Текст книги "Клиническая ординаДура"

Глава пятая. Как диск луны дрожит в седых волнах…

 
«I know if I'd been wiser
This would never have occurred
But I wallowed in my blindness
So it's plain that I deserve
For the sin of self-indulgence»[17]17
  «Я знаю, что будь я мудрее,
  Этого бы не случилось.
  Но я погряз в слепоте
  Так что ясно, чего я заслуживаю
  За греховное потворство своим желаниям» (англ.).


[Закрыть]
 

Procol Harum, «Посмотри на свою душу»

Итоги первого месяца ординатуры в одном из самых передовых университетов великой страны откровенно не радовали. Не радовали настолько, что их можно было и не подводить. Но педантичный ординатор Пряников подвел. В своем классическом стиле – разделил лист бумаги вертикальной полосой на две части, и стал записывать в левой все плохое по пунктам.

Пункт первый – за месяц если чему и научился, так это сдерживать себя во время дежурств. Любое условно лишнее слово, любая рекомендация, выходящая за рамки оказания помощи по дежурству, будут восприняты лечащими врачами и заведующими отделениями как кровная обида. А что следует за кровными обидами? Месть! Саша уже успел ощутить, как изменилось к нему отношение в некоторых отделениях. В терапии дошло до откровенно хамских комментариев со стороны постовых сестер в стиле: «некоторые ординаторы слишком много о себе воображают!». Комментарии приходилось пропускать мимо ушей. Саша прекрасно понимал, что если он скажет наглой медсестре ответную резкость, то выйдет скандал и завтра его обвинят в том, что он терроризирует средний медперсонал, не давая спокойно работать. Если нажаловаться заведующей отделением, результат будет точно таким же, только в придачу мадам Адамовская наговорит гадостей. Ничего, терпение и невозмутимость – одни из важнейших качеств врача. Да и вообще надо быть выше всего этого. В конце концов он в Москву учиться приехал, а не самоутверждаться в глазах каких-то невоспитанных дур. Но как себя не уговаривай, все равно было неприятно.

Лекции и практические занятия для ординаторов ничем не отличались от тех, что проводились для студентов в рамках обычной вузовской программы. Некоторые сотрудники кафедры, например – доцент Карманова, которая вечно пребывала в «цейтнотах дедлайновых» (ее собственное выражение), позволяли себе объединять студенческие занятия с ординаторскими. А что тут такого? Принципы терапии сердечной недостаточности одинаковы и для студентов, и для ординаторов, и для профессоров…

Одинаковы-то одинаковы, только у студентов и ординаторов уровень разный. Студенты учатся «с нуля», им, образно говоря, нужно все разжевать, в рот положить и проследить, чтобы они все проглотили, то есть – усвоили бы полученные знания. Ординаторы – это врачи. Первичные знания они усвоили давным-давно, сдали все положенные зачеты и экзамены, получили дипломы и теперь им нужны знания более высокого уровня. Им надо разбираться в самых сокровенных нюансах, в самых потаенных особенностях каждого назначаемого препарата. Ординаторы должны стать мастерами своего дела, полностью готовыми к самостоятельной работе. «Пережевыванием» давно усвоенных знаний такого результата не добьешься.

Методика обучения тоже была совсем не той, которой хотелось Саше. Собственно, он и приехал в Москву только потому, что не хотел учиться в местной ординатуре, которая представляла собой унылое рутинное повторение пройденного, помноженное на бесправное рабство. Наивный доктор Пряников и подумать не мог, что в Российском университете демократического сотрудничества, который готовит специалистов для работы за рубежом, ординаторов будут учить точно так же, как и в родной Туле. В очередной раз оказался прав отец, который советовал сыну не «блажить», а проходить ординатуру дома, потому что везде одно и тоже.

Но снявши голову не стоит плакать по волосам. Рубикон уже перейден и фарш невозможно провернуть назад. Можно, конечно, бросить ординатуру в РУДС, а в будущем году поступить дома на платную. Но такое решение привело бы к большим потерям – потере года жизни, потере кучи денег и потере лица. Вслух родители будут только радоваться возвращению блудного сына, но в глазах у них нет-нет да мелькнет: «Говорили же мы тебе дурачине».

