Текст книги "Психоаналитик. Шкатулка Пандоры"

Михаил поймал себя на том, что уже не думает про слежку, и улыбнулся. Против науки не попрешь – мозг попытался увести его мысли подальше от чреватой расстройствами темы. Бессознательное заботилось о Михаиле, ловко и незаметно управляя сознательным.

Бежевая «Нексия» продолжала стоять позади, только двигатель уже был выключен и фары погасли.

«Идиоты какие-то, – раздраженно подумал Михаил. – Неужели до них не доходит, что подобным поведением они выдают себя с головой? Или просто дилетанты, никогда серьезно не занимавшиеся слежкой».

А все-таки зачем Тамаре следить за ним? Или наличие у Тамары некоей тайны побуждает неосознанно приписывать ей все таинственное? А почему не Анне? Нет, Анна не такая… Не такая? Убедительно…

Сильно потянуло домой. Правильное, в общем-то, даже – закономерное желание, ведь стены дома связаны в нашем восприятии с безопасностью. Михаил еще раз глянул в зеркало, еще раз ругнулся сквозь зубы и повернул ключ в замке зажигания. Выждал минуту, пока справа не стало совсем-совсем свободно, и резко рванул с места. Бежевая «Нексия» повторила маневр с секундным опозданием. Если с мозгами у ребят было не очень хорошо, раз уж их обнаружил такой дилетант, как Михаил, то с реакцией дела обстояли куда лучше.

Теперь уже не осталось никаких сомнений – следят. Михаил запомнил номер «Нексии» полностью (на первую букву и серию он раньше внимания не обратил), отметил в уме, что машина московская, и решил пока ничего не предпринимать, на контакт не напрашиваться, в полицию не обращаться, а подождать дальнейшего развития событий.

Заезжать во двор следом за Михаилом преследователи не стали – поддали газу и проехали мимо. «Значит, знают, где я живу», – отметил Михаил. На душе стало как-то гадко и липко.

6

Оказалось, что в «Нексии» сидели не приколисты. Утром, сразу возле дома, позади «Лансера» пристроилась синяя «Соната», в которой, кроме водителя, никого не было. Дважды там, где машины ехали, а не ползли, Михаил пробовал вырваться вперед, но «Соната» всякий раз легко его нагоняла. Номер у нее тоже был московский, только код не 77, как у «Нексии», а 177.

Всю дорогу Михаил думал о слежке, но так никакой убедительной версии и не придумал. Михаил привык давать всему происходящему рациональное объяснение, да и не галлюцинации же это, в конце концов, а реальная слежка! Да вдобавок на разных автомобилях… Серьезные люди, не дилетанты какие-нибудь. Кстати, а почему на разных? Если меняют автомобили, чтобы оставаться незамеченными, то зачем сидят на хвосте вплотную? Пофигизм дилетантов-исполнителей или обдуманное целенаправленное воздействие на нервы Михаилу? Чтобы он запаниковал и… И что он тогда должен сделать? Поспешить вывезти из квартиры в лес чей-то труп? Срочно поехать перепрятывать какие-то сокровища? Рвануть в Шереметьево и попытаться улететь из страны? Смысл-то какой во всем этом? Смысл непременно должен быть. Это же жизнь, а не фильм, снятый каким-нибудь авангардным абсурдистом или абсурдным авангардистом. Кто-то оплачивает слежку, иначе ее бы не было. Даром никто не работает.

Нахлынувшее раздражение по приезде в офис никуда не исчезло, а только усилилось. Впору было пожалеть об отсутствии секретарши, на которую можно было накричать для разрядки. Михаил так никогда бы не поступил, но о том, что у него нет секретарши, пожалел, с секретаршей гораздо удобнее. Правда, и денег она стоит немалых, зарплата, обязательные платежи с зарплаты, оборудование рабочего места… Нет, лучше уж как можно скорее выплатить ипотеку. Справляется же пока сам, долго ли умеючи? Чем правильнее организован процесс, тем меньшим количеством работников достигается результат. Недаром Суворов учил воевать не числом, а умением…

При упоминании Суворова черная тоска мгновенно овладела Михаилом, оттеснив раздражение куда-то на задний план. В тоске этой смешалось все самое плохое – безысходность, горечь и невосполнимость утраты, страх смерти, пронзительная обреченность одиночества. Михаил подошел к окну, распахнул его и стоял так, не замечая ничего вокруг до тех пор, пока не услышал за спиной:

– Доброе утро, Михаил Александрович.

