Текст книги "И сгинет все в огне"

Я слишком долго была в Пустоте. Пустота убьет меня. Пустота утопит меня. Съест меня целиком.

Затем чья-то рука хватается за меня. Я поднимаю глаза и вижу ее.

Сера.

В Реальности.

Наши взгляды встречаются сквозь гул, треск и жужжание, и я вижу, как кровь бежит по ее венам, как реки звездного света. Я вижу ее волосы, они ярче самого яркого света, вздымающиеся позади нее, как река пламени. Она открывает рот, чтобы что-то крикнуть, что-то, чего я не слышу, но это не имеет значения, потому что я вырываюсь изо всех сил в надежде схватить ее, чтобы заключить ее в свои объятия.

И меня резко выбрасывает назад, в Реальность.

Серый туман исчез, и жужжание, и рев, и эта штука в тумане, что бы это ни было. Я снова в лесу и снова чувствую дуновение ветра по коже и траву под ногами. Я чувствую Серу, чувствую, как ее руки обнимают меня, чувствую ее дрожащее тело, бьющееся сердце.

– Ты дура! – рыдает она. – Ты полная дура!

Я знаю, что будут последствия. У меня сильный ожог на ноге. Роща, в которой я стояла, превратилась в сплошное месиво, деревья разорваны на части лучами зубчатого света, трава примятая и почерневшая.

Но я просто счастлива, что жива, что я здесь, с Серой. Я так счастлива, что она пришла за мной. Я хватаю ее, крепко прижимаю к себе и плачу.

Это мы, я и Сера. Я – сестра, которая заходит слишком далеко. И она – сестра, которая спасает меня. Вот кем мы всегда будем.

До самой смерти.

Глава 10
Настоящее

На драгоценный миг я просыпаюсь и не помню, где нахожусь. В эту долгую, затянувшуюся секунду я не шпион, не Волшебница, не Алайна и не Алка. Я просто тело, наслаждающееся мягкими простынями, смотрящее на гладкую поверхность потолка. Эта секунда – лучшая часть дня.

А потом она заканчивается. Я сажусь и протираю сонные глаза тыльной стороной ладони. Маленькие часы на столе показывают семь утра, а это значит, что занятия начнутся через час.

Я быстро умываюсь в соседней ванной комнате, где горячая вода льется из полированных бронзовых душевых леек. Трубы, должно быть, выложены глифами Огня, согревающими воду, когда она в них течет. Похоже, никто помимо меня не впечатлен, так что мне тоже приходится притворяться, что я не удивлена, хотя это, вероятно, самая удивительная вещь, которую я когда-либо встречала.

Вернувшись в комнату, я открываю шкаф и нахожу дюжину школьных форм, все идеально скроенные по меркам Алайны.

Рубашки на пуговицах висят рядом с элегантными блейзерами, сшитыми из самого блестящего шелка, который я только видела, с гербом Блэкуотера на спине. В качестве нижней одежды предусмотрено два варианта: плиссированные юбки до колена или длинные, аккуратно отглаженные брюки. Вся одежда темно-черного цвета, а блейзеры украшены пуговицами в форме кракенов, по-видимому, чтобы мы ни на минуту не забывали, к какому ордену принадлежим.

Сегодня я выбираю брюки и, одевшись, бросаю взгляд в зеркало. Я мгновенно сожалею об этом. Дело не в том, что я плохо выгляжу, потому что выгляжу я неплохо, может быть, даже хорошо. Но видеть себя вот так, с головы до ног одетой в униформу Волшебников как-то тревожно. Это все равно что найти написанную твоим почерком записку, которую не помнишь, когда писал, как встретить незнакомца, утверждающего, что вы виделись. Это я, но в то же время не я, и меня инстинктивно пошатывает от этого зрелища.

