Текст книги "Доктор Данилов в тюремной больнице"

– Вот баловник! Лучше бы гвоздь выдернуть, и нести его сюда без стула, – отозвался из процедурного кабинета Сыров. – А если бы он себя к столу прибил? Я – хирург, а не слесарь, и гвозди дергать не обязан. Что он хоть прибил? Опять мошонку?

– Да, – кивнула старшая сестра.

– Зачем? – спросил Данилов. – На спор, что ли?

– Чтобы отдохнуть у нас немного, – ответила Галанкина.

– Не говорите, Лидия Ивановна, – Сыров вышел в коридор, вытирая руки полой халата. – Санникова помните?

– Полотенце же есть, Сан Саныч, – укорила старшая сестра.

– Оно грязное, – отмахнулся Сыров.

Увидев Данилова, он остановился и стал рассказывать:

– Был у нас такой извращенец в третьем отряде, обожал глотать железо. И не для того, чтобы на койке поваляться или срочно из барака слинять, а из чистой любви к искусству. То на промке гвоздей нажрется, то в столовой ложку проглотит… Двинул кони в областной больнице во время операции. Хоть и грех радоваться, но я вздохнул с облегчением, он мне вот как надоел!

Сыров провел ребром ладони по горлу.

– Психиатру не показывали? – спросил Данилов.

– Два раза. Ничего не находили, психика без отклонений…

«Баловника», бледного и всего какого-то обмякшего, действительно притащили в медчасть на стуле. Впрочем, так даже удобно – двое подхватили за ножки, один – за спинку. Транспортировку осуществляли трое заключенных, сопровождаемые капитаном и прапорщиком. У прапорщика на поясе висела дубинка. Капитан без остановки матерился и грозил пострадавшему штрафным изолятором.

Изолятор пришлось отложить, потому что после извлечения гвоздя и обработки раны хирург, с разрешения майора Баклановой, госпитализировал «баловника». Данилов от нечего делать наблюдал за оказанием помощи. На «Скорой» ничего подобного ему не попадалось.

– До завтра, – сказала капитану Бакланова, когда раненого увели наверх. – Если не распухнет, выпишем.

– Да он же туда специально инфекцию занесет, чтобы подольше у вас пробыть, – ответил капитан. – Может, вы ему руки к кровати пристегнете?

– Сан Саныч, будь добр, поднимись и скажи ему, что если начнется воспаление, то ты ему все на хрен отрежешь! – распорядилась Бакланова, решив, что угроза кастрации сработает надежнее наручников.

– А если он еще раз выкинет подобный фокус, я ему сам все оторву! – пообещал капитан и ушел.

– Чего только они не делают! – сказала Бакланова Данилову, имея в виду осужденных. – Вы вообще как, Владимир Александрович, в мастырках разбираетесь?

– Слабо, – ответил Данилов, уже знавший значение этого слова. – Только самые основные, например, как температуру нагнать или клей в нос закапать, чтобы насморк вызвать…

– Это все детские шалости, – скривилась Бакланова. – Пойдемте-ка к Ахатову.

Фтизиатр Ахатов был занят делом: решал кроссворды в книжечке-сборнике. Медчасть колонии – не районная поликлиника, нагрузка здесь гораздо меньше, клиентура далеко не такая привередливая, поэтому свободное время для интеллектуального развития найти можно.

– Батыр Ильдарович, расскажи коллеге все, что знаешь о мастырках.

– Все, что знаю? – оживился Ахатов. – Это я и за два дня не расскажу, но самое основное до конца рабочего дня успею. Садитесь, коллега. Бумага нужна? Конспектировать будете?

– Я запомню, – ответил Данилов, усаживаясь напротив Ахатова на пустующий стул медсестры.