Настоящее Клиническое Обучение в представлении Саши выглядело так. Преподаватели давали ординаторам практические задания, которые нужно было выполнять самостоятельно, а затем устраивали «разбор полетов» и указывали на допущенные ошибки. Вот тебе пациент – поставь-ка диагноз и назначь лечение. Смотри – вот тут ты ошибся… И так далее. На деле же ординаторы записывали в истории болезни указания преподавателей и заведующих отделениями. Ни о какой самостоятельности тут не было и речи. И об обучении, к слову будь сказано, тоже. Интересными каждый из преподавателей считал тех пациентов, которые подходили для участия в клиническом исследовании, которое этот преподаватель проводил. Когда же Саша попробовал на практическом занятии рассказать об одном интересном случае из своей студенческой практики, то Карманова резко оборвала его – не мешай проводить занятие! Хорошо занятие – бу-бу-бу, бла-бла-бла, к следующему разу освежите в памяти наджелудочковые аритмии. А зачем их освежать? Чтобы заново прослушать то, что уже слышал на пятом курсе? Или на четвертом? Время бежит, вот уже и первые признаки склероза начинают появляться.

На лекциях ординаторов по идее должны были знакомить с новейшими открытиями и тенденциями, и вообще весь материал должен был подаваться не на студенческом, а на «академическом» уровне, но то по идее, а на деле ничего этого не было и в помине. Сильнее всего Сашу шокировала лекция заведующего кафедрой члена-корреспондента, профессора и светилы мировой величины (так, во всяком случае, было принято считать на кафедре). Вместо полноценной лекции для полноценных врачей, Манасеин слово в слово прочел главу из своего учебника для вузов, на самом деле написанного доцентом Сторошкевич.

– А какой смысл Славику напрягаться? – спросил Кирилл, с которым Саша поделился наболевшим. – Его же все равно никто не слушает.

– Неинтересно – потому и не слушают! – возразил Саша. – Было бы интересно, так слушали бы. Нет, так нельзя!

– Ты у себя в комнате повесь на стенку календарь и каждый вечер зачеркивай в нем крестиком прошедший день, – посоветовал Кирилл. – Это успокаивает.

– Да иди ты со своим календарем! – рассердился Саша. – Я тебе что – дембель?

– Согласно армейской классификации мы с тобой духи бесплотные, которых всем положено чморить, – усмехнулся Кирилл. – До дембеля нам как до Луны… Тебя Лариска не заставляет носки и трусы ей стирать?

Тула, если кто не в курсе, это большой промышленный город, в который когда-то съезжались на работу жители разных регионов. Смешение местных матерных «диалектов» переплавилось в могучую и очень убедительную матерную брань, яркую, образную и донельзя витиеватую.

– За тобой, друг мой, хочется с молескином по пятам ходить и каждое слово записывать, – восхищенно сказал Кирилл, когда Саша закончил свою донельзя эмоциональную филиппику. – Вот он – настоящий живой русский язык, язык Пушкина, Чехова и Бунина!

Незаметно для себя, Саша довольно сильно повысил голос, и его «филлиппика» разнеслась по всей аудитории. Хорошо еще что это случилось во время пятиминутного перерыва, когда профессора-членкора Манасеина не было в аудитории. После окончания лекции Сашу в дверях подкараулил ординатор второго года Нарендра и спросил, что означают слова «поебешка дроченая». Саша со стыда готов был провалиться сквозь землю.

– Это примерно то же, что и «stupid asshole», только более обидное, – выручил Кирилл. – Употребляй с осторожностью, а то могут быть проблемы. И вообще имей в виду, что Алекс владеет русским матерным куда лучше, чем ты английским.

– В английском языке нечем владеть, – проворчал Нарендра, слывший великим знатоком английского мата. – Двадцать слов, тридцать ругательств. А у вас только для слова «секс» более двадцати синонимов. Я думал, что все знаю, но вчера Пракаш сказал мне слово «впердолить»…

Ординатор Пряников ускорил шаг, оставив Кирилла с Нарендрой позади. Ему было стыдно. Впрочем, Кирилл сам был виноват. Довел своими шуточками да подначками.

