не нужно. Разглядывая планы, он понял также, зачем Главный управляющий привлек к работе именно его. Иван Иванович делал рабочие чертежи: максимально крупные, занимающие весь лист, а то и выходящие за него, расписывая легенды быстрой, не всегда понятной скорописью, он соблюдал пропорции и размеры, но не стремился к красоте. Его чертежи были слишком техническими, такие в высоких кабинетах разглядывать не будут. Равно как и «Вид Нижне-Сузунского завода», сделанный его учеником, чертежником Смирновым. Он, конечно, был наглядным, но уж слишком блеклым и топографичным: четкие линии, минимум красок, только те, что нужны для обозначения материалов, ни теней, ни лишних деталей. Нет, Фролов предпочитал другую манеру: изящную, как на настоящих картинах, с тонкими линиями туши и яркими контрастными цветами строительных деталей и оригинальными картушами. Он прикрыл глаза и представил, как бы он изобразил вид завода с высоты птичьего полета и тотчас припомнил французскую книжку с гравюрами, которой любовался в библиотеке в Санкт-Петербурге. На переднем плане холм, на котором крестьяне рассматривают лежащий перед ними в долине город и весь план города перед ними как на ладони, как будто ты смотришь на него вместе с ними. Хорошая идея. Так и Сузунский завод нужно представить. Только чуть повернуть рисунок, чтобы не как у Мейшнера: все квадратное и прямоугольное, будто не вид, а план, а сделать как будто с взаправдашнего холма смотришь на городок, и он чуть под углом лежит. При этом все строения в объеме видишь и перспектива отличная, а в небе облака… Такой вид Сузунского завода с крестьянами и большим деревом в углу, как у французов, прямо как живой встал перед внутренним взором.

– Петр Козьмич, – услышал Фролов тихий голос Ивана рядом с собой и резко открыл глаза. Оказывается, они действительно были закрыты. Он совершенно не заметил, что чертежник подошел к нему вплотную. – Вы, никак, задремали?

– Нет, что-ты, – неловко усмехнулся он. – Так, замечтался.

– О чем, если не секрет?

– Не секрет, – бодро откликнулся Петр, – хочу такой же вид нарисовать, только под другим углом, чтобы объем строения придать… ну, и еще кое-какие хитрости прибавить. Кажется, красиво должно получиться. Я в одной иностранной книжке подсмотрел, – признался он. – Я тебе потом покажу, если все получится.

– Хорошо бы, – протянул Иван как-то неуверенно.

– А ты чего хотел-то?

– Да, поздно уже. Стемнело давно, глаза болят, пора бы чертежную закрывать… Но если вы хотите еще поработать…

– Нет, нет. Действительно пора.

Он встал, потянулся, быстро собрал в сумку блокнот и карандаши, задул фитиль на лампе. Затем повернулся к выходу, где его уже ждал чертежник с небольшим огарком свечи в руке. Здание конторы они покинули вместе. Пройдя через широкий заводской двор, вышли к воротам. Караульный солдат открыл для них калитку, и они оказались на улице, где тепло распрощались.

* * *

28 апреля 1800 г.

Рано поутру на квартиру к Гавриле явился посыльный. Фролова вызвали к Главному управляющему. Он спешно оделся и вышел на улицу. Было уже светло, но еще по-ночному морозно. После жаркой избы это казалось даже хорошо, только глаза наполнились влагой, отчего видел он будто сквозь дымку. Фролов пожалел, что надел шинель, а не полушубок, но возвращаться не стал. Он быстро зашагал к главной конторе. Ходьба его согрела, а глаза привыкли и обрели былую остроту. Этот вызов был неожиданным, и по дороге Фролов мысленно подготовил краткий рапорт о том, что ему удалось узнать от Егора, хотя в глубине души понимал, что вызывают его не за этим, уж слишком мало времени прошло. Наверное, изменились какие-то обстоятельства… Непонимание вызывало легкое беспокойство, особенно он волновался, что Василий Сергеевич отменит секретное поручение и пошлет на другую, не такую волнующую работу. Было немного жаль Егора, как будто он его бросает в тюрьме без помощи, но еще тяжелее было думать о том, что тайна, к которой он уже прикоснулся, так и останется неразгаданной.