Завтрак подается в общей комнате общежития, за парой длинных деревянных столов, где я обнаруживаю миски с блестящими свежими фруктами, сливочный йогурт, пропитанный медом, и шипящие тарелки толстого жирного бекона. Очевидно, я встала поздно, потому что большинство других представителей Нетро уже здесь, все в одинаковой форме, море аккуратных черных блейзеров. Профессор Калфекс сидит во главе стола, потягивает кофе и просматривает какие-то бумаги, кажется, не интересуясь ни одним из нас. Фил сидит в другом конце, где болтает с Десмондом, кудрявым мальчиком, направившимся прямиком к графину. Смиренные слуги слоняются по комнате, наполняя чашки и пополняя запасы тарелок. Я с облегчением вижу среди них Марлену, и, когда наши взгляды встречаются, она кивает с молчаливой благодарностью. Затем она наклоняется, чтобы взять кувшин с водой, и я вижу, как она морщится при передвижениях от боли от нанесенных ей ударов.

Ублюдки.

Я проскальзываю на одно из немногих свободных мест в середине стола, накладывая еду на тарелку так незаметно, как только могу. Что, по-видимому, недостаточно незаметно, потому что кто-то слева от меня откашливается.

Это Тиш, Киндрали, с которыми я познакомилась прошлой ночью. Их голова выбрита налысо, глаза ослепительно-карие. Элегантные золотые татуировки обвивают их руки, как плющ, ослепляя на фоне их смуглую кожу. Но больше всего в Тиш выделяется голос: хриплый, прокуренный и низкий, как будто они всегда шепчут.

– Ты, должно быть, действительно любишь бекон.

Я опускаю взгляд на тарелку, на которой я зачерпнула целую гору бекона.

– У нас в Нью-Кеншире такого нет, – вру я, надеясь, что это правдоподобно. – От такой роскоши я не могу устоять.

– Понимаю, – с улыбкой говорит Тиш, зачерпывая большую ложку сливок. – То, что говорит Филмонела, – правда? Ты действительно послала Мариуса Мэдисона куда подальше?

Я бросаю взгляд через стол на Фил, которая подмигивает мне в ответ. Ее длинный язык может стать проблемой, если я хочу держаться в тени… Но, с другой стороны, это может быть преимуществом, когда нужно завоевать доверие моих ребят из Нетро. Поэтому я отвечаю Тиш, слегка пожав плечами.

– Я была честна. – Они улыбаются и смеются, поэтому я наклоняюсь вперед и тихо шепчу: – Я так понимаю, ты не из фанатов Мариуса.

– Можно и так сказать – Тиш говорит с акцентом Киндрали, четко произнося каждый слог. – Мой Дом когда-то был одним из самых богатых на островах, отец – могущественным торговцем. Затем Грандмастер Мэдисон взыскал с нас транзитный налог. Отец воспротивился и попытался сплотить Лордов с других островов против этого налога. Поэтому Грандмастер потопил в море судно отца. – Тиш глубоко сглатывает, в их глазах появляется отстраненное выражение. – В то время как мой брат был на борту.

– Тиш…

Их рука слегка сжимает мою.

– Любой враг Мэдисонов – мой друг.

Я сжимаю руку в ответ, в то время как мой разум лихорадочно перебирает возможности. Ревененты всегда действовали так, как будто Волшебники были единым фронтом. Неужели в их рядах действительно так много инакомыслия? Неужели так много людей считают лидера Сената своим врагом? Или просто все дети инакомыслящих оказываются здесь, в черных стенах ордена Нетро? Калфекс сказала, мы здесь, потому что мы другие… Но это больше похоже на то, как в одном месте держат всех возмутителей спокойствия.

У меня нет времени вникать в это глубже, потому что вдалеке раздается гудок, возвещающий о начале учебного дня, и Калфекс поднимается на ноги, широко раскинув руки.

– Будьте смелее, мои кракены. Достойно служите Нетро.

Мы выходим во внутренний двор, по дороге прихватывая маленькие бумажные расписания с нашими именами. Я смотрю на свое, не зная, чего ожидать, и слова в них особо ничего не проясняют: основы магии, прославление Республики, основы работы с глифами. Остальные, похоже, понимают, что под этим подразумевается, бормоча между собой, так что мне снова придется не отставать.