У Ларисы Витольдовны все фразы получались вопросительными, словно она во всем сомневалась и все старалась уточнить. В самом ли деле доброе сегодня утро? Михаил Александрович демонстрирует ей свою спину или кто-то другой? Надо же – подошло время сеанса, а Михаил не только не настроился на работу, но даже телефоны не отключил. А уж насчет того, что негоже психологу встречать пациентов отвернувшись, вообще говорить нечего. Человек может решить, что тебе до него нет никакого дела, контакт исчезнет навсегда и вся работа пойдет насмарку. Обидчивее людей могут быть только люди.

На работу с давно знакомыми пациентами настраиваться легко. Лариса Витольдовна еще не успела застелить кушетку одноразовой простыней и взбить принесенную с собой подушечку, чтобы надеть на нее одноразовую наволочку (у каждого свои понятия о гигиене и комфорте), а Михаил уже сидел в кресле и приветливо улыбался.

– Вчера я опять сорвалась, – сообщила Лариса Витольдовна перед тем, как улечься. – Когда же это закончится?

– Когда-нибудь, – ответил Михаил. – Вы уже научились частично контролировать себя, не так ли?

– Научилась, – не то подтвердила, не то переспросила Лариса Витольдовна.

Ее сын, банковский деятель средней руки, был с Михаилом откровенен. «Маме нужен собеседник, – сказал он, – чуткий, понимающий, терпеливый, чтобы выслушал, посочувствовал и успокоил». Михаил согласился. С Ларисой Витольдовной он занимался не столько психоанализом, сколько психотерапией. Но и анализ имел место, так, например, Лариса Витольдовна с помощью Михаила сумела избавиться от «комплекса младшей сестры». Брат ее скончался семь лет назад, а комплекс, производное любви и обиды, продолжал существовать. Утрата объекта не приводит к исчезновению комплекса, он «перенаправляется» на другой объект или на фантом, замещающий утраченный.

Проводив Ларису Витольдовну, Михаил выглянул в окно – уж не топчутся ли на тротуаре какие-нибудь наблюдатели? Никого подозрительного не увидел, пешеходы двигались в обе стороны быстрым шагом, на окна не пялились, за входом не следили. Два автомобиля, припаркованные под знаком, запрещающим остановку с аварийными мигающими сигналами, тоже не вызвали подозрений, потому что от одного в сторону отделения банка, расположенного в доме напротив, спешил рысцой мужчина в черном костюме, а к другому столь же быстро подбежал лысый мужик в кожаной куртке (как ему не жарко-то?), сел на водительское сиденье и уехал. Обычная для центра Москвы ситуация – приткнуться негде, а остановиться надо. Да, при отделении банка есть крошечная четырехместная парковка, но с раннего утра и до позднего вечера она занята автомобилями сотрудников.

За три минуты до начала сеанса Анна позвонила на мобильный.

– Я дико извиняюсь, Михаил, – Михаила всегда интересовало, как это можно извиняться «дико», – но нельзя ли нам перенести сегодняшний сеанс на вечер? Я сознаю, что сейчас вы уже никого не сможете пригласить вместо меня, и готова оплатить ваш простой, ведь он произошел по моей вине…

Предложение понравилось Михаилу. Приятно иметь дело с понимающими людьми. А то некоторые пациенты могут позвонить минут через пять-десять после времени начала сеанса, сообщить, что они не смогут сегодня прийти, и не сказать ни слова об оплате за профуканное по их вине время.

– Никакого простоя не будет, – ответил Михаил. – Я поработаю над статьей, давно собирался, да все руки не доходили. А вот что касается вечера… В восемь вам будет удобно?

