Текст книги "Ошибка доктора Данилова"

Глава пятая. Доктор Кактус

Елена подошла к поручению с присущей ей ответственностью – записала телефонный разговор с доктором Антоняном для того, чтобы Данилов получил полное впечатление и в любой момент мог бы его освежить. Разумеется, не обошлось без вопроса относительно того, положены ли какие награды за помощь экспертам. Данилов на это ответил, что содействие торжеству справедливости само по себе является высшей из наград и добавил к этим утешающим словам килограммовую жестянку датского печенья, до которого Елена была великая охотница. Вместо благодарности получил выговор за срыв капустной диеты, на которой жена сидела уже третью неделю. Все согласно древнему принципу: «сделай – и огребешь».

Прослушав запись, Данилов восхитился интервьюерским талантом жены, которого раньше как-то не замечал. Повода не было. Вставленными к месту репликами «неужели!» и «не может быть!» Елена побуждала собеседника выдавать как можно больше подробностей, а когда фонтан красноречия грозил иссякнуть, задавала какой-нибудь наивно-отвлеченный вопрос, после которого фонтан снова начинал бить в полную силу. И все это делалось легко и ненавязчиво, в рамках дружеского трепа «ни о чем понемногу».

– Тебе надо было на журфак поступать, – поддел Данилов. – Была бы сейчас акулой пера и звездой микрофона!

– Мне хотелось приносить людям пользу, а не пересказывать сплетни и слухи, – ответила Елена. – Ты никогда не задумывался о том, в чем заключается трагедия журналисткой профессии? В том, что публика больше всего хочет знать о человеке то, что он тщательно скрывает. Мне это выворачивание грязного белья наизнаку как-то не комильфо. Я лучше буду…

– Кошмарить десятую часть Москвы! – закончил Данилов, намекая на то, что Елена была руководителем регионального объединения московской скорой помощи, включавшего в себя несколько расположенных рядом друг с другом подстанций, а всего таких объединений в столице было десять.

– После того, как ты ушел со «скорой», кошмарить мне некого, – парировала Елена. – Иногда вот просто хочется кого-то закошмарить, а повода нет. Все сотрудники адекватные, коллег не избивают, начальству не хамят… Ну просто зайчики-побегайчики!

– Просто они, в отличие от меня, тебя не любят и потому их в твоем присутствии не тянет на подвиги, – объяснил Данилов.

О порядках в больнице имени Филомафитского доктор Антонян отзывался с неодобрительным одобрением. В частности сказал, что «гайки в последние годы были подтянуты крепко и теперь разве что строем ходить не требуют». Порядок – это хорошо и чем его больше, тем легче работается, но иногда даже самым сознательным сотрудникам хочется каких-нибудь поблажек…

Слова Антоняна подтвердили несколько врачей скорой помощи, у которых Елена вскользь поинтересовалась впечатлением о больнице. Приемное отделение, являющееся визитной карточкой любого стационара, работало как часы, а пациенты при известии о госпитализации в «сто восьмую полевую» не выражали недовольства, а некоторые, даже, и радовались – хорошо, что не на другой конец Москвы увезете. Иначе говоря, у местного населения больница пользовалась хорошей репутацией. Это же подтверждали и отзывы пациентов, найденные Даниловым на бескрайних просторах Всемирной Паутины.

Заместитель главного врача по АИР Менчик, по словам Антоняна, был толковым врачом и хорошим администратором. «В кабинете его никогда не застать, целыми днями носится между отделениями и оперблоком. Главная медсестра с его приходом стала появляться в реанимационных отделениях раз в квартал, а раньше каждую неделю проверки устраивала».

Главная медсестра в любом медицинском учреждении является оплотом порядка, главным контролером, которого интересует все-все-все, начиная с уборки помещений и заканчивая хранением медикаментов. Частота появлений главной медсестры является индикатором, наглядно демонстрирующим состояние дел в отделении. Если все идет, как нужно, то визиты будут редкими, а если порядка нет – частыми. Ну а если главная медсестра является через день, то заведующему отделением нужно срочно подыскивать себе новое место работы.