Саша прочитал довольно много книг по самоанализу и любил покопаться в себе, порефлексировать в хорошем смысле этого слова. «А почему я так отреагировал на шутки Кирилла? – подумал он. – Ведь не стоило говорить такие слова, да еще при всем честном народе. Хорошо еще, что Кирилл не обиделся…».

Ответ нашелся сразу: «Потому что Кирилл ударил меня в больное место». С этим было нужно что-то делать, иначе за два года можно превратиться не в квалифицированного специалиста, а в законченного психопата.

Тут бы определенно пришлась бы к месту история страстной любви между ординатором Александром Пряниковым и аспирантом Ларисой Юкасовой, которую профессор Адаев называл «Ларочкой», а Кирилл «Лариской». С чего бы иначе Саша стал так болезненно реагировать на безобидно-идиотский вопрос о стирке трусов и носков? Такое светлое чувство, как любовь, способно украсить любую историю… Однако, никакой любви не было. Вместо этого светлого чувства Саша испытывал к Ларисе сильную неприязнь, начавшую формироваться буквально с первого взгляда.

Представившись «Ларисой Анатольевной», Лариса называла Сашу Алексом (так его имя обычно сокращали иностранные ординаторы и аспиранты) и тыкала в ответ на его вежливое выканье. Три-четыре года разницы в возрасте и небольшая разница в статусах (многим ли аспирант выше ординатора?), вряд ли давали основания для подобного поведения. Саша несколько раз попробовал произнести свое «вы» с особым ударением, но Лариса сделала вид, что не понимает намека.

Ели профессор Адаев был дипломатичным в своих намеках, то Лариса предпочитала называть вещи своими именами. Или же просто считала, что ей, как особе, приближенной к профессору и даже удостоенной чести иметь крошечный собственный кабинетик, нет смысла стесняться «какого-то там» ординатора.

– Результат любого исследования ясен еще до подписания договора, – сказала она. – Мы проводим клинические испытания третьей фазы, то есть – выписываем уже апробированному препарату «путевку в жизнь». И путевка эта должна быть убедительной. Тебе все ясно?

– Нет, не ясно, – ответил Саша. – Клинические испытания третьей фазы – это самый ответственный этап, во время которого препарату дается окончательная оценка. А если послушать ВАС, то выходит, будто это пустая формальность…

– У меня нет времени на пустую болтовню! – оборвала его Лариса, демонстративно обводя взглядом заваленный бумагами стол. – Слушай и запоминай. Твое дело – техническое обслуживание исследования. Ты ведешь участников, контачишь с ними, заполняешь протоколы и передаешь их мне. Все должно быть сделано вовремя и четко, это очень важно. Четкость – залог качества. Тебе все ясно?

– Ясно, но мне бы хотелось следить за ходом исследования, чтобы понимать, как оно протекает, а не просто заполнять графы в анкетах и протоколах, – сказал Саша. – Ну и, наверное, мы будем собираться для того, чтобы обсуждать все свежие публикации по даривазану…

– Следить буду я! – снова перебила Лариса, ткнув себя в плоскую грудь холеным пальчиком (единственно, что у нее было красивым, так это руки). – Твое дело – сбор информации. Ничего обсуждать мы не станем, потому что это может привести к искажению результатов. Тебе все ясно?

– А в чем же тогда заключается научность моей работы? – ехидно поинтересовался Саша.

– Ты будешь участвовать в написании публикаций, посвященных исследованию. Возможно – выступишь с докладом где-нибудь. А пока что нужно собирать материал! Тебе все ясно?

Саше захотелось вскочить со стула, вытянуться в струнку и гаркнуть: «Так точно ваше благородие!», но он благоразумно сдержался. Все ясно. Он будет выполнять мартышкину работу по «окучиванию» участников, а Лариса станет подгонять данные под нужный результат. Это не научное исследование, а ритуал, который нужно совершить для того, чтобы препарат вышел на рынок. Неужели так делается везде?