– Запоминайте, – разрешил Ахатов. – Первая мастырка по вашей терапевтической части: мыла нажраться, чтобы закосить на дизентерию. Поэтому ко всяким поносам мы относимся настороженно, с учетом того, что их симулировать проще простого. И пусть вас не вводит в смущение количество поносящих, мыла можно и большой компанией наесться, чтобы веселее было. Меня, как фтизиатра, любят кровохарканьем пугать. Растирают сахар в пудру и вдыхают его от души и глубоко-глубоко, чтобы вызвать сильный кашель. Лопнет от напряжения какой-нибудь сосудик, вот вам и кровохарканье. А некоторые артисты попросту щеку прокусят и давай сплевывать кровь! Буквально в прошлом месяце приходит ко мне один из второго отряда…

Рассказывал Ахатов увлеченно, иллюстрируя полезную информацию случаями из собственной практики. Но одновременно он не забывал следить за часами. В положенный срок оборвал свою речь на полуслове, хлопнул ладонью по столу и сказал:

– На сегодня все, на автобус опоздаем. Я и так переработал, у меня ведь день короче вашего.

Сказано это было без какого-либо укора. Простая констатация факта. У фтизиатров рабочий день действительно короче, чем у терапевтов, потому что их работа считается более сложной, так как существует реальный риск заражения туберкулезом от пациентов.

В автобусе прапорщик, фамилию которого Данилов не знал, напевал себе под нос песню:

 
Прохоря вы мои, прохоря,
Прохоря вы мои, кирзовые!
Ты, маманя, не жди меня зря,
Присудили мне вышку фартовые.
Посылаю тебе прохоря,
Ты продай их, маманя, за гривенник.
Это всё, что могу для тебя…
 

«Интересно – почему сапоги назвали „прохорями“? – подумал Данилов. – От слова „проходить“? Или в честь какого-то Прохора, который сапоги сшил, носил или украл? Однако диссертационная тема, наверное…»

 
Прохоря вы мои, прохоря,
Расставаться мне с вами не хочется.
Жить осталось мне только три дня,
Всё прошло, и ничто не воротится.
 

Во «Всё прошло, и ничто не воротится» прапорщик вложил столько чувства, что впору было пускать слезу.

– Все хорошее давно прошло, – сказал сидевший в первом ряду оперуполномоченный Гарибов. – Только в кино чем дальше, тем лучше, в жизни все наоборот.

Никто не рискнул оспаривать данное утверждение. До Монакова ехали молча.

Глава четвертая
Особенности потусторонней медицины

За неделю в колонии случилось сразу два чрезвычайных происшествия.

Начальник склада вооружения прапорщик Латышев попытался пронести через вахту пузырек с темно-коричневым раствором. Опознавательных знаков не имелось.

– Что это? – спросил начальник оперативного отдела майор Терещенко, руководивший утренним досмотром сотрудников.

– Лекарство, – глаза прапорщика тревожно забегали по сторонам.

– Почему без этикетки? – Терещенко открыл пузырек и поморщился от шибанувшего в нос уксусного запаха. – Все с тобой ясно, Латышев.

– Меня попросили, – заюлил прапорщик, – я не знаю, что там.

– Тебя попросили, по доброте своей не смог отказать, – понимающе кивнул Терещенко и тут же, посуровев лицом, прикрикнул: – Следователю будешь сказки рассказывать, а не мне!

Экспертиза подтвердила, что в пузырьке находился кустарно изготовленный ацетилированный опий (наркоманы называют его «чернягой», «черняком» или «ханкой»).

– Удивил Латышев, сукин сын! – сказал начальник колонии, когда ему доложили о случившемся. – Вот уж на кого никогда бы не подумал.

Начальниками склада вооружения обычно назначают людей, пользующихся полным доверием администрации.

Второй пронос в отличие от первого почти удался, его устроил зэк из четвертого отряда. Вернувшись в общежитие с длительного свидания (приезжала жена), он принес в куске масла тоненький мобильник. Начальник отряда застал его в момент извлечения контрабанды из «контейнера». За молчание начальнику отряда было предложено десять тысяч рублей, которые на воле передала бы жена зэка, но начальник отряда был полон честолюбивых планов, потому предпочел моральные выгоды материальным.