В приемной, несмотря на ранний час, было людно. Несколько офицеров, вполголоса переговариваясь, ожидали, кажется, совещания. Фролов громко поздоровался, пожал руки знакомым, с Иваном Родионовым, с которым в молодости делил квартиру, крепко обнялся. Он хотел, было поговорить со старым товарищем, но секретарь, этого не позволил:

– Петр Козьмич! Заходите скорее. Вас ожидают, – он махнул рукой в сторону массивной двери.

– Извини, брат, позже поговорим, – Петр пожал плечами, показывая, что тут он сам себе не хозяин и под понимающим взглядом Ивана открыл дверь в кабинет.

Генерал был не один. Перед ним, чуть развалившись на стуле, вполоборота к двери сидел грузный краснолицый офицер. Увидев его, Фролов чуть замер у входа:

– Ваше Превосходительство?

– Заходи, заходи, Петр Козьмич, – кивнул головой генерал. – Вот, познакомься: капитан Ермолаев Василий Андреевич – наш главный сыщик.

Офицер легко и даже грациозно для такой комплекции встал и протянул руку, сделав плавный, как у кота, шаг навстречу. Петр двинулся вперед и тоже протянул руку:

– Фролов Петр Козьмич.

Рукопожатие капитана было твердым, а сам он теперь не казался Фролову грузным. Он скорее производил впечатление человека могучего, даже монументального, будто высеченного из камня или отлитого из металла: широкие плечи, мощные ноги, большой живот, крепкая шея с круглой головой, покрытой ежиком седых, жестких совершенно не поредевших волос.

– Премного о вас наслышан, – пророкотал он низким, утробным басом, – очень приятно…

Он слегка тряхнул рукой, все еще сжимавшей ладонь Фролова и широко улыбнулся, показывая большие ровные зубы. Его красное, с тонкими голубыми прожилками у носа, лицо пьяницы от этой улыбки совершенно преобразилось, побежало морщинами и стало похоже на лицо добродушного старика. Теперь он показался намного старше. Вообще по его виду невозможно было определить точный возраст. Сейчас Петру казалось, что ему около шестидесяти, но как только улыбка погасла, он вновь преобразился в сорокалетнего исполина с умным и проницательным взглядом.

– Садитесь, садитесь, – радушно закивал головой генерал.

Капитан отпустил руку Фролова и, лихо повернувшись на каблуках, мягко опустился на стул, на котором сразу обмяк, вальяжно развалившись. Фролов присел рядом на широкую лавку. Знакомство с Ермолаевым его немного смутило и разочаровало. Он, конечно, много слышал об этом человеке. Вот уже два десятка лет он отвечал за внутренний порядок в столице горного округа, выполняя функцию начальника полиции. Разговоры о нем ходили разные, его боялись и уважали, иногда тихо посмеиваясь над пьяными выходками и солдафонскими закидонами, но все признавали острый ум и чрезвычайную деловитость. Разочарование Фролова было не от знакомства, а от того, что, увидев капитана, он понял, что тайное поручение на Сузунском заводе – не его, Фролова, самостоятельное расследование, а часть большого плана, и работать ему придется не в одиночку, а под руководством этого полицейского, да поди, еще и его команды нужно будет выполнять…

– Я тебя, Петр Козьмич, вызвал, специально, чтобы с Василием Андреевичем познакомить. Он дело о фальшивой монете с прошлой осени ведет. Он, собственно, и подделки первым обнаружил… И все нити и тонкости дела этого поболе моего знает. Все инструкции от него получишь…

