Текст книги "Доктор Данилов на кафедре"

Представить шефа, профессора Погребенько, сующим надушенные стринги в карман чужой куртки, Данилов просто не мог. Главное что – незачем, начальство к столь изощренной мести никогда не прибегает. Если что-то не так, то мечет громы и молнии, а потом гонит взашей. И потом, начальник вызывает сотрудников к себе, по телефону или через секретаря, сам никогда не ходит по кабинетам, он для этого слишком величествен. Если его увидят входящим в лаборантскую или выходящим из нее, то непременно заинтересуются, что случилось. И удивятся. И всем расскажут.

Возраст у шефа еще не маразматический. Данилов вспомнил старенького профессора Пелясина с кафедры факультетской терапии. Тот частенько заговаривался во время лекций, а однажды, рассердившись, плюнул в сторону студентов, мешавших ему своими разговорами. Спустя месяц его проводили на пенсию. Но Пелясину было за восемьдесят, он и выглядел соответствующе. Наш шеф бодр, абсолютно адекватен, полон сил, как умственных, так и физических. Если верить Колосовой, и на молодую любовницу сил хватает, иначе говоря, есть чем развлечься на досуге. Нет, в причастность шефа Данилов не верил.

Секретарю Ирине Георгиевне тоже можно было давать отвод. Отношения с ней начинались и заканчивались на уровне – «здравствуйте» и «до свидания». Ничего более, никаких точек соприкосновения и острых углов. Данилов мысленно вычеркнул ее из списка подозреваемых, но тут же вернул обратно. А кто знает? Маловероятно, но вдруг она воспылала к нему тайной страстью и решила развести с женой, вбить, так сказать, клин между ними? Хромые доктора со скверным характером нынче в моде, спасибо доктору Хаусу. Или же она может кому-то содействовать, хотя бы тому же Кулешову… «Темна вода во облацех воздушных»[17]17
  Псалтырь, 17:12.


[Закрыть].

«Тихого часа» вечером не получилось – Мария Владимировна хныкала, отказывалась спать даже на руках у матери, требовательно кричала. Ничего страшного вроде температуры, вздувшегося животика или, к примеру, расстройства стула не было – ребенок просто требовал внимания. Четыре месяца скоро, можно сказать, сознательный возраст, не только есть, спать и облегчаться хочется, но и общаться. Так и не выбрав подходящего момента, Данилов рассказал Елене новости во время купания дочери. Жена слушала доброжелательно, не хмурилась и не ярилась, а, дослушав до конца, упрекнула:

– Что ж ты выбросил вещдок, Данилов?![18]18
  Вещдок – сокр. от «вещественное доказательство».


[Закрыть] Надо было принести.

– Тебе бы размерчик не подошел, и Машке тоже, – попытался отшутиться Данилов. – Да и стиль не твой…

– Я бы тебе выдала психологический портрет этой стервы!

Елена не сомневалась, что случившееся – дело рук женщины.

– По трусам? – не поверил Данилов. – Вот уж не знал, что ты экстрасенс!

– Белье говорит о человеке больше, чем паспорт, – уверенно заявила Елена. – Имей в виду на будущее!

– Буду, – пообещал Данилов.

Накормив дочь и уложив ее спать, Елена пришла на кухню к Данилову, сидевшему на кухне с ноутбуком, уселась напротив и поинтересовалась:

– Я не помешаю?

– Нет, конечно.

Данилов оторвался от новостей дня и выжидательно посмотрел на жену. Эти слова означали, что есть разговор, тема для обсуждения.

– Скажи мне, Данилов, только честно, все обстоит именно так, как ты мне рассказал, или же в некоторые нюансы я не посвящена?

– Я рассказал все, что знаю, – ответил Данилов, ожидавший подобного вопроса еще полтора часа назад.

– И ты действительно не давал никому повода? Или – надежды? Если давал, то лучше скажи сейчас. Обещаю снисхождение за чистосердечное признание. Сцен устраивать тоже не стану.

«Сразу придушу и все», – можно было прочитать в ее глазах.

Слова – одно, а глаза, как известно, – зеркало души.