Вставать в позу и отказываться от участия в исследовании было глупо. Адаев обидится, а научной, то есть – псевдонаучной работой все равно нагрузят. «А вот вам фиг! – злорадно подумал Саша, глядя в блеклые невыразительные глаза аспирантки Юкасовой. – Вот возьму и буду сохранять копии всех своих протоколов! А после сравню, насколько твоя статистика разойдется с моей!».

Хамское «тебе все ясно?», помноженное на тыканье и всяческое демонстрирование собственного превосходства, очень сильно напоминало те неуставные армейские отношения, о которых неслуживший Саша знал только понаслышке, но слышал и читал много. Поэтому шуточка Кирилла и вызвала столь бурную реакцию, неожиданную для всех и, в первую очередь, для самого ординатора Пряникова. Не могли не сказаться бессонная ночь и еще одно разочарование… Впрочем, о разочаровании нужно рассказать особо, ибо оно того заслуживает.

Уяснив, что на обычных дежурствах, то есть – на дежурствах в обычных отделениях, он ничему новому не научится, Саша пришел к заведующему отделением кардиологической реанимации Мукулу Пракашевичу и заявил о своем желании дежурить в его отделении, которое в больнице почему-то называли «блоком». Вообще-то, блоком должно называться не больничное отделение, а часть отделения. Например – блок кардиологической реанимации при отделении неотложной кардиологии. А в семьдесят четвертой больнице кардиологическая реанимация была полноценным самостоятельным отделением, но, тем не менее, все, включая начмеда Гонтарева и самого Мукула Пракашевича называли ее «блоком». Так было удобнее. Скажешь одно короткое слово и сразу же ясно, о каком именно из трех реанимационных отделений идет речь (в больнице также были отделения общей и неврологической реанимации).

Мукула Пракашевича Саша застал за странным занятием. Заведующий сидел в кабинете и слушал русские романсы.

 
«Как диск луны дрожит в седых волнах,
Твоя душа видна в твоих глазах.
Сияют кротостью они,
Не обмани, не обмани!».[18]18
  Генрих Гейне, перевод Всеволода Костомарова.


[Закрыть]
 

– Люблю русские народные песни, – сказал Мукул Пракашевич, выключив двухколоночный плеер, который в кабинете заведующего отделением смотрелся непривычно. – Душевно поют и язык совершенствуется.

По-русски Мукул Пракашевич говорил совершенно без акцента, да еще и с типичным московским аканьем.

Саша не стал объяснять ему разницу между народными песнями и романсами. И вообще «Не обмани», насколько он помнил, было переводом из Гейне, а не исконно-посконным народным текстом. Но если Мукулу Пракашевичу хочется слушать народные песни, то пускай он пребывает в своем заблуждении. В конце концов надо же быть в хороших отношениях с кем-то из заведующих отделениями.

Быть в хороших отношениях с Мукулом Пракашевичем оказалось очень приятно. Он угостил Сашу чаем с пряниками (никакого намека на фамилию, просто человеку нравятся пряники), расспросил о нелегком ординаторском житье-бытье, посочувствовал, и разрешил приходить на дежурства в блок когда угодно. В реанимационных отделениях, с учетом их специфики, ординаторы к дежурствам в качестве штатных врачей не привлекались. Слишком уж ответственная в реанимационных отделениях работа, чтобы поручать ее ординаторам. Но по собственному желанию, в качестве дополнительной единицы, дежурить здесь было можно.

– У меня только одно требование, – сказал Маленький Мук. – Не более двух ординаторов в смену. Трое – это уже перебор, станете путаться друг у друга под ногами. Так что договаривайтесь между собой, чтобы перебора не было, о’кей?

Саше повезло – в выбранную им среду никто из ординаторов не выразил желания дежурить в блоке. В начале дежурства (шестнадцать ноль пять по московскому времени) Саша порадовался своему везению. Примерно в полночь он начал что-то понимать. А в семь часов утра пообещал себе, что больше никогда-никогда… Впрочем, лучше излагать все по порядку, а то больно уж загадочно и непонятно получается.