Доктора Сапрошина в больнице прозвали «доктором Кактусом». Подобные прозвища не нуждаются в комментариях, но дотошная Елена вытянула из собеседника развернутую характеристику. «Человек он, в принципе, неплохой, но очень уж колючий, – сказал Антонян. – Любое замечание воспринимает как личное оскорбление, шуток не понимает, советов не принимает. Самый настоящий Кактус, тронешь – уколешься. Коллеги стараются общаться с ним строго по делу, а медсестры от него просто вешаются, потому что он требует, чтобы все было по правилам. Буквоед, перфекционист и зануда – это страшный коктейль…».

Елена, конечно же, удивилась тому, что буквоед и перфекционист мог использовать аппарат с неисправным датчиком. Одно с другим явно не вязалось. Но у доктора Антоняна нашлось этому объяснение: «он был уверен, что аппарат в порядке и потому не придал значения неисправному датчику». На вопрос о том, сколько всего в больнице аппаратов искусственного кровообращения, Антонян ответил «три, два в работе, один в запасе, у нас вообще с аппаратурой все о-кей, поскольку главврач тот еще куркуль, гребет под себя все, что только можно, к тому же тесть зама по АИР Менчика – главный анестезиолог Минздрава, так что наша больничка ни в чем не испытывает недостатка».

Данилов попробовал представить такую ситуацию – перед операцией, на которой ему предстоит давать наркоз, выясняется, что «воздушный» датчик неисправен…

Первый вопрос – почему непосредственно перед операцией? Исправность аппаратуры нужно проверять заранее, а не в тот момент, когда пациента уже перекладывают с каталки на стол. Лично он, как перфекционист и зануда (чего уж греха таить!) проверил бы все заранее.

Вопрос второй – зачем рисковать? Врач с большим стажем работы, а у Сапрошина стаж приближался к тридцатнику, должен понимать, что все неприятное может произойти в любой момент. А, рвется, согласно закону подлости, всегда там, где тонко. Если «воздушный» датчик неисправен, то жди попадания воздуха в систему – и не ошибешься.

Вопрос третий – кого мог бояться или стесняться человек, прозванный Доктором Кактусом? Профессора Раевского, корифея и небожителя? Но, пардон муа, оперирующий хирург в первую очередь заинтересован в исправности аппаратуры. Это юридически смерть можно «повесить» на анестезиолога, а народная молва всегда «вешает» ее на хирурга. Профессор Раевский не станет рисковать своей репутацией, а поймет, простит и перенесет операцию на другой день. В конце концов, можно просто переставить датчик с аналогичного аппарата. Обработал – и пользуйся на здоровье!

Поставив себя на место Сапрошина, Данилов пытался найти хотя бы одну причину, которая могла бы вынудить его использовать «насос» с неисправным датчиком, но так и не смог ничего придумать.

Заодно Антонян рассказал Елене, якобы знакомой с Сапрошиным, но весьма шапочно, о том, что зам по АИР хорошо относился к Сапрошину («дятел дятла издалека видит», как выразился Антонян) и по больнице ходили слухи о том, что Сапрошин может вскоре стать заведующим четвертым отделением, которое занимается обеспечением сердечно-сосудистых операций и ведением прооперированных пациентов. Всего же в больнице имени Филомафитского «аировских» отделений было шесть – уже упомянутое сердечно-сосудистое, «анестезиологическое», общая реанимация, неврологическая реанимация, инфарктно-аритмическое, а также реанимационное отделение при роддоме. Большое, надо сказать, хозяйство досталось юному Менчику, есть на чем когти оттачивать, набираясь руководящего опыта.

Если зам по АИР хотел поставить Сапрошина на заведование, то это не могло не напрягать действующего заведующего отделением. Человек, не отягощенный бременем моральных принципов, запросто может устранить конкурента посредством какой-нибудь пакости, пусть, даже и опасной для жизни пациента. Для беспринципного интригана смерть пациента будет не минусом, а плюсом, поскольку она создаст конкуренту серьезные проблемы.

