Текст книги "Доктор Данилов на кафедре"

– Вот же… жизнь!.. ее во все форамены![9]9
  Foramen (лат.) – отверстие.


[Закрыть] Не рукоделие, а… мученье!

– Наперсток нужен, – сказал Данилов. – И шильце. Проколоть дырочку и совать туда иголку.

– Наперсток какая-то… скоммуниздила, а шильца у меня нет, – ответила Колосова. – Разве что у нейрохирургов попросить, да ведь не дадут. А пришить надо срочно: в поликлинике без вешалки вещи в гардероб не берут, а в верхней одежде врачи не принимают даже коллег. Порядки у них такие… мать!

Колосова ждала ребенка. В январе собиралась в декрет, а пока передавала Данилову знания и полномочия, готовила себе смену. Должность старшего лаборанта кафедры по важности работы сродни должности старшей медсестры отделения. Старший лаборант кафедры организует работу учебно-вспомогательного персонала кафедры, распределяет работу между лаборантами, обеспечивает условия для нормальной работы преподавательского состава, поддерживая порядок на кафедре, обеспечивает учебный процесс техническими средствами, составляет заявки на необходимый инвентарь, оборудование, реактивы и обеспечивает их своевременное получение… И это еще далеко не все. Работу старшего лаборанта нельзя сводить только к технической стороне – организует, обеспечивает, составляет. Старший лаборант еще и участвует в научных исследованиях кафедры с перспективой написания кандидатской диссертации. А еще он является материально ответственным лицом. Правда, материальную ответственность Колосова Данилову пока не передавала, оставила это на потом.

– А можно я попробую? – Данилов забрал у не слишком сопротивлявшейся Колосовой куртку и иголку. – Не обещаю, что будет стежок к стежку, но крепко будет точно.

– Стежок к стежку! – хмыкнула Колосова. – Скажете тоже…

Ее собственное шитье было далеко от идеала, но прихватить цепочку с обоих концов получилось. Осталось закрепить начатое дело.

– Шьющий мужчина – это нонсенс! – освободившись от докуки, Колосова захотела поболтать. Она вообще была разговорчивой и компанейской. – Сейчас и шьющая женщина редкость, все покупают готовое и выбрасывают, не чиня и не перешивая. А вот бабка моя шила все, что угодно, – от наволочек до мужских пиджаков! У меня машинка ее, «Зингер», на память осталась. Выбрасывать жалко, а что с ней делать – ума не приложу…

– Можно взять черной краски и краски под бронзу, покрасить ее и выставить где-нибудь дома в качестве ретро-артефакта, – предложил Данилов. – А можно отдать тем, кто интересуется стариной…

– Вот еще! – фыркнула Колосова. – Чтобы потом моя машинка на каком-нибудь аукционе с молотка ушла?! Нет, я лучше, действительно, выкрашу ее и поставлю в гостиной. Вот рожу и выкрашу, а то сейчас меня от одного запаха краски воротит. Вчера зашла по делу в кардиореанимацию, а у них там трубы отопления только что покрасили… Неудобно вышло, конечно, до туалета добежать не успела, прямо в коридоре – того… Знаете, как я поняла, что беременна? Какой-то придурок написал маркером на двери: «Кафедра абсурдологии и реинкарнации»…

«Остроумно, – оценил Данилов. – Надо запомнить».

– …Здоровенными такими буквами написал! Я взяла салфетку, ацетон и пошла ликвидировать последствия. Открыла бутылку, а меня ка-а-ак скрутит…

– После родов вам долго будет не до машинки, – тоном бывалого человека сказал Данилов, завязывая узел на одной стороне. – Года два – как минимум. Уж поверьте.

– Охотно верю, – улыбнулась Колосова. – Как, кстати, ваша малышка?

– Растет, – кратко ответил Данилов, не очень-то любивший рассказывать о доме и семье на работе.

– Скорей бы и мне… – вздохнула Колосова. – Жду не дождусь.

За неимением под рукой ножниц нитку пришлось перекусить.

– Быстро вы! – похвалила Колосова. – Вот что значит – руки растут оттуда, откуда надо! Не то что мой муж. Он в прошлом году сподобился полку в коридоре повесить, так потом двое суток в нашей реанимации лежал.