– Вполне! – сказала Анна и отключилась.

Назвался груздем – полезай в кузов. За час Михаил успел дописать статью, посвященную проблемам психологии принятия решений, для научно-популярного психологического журнала (больше, конечно, популярного, чем научного). Платили за статьи немного, но Михаил писал их не ради денег (нельзя же, в конце концов, мерить все на деньги), а для собственного удовольствия. Надо же иногда и умом блеснуть, тем более что каждая статья – это своего рода реклама. Прочитает человек под понравившейся статьей: «Оболенский Михаил Александрович, кандидат психологических наук, практикующий психоаналитик, консультант ГНЦССП им В.П. Сербского» и с помощью сетевых поисковиков, если понадобится, в два счета найдет Михаила.

Анна дисциплинированно пришла за четверть часа до начала сеанса и ждала в приемной, пока Михаил освободится. Сегодня она надела приталенный черный сарафан с оборками и босоножки на высоченной шпильке, отчего ростом сравнялась с Михаилом, в котором было росту метр девяносто без двух сантиметров. Два аршина и десять вершков, если считать по старинке, а точнее просто десять вершков, потому что два аршина обычно опускались.

Как и положено людям культурным, начали с взаимных извинений, хотя можно было обойтись и без них. Анна извинялась за перенос сеанса и уход с прошлого без оплаты, Михаил – за поведение своей бывшей жены.

– Мне не хотелось бы, чтобы от нашего общения у вас оставался неприятный осадок, – сказал он в ходе разговора.

– А оставить приятный вам бы хотелось? – Анна улыбнулась и поиграла бровями, давая понять, что вопрос выходит за деловые рамки.

– Очень! – улыбнулся в ответ Михаил.

– Тогда окажите мне небольшую любезность – составьте сегодня после сеанса компанию. Посидим где-нибудь, поболтаем на отвлеченные темы. Вы такой приятный собеседник, и вообще…

Предложение пришлось Михаилу по душе, а от тона, которым было сказано «и вообще», у него учащенно забилось сердце. «В упоенье», как сказал поэт.

– Спасибо за комплимент… – начал Михаил.

– Если вы откажетесь, то я расстроюсь, – перебила Анна.

– Как же можно отказаться от такого предложения? – удивился Михаил и по взгляду Анны понял, что она не намерена ограничиваться совместными посиделками где-нибудь; продолжение непременно последует.

– Ну, вот и славно, – резюмировала Анна. – Теперь можно перейти к делу. Вот, возьмите, пожалуйста…

Из круглой сумочки-таблетки с тиснением под кожу рептилии (а может, это и была кожа какой-то рептилии) Анна достала конверт и положила его на стол.

– По примеру Тамары я решила платить авансом, – сказала она. – Должны же мы хоть в чем-то придерживаться одного и того же мнения. Здесь за шесть сеансов.

– Спасибо.

Михаил убрал конверт в верхний ящик стола, сходил в приемную, запер там дверь (это снаряд в одну воронку дважды не попадает, а Илона способна на все) и вернулся в кабинет.

Анна уже лежала на кушетке. Рубиновый лак на ногтях подчеркивал белизну ее кожи и навевал греховные мысли. Впрочем, Михаил уже не мог смотреть на Анну без этих мыслей.

– Давайте начнем, – предложил он, усаживаясь в кресло.

– Сегодня я хочу рассказать вам о самом главном, – начала Анна. – Я до последней минуты не была уверена в том, что решусь на абсолютную откровенность, но я понимаю, что иначе нельзя, иначе все теряет свой смысл. Нельзя устранить следствие, не зная ее причин. Скажите мне что-нибудь ободряющее, пожалуйста.

– Вы – умница, – сказал Михаил. – Все правильно понимаете. Не волнуйтесь, начинайте рассказывать. С каждым словом вам будет все легче и легче, вот увидите.