– Ну, как ты можешь, Лен! – упрекнул Данилов. – Чтобы я…

– Ты – здоровый молодой мужчина, находящийся на голодном пайке, – сказала Елена. – Наличие младенца не благоприятствует сексу…

– Нет, – согласился Данилов.

Наличие младенца крайне не благоприятствовало сексу. Мало улучить удобный момент, так, чтобы обоим хотелось и была бы возможность, надо еще и сохранить эту возможность до конца. То ли по воле случая, то ли по каким-то собственным тайным соображениям Мария Владимировна просто обожала подавать голос, скажем так, на середине процесса. Да не каким-нибудь вялым сонным хныканьем, негромким и недолгим, а бодрым призывным воплем. Все, разумеется, приходилось срочно прекращать. Если делалась попытка к возобновлению, то в восьмидесяти процентах случаев следовало ждать очередного вопля, после которого никому ничего уже не хотелось. Если попытки не было, Мария Владимировна начинала вопить только ко времени следующего кормления.

Елена утверждала, что у ребенка очень острый слух. Данилов возражал: «Она просто вредина» – и грозился впоследствии, лет этак через двадцать, отплатить дочери той же монетой.

– Буду стучаться ночами к ней в спальню и спрашивать: «Машенька, не видела ли ты мою вшавную шелюсть?» – говорил он. – Долг платежом красен!

– Через двадцать?! – вскидывалась Елена. – Через двадцать лет Маша ночами если чем и будет заниматься, то подготовкой к экзаменам, а не разными глупостями! Я уж постараюсь воспитать ее в правильном духе!

– Синим чулком? – поддевал Данилов.

– Серьезным человеком. Пусть сначала получит образование, немного поработает, закрепится в какой-нибудь сфере и тогда уже думает о мужиках!..

Мария Владимировна сопела в кроватке, и выражение лица у нее даже у спящей было какое-то непростое, с хитринкой. Болтайте-болтайте, мол, дорогие родители, стройте планы, а я уж буду жить так, как мне захочется.

– Тебе может захотеться… то есть, показаться… Ну, ты можешь завести любовницу, – продолжила Елена. – В этом нет ничего сверхъестественного и необычного…

Данилов не стал возражать – пусть Елена сначала договорит.

– А потом все закончилось, очень быстро, во всяком случае, гораздо быстрее, чем ожидала она. Зрелые умы в таких случаях лелеют в душе тихую и светлую печаль, а незрелые начинают действовать, – мстить. Чему ты улыбаешься?

– Поражаюсь буйству твоей фантазии, – ответил Данилов. – излагаешь ты складно. Только ничего подобного не было. Никаких интрижек я не заводил. Хочешь, на лекарственном справочнике поклянусь или на руководстве по анестезиологии и реанимации?

– Я тебе и на слово поверю, – улыбнулась Елена. – Раз ты говоришь, что не заводил, значит, так оно и было. Извини, просто захотелось внести ясность.

Она встала, чтобы уйти, но тут же снова села.

– Вот еще что хочу тебе сказать, Вова. Имей в виду, что даже если бы я ничего не знала, а мне позвонила бы какая-то женщина и представилась бы твоей любовницей, то я бы в два счета разобралась, что к чему. Это же так просто.

– Как именно? – заинтересовался Данилов.

– Выразила бы недоверие, в качестве доказательства попросила бы рассказать, каков ты в постели. Что ты любишь? Что не любишь? Что делаешь хорошо, а что, наоборот, плохо?

– А я что-то делаю плохо? – Данилов притворился очень сильно удивленным.

– Людей без недостатков не существует, – Елена показала ему кончик языка, – но ты можешь не волноваться, твои недостатки малы и только лучше оттеняют твои достоинства.

– А все-таки? – проявил настойчивость Данилов.

– Не заморачивайся… – махнула рукой Елена, – это я так, для профилактики, чтобы ты не зазнавался.

Глава пятая
РЫБАК РЫБАКА ПОЙМЕТ БЕЗ
КОНЬЯКА

 
«In my time of dying, want nobody to mourn
All I want for you to do is take my body home
Well, well, well, so I can die easy…»[19]19
  «Когда я буду умирать, не плачьте надо мной; Я попрошу об одном – отнесите меня домой. Да, да, да чтобы я умер легко…» Led Zeppelin, «In My Time Of Dying», автор текста John Bonham


[Закрыть]
 

– Что-то репертуар поскучнел! – озаботился Полянский. – Где пульт? Вова, ты видел пульт?