– Почему?

– Дрелью в проводку влез, током шандарахнуло, боялись, что сердце остановится. Вот так у нас бывает!

– Это может случиться с каждым, – заметил Данилов. – Делают проводку одни люди, а полки вешают другие.

– Может, с каждым, а всегда случается с моим, – Колосова вздохнула и погладила себя по животу. – Одна надежда, что ребенок пойдет везучестью в меня. Два неудачника в семье из трех человек – это перебор.

– Принимайте работу! – Данилов снова перекусил нитку, положил иголку на стол Колосовой, а куртку развернул перед ней. – Устраивает?

Колосова подергала за цепочку, проверяя, крепко ли та пришита (пришито было не только крепко, но и аккуратно), осталась довольна и пожелала немедленно отблагодарить Данилова за услугу.

– Кулешов сегодня кляузничал на вас шефу, – сказала она. – Я мельком услышала вашу фамилию и фразу: «Слишком высокого о себе мнения». Начальник его слушал внимательно, но без особой благосклонности. Что вы уже успели не поделить с Андрюшей?

– Да так, немного подискутировали, – ответил Данилов. – Ничего особенного.

– Вам-то, может, и ничего, а Андрюша возбудился. Будет теперь мстить.

– Переживу как-нибудь, – улыбнулся Данилов. – Чай, не граф Монте-Кристо мне мстить будет… Ну, наябедничает он Олегу Тарасовичу, а что дальше?

– Смотря как наябедничать. От такого дисфоричного социопата, как Кулешов, всего можно ожидать. Если он, к примеру, расскажет шефу, что вы постоянно оказываете знаки внимания Марине Байде, ну, вроде как глаз на нее положили, то неприятности вам гарантированы.

Марина Байда, симпатичная блондинка с претензией на элегантность, была аспиранткой второго года.

– А какая связь между шефом и Мариной? – поинтересовался Данилов.

– Половая! – усмехнулась Колосова. – А то вы не знали!

– Нет.

– Странно, кажется, все в курсе. Я не удивлюсь, если, в конце концов, Марина женит его на себе. Она очень хваткая и расчетливая, хоть и кажется на первый взгляд безобидной ромашкой. Шеф от нее без ума…

– Он вам сам об этом сказал? – поддел Данилов.

– Что я, слепая?! Я же вижу, как он на нее смотрит. Тарасыч на всех смотрит так, – Колосова слегка нахмурила брови, придавая взгляду строгости, – а на Маринку – вот так, – складка между бровей разгладилась, рот расплылся в улыбке, а лицо приняло простодушно-блаженное выражение. – Присмотритесь и сами все поймете.

– Да мне как-то без разницы, – признался Данилов. – Хоть Марина, хоть Паша Машуровский, какое мне дело до чужих отношений?

– В любом случае держитесь от Марины подальше, – посоветовала Колосова. – Не будите в Тарасыче зверя. Мужики на излете – самые злобные.

– Не буду, – пообещал Данилов, и на том разговор закончился.

Кафедральные сотрудники переодевались не в больничной раздевалке, а у себя в кабинетах, такая была у них привилегия. Кафедра не отделение, больные здесь не лежат, сюда можно и в верхней одежде зайти.

Когда Данилов, заканчивая переодеваться, достал из шкафа свою куртку, то почувствовал не слишком резкий, но довольно ощутимый запах женских духов. Приторный такой запах, густой. Сначала Данилов подумал, что у Колосовой протек или разбился флакон с парфюмом, но, принюхавшись, понял, что пахнет его куртка. Да и Колосова вроде не душилась ничем, во всяком случае, Данилов с его развитым обонянием подобных запахов от нее ни разу не чувствовал. Колосова вообще не пользовалась духами или туалетной водой, видимо, ее плющило не только от запаха краски. Откуда же тогда пахнет духами? Странно, очень странно…