Воображение сразу же нарисовало картину порчи аппарата злодейскими руками заведующего отделением… Вот он, крадется рано утром в операционную с отверткой и пассатижами в кармане… Ослабляет одну из пружин роликового насоса… Тычет концом отвертки в трубку… Подменяет исправный датчик испорченным…

Бред какой-то! Слишком сложная получается подлянка и не очень-то умная. Заведующий отделением мог испортить аппарат, но он не мог заставить Сапрошина использовать «насос» с неисправным датчиком.

«А были ли в аппарате вообще какие-то неисправности?», спросил внутренний голос.

Были. Об этом свидетельствовали документы, в частности акт о неисправности оборудования и акт приема-передачи в ремонт, согласно которому городская клиническая больница имени А. М. Филомафитского передала ЗАО «Медтехносервис-привилеж» аппарат искусственного кровообращения «DERAMA San 900». Акты были составлены правильно, их содержание не вызывало вопросов. Однако внимание Данилова привлекла дата составления акта о неисправности – девятое апреля.

Виталия Хоржика оперировали двадцать девятого марта, а неисправность аппарата обнаружили восьмого или девятого апреля. Да – восьмого или девятого, потому что акт о неисправности оборудования обычно составляется в день обнаружения неисправности или же на следующий день, долго с этим делом не тянут. Собрать комиссию из сотрудников недолго, к тому же чаще всего общим сбором народ не заморачивается. Сообщат начальству, в данном случае – заместителю главного врача по технике, и отправляют акт по кругу членам комиссии. А что такого? Люди работают вместе и доверяют друг другу. Если заведующий отделением сказал, что в аппарате обнаружилась такая-то неисправность, значит так оно и есть.

Странно, очень странно, что неисправность важного и дорогостоящего аппарата была обнаружена с десятидневным опозданием…

Но ведь можно посмотреть на происходящее иначе. Хоржик умирает шестого апреля. Седьмого числа проводится вскрытие его тела, установившее, что причиной смерти стала воздушная эмболия мозговых сосудов. И сразу же после этого выявляется дефект аппарата искусственного кровообращения, объясняющий попадание воздуха в кровеносную систему пациента… Другими словами, сразу же после установления причины смерти пациента выявляются факты, свидетельствующие против анестезиолога, который обеспечивал операцию.

Совпадение?

Возможно.

А если не совпадение?

«Остановись, Вольдемар! – сказал внутренний голос. – Ты так, чего доброго решишь, что медсестра-анестезист Пружникова была отравлена каким-то „долгоиграющим“ ядом вроде рицина!».[21]21
  Рицин – белковый яд растительного происхождения, представляющий собой белый порошок без запаха, хорошо растворимый в воде. Чрезвычайно ядовит, в шесть раз сильнее цианистого калия. Содержится в клещевине обыкновенной.


[Закрыть]

«Спасибо за подсказку, – ответил Данилов. – А почему бы и нет?».

«Тогда нужно было травить Сапрошина, – возразил голос. – На мертвого легче вину спихнуть».

«Ты прозвище Сапрошина еще не забыл? – ехидно поинтересовался Данилов. – Доктор Кактус. Может у отравителя просто не было возможности подбросить яд в чай или кофе Сапрошину? Для этого же требуются определенные условия – совместное чаепитие, общение, в ходе которого отвлекается внимание жертвы… С отравленным пирожным – то же самое».

Голос ничего не ответил. Данилов ухватился за свежую идею и стал «обкатывать» ее, допустив, что для отравления использовался рицин. Принятый внутрь, рицин вызывает слабость, понос, также возможны какие-то респираторные симптомы, вообще-то они выходят на первый план при вдыхании рицина, но могут наблюдаться и при приеме его внутрь… Что приходит на ум во время коронавирусной пандемии? Ясное дело – ковидная инфекция. А что температуры нет, ничего не значит – некоторые болеют и даже умирают с нормальной температурой. ПЦР-тесты на коронавирус нередко дают ложноположительный ответ, так что отравление рицином может быть принято за коронавирусную инфекцию… Стоп! Не надо увлекаться, ты не сценарий пишешь. Слабовыраженные респираторные симптомы могут наблюдаться при пероральном[22]22
  Пероральный способ (путь) – способ введения веществ в организм через рот.