За стенами общежития свежее осеннее утро, восходящее солнце скрыто тонкой пеленой облаков, свежий воздух пропитан запахом дыма и сосны. Высокие деревья раскачиваются на окраине кампуса, а на траве блестит роса. Я подхожу к Фил и показываю ей свое расписание, которое она читает, кивая.

– О, хорошо. У нас два общих урока.

– Тогда я за тобой, – говорю я с улыбкой. – Я слышала, ты всем рассказывала обо мне и Мариусе?

– Я имела в виду… я… ну… – заикается она. – Хорошая ведь история, правда?

Так и есть, даже если это может закончиться тем, что на моей спине нарисуют мишень.

– Ты уже получше чувствуешь себя в Нетро? – спрашиваю я. – Должна сказать, профессор Калфекс знает толк в хороших речах.

– Слова – это ветер, – отвечает Фил. – Какими бы красивыми они ни были. Вот когда она убедит моих родителей, что я не безнадежна, тогда мне будет действительно интересно. – Она делает паузу, на ее щеках играет красивый румянец. – Хотя этот парень Десмонд очень даже ничего.

Мы вместе входим в гигантское главное здание и с небольшим трудом находим дорогу на наш первый урок – Основы магии. В классе мы сидим за длинными столами, расставленными аккуратными рядами в уютном полукруге комнаты. Солнечный свет струится сквозь высокие окна, длинные золотые лучи сверкают танцующими пылинками.

Профессор Хэпстед – сгорбленный старичок с бровями, похожими на пушистых белых гусениц. Он расхаживает туда-сюда по комнате, а его трость громко стучит по полу.

– Давайте начнем с самого начала, – говорит он с лукавым блеском в глазах, и я понимаю, что он настраивается на вопрос с подвохом. – Кто может сказать мне, что такое Пустота?

С первых рядов поднимается рука. Это Виктория Абердин, та скучающая девушка со стороны Мариуса на пароме, одетая в униформу Селуры, темно-синюю мантию с отделкой из длинных черных перьев ворона.

– Пустота – это преходящий план реальности, существующий на пограничном уровне между нашим материальным миром и нематериальной бездной. Она обладает свойствами обоих и в то же время не является ни тем, ни другим, одновременно осязаемым и эфирным.

Рядом со мной Фил закатывает глаза. Но мои мысли где-то далеко. Виктория – племянница директора Абердина, и теперь я вижу сходство в высоких скулах, заостренном подбородке и серых глазах. Имеет ли она хоть малейшее представление о том, что за человек на самом деле ее дядя? Будет ли ей это когда-нибудь важно?

Профессор Хэпстед, как бы то ни было, кажется, не очень впечатлен.

– Приятный технический ответ, леди Абердин, и, я полагаю, он ничего не говорит большинству собравшихся здесь. – Он подловил ее. – Если позволите, добавлю немного поэзии… подумайте о реальности как о доме. У которого есть стены. Крыша. Окна. Пол. – Он стучит тростью по каждому из предметов, указывая на них. – Для Смиренных там, снаружи, этот дом – все, что они когда-либо увидят, все, что они узнают. Насколько они могут судить, дом – это все, что существует. Но мы, Волшебники… Мы знаем, что есть кое-что еще. – Он хватается за деревянную панель стены и отодвигает ее в сторону, открывая за ней пыльную, узкую полость. – Мы можем проскользнуть в потайные места между стенами. Мы можем приподнять половицы и пройти по подполью. Можем видеть балки, на которых построен дом, восхищаться его костями, грязью под его полом. Пустота – это царство Богов, где они когда-то жили, и, находясь там, мы понимаем, как они строили нашу реальность, как возводили эти балки, эти стены. Глифы – это язык Богов. Они использовали их для создания нашего мира. Мы не можем сделать того же, и все же… мы в силах оставить несколько собственных глифов. И, поступая таким образом, мы можем направить их древний язык на то, чтобы изменить мир, создать огонь, свет и лед, принести жизнь и обрушить смерть. – Хэпстед задвигает панель на место. Это смотрелось бы ловко, если бы он слегка не замешкался.