Загадка заинтриговала. Данилов положил куртку на стол и обследовал шкаф на предмет обнаружения источника запаха, но ничего не нашел. Сев за стол, Данилов обшарил карманы куртки, но там было только то, что он сам туда положил: бумажник, единый проездной, расческа, начатая упаковка бумажных носовых платков, два мятных леденца, около пятидесяти рублей мелочью в правом наружном кармане. Мелочь Данилов привык держать под рукой, чтобы не доставать бумажник в маршрутке. Сейчас на маршрутках не ездил – до метро ходил пешком, но старая привычка осталась. Да и вообще удобно, когда мелочь под рукой. От нечего делать ею можно побренчать в кармане, это успокаивает. А некоторые еще утверждают, что звон монет приманивает деньги. Тогда бы кассиры были бы самыми богатыми людьми, ведь они целыми днями звенят монетами. Или водители маршруток.

Данилов снова обнюхал куртку снаружи и с изнанки, думая при этом, что дверь все-таки стоило бы закрыть, ведь застанет кто за таким занятием, вообразит незнамо что, – шизофреником сочтут. Или скажут, что новый старший лаборант с понтами: сыплет кокаиновые дорожки не на стол, а на куртку, так ему вкуснее, наверное. Подумал, а встать и закрыть дверь поленился.

Пахло где-то в области левого плеча, спереди. Недолгие размышления привели к единственному правдоподобному объяснению: вероятнее всего, сегодня утром в метро Данилов соприкоснулся с какой-то дамой (как вариант – юной девой или пожилой леди), как следует надушившейся перед выходом из дома. Вот и подцепил запах, а в утренней спешке его не учуял.

Как только явлению найдено подходящее объяснение, интерес к нему тотчас же пропадает. По дороге домой Данилов читал новый детектив Александры Карениной. Каренина сменила главную героиню-сыщицу на врача-патологоанатома. Верное решение, грамотное. Наверное, никто из врачей не способен расследовать преступление лучше патологоанатомов, которым постоянно приходится реконструировать и оценивать ход событий, имея в своем распоряжении труп и историю болезни. Реконструировать, потому что хороший патологоанатом не слепо верит тому, что написано в истории болезни, а на основании исследования трупа, опираясь на свой опыт, знания и интуицию, в конце концов, воссоздает картину произошедшего – чем болел покойник, правильно ли его лечили, и так далее…

Глава третья
ПЛЕМЯ МЛАДОЕ, БЕСТОЛКОВОЕ

– Ужас! В Серпухове главный врач поликлиники убил начальника управления здравоохранения – своего друга и однокурсника, между прочим!

Главные врачи поликлиник не часто убивают начальников управлений здравоохранения, поэтому новость вызвала всеобщий интерес. Короткевич выдержала небольшую паузу, давая возможность любопытству разжечься посильнее, и начала рассказ:

– Убийца и его жертва частенько «общались», то есть пили вместе. То у одного в кабинете, то у другого. В день убийства пили у главного врача. По ходу поругались, да так крепко, что начальник управления пообещал другу снять его с должности и ушел. Но далеко уйти ему не дали. Главный врач позвонил охраннику, сидевшему у входа, и велел не выпускать начальника управления из здания поликлиники. Тот так и сделал. Затем главврач с помощью водителя поликлинической машины затащил в эту машину не вяжущего лыка начальника управления. Они отвезли его в личный гараж главврача и там повесили на железной балке под крышей… Затем сняли мертвого, завернули в брезент, обвязали веревками, привязали груз – старую батарею отопления, отвезли за город и утопили в Оке…

– Гангстеры! – выдохнула впечатлительная Колосова.

– Не то слово, Лен, – ответила Короткевич, – но водитель через неделю раскаялся и сам тоже повесился, а перед смертью написал письмо в полицию, где рассказал, как все было, и довольно точно указал место, в котором они утопили тело. Тело нашли, главного врача арестовали, теперь он ждет суда.

– Дома или в камере? – спросил Алымов.

– В камере, конечно, кто же дома убийц оставляет?

– Главный врач убил начальника управления! – Скибкарь покачал головой. – Поверить не могу. Это ж как надо напиться!

– Если очень сильно наклюкаться, то ничего не получится, – возразил Данилов. – Не задержать, не в машину втолкнуть и тем более не повесить. Для такого дела нужны не только руки, но и голова.