Его под рукой не оказалось, пришлось вставать и переключать музыкальный центр с одного диска на другой вручную.

– Поэтому я и не люблю сборники, – сказал Данилов. – Песни меняются гораздо чаще, чем настроение.

– А мне нравится, – ответил Полянский. – В них есть своеобразный ритм и драйв…

– В последней песне драйва было особенно много, – улыбнулся Данилов. – Я просто еле на месте усидел, так в пляс тянуло.

– Ты просто не любишь рок-классику, – констатировал Полянский, – Высоцкого? Или Билли Холидэй?

– Может, выключишь? А то прямо музыкальная гостиная.

– Желание гостя – закон, – Полянский вернулся в кресло и поднял бокал, на дне которого плескался коньяк. – Звон бокалов – лучшая музыка для дружеских посиделок!

– Плесните колдовства, – попросил Данилов, протягивая ему свой пустой бокал.

– Извини, Вова.

Переложив бокал в левую руку (пока не выпил – на стол не ставь, есть такая примета), Полянский правой налил Данилову на два пальца коньяка, вернул бокал обратно и провозгласил тост:

– За все хорошее, что еще должно случиться с нами!

Коньяк был хорошим, мягким, пился легко. Полянский поленился и к приходу Данилова кулинарить не стал. Правда, какое-то гостеприимство проявил: наготовил кучу разномастных бутербродиков-канапе, а между блюдами с ними расставил вазочки с сухофруктами – ароматным инжиром, янтарно-медовой курагой, крупным черносливом и продолговатыми ломтиками груши. Увидев это великолепие, Данилов поинтересовался, уж не ограбил ли друг-приятель какого-нибудь рыночного торговца сухофруктами. Оказалось, что нет.

– Ты помнишь Юру Варакина? – ни с того ни с сего вспомнил Полянский. – Ну, ты должен помнить, такой упитанный живчик, сын доцентши Петраковой, которая нам акушерство читала…

– Да, – ответил Данилов без особого энтузиазма.

Варакина он не любил. Тот был слишком болтлив, хвастлив и отличался склонностью к тупым плоским шуткам, над которыми чаще всего смеялся в одиночку, зато оглушительно, так, что у окружающих уши закладывало. Тупоумное самодовольное существо с большими претензиями – Юра Варакин.

– Юрка, оказывается, уже лет семь, как уехал в Израиль. Живет где-то возле Тель-Авива, работает в клинике…

Данилов ничего не ответил, вместо этого съел бутербродик с ветчиной и закусил его ломтиком груши. Ну, уехал, ну, живет возле Тель-Авива, ну, работает в клинике. Где же ему еще работать? Не в такси же…

– И угадай кем? – Полянский выжидательно уставился на Данилова.

– Главным врачом, – не задумываясь, ответил Данилов.

Варакин охотно делился с окружающими своими карьерными планами. К тридцати – кандидатская, к тридцати пяти – тридцати семи – докторская, разумеется, с немедленным профессорством, к сорока пяти – заведование кафедрой.

– Я человек скромный, – вещал он, снисходительно взирая на слушателей, – мне не обязательно отхватить кафедру в Первом меде, я и на Дружбу народов согласен…

Под Дружбой народов подразумевался Российский университет дружбы народов, некогда носивший имя Патриса Лумумбы (интересно, сейчас хоть кто-то помнит, кем был носитель этой звучной фамилии?).

– На худой конец можно и главным врачом в перинатальный центр, – продолжал Варакин с таким видом, будто его уже давно и настойчиво зовут в главные врачи, а он раздумывает и колеблется – стоит ли связываться.

Большинство студентов откровенно смеялось над Варакиным, но кое-кто верил. Парочка записных тупиц пыталась с Варакиным приятельствовать, надеясь, что им что-то с этого обломится. Доставалось все обычно только Варакину.

– Нет! – покачал головой Полянский. – Есть еще варианты?

– Санитаром? – предположил Данилов, и по выражению лица друга понял, что попал в точку. – Ничего себе…

– Не смог сдать экзамен на врачебную лицензию. После четвертой попытки махнул рукой и пошел в санитары. Представляешь?! Юрка – санитар! Кто бы мог подумать?