– Я вам так верю, как будто знаю вас очень давно, – Анна закрыла глаза. – В четырнадцать лет я пережила страшное потрясение. Меня изнасиловал муж моей матери. В прошлый раз я не сказала про то, что отец у меня был неродной… Я тогда об этом не знала, родного отца я вообще никогда не видела. Дело в том, что у моих родителей никак не получалось завести детей. Считали, что проблемы у мамы, она вроде бы лечилась, но без эффекта. Когда же стало ясно, что проблемы у ее мужа, и проблемы крупные, то есть детей от него ждать не стоит, они сначала собирались усыновить ребенка, а потом мама решила потихоньку сходить налево. Ее можно понять – так хоть наполовину родной ребенок получается, а усыновленный совсем чужой… Чужая кровь хуже родной… Маме каким-то образом удалось уладить этот вопрос с мужем, я не знаю – то ли она с его ведома сходила налево, то ли поставила его перед фактом, но это случилось… Мне всю эту историю рассказали в очень сжатом виде вскоре после изнасилования, и, честно говоря, мне тогда было не до подробностей… Не знаю, мужчинам, наверное, этого не понять, но жизнь после такого не просто становится другой, она… не могу это выразить… можно сказать – разбитая жизнь, это пошло звучит, но лучше всего передает ощущение… Ты уже не ты, твой дом уже не твой дом, твои родители – не твои родители… как будто я смотрю фильм про себя и я – это не я… После этого случая в моей жизни уже никогда не было порядка, один хаос… У меня вообще крайне неупорядоченная жизнь… А вам когда-нибудь было по-настоящему плохо?

Анна открыла глаза и посмотрела на Михаила. От ее взгляда, полного какой-то безысходной тоски, Михаилу стало не по себе. От вопроса тоже.

– Было, – сквозь подступивший к горлу комок ответил он. – Я способен понять вашу боль, Анна, потому что моя жизнь тоже однажды взяла и раскололась. И так, что не склеить, не исправить, можно только научиться жить с этим.

– Все-таки вы ее любите, – во взгляде Анны мелькнуло нечто, похожее на сочувствие. – Вы – однолюб, угадала?

– Речь не о моей бывшей жене, – сухо ответил Михаил, давая понять, что не склонен говорить на эту тему, и уже мягче спросил: – Вы хотите сделать паузу или продолжим?

– Нет, не хочу. Не хочу больше к этому возвращаться, хочу рассказать все сейчас…

Михаил не стал говорить, что возвращаться к трагедии придется еще не раз и не два. Такое сразу не преодолеть, да и получится ли преодолеть вообще, это еще бабушка надвое сказала. Работать с людьми, пережившими сексуальное насилие, очень тяжело, особенно если насильником был кто-то из близких. Криминальное насилие переносится гораздо легче, потому что оно исходит от чужих людей. Утрата же доверия к близкому человеку может стать более сильной травмой, нежели само насилие.

– Это случилось в субботу, когда мама ушла в парикмахерскую, – Анна снова закрыла глаза. – Он сидел на кухне, пил пиво и ел рыбу, мерзкую вонючую воблу, которую ему привозил откуда-то с Волги его заместитель. Эта вобла гроздьями висела на нашем балконе и пугала меня. Я боялась ее до дрожи.

– Чем именно пугала? – уточнил Михаил. – Тем, что она мертвая? Или очертания этих «гроздей» вызывали какие-то ассоциации?

– Тем, что шпагат был продет через глаза. Это же ужасно, когда через глаза. А однажды шпагат лопнул и вобла рассыпалась по полу, лежала и смотрела на меня пустыми глазами, а мама дала мне новый шпагат и велела навести на балконе порядок. Я совала кончик шпагата туда, где были глаза, а шпагат закручивался и не хотел вылезать с другой стороны…

Анна несколько раз судорожно вздохнула и, не раскрывая глаз, прижала пальцы к вискам. Михаил молчал, прекрасно зная, что сейчас любое слово, любой звук может спровоцировать бурную реакцию. Может, выплеснуть эмоции и к лучшему, но когда что выплескивать, решает пациент. Если Анна пытается справиться с волнением, чтобы продолжить рассказ, значит, так тому и быть.