– А вы не расцениваете это как одну из форм борьбы с чиновничьим произволом? – пошутил Сааков.

Никто не засмеялся, а Короткевич выразительно повертела у виска указательным пальцем, думай, мол, что говоришь.

– Это я так… – смутился незадачливый шутник. – Извините…

– А у нас в Марьино главный врач стоматологической поликлиники жену убил, – сказала Байда. – Причем не во время ссоры, под аффектом, а умышленно. Инсценировал ее отъезд в Сочи, якобы она решила отпуск на море провести, а на самом деле задушил и где-то в Ступинском районе в лесу зарыть пытался, но его за этим делом застукали. Двенадцать лет дали…

– А я читала, как где-то в Тверской области главный врач больницы банду вымогателей возглавлял, – вспомнила Пискунова.

– Вас послушаешь, так начнешь думать, что главный врач – самая, что ни на есть, криминальная профессия, – сказал Данилов. – Главные врачи тоже люди, и никакие людские пороки с недостатками им не чужды. Я, кстати, слышал другую версию о серпуховском убийстве…

Версию рассказала Елена, которую регулярно развлекали свежими новостями коллеги. На «Скорой помощи», если кто не в курсе, знают все обо всем. Такая уж там специфика.

– …Причиной ссоры стали казенные деньги, которые начальник управления украл при помощи дружка-главврача. Начальник прибрал всю сумму к рукам и не спешил делиться, а деньги, по слухам, были нехилые. Якобы около двадцати миллионов.

– Долларов? – уточнил Сааков.

– Рублей, – Данилов улыбнулся и взглянул на часы, – тоже ведь деньги. Извините, мне пора на занятие…

– Как тебе нынешние студенты? – поинтересовалась вечером того же дня Елена.

– Странные они какие-то, – признался Данилов. – Или просто я уже постарел и смотрю на жизнь иначе.

– Данилов, не хами! – Елена нахмурилась и погрозила Данилову пальцем. – Что значит постарел? Я что – старуха?

– Так я ж говорю о себе! – удивился Данилов.

– Но мы же с тобой сверстники!

– Тогда прошу прощения… – Данилов на секунду призадумался и выдал новый, отредактированный вариант. – Возможно, что накопленный жизненный опыт вынуждает меня по-иному смотреть на жизнь.

– Вот так звучит гораздо лучше, – одобрила Елена. – Так что там со студентами? У них другой жаргон? Они слушают иную музыку? Что тебе кажется странным?

– Да все! – Данилов уже пожалел, что не ответил на первый вопрос словом-выручалочкой нормально. – Племя младое… Бестолковое.

– Так, значит… Учиться не хотят?

– Нет. Причем странно как-то выходит. Насколько я помню, мы не всегда уделяли должное внимание фундаментальным дисциплинам, поскольку не понимали их пользы и необходимости, но клиническими предметами не пренебрегали. Ясно же было, что все пригодится, вне зависимости от выбранной в итоге специальности, начиная с офтальмологии и заканчивая детскими инфекциями. Я верно говорю?

– Да.

– Я сам на четвертом курсе гистологию с биохимией подтягивал, ликвидировал пробелы… Ну, не обо мне речь. А нынешние третьекурсники сознательнее пятикурсников, во всяком случае, у меня сложилось такое мнение. Третьему курсу все интересно, пятому – все параллельно и фиолетово. Можно, конечно, сказать, что это мне группы такие попались, но я же еще и на обходах бываю и вижу, кто как себя ведет. Кто интересуется, задает вопросы, а кто-то – в потолок глядит, на часы – сколько до конца осталось? У старшекурсников интерес проявляется только в виде фотографирования на мобильники чего ни попадя. Для блогов. Без блога сейчас как-то несовременно, немодно. Короче говоря, и на обходах тот же самый расклад. Третьекурсники интересуются, активно участвуют, а пятые и шестые курсы – нет. На вопрос: «Вам что, неинтересно?» – без стеснения могут ответить утвердительно и добавить: «Это нам не надо, мы все равно лечить никого не собираемся»…

– А что они собираются делать? – Елена построила брови домиком, что выражало крайнюю степень удивления. – Сразу же руководить?