– Да уж, – согласился Данилов, – жизнь иногда выкидывает такие коленца, что хоть стой, хоть падай. А откуда у тебя такие сведения?

– Да завел я себе недавно аккаунт на фейсбуке и просто ужасаюсь тому, сколько народа меня, оказывается, помнит. Каждый день объявляется по два-три человека…

– Ужасаешься – закрой, – посоветовал Данилов, не имевший никакого желания к возобновлению общения с теми, с кем развела его жизнь. – Да не закроешь, ведь тебе же интересно, по глазам вижу…

– Не всегда, – слегка погрустнел Полянский. – Одноклассники с однокурсниками – это нормально, а вот некоторые мои бывшие подруги… как бы сказать…

– Атакуют? – подсказал Данилов.

– Досаждают, – уточнил Полянский. – Одна особа, с которой у меня, можно сказать, почти ничего и не было, сбрендила настолько, что стала писать гадости всем женщинам, которые у меня в друзьях.

– Какого рода?

– Оскорбляла их по-всякому и по мне прохаживалась. Что я – негодяй, обманщик, латентный гомосексуалист, садист, криминальный тип…

– Ух ты! – восхитился Данилов. – А я и представить не мог, насколько многогранна твоя личность!

– …что у меня куча внебрачных детей, что я болен ВИЧ, всеми гепатитами сразу, гарднереллезом, хламидиозом и сифилисом…

– Хороший набор! – одобрил Данилов. – Имея такой букет, остальных болезней, не вошедших в перечень, можно не опасаться. А что она написала Сашеньке? И как та отреагировала?

– Слава богу, что ничего! – Полянский передернулся, представив, что могло случиться. – Дело в том, что Сашеньки не было у меня в друзьях, и сия скорбная чаша благополучно ее миновала…

– У вас что, уже всё? – удивился Данилов, беря очередное канапе, на этот раз с брынзой и половинкой помидора черри.

Блюда с бутербродиками заметно опустели, а в отдельной тарелке на краю журнального стола, который обычно накрывался к приходу Данилова, выросла пестрая горка из разноцветных пластиковых шпажек.

– Скорее, наоборот, все только начинается! Подумай сам, ну какой смысл мне общаться с Сашенькой в Сети, если с ней можно запросто поговорить в реале? Я еще не настолько впал в маразм, чтобы общаться с ней при помощи компьютера. Ведь можно взять за руку, посмотреть в глаза…

– Резонно, – согласился Данилов. – Что ж, повезло тебе. Всякие там гепатиты и хламидиоз любящую женщину не испугают, если она любит, а не притворяется, но вариации на тему внебрачных детей настораживают всех. Сеют сомнения вперемешку с недоверием… Это очень больная тема – подпольные внебрачные дети.

– Согласен, – кивнул Полянский. – Я вообще везучий…

– Баловень судьбы, – вставил Данилов.

– Ну не до такой, конечно, степени, – Полянский на секунду скромно потупил взор. – Дошло до смешного. Эта дура сбрендила настолько, что написала гадости даже моей школьной учительнице, которая сейчас живет в Германии.

– Разве она не заслуживает того, чтобы узнать о тебе всю правду? – пошутил Данилов. – По-моему, очень даже заслуживает.

– Дело просто в том, что Раисе Семеновне уже за семьдесят, – объяснил Полянский, – но это не помешало включить ее в число потенциальных соперниц… Жуть, короче. Вроде бы на вид – человек человеком, остроумная, интеллигентная, симпатичная молодая женщина. Было приятно общаться, имелись какие-то мимолетные отношения, даже в Суздаль успели вместе съездить…

– Почему именно туда? – заинтересовался Данилов.

– Хотелось зимней сказки, а на Финляндию не было денег, и виз тоже не было, поэтому отправились в Суздаль, – объяснил Полянский и удивился: – Разве это важно?

Данилов молча пожал плечами: неважно так неважно.

– И вдруг – такое! – Полянский схватился за голову. – Сколько грязи и злобы! Откуда? Зачем? Она же сама прекратила наши отношения! Сама!