[Закрыть] отравлении рицином как проявление его общего токсического действия, но развернутой картины пневмонии при этом не будет и компьютерная томография не выявит характерных изменений в легких. Кроме того, тела пациентов, умерших от ковидной инфекции, вскрываются в обязательном порядке, а квалифицированный патологоанатом не примет отравление рицином за коронавирусную инфекцию.

Да и потом профессор Раевский не какой-то там дон мафии, а обычный обыватель. Зачем ему убивать Пружникову? Для того, чтобы приписать ей то, чего она не говорила? Овчинка явно не стоит выделки. А вот аппарат нужным образом испортить – совсем другое дело, спокойное и непыльное.

«Несерьезно ты относишься к делу, – упрекнул внутренний голос. – Теряешь время на разную чушь…».

«Это не чушь, а одна из версий, – возразил Данилов. – Без обдумывания ничего отвергать нельзя».

– Я тебе хоть чем-то помогла? – спросила Елена, проходя мимо Данилова, сидевшего на диване в позе роденовского мыслителя.

– Да, очень помогла, – ответил Данилов, немного покривив душой.

Информации у него прибавилось, а вот ясности – нет.

Вот что бы сделали в подобной ситуации телевизионные знатоки?

Пал Палыч отправляет Томина на разведку в больницу, а сам крепко задумывается на несколько дней, пугая свою матушку отсутствием аппетита. Обаятельный Томин устраивается санитаром в приемное отделение и начинает собирать информацию. В конце концов, он находит свидетелей, которые подтверждают, что «насос», использовавшийся Сапрошиным во время операции, эксплуатировался без каких-либо нареканий до восьмого апреля. Заодно Томин выясняет, что профессор Раевский состоит в интимных отношениях с операционной медсестрой Шполяк. После этого Пал Палыч приглашает Шполяк на Петровку и в ходе напряженного психологического поединка уговаривает ее дать показания против Раевского. А Зиночка, тем временем, находит какой-нибудь новейший метод спектрального анализа или чего-то еще в этом роде, который позволяет установить не только намеренное повреждение «насоса», но и дату этого повреждения.

Припертый к стенке Раевский, признает свою вину и рассказывает, каким образом он испортил аппарат… Под песню «Наша служба и опасна, и трудна…» суровый сержант ведет его в камеру, а знатоки едут домой к Пал Палычу для того, чтобы отпраздновать завершение очередного сложного дела… В волшебном мире кино все всегда проще, чем в реальной жизни, несмотря на традиционное стремление сценаристов все усложнять и запутывать.

«А неплохой, кстати, получился синопсис», – подумал Данилов и поделился им с Еленой.

– Почему же следствие не обратило внимание на дату составления акта? – удивилась та.

– Потому что умный человек не усложняет свою работу, – Данилов иронично улыбнулся. – Во время работы на зоне, мне довелось услышать одну очень интересную фразу – «хороший следователь выворачивает дело в ту сторону, в которую оно само выворачивается». А следствие с самого начала выворачивалось против Сапрошина. К тому же причастные всегда могли отговориться великой занятостью или просто развести руками и сказать: «пардон, забыли мы об этом чертовом аппарате и вспомнили только девятого числа». А что тут такого? Дело житейское, тем более что «насосов» в больнице было два. Вот если бы в протоколе анестезии помимо названия аппаратов нужно было указывать их серийные или инвентарные номера, тогда можно было бы проследить кем и когда использовался данный аппарат в промежутке между двадцать девятым марта и восьмым апреля.