– Потом пришел с работы Он, посмеялся, взял огромную иголку, продел в нее шпагат и за минуту нанизал всю рыбу. С того дня я думала, что ненавижу рыбу… любую – вяленую, жареную, пареную, сырую… это я только так думала, настоящая ненависть к рыбе пришла потом, после того как я стояла под обжигающими струями воды и что есть силы драила себя мочалкой, пытаясь оттереть рыбный запах. Дура! Надо было сразу пойти в милицию, чтобы сделали экспертизу и посадили этого борова за решетку. Я в курсе насчет того, что там делают с насильниками, особенно с теми, кто падок на детей… но тогда я была дурой, маленькой глупой растерявшейся дурочкой, которой хотелось поскорее отмыться и дождаться маму, чтобы все ей рассказать… Мама должна была защитить меня. Я так и просидела в ванной до ее возвращения. Он долго стоял под дверью, уговаривал меня выйти, говорил, что не хотел меня обидеть, что все получилось случайно… Случайно… Совсем случайно, да. За такое «случайно» убивают… Ой, я же ничего толком не рассказала. Он сидел на кухне, пил пиво и ел свою воблу. Я проходила мимо, а он схватил меня за руку и притянул к себе. Я подумала, что это шутка, но когда его рука залезла мне под майку и начала мять грудь, шутки закончились… Было больно, противно, страшно, и еще этот запах воблы пополам с пивом. Меня вырвало прямо ему на штаны. Он от этого рассвирепел, а может, его это завело еще больше, в общем – он возбудился, вскочил, завалил меня на стол, разорвал шорты и трусы, майку тоже разорвал, снизу доверху… Сначала целовал, потом больно укусил за грудь, а потом… Я думала, что он меня проткнул насквозь и я сейчас умру… Я плохо помню подробности, помню только боль, каждый толчок отдавался во все теле, и помню его раскрасневшуюся рожу с закатившимися к потолку глазами. Мало кто из мужчин способен красиво кончить, а этот гад кончал отвратительно… Время остановилось, мир вокруг исчез, не было никого, только я, Он и стол, по которому меня… туда-сюда… Никогда не думала, что секс – это так ужасно… Я была довольно неискушенной в этих вопросах, только целовалась иногда с мальчиками, но целоваться было приятно, и я думала, что все остальное еще приятнее, а тут было такое чувство, будто меня убивают и все никак не убьют… И кто? Родной отец. То есть тогда я считала его своим родным отцом… О-о-о! Сопротивляться не было сил, да у меня и не получилось бы справиться с озверевшим взрослым мужиком, он мог сломать меня словно спичку… Как только он меня отпустил, я соскочила со стола, убежала в ванную и заперлась там… Он ушел еще до прихода матери, я слышала, как хлопнула входная дверь, но из ванной не выходила, думала, вдруг он нарочно хлопнул дверью, а сам притаился в коридоре… Я тогда плохо соображала, а то бы поняла, что если бы он хотел до меня добраться, то вышиб бы хлипкую дверь ванной одним ударом…

Выражение лица Анны было на удивление бесстрастным, только губы время от времени нервно кривились да скатилась по левой щеке одинокая слезинка. Закономерно, в общем-то, – травма произошла достаточно давно и воспоминания уже не вызывают очень бурных эмоций. К тому же Анна довольно хорошо умела владеть собой. В отличие от Михаила, у которого внезапно повлажнели глаза. Реакция была неожиданной, обычно во время сеансов ему удавалось абстрагироваться, избегать прямого эмоционального сопереживания, для того чтобы без каких-либо помех заниматься анализом. Сострадание состраданием, а дело делом.