– Да не смотри ты волком, – внезапно усмехнулся генерал, увидев изменившееся лицо Фролова. – Это, между прочим, он придумал тебя к этому делу привлечь. И меня уговорил… Так что, хочешь не хочешь, работать тебе под его началом придется. Бумаги твои к вечеру готовы будут, в канцелярии заберешь. Никому про дело это в Сузун-заводе не говори, даже тамошнему управляющему. Выезжаешь уже завтра поутру… Обстоятельства тут изменились… Подробности тебе Василий Андреевич объяснит… Все. Ступайте. Меня другие дела ждут, – Василий Сергеевич поднялся, шагнул из-за стола и протянул руку Ермолаеву. Тот был уже на ногах, при этом Фролов даже не успел заметить, как он поднялся. Капитан быстро стиснул руку начальника, коротко и так энергично кивнул головой, так что на бычьей шее колыхнулись жировые складки. Стрельнул быстрым взглядом на Фролова, а потом, Петру показалось, хитро подмигнул генералу, а тот ведь даже ответил на эту вольность. Нет, не подмигнул в сдачу, не ухмыльнулся, а просто какую-то внутреннюю искорку в глазу засветил, как будто понял все и одобрение дал. С этой вот заговорщической искрой в глазу он повернулся к Фролову и тоже искренне пожал руку. Чуть задержал в своей.

– Еще два слова про чертежи, сказать хочу, – он чуть кивнул в сторону Ермолаева, как бы отпуская его. Тот развернулся и вышел из кабинета.

– Я чертежникам поручение уже дал, они тебе и бумагу, и все, что нужно, к вечеру подготовят, заберешь, да с Иваном Ивановичем о планах в альбом поговоришь. Список чертежей вместе составьте. Ну, дальше ты сам все знаешь. И еще, чертежи – это все же главная твоя работа. Их споро и качественно выполнить надобно. На это тебе месяц даю, не боле… А про монету эту злополучную – это уж как получится. Ну, ступай с богом, – искренне закончил он и кивнул, как бы указывая на дверь.

– До свидания, Ваше Превосходительство, все будет исполнено в срок, – ответил Фролов сухо и повернулся к двери. Он уже взялся за массивную железную скобу ручки, когда его остановил голос Главного управляющего.

– Петя, – произнес он по-отечески строго. Петр развернулся в ожидании.

– Да не куксись ты. Не знаю, каких ты сплетен наслушался… Про Василия, – он кивнул на дверь, – всякое болтают. Ты особо не верь… Офицер он дельный и честный. На таких как он вся держава наша стоит. Слушайся его и научишься многому. Ум у него – как бритва остёр, да, я думаю, ты вскоре и сам поймешь, коли без предвзятости посмотришь… Вот теперь, ступай, – генерал коротким кивком окончательно отпустил Петра и вновь опустился в кресло за столом.

Петр вышел в приемную, но среди офицеров Ермолаева не обнаружил. Он посторонился от двери в кабинет управляющего, пропуская в нее заждавшихся офицеров. Когда приемная опустела, он шагнул к секретарю и спросил, где забрать бумаги для поездки в Сузун. Они оказались уже готовы. Секретарь выдал ему подорожную и отдельно запечатанное письмо к управляющему Нижне-Сузунского завода. Объяснил, что ехать нужно на ямских санях с постовыми отправления, а также напомнил, что в казначействе Петру нужно получить причитающееся за несколько месяцев жалованье и сделать это лучше всего сегодня. Петр поблагодарил за все и вышел в коридор. Он не успел даже подумать, где теперь найдет Ермолаева, как окликнули его из-за спины приглушенным, но все равно гулким басом. Он оказался у него прямо за спиной, как будто все это время простоял в коридоре у двери, подслушивая.

«Точно, подслушивал, с него станется», – подумал Фролов неприязненно и повернулся.