– Гляди – накаркаешь! – предостерегла Елена. – Слова материализуются, я давно в этом убедилась. Скажу на совещании в шутку, что департаменту нужно было бы нам спустить такую-то инструкцию, что-нибудь абсурдное придумаю, чисто для того, чтобы посмеяться, а через месяц мой абсурд воплощается в очередной департаментский приказ. Смотри, чтобы вас не заставили всю информацию с шильдиков списывать!

– Иногда от бюрократии бывает польза, это я тебе как начальник начальнику говорю, – возразил Данилов, намекая на свою работу в Севастополе, которая чуть было не привела его в министерство; вернее – привела бы, если бы он сам этого захотел.

– Кстати говоря – а откуда известно, что в ремонт попал именно тот «насос», который использовался во время операции? – спросила Елена.

– Другой «насос» находился в послеоперационном отделении, а третий был резервным и вообще не использовался. Кроме того, анестезиолог Сапрошин помнил серийный номер аппарата 19690212, который полностью совпадал с датой его рождения. Сапрошин считал этот номер счастливым и машинально обращал внимание на него перед каждой операцией.

У многих коллег Данилова были счастливые приметы или ритуалы на счастье. Доцент Сааков входил в операционную только с правой ноги, а если вдруг машинально входил с левой, то сразу же выходил, трижды поворачивался вокруг своей оси и снова входил в операционную. Студенты, которым выпадало наблюдать эту сцену, явно думали, что доцент находится под действием бодряще-веселящих веществ. А ассистент Алымов перед тем, как подключать пациента к наркозному аппарату, говорил «хорошо начнем – хорошо закончим» и только после этой «мантры» начинал действовать. А что тут удивительного? Люди волнуются за исход дела, вот и придумывают себе успокаивающие ритуалы.

Профессор Ямрушков разрешил звонить ему с девяти часов вечера до половины одиннадцатого в любой день, то есть – и в выходные тоже, так что Данилов дождался четверти десятого и позвонил. Откладывать звонок на завтра не хотелось – понедельник, как известно, день тяжелый, да и вообще после рабочего дня вести серьезные разговоры не так удобно, как в выходной.

– Вы не поверите, Владимир Александрович, но я только что о вас подумал! – сказал Ямрушков вместо приветствия. – Куда, думаю вы, пропали? Неужели ни одного вопроса не возникло? Или до материалов руки пока не дошли? Пожара, конечно, нет, но и затягивать не стоит – у нас сроки. Я думаю, что в четверг нужно будет собраться… Вам в четверг удобно?

– Мне по вечерам в любой день удобно, – ответил Данилов.

– Вот и хорошо! Так какие же у вас вопросы?

– Собственно, вопрос всего один, Валентин Семенович. Я не понимаю необходимости нашей комиссионной экспертизы…

– Как это – не понимаете? – удивился Ямрушков. – Вы… хм… шутите?

– Я не шучу и абсолютно трезв, заверил Данилов. – Однако же – не понимаю.

– Что там понимать? Мы должны ответить на поставленные перед нами вопросы. Пятнадцать вопросов – пятнадцать ответов! Что вам непонятно?

– Мне непонятно, зачем вообще в данном случае суду понадобилась врачебная экспертиза…

– А кто, по-вашему, должен оценивать действия врачей?! – в голосе Ямрушкова отчетливо проступило раздражение. – Сантехники? Сталевары? Пчеловоды? Таксисты? Простите, Владимир Александрович, но я вас тоже не понимаю!

– По записям в истории болезни не предоставляется возможности определить виновного, – начал объяснять Данилов. – Записи близки к идеальным. И хирурги, и анестезиолог, если верить тому, что они пишут, никаких ошибок не допускали. Все делалось правильно, но…

– Но в результате молодой парень, которому жить да жить, умер после операции, не приходя в сознание! – с еще бóльшим раздражением сказал Ямрушков. – И кто-то должен за это ответить!