Я поднимаю руку.

– Если реальный мир – это дом, а Пустота – это скрытые пространства внутри дома… тогда что снаружи? Что находится за пределами Пустоты?

Хэпстед пренебрежительно пожимает плечами.

– Никто не знает, – говорит он и полуоборачивается на чей-то голос.

– Я знаю.

Голос раздался сзади, с верхнего ряда сидений, и, когда я поднимаю голову, чтобы посмотреть туда, нахожу знакомое лицо. Принц Талин. Он откидывается на спинку сиденья, заложив руки за голову, запутавшись в длинных косах волос. Форма Явелло поставляется с темно-зеленым блейзером, но Талин не потрудился надеть его, вместо этого он вышел в шелковой рубашке, свободно накинутой на грудь, с низким воротником, подчеркивающим изгиб его ключиц и мягкие волосы на груди. Его глаза вспыхивают, встречаясь с моими, и мои щеки горят.

Представляю, что бы сделала Сера, если бы увидела, как я краснею от взгляда какого-то прекрасного принца в разгар самой важной миссии в моей жизни. Она утопила бы меня в ручье.

Профессор Хэпстед ничего этого не замечает. Он просто поворачивается к Талину, с любопытством склонив голову набок.

– Говорит наш уважаемый иностранный гость! Прошу вас, просветите нас, дорогой принц. Что существует за пределами Пустоты?

– Мы не называем это Пустотой, – объясняет он. – Место, куда отправляешься во время использования магии, – это Межмирье.

– Между чем оно?

– Между нашим миром, миром живых, – говорит он, обводя рукой аудиторию, – и землей мертвых.

Я помню ту фигуру, которую видела сквозь туман много лет назад, высокую, худую и расплывчатую, с огромным количеством конечностей. Я вздрагиваю.

Остаток урока проходит почти так же, с Хэпстедом, бубнящим о природе магии, опасностях Пустоты и по какой-то причине странным отступлением об истории багажа. Мне безумно скучно. Если бы я хотела изучать абстрактную теорию, уткнулась бы носом в книгу. Я пришла в эту школу, чтобы выучить новые глифы и стать искусным Волшебником. Я пришла сюда, чтобы заниматься делом.

Мой следующий урок прошел еще хуже. Помимо обучения магии, они хотят, чтобы мы изучали такие вещи, как история и политика, и это абсолютная пытка. Профессор Пентакосте, полная женщина средних лет с рыжими волосами, собранными в пучок, расхаживает взад и вперед, рассказывая о славных Первых отцах, храбрых людях, благословленных Богами на овладение магией, которые приручили дикий и беззаконный континент для создания Республики Маровии. Неважно, что Первые отцы были жестокими тиранами, которые убили тысячи Смиренных и поработили еще тысячи. Неважно, что каждое ее слово – чистая, беззастенчивая пропаганда. Мне приходится прикусить щеку, просто чтобы промолчать.

Талин тоже учится в этом классе, и он борется с порывом так же сильно, как и я, может быть, даже больше. В какой-то момент он издает стон, а в другой – усталый вздох. Я догоняю его после окончания урока, и мы идем бок о бок через двор, наши ноги аккуратно хрустят по опавшим листьям.

– Скажи, для тебя этот урок был таким же мучительным, как и для меня? – говорит он. – Скажи, что я не один.

Я знаю, что он тянется ко мне, но почва здесь ненадежна. Я хочу согласиться с ним, но так, чтобы это не вызвало подозрений. Поэтому я уклоняюсь.

– Я так понимаю, ты не в восторге от здешних методов преподавания истории Маровии?

– Нравится ли мне, когда меня кормят дерьмом и говорят, что это торт? Нет, спасибо, я не любитель такого. – Он поднимает голову к небу. – Это будут долгие два года.

– А в вашем королевстве все ученые говорят правду?