– Когда пришла мама, я бросилась ей на шею и все рассказала. Рыдала и рассказывала… Потом мы прошли в гостиную, сели на диван, и тут я заметила, что мама как-то странно на меня смотрит. И держится напряженно, не взволнованно, не обеспокоенно, а именно напряженно. Я подумала, что ей не понравилось, что я надела ее махровый халат, который всегда висел в ванной, но мне просто больше нечего было надеть. Но оказалось, что до халата маме нет дела, причина была совсем другой… Сначала я не поверила своим ушам, переспросила, но мама повторила, что во всем виновата я сама… И это был конец…

Анна уже знакомым Михаилу жестом закрыла лицо ладонями и громко разрыдалась. Не так уж хорошо умела она владеть собой, как казалось Михаилу, и не настолько еще свыклась с произошедшим. Беда сначала ввергает в шок, за которым следуют отрицание и гнев (неужели это было? ну, погодите!), потом наступает период депрессии, который сменяется, должен смениться примирением. Да – случилось, да – приятного мало, то есть ничего приятного, но я это пережила, стала сильнее, жизнь продолжается, и пусть впереди будет только хорошее. Если не дойти до примирения, застрять на одной из стадий, то непременно начнутся проблемы. Или гнев изъест душу, или депрессия ее подточит.

Реакция нашей психики на любую травму многогранна – тут и постоянно беспокоящие переживания, и угнетающие воспоминания, приводящие к повторным «проживаниям» травмы, и попытки избежать ситуаций и стимулов, которые могут напомнить о травме (порой дело доходит до полного забвения всех обстоятельств с вытеснением травмы в область бессознательного), и сужение спектра эмоций, и снижение интереса ко всему, что раньше было значимым, вплоть до полной апатии, и неадекватное реагирование на различные раздражители, и многое другое. Анна пока что только очертила проблему, и то не до конца. Подобно тому как при ожоговой болезни прогноз зависит от площади и глубины поражения кожи, так и «психологический» прогноз зависит от того, насколько глубоко засела проблема и насколько она, образно говоря, смогла распространиться «вширь», с чем переплелась, что подавила.

Михаилу захотелось присесть на кушетку и погладить Анну по голове, что, в общем-то, было не совсем профессионально, но он чувствовал, что слова здесь не помогут, потому что Анна их просто не услышит. Сидеть же, как сидел, не реагируя на происходящее и предоставляя Анне возможность успокоиться самостоятельно, было профессионально, но как-то не очень человечно. Обычно участие Михаила заканчивалось на предложении сделать паузу, выпить воды, прекратить сеанс, но сейчас все эти отработанные приемчики казались неуместными.

Пока он колебался, Анна решила проблему сама – вихрем сорвалась с кушетки и босиком прошлепала в туалет, совмещенный как с приемной, так и с кабинетом. Фирма, делавшая ремонт в офисе, насчитала Михаилу за блокирующиеся замки на дверях (так, чтобы при запирании одной двери автоматически запиралась и другая, а при отпирании, соответственно, отпиралась) умопомрачительную в своем отрыве от реальности сумму. Михаил возмутился и высказал свое возмущение прорабу, который принялся уверять его в том, что более дешевого решения не существует. Охранник, случайно услышавший этот разговор, нелестным образом высказался относительно умственных способностей и моральных качеств прораба, помянул какой-то проходной выключатель и взялся после дежурства решить проблему за сумму, на порядок меньше озвученной. Прораб мгновенно пошел на попятную, почесал свою кудлатую башку и упал в цене еще ниже охранника. На том и порешили. Охранник тоже не остался внакладе – за ценный совет Михаил с глазу на глаз заплатил ему пять тысяч рублей.

Отсутствовала Анна долго – минут десять, если не больше. Вначале из-за двери доносились всхлипы, но быстро стихли и был слышен только шум журчащей воды. Потом и вода перестала течь, но Анна все еще не выходила. Если бы она прихватила с собой сумочку, то Михаил мог бы сделать вывод насчет того, что она «наводит красоту» перед зеркалом, но сумочка лежала на полу возле кушетки.

Анна вернулась и, не говоря ни слова и избегая встречаться взглядом с Михаилом, улеглась на кушетку, давая тем самым понять, что намерена продолжить сеанс.