– С этим я не спорю, – сказал Данилов. – Тот, кто допустил ошибку, должен нести ответственность. Я веду к тому, что в данном случае мы, врачи, ничем суду помочь не можем. На вопрос, были ли в ходе операции допущены дефекты оказания медицинской помощи, лично я могу ответить только отрицательно. Вернее так: «изучение истории болезни не позволило обнаружить никаких дефектов». Виновного в данном случае можно установить по обстоятельствам, не отраженным в истории болезни, но это уже компетенция суда, а не врачей-экспертов. Вы следите за ходом моей мысли, Валентин Семенович?

– Слежу, – буркнул Ямрушков. – Продолжайте.

– Мы можем дать ответ на вопрос о том, было ли оперативное вмешательство оправданным, но на главный вопрос «кто виноват?» мы не можем ответить точно так же, как не ответил на него первый эксперт. Зачем тогда мы нужны судье? Как мы можем ее подстраховать? Или я ошибаюсь, Валентин Семенович?

– Ошибаетесь, Владимир Александрович, – теперь Ямрушков говорил спокойным тоном, но сухо, без былого дружелюбия. – Прежде всего хочу сказать вам, что вы чрезмерно сужаете поле своей деятельности. Давайте поразмышляем. Разве неисправность аппарата не могла привести к попаданию воздуха в сосудистую систему пациента? Могла или не могла?

– Могла, – ответил Данилов, – однако…

– А раз могла, то по чьей вине – хирургов или анестезиолога? Аппарат, будь он хоть трижды неисправным, сам по себе виновным не является. Виновен тот, кто использовал неисправный аппарат, вы с этим согласны?

– Конечно же согласен, но мне кажется, что этот вопрос к компетенции врачей-экспертов не относится.

– Я придерживаюсь другого мнения, – веско возразил Ямрушков. – Относится, еще как относится. Все же взаимосвязано. Судья может не иметь представления о том способен ли именно такой дефект аппарата искусственного кровообращения привести к воздушной эмболии. Кто, кроме врача-эксперта, может дать ответ на этот вопрос?

– Я могу сказать, к каким последствиям может привести тот или иной дефект аппарата, но я не могу обвинять анестезиолога Сапрошина в смерти пациента, потому что неизвестно, был ли аппарат неисправен в момент операции, – продолжал гнуть свою линию Данилов. – Ведь между операцией и составлением акта о неисправности аппарата прошло десять дней.

– А слова медсестры, которая обратила внимание анестезиолога на неисправный датчик для вас ничего не значат?

– Во-первых, об этих словах известно с чужих слов и сам Сапрошин утверждает, что медсестра ему ничего подобного не говорила, – твердо сказал Данилов. – А, во-вторых, речь идет о датчике, а не о дырявой трубке. Это же разные вещи. Мне кажется, что эксперт вправе оперировать только очевидными фактами, а не домыслами и пересказами с чужих слов.

– Смотря что считать очевидным, – после недолгого молчания ответил Ямрушков. – Все люди разные и то, что одному кажется очевидным, для другого выглядит невероятным. Однако то, о чем вы говорите, Владимир Александрович, укладывается в доктрину res ipsa logitur,[23]23
  Вещи говорят сами за себя (лат.)


[Закрыть] позволяющую делать выводы, основываясь на свидетельствах окружающих и косвенных доказательствах. Воздух не мог попасть в сосуды пациента сам собой? Не мог! Это произошло в результате чьей-то небрежности? Однозначно! О чем в первую очередь можно подумать? О дефекте трубки аппарата, через который в систему приникал воздух. А кто использовал аппарат? Анестезиолог.

– Даты тоже говорят сами за себя, – стоял на своем Данилов. – Операция была двадцать девятого марта, а неисправность аппарата задокументирована только девятого апреля…

– Я понял ваш настрой, Владимир Александрович, – Ямрушков шумно и протяжно вздохнул, давая понять, что разговор его утомил. – Давайте при встрече обсудим все более обстоятельно, хорошо? Сообразим, так сказать, на троих, вместе с Максимом Иосифовичем. А пока что я хочу обратить ваше внимание на некоторые недочеты в записях Сапрошина. Вы историю болезни внимательно читали?