– Торговать. Подавляющее большинство намерено стать медицинскими представителями и консультантами – продавать лекарства и оборудование. Практики, – Данилов произнес это слово с сарказмом, – собираются стать косметологами. Пара-тройка студенток намерены поступать в ординатуру по акушерству и гинекологии. Они, кстати, толковые, учатся, интересуются.

– Закономерно! – хмыкнула Елена. – Им же всю жизнь с анестезиологами бок о бок работать. А что ты имеешь против косметологии?

– Против нее я ничего не имею, – искренне ответил Данилов. – Я просто не понимаю, как без пяти минут врач может рассуждать примерно по такой схеме: «Если я хочу стать косметологом, то кроме сертификата и умения работать на нескольких аппаратах мне больше ничего не надо». Когда я сказал, что косметологам надо разбираться и в кожных болезнях, и в аллергологии с иммунологией, и в терапии, и в эндокринологии, не говоря уж о физиотерапии, на меня посмотрели, как на идиота. Честное слово, если бы я снял штаны и прошелся бы на руках по кабинету, удивления было бы меньше! Согласно этой логике всякий, кто умеет включать наркозно-дыхательный аппарат, может считать себя анестезиологом! «Ёклмн» и еще «прцт» в придачу!

Данилову, несмотря на то что тяги к сквернословию он никогда не испытывал, хотелось выразиться более экспрессивно. Абсурдность ситуации вкупе с сознанием собственного бессилия не может не нервировать. Даже если кажется, что ты уже все повидал и ко всему привык.

Третий курс тоже озадачивал, правда далеко не в такой степени, как пятый. Во время занятия по теме «Регионарная анестезия»[10]10
  При регионарной анестезии происходит не общее, а частичное выключение чувствительности пациента – в какой-либо части тела.


[Закрыть] одна из студенток, Шильдикова, для третьекурсницы довольно немолодая (на вид ей было около тридцати), задала с места обескураживающий вопрос:

– Скажите, Владимир Александрович, когда же наконец запретят эпидуральную анестезию?[11]11
  Эпидуральная («перидуральная») анестезия – один из методов регионарной анестезии, при котором лекарственные препараты вводятся в пространство между твердой оболочкой спинного мозга и надкостницей позвонков через катетер.


[Закрыть]

Требовать, чтобы спрашивающие или отвечающие студенты непременно вставали, Данилову и в голову не приходило. Не кадетский корпус, чай.

– Запретят?! – Данилову показалось, что он ослышался.

– Да! – подтвердила Шильдикова.

– А почему ее должны запретить? – удивился Данилов. – Что в ней такого?

– А то вы не знаете? – Шильдикова растянула тонкие губы в улыбке, которая явно должна была стать саркастической, но вышла просто кривой, и красоты плосколицей Шильдиковой не добавила. – Сотрудник кафедры, и не знаете?

– Сотрудник кафедры всего знать не обязан, – сухо ответил Данилов, еще не до конца свыкшийся со своим новым амплуа. – Если вам есть что сказать – говорите, если нечего, я продолжу…

По лицам студентов пробежали улыбки. Скромные такие и почти незаметные. Кто-то с кем-то переглянулся, кто-то кому-то подмигнул.

– Сказать мне есть чего, очень даже есть, – Шильдикова закатила глаза и взяла разгон. – Всем известно, что вторжение в эпидуральное пространство прерывает цепочку энергетического обмена, и человек больше не в состоянии подпитываться из мирового океана…

Улыбки на лицах студентов стали заметными – от уха и до до уха. Мелькнул оттопыренный кверху большой палец – здорово, мол, излагает Шильдикова.

– Спасибо, – перебил Данилов. – Было очень смешно. А теперь я, с вашего позволения…

– Вот видите! – Шильдикова картинно всплеснула руками и, словно в поисках поддержки и понимания, оглянулась на своих одногруппников (сидела она в первом ряду). – Я еще толком ничего сказать не успела, а вы не хотите слушать! Зачем же тогда спрашивали?