Дежурные реаниматологи встретили Сашу так же радушно, как и заведующий отделением. Угостили чаем, правда на этот раз не с пряниками, а с бутербродами, к которым Саша добавил свои, пообещали «всему научить и все показать», а затем усадили писать дневники в историях болезни.

– Пока что все стабильно, – ответственный дежурный врач суеверно постучал костяшками пальцев по столу, – так что просто переписывайте предыдущий дневник. – А когда закончите, садитесь писать выписные эпикризы на завтра. Только фразу «рекомендовано продолжение лечения в отделении неотложной кардиологии» не пишите, хорошо? Заранее готовить эпикриз – плохая примета, а недописанный эпикриз вроде как и не существует, верно?

– Это все равно, что недостроенная дача! – хохотнул второй дежурный врач. – Жить можно, а налогов платить не нужно.

К тому времени как Саша закончил с писаниной, настала пора писать новые дневники, потому что в реанимационных отделениях обходы совершаются часто. «Хоть бы привезли кого-нибудь», подумал утомленный писаниной ординатор и его чистое безгрешное желание тут же сбылось – «скорая» доставила мужчину с нестабильной стенокардией. Саша вызвался принять пациента. Ему милостиво это позволили, но все вышло точно так же, как и в отделении неотложной кардиологии – пришлось заполнять историю болезни под диктовку ответственного дежурного врача. Пиши, писарь, пиши…

«Скорики» не поставили пациенту подключичный катетер, за что получили вялое замечание от ответственного дежурного и так же вяло отбрехались-оправдались.

– Можно я поставлю катетер?! – загорелся Саша. – Я умею! Живым двадцать четыре раза ставил, без осложнений…

– А мертвым? – иронично поинтересовался Ответственный.

– Не считал, – честно признался Саша.

В морге он отрабатывал манипуляции не по счету, а по конечному результату. Если три раза подряд все прошло идеально, то оставляй мертвых и иди к живым.

– Вот закончите ординатуру и поставите в двадцать пятый раз, – сказал Ответственный, давая понять, что ординаторам в блоке надеяться не на что.

А когда Саша в ординаторской разложил на столе старые и новые кардиограммы недавно доставленного пациента, Ответственный своей лапищей сгреб их в кучу и проворчал:

– Вы что, за мной проверяете? Я же сказал: «без динамики». Так и пишите в истории.

Словно бы прочувствовав Сашино настроение второй дежурный врач рассказал ему страшную историю о том, как несколько лет назад один ординатор самочинно стал делать плевральную пункцию и устроил пневмоторакс.[19]19
  Плевральная пункция – процедура введения иглы в плевральную полость, щелевидное пространство между двумя листками плевры, соединительнотканной оболочки, которая выстилает изнутри грудную клетку и покрывает снаружи легкое. Проще говоря – плевральная полость представляет собой пространство между внутренней поверхностью грудной клетки и наружной поверхностью легкого. Плевральная пункция производится с диагностической или лечебной целью при скоплении жидкости в плевральной полости. Если при выполнении этой манипуляции продвинуть иглу дальше положенного, то можно повредить легкое, что приведет к пневмотораксу – поступлению воздуха через травмированное легкое в плевральную полость.


[Закрыть] Мораль сей басни была такова – ординаторам нельзя доверять ничего, кроме писанины. Сашу так и подмывало спросить, а какой тогда толк от ординатуры, но второй час ночи не самое подходящее время для столь серьезных вопросов, касающихся обучения врачей, а отделение кардиологической реанимации – не самое подходящее место для этого. Спасибо хоть на том, что сразу объяснили: «здесь тебе, парень, ловить нечего».

Масла в огонь подливала подруга Алена, которая во время каждого телефонного разговора упоминала о том, как она гордится Сашей, настоящим мужчиной, который захотел – и сделал. Сделал вопреки всему и несмотря ни на что.

– Я горжусь тобой, Саня! Ты у меня необыкновенный!

Слова любимой женщины приятно грели душу. Кому не понравится, когда его называют «необыкновенным» и гордятся им? А толку-то? Как говорила покойная бабушка Вера Федоровна: «И зачем настоял? Лучше бы на месте стоял».