– Предельно внимательно, как говорится: «с лупой и карандашом», – ответил Данилов, слегка обидевшись на такой вопрос. – И должен сказать вам, что никаких недочетов в записях Сапрошина я не нашел.

– Никаких? – недоверчиво переспросил Ямрушков. – Хм! Копия истории у вас под рукой? Тогда откройте предоперационный осмотранестезиолога. Что там сказано по поводу аллергии? Подчеркнуто «нет», верно? А теперь откройте совместный осмотр при поступлении…

– Там говорилось о аллергии на арахис в анамнезе, – сразу же вспомнил Данилов. – Но зачем указывать ее в предоперационном осмотре? Здесь же обычно указываются аллергические реакции на те или иные препараты. Это нужные, важные сведения. А арахисом пациента во время операции все равно никто кормить не будет…

– Позвольте, Владимир Александрович, обратить ваше внимание на то, что пункт называется «аллергия», а не «аллергия на лекарственные препараты». Улавливаете разницу? – Данилов увидел словно наяву, как сейчас усмехается Ямрушков. – Так что анестезиолог должен был отметить здесь наличие у пациента аллергии на арахис. Дол-жен был! Но не отметил!

– И что из этого следует?

– То, что анестезиолог был плохо знаком с анамнезом своего пациента, который, к тому же, готовился к сложной операции, а не к какой-нибудь аппендэктомии.[24]24
  Аппендэктомия – удаление аппендикса (червеобразного отростка слепой кишки).


[Закрыть] Он неполностью собрал анамнез и невнимательно, а, скорее даже небрежно, читал историю болезни.

– Или же просто не счел нужным упоминать про арахис, – вставил Данилов.

– С юридической точки зрения то, о чем не написал врач, не было им сделано или не было ему известно, – елейным голосом поведал Ямрушков. – Факт неполного знания анамнеза пациента налицо. «Забыл», «не счел нужным», «торопился» и прочие отговорки хороши для детского сада. Следствие и суд их в расчет не принимают. Знаете пословицу: «у юристов нет оправдательного наклонения?». Шутки шутками, но в каждой есть доля правды. Но это только первое свидетельство халатного отношения анестезиолога Сапрошина к своим прямым обязанностям.

– Это надуманное и несправедливое обвинение, Валентин Семенович, и вы это прекрасно понимаете! – возразил Данилов.

Ему очень хотелось добавить к вежливым словам пару-тройку невежливых, но удалось сдержаться. «Фокус» в лучших традициях средневековой инквизиции – из притянутого за уши пустяка раздувается обвинение в халатности. Ай как складно! То есть – как мерзко и подло!

– Уверен, что судья меня поймет! – коротко хохотнул Ямрушков. – Хотите пари на бутылку односолодового скотча?

Данилов ничего не ответил.

– Идем дальше! – бодро сказал Ямрушков. – Ожирение у пациента есть? Я вижу прочерк, свидетельствующий о его отсутствии. А рядом указаны рост и вес. Какой будет индекс массы тела[25]25
  Индекс массы тела показывает степень соответствия массы человека и его роста. Определяется делением веса в килограммах на квадрат роста в метрах.


[Закрыть] у человека с ростом метр шестьдесят семь и весом восемьдесят пять килограмм? Тридцать целых, сорок семь сотых. А это уже ожирение первой степени!

– Тридцать – это пограничное значение между избыточной массой тела и ожирением первой степени, – уточнил Данилов. – Я лично, тоже бы поставил здесь прочерк.

– Во-первых, не тридцать, а тридцать целых, сорок семь сотых, – въедливо напомнил собеседник. – А, во-вторых, советую вам, Владимир Александрович, при изучении материалов опираться не на собственный опыт, а на установленные правила и нормы. Иначе мне придется менять коней на переправе, хотя я этого и не люблю…

Последняя фраза прозвучала как: «валил бы ты, друг ситный, на все четыре стороны». Во всяком случае, интуиция подсказала Данилову именно такую трактовку. «А вот тебе шиш! – злорадно подумал Данилов. – Я останусь из принципа! Даром что ли договор с судом подписывал…».