– Простите, – спокойно, без ерничанья, сказал Данилов. – Больше не буду спрашивать. Давайте про…

– У невежества есть два пути – отрицание и отторжение! – возвестила Шильдикова и умолкла, оскорбленная, но не униженная.

Молчание ее было многозначительным, побуждающим сказать что-то в ответ. Да и вообще, как-то надо было отреагировать, дать свою оценку, расставить точки над «i». Во всяком случае, так считал Данилов.

– Мне как преподавателю медицинского вуза, – начал он, – немного странно слышать от студентки третьего курса о том, что, вводя иглу в эпидуральное пространство, мы прерываем какую-то цепочку энергетического обмена…

– Может, вам и про чакры слышать странно? – перебила Шильдикова.

– Во время занятия – да.

– А после? – не сдавалась Шильдикова.

– А потом мне неинтересно, – честно признался Данилов. – Скажите, Александра, а как вы совмещаете подобное… мировоззрение с учебой в медицинском вузе? И почему? Если, конечно, это не секрет.

– Не тайна – мне надо получить диплом врача, чтобы иметь возможность лечить людей, чтобы я могла практиковать. Я же не виновата, что у нас такие дурацкие законы, которые не разрешают человеку без врачебного диплома заниматься лечением! Вот я и вынуждена учиться здесь, потому что другого выбора у меня просто нет…

Одна из студенток за спиной Шильдиковой покрутила пальцем у виска.

– А эпидуральная пункция наносит организму непоправимый вред, и ни один по-настоящему грамотный врач ее делать не станет, – вернулась к истокам Шильдикова. – Так же, как и плевральную пункцию!

– Плевральная-то чем вам не угодила, Александра?

– Легкие – это насос, который качает энергию из внешнего космоса. Вторгаться в плевральную полость недопустимо, еще и металлическим предметом!

– Предлагаете костяные иглы? – усмехнулся Данилов.

– Предлагаю медитацию. Это единственно верный путь к решению проблем со здоровьем. Один-два сеанса, и жидкость в плевральной полости рассосется сама собой. И не только она, опухоли с метастазами рассасываются…

Данилов напряг память, пытаясь вспомнить, проходил ли он психиатра для получения формы ноль – восемьдесят шесть, необходимой для поступления в вузы. Кажется, не проходил. Впрочем, что даст общение на бегу? Садитесь… Жалобы есть?.. Нет?.. Следующий!..

В ходе десятиминутной полемики Данилов узнал, что в официально признанной медицине есть только одна область, которая имеет право на существование, поскольку приносит пациентам пользу – десмургия.[12]12
  Десмургия – учение о наложении повязок.


[Закрыть] Все остальное – только врачам (материальную пользу). Попутно Данилов узнал, что Шильдикова – круглая отличница.

– Я учусь как следует не потому, что мне это надо, – гордо сказала она, вскинув вверх бесформенный подбородок, – а для того, чтобы не дать возможность кому-то меня отчислить. Я не скрываю своих взглядов, и поэтому у меня много недоброжелателей. Но ничего, еще четыре года я как-нибудь вытерплю…

– Пять, – машинально поправил Данилов. – Вы про интернатуру забыли. Только, боюсь, что в ваши расчеты вкралась одна роковая ошибка…

– Какая же? – ехидно поинтересовалась Шильдикова. – То, что про интернатуру забыла? Так вы напомнили.

– Я не об этом, а о том, что даже с дипломом врача на руках нельзя лечить людей так, как вздумается. Врач обязан следовать официальным канонам, он не может лечить так, как ему заблагорассудится. Анестезиолог, который вместо наркоза начнет танцевать вокруг пациента с бубном в руках или предложит ему помедитировать, потеряет и работу, и сертификат, и диплом. Учтите, что, отступая от правил, можно быстро лишиться диплома, получение которого так дорого вам обходится.

– Не волнуйтесь, я диплома не лишусь! – с некоторым пафосом заявила Шильдикова. – Мне пациенты будут строчить благодарность за благодарностью…

«Так будут, что мозоли кровавые натрут», – съехидничал про себя Данилов.

– …Пусть кто-то попробует меня лишить! Ха-ха!