Результатом двух ЧП стала очередная акция закручивания гаек. К досмотровым ручным металлоискателям на КПП добавили арку, через которую теперь проходили сотрудники. После нее выборочно досматривали – заглядывали в ручную кладь прямо в коридоре или заводили в комнату для более детального досмотра. Данилов, как недавно устроившегося на работу, за неделю дважды побывал в комнате. Первый раз его досмотрели тщательно («обшмонали с головы до ног» на местном жаргоне), второй раз ограничились ревизией карманов, попросив еще снять кроссовку с левой ноги. Данилов реагировал на бдительность нормально, не обижался и не рефлексировал, понимая, что работает в учреждении с особыми условиями. А фельдшер Бяковский воспринимал личный досмотр как оскорбление: краснел, горячился, вспоминал про свой великий стаж. Ему отвечали, что у Латышева тоже был ого-го какой стаж и даже награды, но это не помешало его превращению в почтальона.

Когда майор Бакланова на утреннем совещании сказала, что у нее есть письмо из управления, касающееся всех без исключения, сотрудники решили, что речь пойдет об очередной контрабанде.

Все дружно ошиблись.

– И.о. начальника медицинской части исправительной колонии № 17/1 Управления Федеральной службы исполнения наказаний по Тверской области Извольская осуждена к условному лишению свободы по части 2 статьи 293 УК РФ… – Бакланова обвела взглядом присутствующих и пояснила: – Халатность, повлекшая по неосторожности смерть человека.

– Извольская? – переспросил фтизиатр Ахатов, майор внутренней службы. – Это случайно не Эльвира Валерьевна?

– Она самая, – кивнула Бакланова.

– Так ей же в обед сто лет! – удивился Ахатов. – Неужели еще работает?

– Работала, – поправила Бакланова. – И не сто лет, а семьдесят первый год пошел, в прошлом году юбилей отметила, а в этом под суд угодила. Слушайте дальше… Четырнадцатого января 2011 года в 11 часов 42 минуты в медицинскую часть поступил вызов к осужденному Казаченко Г. А., находившемуся в штрафном изоляторе. Для оказания медицинской помощи в штрафной изолятор был направлен фельдшер Заморенов…

– И заморил его там насмерть! – пошутил стоматолог Глухов, но под строгим взглядом Баклановой сразу же осекся. – Извините, Лариса Алексеевна.

Данилов вспомнил доктора Могилу со «Скорой помощи». Вот была фамилия так фамилия, ничего общего с ее носителем не имевшая. Могила был хорошим, грамотным врачом, смертей у него было мало.

– О результатах осмотра осужденного Казаченко и поставленном диагнозе «острое отравление неясной этиологии, кома неясной этиологии» было доложено Извольской. Несмотря на то что осужденный находился в состоянии, угрожающем жизни, и.о. начальника медицинской части лично его не осмотрела и не приняла мер к госпитализации…

«Странно, – подумал Данилов. – Оставить зэка, впавшего в кому, в камере?»

– …В 15 часов 50 минут того же дня поступил повторный вызов к осужденному Казаченко, на который снова был направлен фельдшер Заморенов. При повторном осмотре им была констатирована смерть осужденного. Проведенная судебно-медицинская экспертиза установила, что причиной смерти осужденного Казаченко явилось острое отравление метадоном…

– Метадон в ШИЗО! – восхитился Бяковский. – Неплохо!

– Человеческий фактор! – нахмурилась Бакланова. – Как ни проверяй сотрудников, сколько к ним ни приглядывайся, червоточину в каждом не углядишь. Возьмите хотя бы Латышева…

– Не знаю, как у всех, а у меня он всегда вызывал подозрения, – не унимался Бяковский.

– Чем же Латышев их вызывал, Александр Сергеевич? – прищурилась Бакланова.