– Я приму ваше замечание к сведению, Валентин Семенович, – пообещал Данилов, – и прочту историю болезни еще раз, более вдумчиво.

Фраза сложилась идеальная. С одной стороны она поспособствовала сглаживанию возникшего напряжения, а с другой – прозвучала просто как дань вежливости, а не как заискивание или признание своих ошибок. «Ничего унизительного, сугубая дипломатия», как сказал бы друг Полянский.

– Я с вашего позволения выскажу еще одно замечание, – продолжал занудствовать Ямрушков. – Не в ваш адрес, а по поводу все того же осмотра. Что мы видим в назначениях? ЭКГ и «эхо»[26]26
  «Эхо» – жаргонное название эхокардиографии, ультразвукового исследования сердца.


[Закрыть] назначены, а консультация кардиолога – нет. А она должна быть!

«Вы бредите?» чуть не вырвалось у Данилова. Пациенту, лежащему в кардиохирургическом отделении, где все врачи хорошо разбираются в кардиологии, отдельная предоперационная консультация кардиолога совершенно не требовалась. Другое дело, если бы пациент лежал в травматологии или, скажем, в урологии. Но с формальной точки зрения кардиохирург и кардиолог – это разные специальности и для человека, далекого от медицины, например для судьи, отсутствие предоперационной консультации кардиолога у пациента с аортальным пороком могло выглядеть как упущение.

– Один осмотр – и три проявления халатности! – удовлетворенно подвел итог Ямрушков. – Но вообще-то их гораздо больше. Остальное обсудим в четверг, если вы не возражаете.

Данилов не возражал. Но даже если и хотел бы возразить, то не успел бы этого сделать, поскольку Ямрушков отключился, не дожидаясь ответа.

– Вот бывают же люди! – зло сказал в пространство Данилов.

Пространство ничего не ответило…

В понедельник кафедру взбудоражила трагедия, произошедшая накануне вечером в резервном коронавирусном госпитале, размещенном в здании автоцентра на Каширском шоссе. Тридцатилетний анестезиолог-реаниматолог убил на почве ревности двадцатидвухлетнюю медсестру, студентку четвертого курса медицинского института Российского университета дружбы народов. У них был роман, а затем девушка предпочла другого – старая как мир история. Убийство произошло в «красной зоне» госпиталя, в отгороженном шкафами закутке. Врач нанес медсестре несколько ударов, а когда та упала на пол, задушил ее. В воскресенье вечером в «зоне» находилась только дежурная смена, все сотрудники были заняты делами, так что убийце удалось беспрепятственно уйти. Он сразу же поехал домой, собрал вещи и отправился на Курский вокзал, где и был задержан.

Средства массовой информации вцепились в «первое в России убийство в „красной“ зоне» мертвой хваткой. Убийцу сразу же прозвали «Каширским Отелло», а его жертву, соответственно, «Каширской Джульеттой». Популярный психолог Адриан Переченский-Греню в беседе с корреспондентом «Молодежной правды» предположил, что врача мог спровоцировать на убийство тепловой удар, вызванный длительным пребыванием в защитном комбинезоне. «И это только первая ласточка! – предупредил Адриан. – Если в ближайшее время не будет разработана эффективная система внутреннего охлаждения защитных комбинезонов, то мир захлестнет волна медицинского насилия!». Данилову очень хотелось спросить у корифея психологии с двойной фамилией, как тот представляет себе эту самую систему. В виде ранца-холодильника? Или же охлаждающую установку придется возить за собой на колесах? А, может, нашить на комбинезоны кармашки для сухого льда? Так сухой лед проморозит насквозь, до костей… Идея из серии «наше дело прокукарекать – а там хоть не рассветай».

– А ведь я хорошо помню этого Незивайко! – вздыхала Ряжская. – Он перед самой пандемией приносил мне статью на рецензирование. Такой милый мальчик, прямо копия молодого Ди Каприо. Ну кто бы мог подумать? Ах, любовь, любовь, что ты делаешь с людьми?