Но кроме книг по самоанализу Саша читал еще и мотивационные книги, авторы которых учили делать вкусный лимонад из лимонов, преподнесенных безжалостным провидением.

Этого «лимонада» Саше хотелось очень-очень. Вот прямо до зубовного скрежета и дрожи в коленках. Но хотелось только с одной стороны, а с другой стороны – кололось. Страшно было бросать вызов всему окружающему его миру. Саша вспоминал Александра Македонского, Наполеона, Ульянова-Ленина и многих других, которые начинали и выигрывали (пускай и на первых порах, но все же выигрывали). Эти «аллюзии» успокаивали, но не до конца – все-таки кололось.

Глава шестая. Подпольный райком начинает действовать

 
«It's not that i'm so cheerful, though i'll always raise a smile
And if at times my nonsense rhymes then i'll stand trial
My friends are all around me but they only breathe through fear
Were i to cry, i'm sure that still they'd never see a tear»[20]20
  «Я не такой уж и весельчак, хотя я всегда буду вызывать улыбку,
  Когда-нибудь я предстану перед судом за мои глупые рифмы.
  Все мои друзья рядом со мной, но они объяты страхом,
  Я уверен, что они не увидят моих слез, если я запла̀чу» (англ.).


[Закрыть]
 

Procol Harum, «Все это и многое другое»

Вежливый стук в дверь в половине десятого вечера не просто удивил, а прямо-таки заинтриговал. Стук был новым, незнакомым, совершенно непохожим ни на бравую комендантскую дробь, ни на тихое шелестящее «тук-тук» соседей по блоку. А больше никто к Саше не приходил. Спартанская обстановка общежития и запрет на пребывание посторонних лиц позднее одиннадцати часов вечера не располагали к приглашению гостей.

«Уж не Алена ли?», обрадованно подумал Саша. Алена любила устраивать сюрпризы и все собиралась навестить Сашу в Москве и посмотреть, как он здесь устроился. Во время последнего разговора она упомянула о том, что можно было бы сделать материал об ординаторах. Интересно же, как живут и учатся молодые врачи, а то в сериалах показывают какую-то чушь.

– Эта чушь прикольная, поэтому ее смотрят, – сказал Саша. – А реальная статья будет скучной. Ну что такого интересного в жизни ординатора? Палаты, дежурства, лекции, занятия… Унылая тоска, очей разочарование.

– Тебе плохо? – заволновалась Алена. – Что случилось! Немедленно рассказывай все!

– Да ничего такого, – успокоил ее Саша. – И рассказывать нечего. Просто устал после дежурства, да и день был какой-то дерганый.

Ординатуру можно было сравнить с хождением по минному полю. Идешь – и не знаешь, чем обернется следующий шаг.

Позавчера доценту Сторошкевич срочно понадобилось отлучиться по каким-то важным делам в то время, когда в расписании у нее стояло практическое занятие с четверокурсниками. Страшила поймала первого подвернувшегося ординатора, которым оказался Саша, и попросила его провести занятие вместо нее. Отказаться было невозможно, но и проводить занятие без какой-либо подготовки Саша тоже не мог. Ему требовалось хотя бы полчаса для того, чтоб освежить в памяти тему и составить план занятия, но студенты уже стояли возле кабинета Страшилы.

– Займите их чем-нибудь полезным, – сказала она, – лишь бы не болтались без дела. И обязательно отметьте отсутствующих!

Ключ от своего кабинета Страшила Саше не доверила, знакомство и перекличку пришлось проводить в коридоре кардиологического отделения. Отметив отсутствующих, Саша повел студентов на обход в свою палату. Разбил на четыре группы, дал каждой группе по пациенту и предложил провести осмотр. Истории коварно оставил при себе – пусть делают все с нуля. Короче говоря, устроил все так, как самому хотелось учиться.

Сразу же выяснилось, что студенты четвертого курса, прошедшие полный курс пропедевтики,[21]21
  Пропедевтика – учение о методах диагностики заболеваний.


[Закрыть] ни сердце толком выслушать не могут, ни печень пропальпировать.[22]22
  Пальпация – диагностическое ощупывание тела пациента.