– Скользкий был какой-то, Лариса Алексеевна, скрытный. И денег никому никогда не одалживал.

– Я тоже никому не даю взаймы, и что с того? – насупилась Бакланова.

– Ну, вы – это вы…

– А Латышев – это Латышев, – перебила Бакланова. – Вопросы есть?

– Да! – сразу же откликнулся Глухов. – Суд уже был?

– Да, конечно, был, – ответила Бакланова. – Извольской назначено наказание в виде двух лет лишения свободы условно с испытательным сроком два года. И она на один год лишена права занимать должности, связанные с организационно-распорядительными полномочиями в сфере здравоохранения.

– Можно сказать, отделалась легким испугом! – прокомментировал Бяковский.

– И лишилась работы… – напомнила Бакланова. – Выводы каждый сам сделает или вместе проговорим?

По мнению Данилова, выводы, прежде всего, полагалось делать самой Баклановой как заместителю начальника колонии по лечебно-профилактической работе и начальнику медицинской части.

– Уже поняли! – ответил Глухов, которому не терпелось покурить. – Любую кому немедленно госпитализируем!

– Куда? – поинтересовалась Бакланова.

– Как? – опешил Глухов. – К нам, на второй этаж.

– И будем там лечить?

– Да, – он не понял, что попался в ловушку.

– Даже стоматологам положено знать, что наша медчасть не имеет реанимации, и потому комы следует отправлять в областную больницу, – Бакланова укоризненно покачала головой. – Можно до приезда «Скорой» поднять коматозника в отделение, чтобы начать оказывать помощь, но не госпитализировать! Ни в коем случае! Всем ясно?

Формально вопрос был задан всем, но смотрела она на Глухова…

Из начальственного кабинета обсуждение новости переместилось в коридор.

– Скорее всего, дело было так, – начал Ахатов, – сходил фельдшер в ШИЗО, увидел там осужденного под кайфом и доложил об этом начальнице. Та решила, что ничего страшного – пусть покайфует, раз уж ширнулся, доложила начальнику или заму по БОР (БОР – безопасность и оперативная работа) и на том успокоилась. Я начинал работать в системе у Извольской, когда она была замом по ЛПР (ЛПР – лечебно-профилактическая работа) в первом СИЗО. На моей памяти она никаким пофигизмом не страдала, правда, это почти двадцать лет назад было…

– Все меняется, – поддакнул Бяковский, – и времена и люди.

– «Под кайфом» это все-таки одно, – сказал Данилов. – А кома – совсем другое. Вряд ли можно спутать…

– Ну, начнем с того, что это был не врач, а фельдшер…

– А он что, не специалист?! – сразу же ринулся в бой Бяковский. – Да некоторые фельдшера любого профессора за пояс заткнут! Взять хотя бы меня…

– Не гоношись, Сергеич! – оборвал его хирург Сыров. – Ты и академика за пояс заткнешь, это все знают. А вы не исключаете, что процесс перевода из ШИЗО мог затянуться по причинам, не зависящим от начальника медчасти? Это не вольного человека из вестибюля в палату затащить, а осужденного из ШИЗО.

– Десять минут, ну, пятнадцать, – ответил Ахатов. – Всех, кто нужен, на территории найти нетрудно.

– Да? – прищурился Сыров. – Давай поспорим на ящик водки, что я спрячусь у нас так, что меня и за три часа не найдешь?

– Саша, не передергивай! Так и я могу. Но начальник и ДПНК (ДПНК – дежурный помощник начальника колонии) никогда не прячутся. Что от них прячутся, такое бывает.

– Эх, накрылся мой ящик водки, – вздохнул Сыров и, оттеснив Ахатова в сторону, пошел по коридору в свой кабинет.

Коридор был пуст, делать пока было нечего, поэтому Данилов, Ахатов, Бяковский и дезинфектор Фураев продолжили разговор.

У Фураева имелась своя версия событий.