– Нам с тобой, Петр Козьмич, поговорить надобно подробно и неспешно, да и без лишних ушей хотелось бы, – он усмехнулся так хитро, что Фролову напрочь расхотелось с ним встречаться, а уж говорить тем более. Сейчас тайное поручение генерала казалось уж вовсе не привлекательным приключением, а неприятной обузой. Что-то было в этом полицейском такое, что Фролову было неприятно, но вот что, он пока понять не мог. Это тоже тревожило, да и как с ним держаться, он тоже не понимал. Как с начальником? Как с равным? По должности и возрасту капитан, конечно, старше, но ведь и он, Фролов, не мальчишка…

– Где мы можем это сделать? – спросил он сухо тем своим особым тоном, который был настолько официальным, что любого собеседника сразу ставил на понятную дистанцию.

– Сейчас мне некогда, дела у меня срочные есть, – совершенно доброжелательно ответил Ермолаев. – Давай-ка встретимся попозже, скажем, в полдень, да и пообедаем заодно. Приглашением старика на обед не побрезгуешь, Петр Козьмич? – он хитро и заговорщически ухмыльнулся, опять преобразившись в добродушного деда.

«Вот», – понял наконец Фролов, что его особенно смущает. Вот, эти его перемены. Он каждый раз совершенно другой человек, как будто комедию играет, специально лицедействует, проверяя реакции собеседника на разные свои личины.

– Не откажусь, – ответил он коротко, но уже не так сухо.

– И хорошо, и правильно, – вновь по-стариковски загудел Василий Андреевич, – дружбы меж нами может и не получится, но отменный обед я тебе обещаю. Ты, я знаю, человек холостой, да все по дальним командировкам по службе… От домашней еды и отвык поди? – он вновь добродушно улыбнулся.

– Да, я и не привыкал особо, – просто ответил Петр, – невольно подстраиваясь под тон собеседника. – Как дом найти только, подскажите.

– Не… объяснить это непросто, давай-ка я за тобой мальца пришлю. Ты, я понимаю, сейчас должен к казначею, а потом в чертежную. Он тебя у заводских ворот в полдень и будет ждать. Договорились?

– Хорошо.

– И вот еще, Петр Козьмич, постарайся все свои надобности по чертежным, или по каким другим, делам к обеду сделать. Вечер у тебя, скорее всего будет занят, а поутру выезжать тебе рано. Так что успевай, постарайся…

Петр недоуменно посмотрел на капитана. На этот раз тот выглядел совершенно серьезным и смотрел на него прямо и строго. Черты лица вновь обрели монолитность и силу. Было понятно, что это вовсе не просьба, а фактически приказ.

– Поручение, сегодня вечером? – переспросил Петр, понимая, что выглядит довольно растерянно.

– Точно, поручение, но ты не беспокойся, тебе оно понравится, – он вновь хитро прищурился, как будто издеваясь, – а теперь я точно должен идти, – он опять стал серьезным. – Вот только на прощание хотел соболезнования по поводу кончины батюшки твоего выразить. Царствие ему небесное. Хороший был человек, не раз мне с ним пришлось поработать. Жаль его, выдающийся был ум, большая потеря… – он пожевал губами, чтобы произнести еще что-то, но, видимо, передумал и замолчал.

– Спасибо, – ответил Петр, – а вы с отцом моим тоже работали? – не удержался он.

– А как же. Было дело… Потом как-нибудь расскажу, если случай представится, а теперь, давай. – С этими словами он развернулся и плавной, очень легкой для такой комплекции походкой двинулся к выходу. Петр смотрел ему вслед, размышляя, что за человека такого, особого и непонятного, направила ему судьба.

Когда спина полицейского скрылась за поворотом коридора, Фролов медленно двинулся следом. Он дошел до казначейства и получил причитающееся ему жалование. Денег было много, гораздо больше, чем ему было нужно для жизни. Жалованье, почитай, что за семь месяцев. Теперь он твердо решил, что закажет отцу на могилу плиту из самого лучшего камня.