[Закрыть] О пальпации селезенки вообще говорить нечего – понятия не имеют, как нужно для этого уложить пациента и как действовать руками. Пришлось вместо занятия по факультетской терапии проводить занятие по пропедевтике. Ну а что прикажете делать? И вообще доцент Сторошкевич просила занять студентов «чем-нибудь полезным».

Расстались довольные друг другом. Студенты оказались настолько довольными, что на следующий день рассказали Страшиле как интересно прошло занятие и спросили будут ли у них еще занятия с Александром Михайловичем. Лучше бы уж промолчали! Страшила взъярилась, вызвала Сашу в свой кабинет и устроила ему выволочку.

– Что вы себе позволяете?! – яростно шипела она (орать было нельзя, потому что за стеной находилась палата). – Кто вы такой, чтобы дискредитировать наше обучение и вообще весь университет?! Что вы о себе возомнили?! Зачем вместо занятия по терапии провели занятие по пропедевтике?! Хотели показать, что на медицинском факультете РУДС плохо учат, а заодно и авторитет дешевый заработать?!

Вот теперь-то Саша по-настоящему понял, что чувствовал незаслуженно арестованный Эдмон Дантес. Он попытался было что-то возражать, но Страшила обрывала его на полуслове и шипела дальше. А под конец закатила глаза к потолку и трагически простонала:

– О как же я ошиблась, когда доверила вам группу!

Можно подумать, что Саша на коленях умолял ее позволить ему провести занятие! Сама навязала! И о каком зарабатывании дешевого авторитета может идти речь, если четверокурсники не владеют азами диагностики?

«Ничего, – утешал себя Саша, топая по коридору в ординаторскую. – Обойдется. Пакостить она мне, конечно, будет, но по мелочи. Я же не кафедральный сотрудник, а ординатор, причем – целевой. Можно сказать – неприкосновенное лицо. Опять же есть и небольшой плюс. Никто больше не станет грузить меня проведением занятий». Но на душе все равно было погано. Снова несправедливо обвинили в том, чего у него даже и в мыслях не было. Нажил еще одного врага – да какого! – кафедрального кардинала Ришелье. Но больнее всего было сознавать окончательное крушение надежд ординатора Пряникова, который рвался в Москву сильнее, чем все чеховские три сестры вместе взятые. Рвался, рвался и дорвался. Точнее – нарвался. Что можно ловить там, где студенты четвертого курса не умеют правильно выслушать сердце, а преподавателям до этого никакого дела нет. По идее Страшила должна была сказать Саше «спасибо» за то, что он обнаружил проблему и начал ее решать. Разве это дискредитация? Вот если бы он пост опубликовал об этом или же заснял действия студентов на телефон и выложил ролик на Ютубе с ядовитыми комментариями, то это еще можно было бы так назвать. Черт побери этот РУДС вместе с его треклятой ординатурой, в которой пытаешься сделать как лучше, а получается… Эх!

На следующий день Саше долго сверлила мозг доцент Карманова, которой Страшила передала эстафету по воспитанию строптивого ординатора. Доцентши явно разделили между собой роли доброго и злого следователя, только вот разделение не вписывалось в классический канон, согласно которому красивые должны быть злыми, а некрасивые – добрыми.

– Вы поймите меня правильно, Александр Михайлович, я же вам добра желаю. Если бы жизнь сложилась иначе, у меня бы сейчас мог быть сын примерно вашего возраста… Для меня все ординаторы, словно дети мои. Я вас всех люблю и хочу, чтобы у вас все было хорошо. У меня был шок, когда я узнала о том, что случилось. Да и Алла Никитична тоже была шокирована вашим поведением. Не так вам надо было себя вести, совсем не так! Вы это понимаете?

– Понимаю, – кивнул Саша. – Я должен был рассказать о пациентах, самостоятельно провести обход, а затем усадить студентов писать дневники. Тогда бы все были довольны.

– Да! – подтвердила Карманова. – Это было бы нормальное занятие!

– И эти студенты закончили бы обучение, так и не научившись пальпировать селезенку!