– Фельдшер мог сообщить не ей, а кому-то другому, к примеру, старшей сестре, та могла запомнить только то, что осужденный находится в состоянии наркотического опьянения…

– Вообще-то правила поведения в такой ситуации едины для всех, – сказал Данилов. – Пациент, находящийся в коме, не остается без наблюдения. Фельдшер по-любому должен был остаться в камере и вызвать к себе кого-то из врачей или саму начальницу.

– Вы у нас человек новый… – начал Бяковский.

– Да, – перебил его Данилов, стараясь не раздражаться. – Но мне непонятно, как можно оставить в камере реанимационного больного и уйти. Может, я тупой или специфики не понимаю? Кто-нибудь прояснит картину?

– Возможно, сам фельдшер сказал, что ничего, мол, страшного, поваляется, да и придет в себя? – продолжил рассуждать Ахатов. – Или Извольской было не до этого? У нее еще в ту пору, когда я с ней познакомился, давление зашкаливало не по-детски…

– Тогда чего на работу ходить, чье-то место занимать? – возразил Фураев. – Сиди дома, получай пенсию, цветочки в палисаднике разводи.

– Ты, Стасик, странно рассуждаешь, – упрекнул Ахатов. – Во-первых, пенсии невелики, жировать на них невозможно, вот и работают люди, пока в силах. Во-вторых, «семнадцать дробь один» находится у черта на куличках, недалеко от Рыбинского водохранилища, под Весьегонском. Из Твери туда никто ездить на работу не станет, больно уж далеко, а в окрестных деревнях, насколько я могу догадываться, с врачами дело обстоит туго. Вот и трудилась Эльвира Валерьевна до сих пор…

– И дальше бы работала, если бы не такая подлянка, – вставил Бяковский. – Судья тоже с глузду съехала: за окочурившегося зэка два года давать, пусть даже и условно!

– Это в каком смысле съехала, Александр Сергеевич? – Данилов не поверил своим ушам.

– В самом прямом! Подох наркоман от передоза – воздух чище стал! Поговорку слышали: «Помер Максим, ну и хрен с ним!»?

– Слышал, – ответил Данилов. – Но вот слова медика «воздух чище стал» применительно к смерти пациента звучат более чем странно.

– Вы у нас человек новый, дерьма еще полной ложкой не накушались…

– Извините, Александр Сергеевич, но я вообще не собираюсь, как вы выражаетесь, «кушать дерьмо», поэтому вынужден прекратить общение с вами, – вежливо сказал Данилов, улыбаясь краешками губ.

Смысл сказанного дошел до Бяковского не сразу. Данилов успел не только дойти до своего кабинета, но и зайти в него и сесть за стол, когда дверь от рывка распахнулась настежь, и на пороге встал пунцовый от гнева лейтенант внутренней службы.

– Если каждый сопляк будет позволять себе оскорблять почем зря заслуженных сотрудников, то…

– Вы забыли, моя фамилия не Сопляк, а Данилов.

Вставать навстречу гостю Данилов не стал – перебьется.

– Передо мной вы – сопляк! – взвизгнул Бяковский.

– Не нервничайте, – посоветовал Данилов. – А то давление может подскочить или, не дай бог, стенокардия разыграется. Я уже сказал, что больше не буду докучать вам своим общением…

– Мы встретимся у начальства!

Бяковский с силой захлопнул дверь.

– Чем это вы его так? – поинтересовалась медсестра Марина, когда к ней вернулся дар речи.

– Обсуждали смерть в ШИЗО, о которой говорила Лариса Алексеевна, и не сошлись во мнениях, – ответил Данилов.

– Жаловаться к Баклановой побежал.

– А нам все равно, – усмехнулся Данилов. – Пусть хоть начальнику колонии жалуется, его проблемы.

– У Бяковского проблем не бывает, – покачала головой Марина. – Это от него у других могут быть неприятности.