Шильдикова рассмеялась деланно, а остальные студенты заржали искренне, от души. Только через несколько минут Данилову удалось снова овладеть их вниманием. Александра не обиделась, видимо привыкла уже. Пропаганду больше не вела: сидела, слушала, делала какие-то пометки в тетради. Примерная студентка, ожидающая потока благодарностей. Прикол и немножко страшно – вдруг залечит кого до полного закрытия чакр и прекращения жизнедеятельности.

Мажоритарная двенадцатая группа, не имеющая понятия об ацидозе, алкалозе и много еще о чем, оказалась не самой проблемной группой пятого курса. После разговора с Кулешовым Данилов решил слегка изменить тактику и поведение на занятиях. Поэтому, когда ему снова добровольно-принудительно подкинули пятикурсников, хотел просто провести занятие, не более того. Но снова вышел облом – нисколько не стесняясь Данилова, пятикурсники начали оживленно спорить о том, где выгоднее работать – в государственной медицине или в коммерческой. Какая, казалось бы, связь между темой спора и темой занятия – «Интенсивная терапия сердечно-сосудистой недостаточности»?

– Государственное здравоохранение – полный бесперспективняк! Че там ловить? Денег нормальных, оборудования нормального и лекарств нет…

– Мой двоюродный брат приехал в Москву восемь лет назад, устроился в частную клинику, недавно квартиру трехкомнатную на Тверской купил…

– Василий, не завирайся! Однушку в Мытищах, еще куда бы ни шло, а ты – трешку на Тверской придумал! В частных клиниках, если хочешь знать, тоже не сахар… И дерут там с сотрудников по семь шкур. Наш сосед делает УЗИ в Скандинавском медицинском центре. Живет скромно, ездит на «Нексии»…

– Это не показатель! Может, он в карты все деньги проигрывает или три семьи содержит!

– А может, просто умен и не желает светиться. Это только дураки живут напоказ. Ты же судишь чисто по внешним признакам.

– Ладно, оставим соседа в покое. Но все равно, в коммерческой медицине лучше.

– Не скажи. Там большие нагрузки, зверский гнет и не такие уж большие доходы. В государственной медицине можно жить гораздо спокойнее, а зарабатывать гораздо больше. И не платить налогов.

– И каждый раз трястись, когда тебе суют деньги.

– От вожделения?

– От страха! А ну, как войдут сейчас и оформят. А потом суд.

– Прямо-таки всех и оформляют!

– Давайте цифры сравним, и все станет ясно. В семьдесят седьмой сколько стоит наркоз?

Вопрос был задан как бы всем, но предназначался Данилову. Во всяком случае, группа умолкла и выжидательно уставилась на него.

– Я не в курсе, – ответил Данилов.

В глазах студентов мелькнуло понимание – кто ж тебе так, на людях, пусть даже и при своих будущих коллегах, выложит всю правду?

– Ну, вы хотя бы намекните, – попросила одна из студенток, голубоглазая куколка с пухлыми губами. – Примерно… В среднем.

– Я действительно не в курсе и даже не уверен, что существует установленная такса, – ответил Данилов. – Также я не думаю, что все пациенты платят за наркоз.

– А если опереться на личный опыт? – спросил-посоветовал остролицый блондин с нагловатым взглядом.

– Я никогда не брал денег с пациентов, – ответил Данилов, – поэтому это вряд ли сможет помочь.

– Так уж и никогда? – усомнился блондин. – Ни разу?

– А что в этом удивительного? – поинтересовался Данилов. – Вы что, господа, действительно считаете, что все берут и всем дают?

– Не совсем, – качнул головой остролицый, – те, кому не дают, брать не могут. Поэтому берут только те, кому дают…

– Не все, кому дают, берут, – возразил Данилов. – Есть такие, кто отказывается.

– По двум причинам, – снисходительно пояснил остролицый. – Или подставы боятся, или цену себе набивают, чтобы больше дали.