– Так уж и сама? – усомнился Данилов, хорошо знавший своего лучшего друга и прекрасно представлявший, насколько искусен тот как в деле завязывания отношений, так и их прекращения. – Без твоей помощи?

– Ну… не совсем… – замялся Полянский. – Были у нас кое-какие разногласия, несостыковочки… ей очень хотелось замуж, а я еще не был готов к столь ответственному шагу… короче, мы оба внесли свою лепту… но последний разговор, приведший к разрыву, начала все же она. По своей инициативе. Я ее не провоцировал, я тогда еще не был готов прекратить отношения.

– Женщины часто начинают «за упокой», на самом деле желая, чтобы все получилось «за здравие».

– Возможно, – согласился Полянский. – Но что было, то быльем поросло. И зачем так злобствовать? Можно подумать, что я бросил ее с тремя детьми на руках без средств к существованию, такую всю несчастную. В конце концов, если два взрослых человека несколько раз переспят друг с другом, то это еще не означает, что они на веки вечные должны быть вместе!

– Ты забываешь о совместной поездке в Суздаль, – улыбнулся Данилов. – Посещение столь знаковых мест несет в себе некий сакральный смысл…

– Не пудри мне мозги! – вспылил Полянский. – Только твоих измышлений мне не хватало! Город как город…

– Не кипятись, умоляю, – Данилов поднял обе руки в успокаивающем жесте. – Я пошутил. Меня, знаешь ли, тоже кто-то преследует. Точнее, интригует…

Полянский внимательно выслушал рассказ Данилова и спросил:

– А трусы, стринги эти крокодильского цвета, были ношеные или новые? Ну, в смысле, надеванные?

– До такой степени я в них не всматривался…

– И не внюхивался?

– Нет. Но вроде как новые, только духами разило.

– Тогда это мужских рук дело! – уверенно заявил Полянский. – Женщина бы предварительно походила в них часок. Ты не представляешь, как тонко женщины чувствуют запахи других женщин, не духи, а именно запах… По собственному горькому опыту говорю.

– А вдруг побоялась? – возразил Данилов. – По ношеным вещам собаки легко находят их владельцев.

– Кто ж тебе разрешит в больницу псину провести! – хмыкнул Полянский.

– Можно встать у входа. Нюхастая собака и на расстоянии учует. Потом, звонила мне явно женщина…

– Пособница!

– Так ей можно было дать поносить эти стринги! Для правдоподобия…

– Ты ничего не понимаешь, Вова! Он мог дать поносить, но он не со-о-бра-зил сделать это! Следишь за моей мыслью? Мог, но не сообразил! Потому что мужик и в таких тонкостях не разбирается.

– Вообще-то, если кто и может хотеть сделать мне гадость, так это наш доцент Кулешов…

– Видишь, как все совпадает! – обрадовался Полянский. – Прав я! Ты не тяни, бери гада за жабры…

– И по морде ему, по морде, по морде! – рассмеялся Данилов.

– А потом – мордой об стол, об стол, об стол! – поддержал Полянский. – Он раскается и покается. И больше никогда-никогда не станет тебе досаждать!

– Работал я в тюремной больнице лепилой[20]20
  Лепила – врач на тюремном жаргоне.


[Закрыть], а после этого буду там лет пять санитарить.

– Почему? – не понял Полянский.

– Потому что осужденного, будь он хоть академик, ни врачом, ни фельдшером ставить нельзя. Только санитаром. Признаюсь честно – как-то не хочется. Там плохо, даже работать тоскливо, а уж отбывать… Ладно, давай сменим тему. Чем про всяких дураков, наших недоброжелателей, говорить, лучше расскажи, как обстоят дела у вас с Сашенькой…

– Пока рассказывать нечего, – пробурчал Полянский. – Я уже давно заметил, что сразу же после огласки планы начинают рушиться. Как только – так сразу. Можешь быть уверен, что ты узнаешь все новости первым. Кстати, Вова, у тебя приличный костюм есть? Не джинсовый.

– Да, – ответил Данилов. – Практически новый. Куплен давно, но надевался крайне редко. Не бойся, не испорчу вам свадебных фотографий.

– А при чем тут свадебные фотографии? – вскинулся Полянский. – Кто-то что-то сказал о них? Когда?