– Столько говорят о материнской любви, превозносят, ставят в пример, а на самом деле нет в ней ничего особенного, – слегка подрагивающим голосом продолжила она. – Во всяком случае, моя мать больше боялась потерять мужа, чем дочь. Меня назвали распущенной девчонкой, которая «трясет своим хозяйством перед носом у мужиков». Передаю дословно, засело в памяти – не вытравить. Это относительно того, что я ходила дома в футболке и шортах. Трясла перед носом… – Анна издала скрипучий звук, должно быть, означавший саркастический смех. – Попутно мать рассказала мне про то, как я появилась на свет, не иначе как решила, что знание о том, что меня изнасиловал не родной отец, а человек, которого я только считала таковым, облегчит мою боль… Представьте себе – облегчило! Не очень, конечно, но в какой-то мере облегчило. Немного придя в себя, я начала представлять, как нахожу своего настоящего отца, рассказываю ему все, он приходит и воздает всем по заслугам…

– Как именно воздает? – спросил Михаил, воспользовавшись паузой в монологе.

– По-разному, – веки Анны дрогнули. – Его забивал руками-ногами насмерть или же выбрасывал в окно. Мы на пятом этаже жили… А мать или прогонял прочь и она уходила, или бил по щекам и спрашивал: «Как ты могла? Ну как ты могла?», а потом не выгонял ее, а забирал меня к себе. Мы уходили, держась за руки, а мать рыдала нам вслед, но мы никогда не огладывались…

Еще одна пауза, совсем короткая.

– Про отца я так ничего и не узнала, все мои расспросы разбивались о молчание матери. После ее смерти, она пережила Его всего на год, я устроила дома обыск, который сделал бы честь любому контрразведчику. Простукала всю мебель, все стены, отдирала половицы, шарила за радиаторами, залезла в вентиляцию, выломала все подоконники, разобрала по досочкам антресоли, но никаких упоминаний о моем настоящем отце не нашла. Квартиру продала.

– Но что-то вы нашли? – уточнил Михаил, которому показалось, что Анна слишком поспешно произнесла последнюю фразу, словно желая тем самым поскорее закрыть тему.

– Нашла, – после небольшой паузы призналась Анна. – Коллекцию видеокассет в коробке из-под обуви, которая стояла на антресолях в самом дальнем углу. Те еще были кассеты, скажу я вам, одна другой похабней. Знаете, из тех, которые не столько возбуждают, сколько вызывают отвращение. Я смотрела их на перемотке, вдруг там что-то важное, хотя что там могло быть, и вспоминала, вспоминала, вспоминала… Я до сих пор вспоминаю, он уже сдох и сгнил, впрочем, гнить он начал еще при жизни, а я все вспоминаю… Как бы перестать вспоминать?

Анна открыла глаза, но смотрела не на Михаила, а в потолок.

– Перестать было бы хорошо, – согласился Михаил, потому что ни один вопрос пациента не должен оставаться без ответа. – Мы будем над этим работать. Скажите, Анна, а каким вы представляли своего отца?

– Красивым, – сразу же ответила Анна. – Высоким, подтянутым, сильным, но не брутальным амбалом, а интеллигентным, с умными глазами. Таким примерно, как Индиана Джонс, профессор и герой. И еще у него была борода, совсем такая, как у вас. Вы вообще очень похожи на моего отца… на мое представление об отце. Когда я увидела вашу фотографию на сайте, меня как током ударило, так я к вам прониклась…

Позитивный перенос. В начале работы пациент идеализирует психоаналитика. Несложно найти сходство между людьми при условии схожего отношения к ним. А уж спроецировать вымышленный образ на реальное лицо проще простого. Но Михаил не стал говорить о переносе, ибо это было неуместно. Пациентка пошла на контакт, и этот контакт нужно было укреплять всеми способами. От того, насколько качественные «мосты» будут наведены вначале, зависит конечный результат.

– Спасибо, Анна, – поблагодарил Михаил, думая о том, что он тоже проникся, и не самым достойным образом.

Анна покосилась на Михаила, едва заметно улыбнулась, а затем закрыла глаза и продолжила рассказывать.