Народ вместе с Даниловым учился разный, и любителей левых денег и всяких заработков, скромно именуемых побочными, среди них хватало. Но чтобы так открыто заявлять об этом, обсуждать во время занятия, поинтересоваться у преподавателя неофициальными ставками… «Хреновый из меня препод», – самокритично подумал Данилов. У его покойной матери на уроках была идеальная дисциплина – тишина и прочая благодать. На вопросы сына и коллег о том, как ей это удается, мать скромно отвечала: «Само собой получается. Наверное, врожденное качество». Но оно Данилову не передалось по наследству. Иначе бы не отклонялись то и дело студенты от темы на его занятиях.

– А ты думаешь, что в обычных больницах все полученное остается в карманах? Черта с два! Надо делиться, иначе на твои шалости никто не станет закрывать глаза! Врачи ежемесячно платят заведующему, тот носит главному врачу…

– А сколько полагается отдавать наверх? Какой процент?

Все снова уставились на Данилова.

– Судя по тому, как оживленно вы беседуете на посторонние темы, интенсивная терапия сердечно-сосудистой недостаточности знакома вам хорошо, – сказал Данилов. – Поэтому я хотел бы сразу перейти к основным ошибкам, которые допускаются при этом. Начнем с отека легких…

Худо-бедно, но занятие удалось довести до конца без срывов и отклонений. Остролицый блондин задержался после окончания. Оставшись с глазу на глаз с преподавателем, он немного помялся (Данилову даже показалось, что студент решил извиниться за свое не совсем уместное поведение) и спросил:

– А скажите, пожалуйста, чисто между нами, как коллега коллеге…

«Как коллега коллеге – это мощно!» – восхитился Данилов, но вслух ничего не сказал.

– Есть сейчас конкретный смысл идти в анестезиологи? Или все же выгоднее в хирурги? Я слегка затрудняюсь с выбором, поэтому пытаюсь собрать максимум информации из первых рук.

Все это было сказано таким тоном, словно студент делал Данилову одолжение.

– Если затрудняетесь с выбором, то рекомендую пойти в патологоанатомы, – серьезно, без тени улыбки, ответил Данилов и, не увидев понимания в бесцветных глазах собеседника, пояснил: – Спокойная работа, хороший опыт, есть время для размышлений, будете иметь дело со всеми отделениями – существенно расширите кругозор…

Черты лица блондина заострились еще сильнее.

– Спасибо за совет, – буркнул он и вышел, позабыв закрыть за собой дверь.

Или не забыл, а выразил таким образом свое: «Фу!» Хлопнуть дверью на кафедре – это уже чересчур, особенно для студента, которому в этом году предстоит сдавать зачет, а в будущем – государственный экзамен. Экзамен не самостоятельный, потому что вопросы по анестезиологии и реанимации включены в курс экзамена по хирургии, но тем хуже для студентов, ведь предвзятое отношение кафедры анестезиологии и реанимации грозит обернуться несдачей такого ответственного экзамена. А оставить дверь открытой – в какой-то мере выказать свое негативное отношение, но не в столь грубой форме. В случае чего незакрытую дверь можно представить как следствие забывчивости, а с громким хлопаньем подобные фокусы не пройдут.

Накопившиеся впечатления рвались наружу, хотелось с кем-нибудь поделиться. Точнее, не с кем-нибудь, случайные попутчики в метро для такого дела не годились, а с кем-то из коллег. Данилов поделился с ассистентом Скибкарем, человеком, сотканным из противоречий, что бросалось в глаза сразу же: чисто чеховская бородка сочеталась у Скибкаря с очками в массивной квадратной роговой оправе, хотя по идее полагалось если не пенсне, то нечто тонкое, круглое и невесомое; еще более резкий диссонанс вносил массивный серебряный перстень черепом (перстень был грубой работы, из тех, которые принято полушутя-полупренебрежительно называть «гайками»). Скибкарь утверждал, что перстень, от которого за версту несло новоделом, является фамильным талисманом и, под настроение, мог рассказать довольно складную выдумку о том, как кто-то из его предков спасся от неминуемой беды или вышел целым и невредимым из какой-нибудь опасной передряги благодаря данной реликвии. Самого Скибкаря перстень еще ни разу не спас, возможно, потому, что он еще ни разу не попадал в переплеты с передрягами.