Данилов воздержался от огласки того, что он думает о проблемах, которые может доставить ему Бяковский, по двум причинам. Во-первых, он не любил заочно перемывать косточки коллегам, во-вторых, старался не увлекаться сквернословием, особенно при дамах и подчиненных. Но смутно тянуло пойти, взять Бяковского за шкирку, отволочь в укромное место и доверительно, без помех поговорить по душам. Начать выяснение отношений с того, что слово «сопляк» по отношению к коллегам лучше не употреблять, потом продолжить по обстоятельствам. «Статья сто одиннадцатая, – тут же всплыло в уме, – умышленное причинение тяжкого вреда здоровью».

«Прогрессируешь, Вольдемар! – похвалил себя Данилов. – Статьи по номерам выучил».

А как их тут не выучить, если они постоянно на слуху?

– Разрешите, гражданин врач? – в кабинет заглянул лобастый зэк.

– Заходите, – ответил Данилов.

– Доставил на прием двух осужденных из третьего отряда…

Спустя час Данилов решил, что инцидент с Бяковским исчерпан и ничего не будет, но ошибся. Продолжение последовало в самом конце рабочего дня, когда он собрался переодеваться «на выход». В кабинет заглянула старшая медицинская сестра прапорщик внутренней службы Галанкина и сказала:

– Вас, доктор, хочет видеть Лариса Алексеевна. Она здесь, в кабинете.

«Здесь» означало в здании медчасти, а не в здании «вольного» штаба.

– Иду! – ответил Данилов, мысленно чертыхнувшись.

Аудиенция у начальства могла обернуться опозданием на служебный «пазик». Тогда придется топать до большой дороги и неизвестно сколько ждать обычный рейсовый автобус, который в Монаковском районе ездил не по расписанию, а как вздумается.

Майор Бакланова встретила Данилова прохладненько, выражая своим видом если не недовольство, то, во всяком случае, неодобрение. Но тем не менее предложила сесть на стул, разговор начала довольно мягко.

– У вас утром произошел конфликт с лейтенантом Бяковским. Вы не отрицаете этого факта, Владимир Александрович?

– Нет.

– Что послужило поводом?

– Пренебрежительный отзыв лейтенанта Бяковского о смерти заключенного.

– Он говорил о ком-то из ваших родственников? – Бакланова поерзала на стуле, видно, устала сидеть.

– Нет, о заключенном, умершем в ШИЗО, из утреннего письма.

– Согласно имеющемуся у меня рапорту вы оскорбили Бяковского… – Бакланова заглянула в рапорт, лежавший перед ней на столе, – «различными унизительными словами». Это так?

– Ну, сами по себе мои слова были вполне нейтральными, но смысл был… обидным, – признал Данилов.

– Маленький совет на будущее, Владимир Александрович. В общении со спецконтингентом избегайте слова «обида» и всех его производных, – посоветовала Бакланова. – Используйте вместо них слова «огорчение» и так далее. А то ведь вы знаете уже, кого у нас так называют?

– Знаю, – кивнул Данилов. – Спасибо, учту.

– Что касается Бяковского, то он человек сложный и вздорный, спору нет, но, согласитесь, ссора между двумя сотрудниками из-за какого-то незнакомого обоим зэка выглядит смешно. Не так ли?

– Нет! Мы поспорили по поводу отношения к людям. Я считаю, что для врача пациенты не должны делиться на плохих и хороших, черных и белых и так далее. Подобное мышление ни к чему хорошему не приводит. И разве оказание медицинской помощи спецконтингенту не входит в наши обязанности?

– Входит, входит, – покивала Бакланова, отводя взгляд в сторону. – Но устраивать из-за этого конфликт, доводить Бяковского до написания рапорта…

– Извините, Лариса Алексеевна, его проблемы, – резонно возразил Данилов. – Я не могу запретить ему это делать. Скажу одно: я разговаривал сдержанно и воздержался от ответных оскорблений, когда Бяковский назвал меня «сопляком»…

– Вы унизили его по-московски, – перебила Бакланова.