– Ну, это же элементарно, Ватсон. Сначала ты намекаешь, что я узнаю новости первым, а затем интересуешься, есть ли у меня костюм. Где мужчинам непременно положено быть в них? На похоронах и на свадьбах. Похороны отпадают, во всяком случае, я сильно на это надеюсь, остается свадьба. Озабоченность костюмом говорит о том, что я буду приглашен в качестве свидетеля и, стало быть, буду запечатлен на фотографиях. В качестве рядового гостя ты бы еще как-нибудь вытерпел меня в джинсах, но в качестве свидетеля – никогда. Представляю себе эту картину: ты в черном смокинге, невеста в чем-то невесомо-воздушном, к поцелуям зовущем, а сбоку я в простецкой одежонке! Будь спокоен, я тебя не подведу. Надену не только костюм, но и галстук! Ты только женись, а то все собираешься да собираешься…

– Женюсь, – пообещал Полянский, протягивая руку к бокалу. – Давай выпьем за любимых женщин!

– Можно – оптом? – попросил Данилов. – А то я столько не выпью…

– Ты не намекай! – огрызнулся Полянский. – Слушай, что говорю – «за любимых женщин»! А не за всех подруг, начиная с трехлетнего возраста. Лучше скажи прямо, что ты мне завидуешь! Далеко не каждый мужчина пользуется таким успехом у женщин.

– Холостые, да еще с отдельной московской квартирой, очень даже пользуются, – срезал хвастуна Данилов. – Ты думаешь, что интересен сам по себе…

– Вот! – Полянский поднял вверх указательный палец. – Золотые слова! Ты думаешь, то есть я думаю, что ей интересен я, а потом вдруг узнаю, что ей пора замуж, просто «пора», потому что все подруги уже замужем, или же, что ей надоело жить на съемной квартире, или же еще что-то в том же духе… Приходится рвать отношения и искать себе другую подругу.

– А с ней все повторяется по новой…

– Да, – грустно подтвердил Полянский, которого уже изрядно разобрало. – И с третьей, и с четвертой… А кто-то смеется и шутит, называет меня то Дон Жуаном, то Казановой…

Данилов предпочел проигнорировать намек.

– Но теперь, – меланхолия в голосе Полянского сменилась радостью, – я смотрю в будущее уверенно. Сашенька – совсем другая, она особенная, моя настоящая вторая половинка, любимая и единственная…

Данилов тактично помалкивал.

– Это как добыча золота, – Полянского потянуло на заезженные сравнения. – Надо переворошить тонны руды…

– Песка, – поправил Данилов.

– Пусть, – согласился Полянский, – тонны, тонны надо переворошить для того, чтобы найти один малюсенький самородок. А я ведь, Вова, не его нашел, а свое счастье…

– Если не секрет, сколько весит Сашенька? – спросил Данилов.

– Не знаю, – растерялся Полянский, – килограмм шестьдесят. А зачем тебе…

– Просто так, к слову. Чтобы знать – сколько весит счастье!

– Идиот! – простонал Полянский. – Какой же я идиот! Перед кем я распинаюсь? Перед человеком, у которого вместо крови по сосудам течет желчь!..

– Спорим, что кровь? – Данилов протянул Полянскому ладонь, но тот не торопился ее пожимать. – В данный момент – изрядно разбавленная коньяком.

Спорить Полянский не стал – сидел, молчал, только головой качал. Укорял и недоумевал, как это его угораздило подружиться с таким уникумом, как Данилов.

Тот использовал паузу с толком, подкрепился как следует. Сделал вид, что повисшая в воздухе рука не ждала рукопожатия, а выбирала, что именно схватить со стола. Умял с десяток бутербродиков, полакомился лепешечками кураги и спросил, чтобы возобновить разговор:

– А почему у тебя канапе круглые, а не квадратные?

– Я их делаю при помощи «двадцатки»[21]21
  «Двадцаткой» медики называют шприц объемом в 20 мл.


[Закрыть], – ответил Полянский. – Очень удобно. Раз-раз и готово.

– Рационализатор! – похвалил Данилов. – Хватило же терпения.

– Чего не сделаешь для лучшего друга, – сказал Полянский с упором на слове «лучшего». – Рад, что тебе понравилось.