«Что бы такое хорошее для Гаврилы купить или сделать?» – подумал он и тотчас вспомнил, что времени на раздумья у него нет, его практически нет даже на то, чтобы найти каменотеса. Он прибавил шагу и через несколько минут уже входил в тепло натопленную чертежную.

На этот раз его встретил сам начальник чертежной Иван Иванович Мейшнер. С прошлой встречи, которая была практически два года назад, Иван Иванович постарел. Он поднялся навстречу Фролову по-стариковски тяжело, но приветствовал вошедшего тепло, сразу выразив соболезнования по отцу, а заодно рассказал, что был на отпевании в церкви, и как там было красиво и чинно. Эта торопливая словоохотливость тоже появилась у него только сейчас, видимо, годы брали свое. Он усадил Фролова в кресло напротив и, похвалив качество его чертежей новой дороги, пустился в рассказ о том, как он сам ездил в Нерчинск много лет назад. Фролов смущенно ерзал в кресле. Дел было много, а обижать старика невниманием и перебивать не хотелось. Мейшнер, однако, сам перешел к делу совершенно бестактным способом.

– Я знаю, Петр Козьмич, – внезапно сказал он, – что мне на пенсию пора, и на молодых офицеров смотрю внимательно, выбираю, кого на мое место рекомендовать можно. Я же понимаю, что новый век на дворе. Молодежь грамотная и умелая. Вы теперь не только измерения, расчеты и проекты лучше моего делаете, но и чертить и рисовать много лучше меня умеете. Я вот про ваши чертежи не зря говорил: они действительно отменно сделаны… Главный управляющий их по достоинству оценил, поэтому именно вам и поручили альбом чертежей Нижне-Сузунского завода изготовить. Я сам рекомендовал… И более того вам скажу… Как только вы вновь в Барнаул вернетесь, буду вас на свое место рекомендовать, вот так, вот…

– Да что вы, Иван Иванович, – от удовольствия Петр, кажется, даже покраснел. Ему стало вдруг неловко, как будто он действительно старается занять место старого чертежника. – Вам еще…

– Даже и не думайте, – перебил Мейшнер, – не ваша то вина, что вы молоды, а я стар становлюсь, и что хуже того, слепну. Мне на покой пора, а вам здесь самое место. Назначит вас Главный управляющий на это место или нет, не от меня зависит, но рекомендовать я стану, и не возражайте. Я считаю, это правильным…

– Теперь же перейдем к делу, – вдруг сменил он тон. – Вон на столе, – он указал рукой на чертежный стол, стоявший у широкого окна, – я приготовил для вас все необходимые чертежи. Вы их с собой возьмете, пригодятся. Там опись есть, потом по ней же опять сюда, в библиотеку все вернете. Там же в папке – бумага. Она нарезана уже в нужный размер. Это для чистовой работы. Листов там положено с излишком, я думаю, при вашей аккуратности вам хватит и еще останется. Какие чертежи нужно сделать и в каком порядке, я на отдельном листе написал. Все там, – он вновь кивнул в сторону стола, – так что берите, здесь вам дольше задерживаться не нужно. – С этими словами он встал и пошел в обход стола к Фролову. – Успеха Вам, – он протянул Петру руку, – возвращайтесь скорее. Я буду ждать, – с этими словами он по-отечески обнял Петра, заглянул ему в глаза и подтолкнул к столу.

От этого объятия и столь внезапного, по-стариковски откровенного расположения, Фролову стало не по себе. Сразу вспомнился отец и неловкое прощание с ним перед отъездом. Последнее прощание. Потом ведь так и не увиделись… Хотелось сказать Ивану Ивановичу что-то хорошее, но слова застряли в горле. Он отвернулся, поднял двумя руками массивную папку, удобно устроил ее под мышкой и вновь повернулся к Мейшнеру. Тот по-прежнему стоял, опершись на стол, и подслеповато глядел на Петра.

– Спасибо вам, Иван Иванович, – искренне поблагодарил он.