– Это как? – удивился Данилов, никогда не слыхавший о таком способе.

– По-московски – вежливо, иронично, с улыбочкой, – пояснила Бакланова. – Короче говоря, культурно. По моему мнению, лучше послать открытым текстом, чем вот так изгаляться. Мало того что над человеком издеваются, так он же еще и оказывается в дураках.

– При такой постановке вопроса мне нечего больше добавить, – ответил Данилов, понимая, что объяснения бессмысленны. – Если у вас все, Лариса Алексеевна, может, я пойду? А то служебный автобус…

– На него вы уже не успеете, – обрадовала Бакланова, взглянув на часы, висевшие над дверью кабинета. – Я тоже собираюсь домой, если хотите, могу вас подвезти.

– А нам по пути?

– Я тверская, но, чтобы далеко не ездить, сняла однушку в Монаково – удобно, недорого, особенно с учетом того, сколько я экономлю на бензине. Нам по пути, не волнуйтесь.

– Спасибо, – Данилов удивился предложению, но отказываться не стал, зачем проявлять избыточную деликатность, если начальница сама предлагает?

– Не за что! – мотнула головой Бакланова. – Я же сказала, что мне по пути.

Данилов краем уха слышал, что Бакланова ездит на машине, но где она ее оставляет, он не знал, и потому уточнил:

– Где мне вас ждать?

– Возле вахты через десять минут. Успеете собраться?

– Мне только подпоясаться, – улыбнулся Данилов и пошел переодеваться.

Бакланова вышла не одна, а с психологом Бендюговской, довольно привлекательной молодой женщиной с несколько отрешенным выражением лица. С ней Данилов был знаком шапочно: был в курсе, что зовут ее Екатериной, здоровался при встрече.

Корпулентной Баклановой больше подошел бы какой-нибудь джип, но оказалось, что товарищ майор ездит на относительно небольшом «фиате-пунто» ярко-лазурного цвета. Машину она, подобно всем сотрудникам, оставляла на стоянке, устроенной справа от КПП. Она превосходно просматривалась с ближайшей вышки. Данилов подумал о том, что должны делать караульные, увидев, что злоумышленники угоняют машину кого-то из сотрудников. С одной стороны, вроде как обязаны вмешаться и пресечь преступные деяния, но разве вправе они хоть на секунду оставлять без внимания свой участок ограды вместе с контрольно-следовой полосой и прилегающей к ней территорией?

– Садитесь вперед, Владимир Александрович, – сказала Бакланова, – сзади вам будет тесно.

С точки зрения физического комфорта Данилов доехал до Монаково превосходно, тем более что водителем Бакланова оказалась неплохим. Она вела машину четко, плавно и дисциплинированно, скорость не превышала, резких маневров не делала. С точки зрения комфорта психологического лучше было бы поехать домой на автобусе, потому что всю дорогу психолог Бендюговская жаловалась Данилову, обретя в нем свежего и молчаливого слушателя, на свою тяжелую во всех смыслах жизнь. Время от времени Бакланова, делавшая вид, что полностью поглощена вождением, изучающе косилась на Данилова, словно интересуясь, не тормознуть ли у обочины. Но Данилов держался по-джентльменски: слушал, кивал головой, пару раз сказал: «Да, конечно», – и думал о том, что психологам каждый норовит излить душу, их же самих, видимо, редко кто слушает.

Лучший друг Данилова Игорь Полянский утверждал, что хуже подруги-психолога ничего быть не может. Полянский судил со знанием дела, так как таких подруг у него было несколько.

– Прикинь, Вова, психологи ничего не воспринимают просто так. Они во всем ищут подоплеку, скрытые мотивы и второе дно, – говорил Полянский. – Ни слова без подтекста, ни мысли без скрытых мотивов. Постоянно чувствуешь себя как Штирлиц в кабинете Мюллера! Такое ощущение, что тебя постоянно изучают, как подопытного кролика, даже в постели!