– Отдельный респект тому, кто придумал вставлять в бутеры зубочистки, – Данилов указал глазами на тарелку со шпажками. – Великое удобство – руки не пачкаются. Впрочем, у всего есть оборотная сторона: облизывать пальцы после еды очень приятно. Такое сообразное каноническое завершение трапезы. Скажи мне как диетолог: почему люди так любят облизывать пальцы? Особая энергетика? Древние инстинкты?

– Банальное отсутствие воспитания.

– Не знаю, – Данилов отрицательно покачал головой. – Не уверен. Наука еще не высказалась окончательно по этому вопросу. Я лично уверен, что рано или поздно наша цивилизация вернется к первозданной естественной простоте. Разумеется, сохранив все достижения прогресса. Ненужное отомрет, останется только необходимое.

– Интересно, а что ты считаешь ненужным? – выражение лица Полянского сделалось строгим и внимательным, как у экзаменатора. – Просвети, пожалуйста.

– Это тема для отдельного разговора, – ушел от ответа Данилов. – Надо подготовиться, подумать, составить список. Такие вопросы с кондачка не решаются. Кстати, а как твоя работа?

– Нормально, – без особого энтузиазма ответил Полянский, – я всем доволен, и мной все тоже. Только продвигаться не получается…

– Почему? – удивился Данилов. – Ты же такой ценный кадр! Кандидат наук, работал в институте питания, знаешь все и всех… К тому же ты вменяем и покладист, умеешь ладить с людьми и начальством. Кого же еще повышать, если не тебя? Да, а на какую должность ты претендуешь? Заведующего диетологическим отделением, или как оно там у вас называется?

Полянский работал врачом-диетологом в Британском медицинском центре, одной из самых известных коммерческих клиник Москвы.

– Штатный диетолог-эксперт, руководитель всей диетологии центра.

– И что, начальство боится, что ты не потянешь?

– Есть объективные причины, – вздохнул Полянский. – Кто-то на самом верху решил, что главный диетолог непременно должен иметь специализацию по эндокринологии, без этого никак.

– Именно так? Исключения не предусмотрены?

– Я интересовался, исключений здесь быть не может. Полный абзац!

– Абзац, переходящий в песец, – согласился Данилов.

– Где те благословенные старые времена, когда врач мог получить новую специальность на трехмесячных курсах?! – спросил Полянский у потолка, протянув к нему обе руки. – Где?

– Там, – вместо потолка ответил Данилов.

– Кто придумал, что для этого непременно нужна ординатура?!

– Министерство.

Полянский сказал про него нехорошее.

– Врачи от этого умнее не станут, – заметил Данилов. – Умному и трех месяцев хватит, не с нуля же начинать, а дураку и двух лет мало. У нас на кафедре некоторые аспиранты отравление этиловым спиртом лечить не умеют, куда дальше. Могут, но лишь в общих чертах. Нюансы им недоступны. Я как-то раз удивился, так мне ответили: «Мы ж не токсикологи». Получается, что токсикология и реаниматология отдельно? Не понимаю… Да, в Москве есть неплохая токсикологическая служба, я сам в ней работал[22]22
  Об этом рассказывается в книге «Доктор Данилов в Склифе».


[Закрыть], но это же не означает, что анестезиолог-реаниматолог, без пяти минут кандидат наук, не должен уметь лечить отравления?! Прости, отвлекся. И что же ты теперь думаешь делать?

– Ничего не думаю, – поморщился Полянский. – Обуздываю свои амбиции. Не в ординатуру же идти на старости лет.

– Да и бесполезно, – поддержал Данилов. – Тебе придется на два года бросать работу, а ждать тебя в твоем центре вряд ли будут. Куда ни кинь, всюду облом.

– Выхода нет…

– Есть, – возразил Данилов. – Сменить место работы…

– Было бы на что, может, и сменил. А может, так и сделаю, – Полянский слегка оживился. – И так, что все ахнут! Давай выпьем за удачу!

Данилов слегка пригубил коньяк.

– За удачу – до дна! – возмутился Полянский.

– Мне еще домой ехать, – напомнил Данилов. – И вообще, хватит.

– Как хочешь, – не стал настаивать Полянский. – Коньяк – это не главная составляющая общения. Рыбак рыбака поймет без коньяка!