– Далась вам эта селезенка! – рассердилась Карманова. – Из них, может, никто и терапевтом-то не станет. И вообще, в наш томографический век пальпация утратила свое значение. Зачем прощупывать, если можно посмотреть?

Саша не поверил своим ушам. От кого он слышит эти слова? От доцента кафедры факультетской терапии и кардиологии или от студентки-второкурсницы? Да, разумеется, томография дает больше информации, чем пальпация, но томограф не всегда есть под рукой и прежде чем назначать пациенту обследование, нужно составить о нем первичное мнение при помощи глаз, ушей и рук. Иначе будет неясно, как нужно вести диагностический поиск.

Стелила Карманова мягко, но вывод сделала жесткий.

– Я надеюсь, что вы меня поняли и больше на эту тему нам разговаривать не придется! – строго сказала она, за мгновение превратившись из доброй мамочки в злую мачеху. – Помните, что в случае невыполнения ординатором обязанностей по добросовестному освоению образовательной программы и учебного плана, возможно отчисление по нашей инициативе. Статус целевого ординатора никаких преимуществ не дает, это так, к слову. Могу ли я считать, что эта печальная тема закрыта?

Вопрос был задан прежним, участливо-увещевательным тоном.

– Нет, не можете! – Саша отрицательно покачал головой. – У меня есть что добавить к вашим последним словам. Во-первых, отчислить меня вы сможете только в том случае, если я стану пропускать занятия и завалю учебу. Во-вторых, если вы попробуете внаглую «топить» меня на зачетах или экзаменах, я потребую сдачи экзамена независимой комиссии, и поверьте, Инна Юрьевна, я этого добьюсь! Так что не советую выживать меня подобным образом, оскандалитесь! Вот теперь тему можно считать закрытой.

Доцент Карманова была мастером ментального айкидо, искусства обращать агрессию нападающего против него самого.

– Зачем вы так? – ласково спросила она, изображая лицом растерянность и удивление. – Я имела в виду совсем другое. Хотела тактично намекнуть вам, что время и силы надо тратить на учебу, а не на интриги и склоки…

В общем, хорошо поговорили, душевно. Если принять во внимание, что между разговорами со Страшилой и Кармановой у Саши было довольно канительное дежурство, то можно представить, в каком состоянии он разговаривал с Аленой. Алена, кажется, не поверила, что все дело только в усталости. Кто ее знает, она же такая импульсивная? Может сорваться вдруг и поехать в Москву спасать и утешать.

Стук в дверь повторился тем же манером. Сначала два негромких удара, а затем, после секундной паузы – три. Саша вернулся в реальность и поспешил открыть дверь. На всякий случай изобразил радостную улыбку, которая сразу же должна была дать Алене понять, что у него все в полном порядке.

Вместо Алены на пороге стоял Нарендра Кумар Чопра. В правой руке он держал картонный «чемодан» с шестью бутылками пива, а в левой – довольно большую картонную коробку с проступавшими через стенки масляными пятнами. Под мышкой у Нарендры был зажат большой блокнот.

– Я не отвлек тебя от какого-то важного занятия? – церемонно осведомился Нарендра.

– Нет ничего важнее гостя, особенно если он пришел с пивом и закуской! – в тон ему ответил Саша. – Заходи и чувствуй себя как дома! Сорри за бардак.

– Русский бардак – это индийский порядок, – усмехнулся Нарендра. – Посмотрел бы ты на то, что творится в комнате у… Ай, я же не сплетничать пришел, а пообщаться.

– А блокнот зачем? – поинтересовался Саша, забирая у гостя упаковку пива.

– Вдруг ты скажешь какое-то незнакомое слово, я его сразу запишу.

Нарендра поставил коробку на стол, а блокнот положил рядом.

– Три бутылочки пива для этого мало, нужно водки добавить, – пошутил Саша, убирая пиво в холодильник, выданный ему комендантом.

В морозилку поместились только три бутылки, остальное пришлось положить под нее. Холодильник неведомой фирмы «Fancomer», явно оставшийся после кого-то из иностранцев, был похож на той-терьера – маленький, но агрессивный. В смысле – люто морозил.