– Да не за что. Ступай с богом, – махнул рукой старик, отпуская и одновременно благословляя его.

Петр уже практически вышел в дверь, когда внезапно понял, что времени до встречи с Ермолаевым у него еще много, а Иван Иванович скорее всего знает, где найти камнереза. Он вновь повернулся и попросил:

– Иван Иванович, дайте совет. Я тут отцу на могилу памятник заказать хочу, не подскажете, где мне в Барнауле хорошего камнетеса найти?

– Это я тебе, конечно, помогу, это дело хорошее, правильное. А какой памятник? Ты уже эскиз сделал?

– Нет еще, я как-то не думал, – смутился Фролов.

– А ты не спеши, подумай, да нарисуй, да надпись хорошую сочини, чтоб каждый, кто памятник увидел, понимал, что за человек похоронен, чтоб память была на долгие годы, – Мейшнер устало опустился в кресло. – А камнетеса я тебе посоветую, и еще совет дам… Ты надпись по камню не делай, закажи лучше на заводе табличку чугунную, литую, чтоб от непогоды не истерлась. Отцу твоему это бы понравилось, я точно знаю.

– Спасибо за совет, Иван Иванович, – искренне поблагодарил Фролов. – Я им обязательно воспользуюсь.

– Поезжай в Сузун-завод, время еще есть. Все обдумаешь хорошенько, а по приезду и закажешь, как раз к концу лета готово будет. Уж полгода пройдет, можно будет ставить.

Он еще раз попрощался и вышел на улицу. Времени было более чем достаточно, дельный совет старого чертежника полностью освобождал на сегодня. А о памятнике отцу все же стоит поговорить с Гаврилой, подумал он и, удобней перехватив папку с чертежами, направился к дому брата.

Оставшееся время Фролов использовал, чтобы осмотреть и сложить в походный сундук платье, а также необходимые в дороге вещи. Это оказалось делом скорым, поскольку сундук он по-настоящему даже не распаковал. Поверх вещей он осторожно уложил папку с чертежами и удовлетворенно прикрыл крышку. Приготовив себе чистое белье на завтра, он попросил кухарку истопить к вечеру баню, еще раз просмотрел блокнот с записями и неспешно направился к заводским воротам.

Мальчишку-посыльного он узнал сразу. Тот топтался напротив ворот и был уменьшенной копией Василия Андреевича Ермолаева: такой же коренастый, с широким лицом, рыжими жесткими вихрами на круглой голове. Лет ему было десять – одиннадцать.

– Сын, – понял Петр, – малец, значит?

– Эй, – окликнул его Петр, – ты Василия Андреевича сын будешь?

– Да, его, – по-отцовски резко кивнул головой мальчишка.

– Это ты меня ждешь, я – Петр Козьмич Фролов, а тебя как величать?

– Федор, – степенно произнес мальчик. – Я только вас из завода ждал. Батя сказал, вы из завода выходить будете, а по описанию – похож, – он демонстративно смерил Фролова взглядом с ног до головы.

– Ну и ладно, веди, тогда, – усмехнулся Петр. – Далеко идти-то?

– Да, не-е-е-е. Близко. Пойдемте, – он мотнул головой и быстро пошел вдоль главной улицы.

Фролов пристроился за ним, дивясь, что на своих длинных ногах он еле поспевает за этим уверенным коренастым пацаном. Они несколько раз свернули в проулки, где располагались казенные дома, затем вышли на маркитанский рынок, пересекли его и углубились в район, где строили дома мещане и свободные поселенцы. Здесь в улицах уже не было той прямоты и строгости, что в заводской части города. Дома то выступали за красную линию, то, наоборот, прятались в глубине за заборами. Федор подвел Петра к большому двору с высокими воротами, свободно толкнул калитку и, шагнув внутрь, что-то крикнул собаке. Петр последовал за ним и оказался перед большим домом на высоком подклете.