– С тех пор я ушла в себя, дома ни с кем не общалась, начала сторониться подруг и вообще старалась избегать общения… причиной было случившееся, оно засело во мне какой-то липкой гадостью, от которой невозможно было отмыться. Мне казалось, что все непременно узнают об этом, что я как-то выдам себя, поэтому единственный вариант сохранить тайну – это ни с кем не общаться… Ну а дом для меня просто перестал существовать. Если раньше это был мой дом, то после того он стал просто местом, где я спала, ела и где хранились мои вещи. Недостаток общения я компенсировала фантазиями – мечтала, придумала, якобы все, что со мной происходит на самом деле, – это якобы сон, а вот то, что я воображаю, – это и есть реальная жизнь. Стала хуже учиться, это само собой… А ужаснее всего было жить с Ним в одной квартире, как будто ничего не случилось. Он больше не приставал ко мне, мы вообще не разговаривали, но смотрел на меня так, как будто насиловал взглядом… Я бы, наверное, сошла с ума, если бы не научилась уходить в себя совсем, напрочь отключаясь от действительности… И это чувство вины… Не потому, что мать меня упрекала, а потому, что в какой-то мере я и была главной причиной моих страданий. Растерялась в решительный момент, не дала должного отпора, можно было хотя бы бутылкой Его по башке стукнуть, на столе много бутылок стояло – и пустые, и полные, выбирай что хочешь. Когда он бросил меня на стол, бутылки попадали и покатились. Вот за эту нерешительность я начала себя презирать. И в то же время – жалеть, меня больше некому было жалеть…

– Анна, я правильно понимаю, что ваш уход в себя ни в коей мере не означает, что вы смирились с произошедшим?

– Нет, конечно, с этим нельзя смириться. Знаете, Михаил, вам хочется рассказывать правду, и я ее расскажу…

«Вам хочется рассказывать правду»? Михаила удивила и насторожила эта фраза. Сколько уже было сказано об откровенности и доверии… Не плакат же в кабинете вешать, в конце концов! Что-то вроде: «Нам поможет только правда».

– Я хотела его отравить, я попыталась отравить его через два месяца после того дня… Я не просто хотела, я сделала это, только плохо все рассчитала. Прочла незадолго до того «Леди Макбет Мценского уезда» и решила отомстить. Он очень любил рассольник с почками, а ни я, ни мама почки терпеть не могли, с нас хватало того, как они пахли. Но для любимого мужа мама старалась – вымачивала почки в уксусной воде и готовила рассольник. Так что вопросов, куда сыпать яд, у меня не было – в кастрюлю с рассольником. Я вообразила, как Он, чавкая (он не умел есть тихо), жрет рассольник, а потом хватается за живот и с воплями катается по полу. Катается, катается, а потом затихает, только лежит, скрючившись, и постанывает. И тут я подхожу к нему, заглядываю в его свинячьи глаза и говорю что-нибудь такое… значимое и зловещее, чтобы он понял, кто и за что подсыпал ему яд… Отрепетировала эту сцену несколько раз в уме, а потом сделала все наяву. Украла в школе у завхоза пакетик крысиного яда, завхоз Мария Осиповна никогда свою каморку не запирала и никогда в ней не сидела, носилась где-то, заходи и спокойно бери, что тебе надо… Однажды она там с физруком уединилась и по привычке не заперлась. Скандал был громкий, физрук экстренно уволился, а завхоз осталась. Нет, не Мария Осиповна, а Мария Остаповна… Остап – редкое имя, у моей парикмахерши Ирки сына зовут Остапом, а дочь Даной, Данаей. Ирка – волшебница, из трех волосков может прическу сделать…

«Все-таки не доверяет, – с сожалением констатировал Михаил. – Подошла вплотную и резко свернула в сторону – завхоза вспомнила, парикмахершу. Вот, оказывается, почему она интересовалась моими действиями в случае, когда пациент признается в совершении преступления. Что-то она излишне мнительна – сама же сказала, что попытка не удалась, потому что она плохо все рассчитала. Или одной попыткой дело не кончилось? Но вроде же сказала «гнить он начал еще при жизни», намек на онкологическое заболевание. Или это был какой-то яд? А от какого яда можно гнить заживо?»