– Нет, наши ученые тоже лгут, – признает он, пожимая плечами. – Но они гораздо менее самоуверенны в этом. И еще смешнее. – Он поворачивается ко мне, приподняв одну бровь, когда его умные карие глаза изучают меня. – Я должен признать, однако, что ты меня удивляешь. Девушка, которая идет на Мариуса Мэдисона с ножом и признает, что лекция по истории Маровии – ложь? Ты уверена, что тебе действительно место здесь?

Я продолжаю улыбаться, даже когда внутренне съеживаюсь. Я показала слишком много, и он приблизился вплотную к истине.

– Мы в Нью-Кеншире ценим скептицизм и независимость, – говорю я, потому что, если он собирается отметить меня как аутсайдера, я могу также подыграть этому. – Мы часть Республики, но делаем все по-своему.

Талин издает одобрительный смешок.

– Забавно. Когда я прибыл сюда, я предположил, что вы, маровианские Волшебники, все одинаковые. Но теперь я вижу, насколько вы на самом деле разделены и отличаетесь друг от друга. – Иерархии внутри иерархий, касты внутри каст. Он видит то же, что и я, даже если я не могу этого признать. – Могу я попросить вас об одолжении, леди Девинтер?

– Можете.

У него на лице появляется кривая улыбка.

– Вы не прогуляетесь со мной после занятий? Я думаю, что мне нужен еще один «инакомыслящий» для беседы, чтобы не сойти с ума окончательно.

Я улыбаюсь в ответ, на этот раз искренне.

– Думаю, что могу составить компанию.

Наконец на последнем занятии в этот день я получаю то, чего так ждала.

Основы работы с глифами. Пятьдесят человек встречаются в широком открытом амфитеатре на западной стороне кампуса, располагаясь на многоуровневых скамейках вокруг возвышенной сцены. Фил тоже в этом классе, вместе с Десмондом, так что я сажусь рядом с ними. Они достали свои локусы. Фил держит в руках красивый старомодный набор палочек из сандалового дерева с выгравированным на ручке гербом Дома Поттсов, тогда как у Десмонда есть пара зазубренных обсидиановых ножей, которые тускло поблескивают на свету. Я нетерпеливо выкатываю свои костяные ножи.

– Мы наконец-то можем ими воспользоваться? – спрашиваю я.

– В самом деле? Тебе так не терпится начать высекать глифы? – спрашивает Десмонд. – Я весь день боялся этого унижения.

– Это лучше, чем засыпать на основах риторики, – стонет Фил, закрывая лицо руками. – Я не преувеличиваю. Я буквально заснула. В первый же день. Профессор Ринс решила продемонстрировать искусство риторики, прокричав мне в ухо.

– В ее защиту скажу, что это было действительно забавно, – говорит Десмонд, и Фил бьет его по руке. Ухмыляясь, он поворачивается ко мне. – Изящные локусы. Боевые?

– Моему отцу дали их в качестве церемониальной чести за службу, – лгу я, потому что настоящая правда в том, что мы вытащили их из холодных мертвых рук нарядного Волшебника после того, как напали на его караван. – Не могли бы вы откатиться на минутку назад и объяснить, почему это будет унизительно?

– Потому что никто из нас не умеет высекать глифы. – говорит Фил. – Ну, то есть мама пыталась научить меня, но она и сама-то совсем не Мастер-Волшебник…

– Мой отец может лишь вскипятить кастрюлю с водой, – говорит Десмонд, – не знаю, как он отучился здесь. Правда не знаю.

– И не похоже, что мы можем позволить себе дорогих частных репетиторов, – продолжает Фил. – В отличие от некоторых.

Я следую за ее взглядом и вижу, как он сидит на противоположной стороне амфитеатра. Мариус Мэдисон. Он одет в униформу Авангарда, хрустящий золотой костюм с оленьими головами на пуговицах. Его друг Дин, неуклюжий парень с парома, плюхается рядом с ним, почесывая курчавую бороду. Я совершаю ошибку, встречаясь взглядом с Дином, и его рот кривится в жестокой усмешке.

– Эй, новоотмеченная! – кричит он. – Ты уверена, что достаточно трезва для этого? Мне бы не хотелось видеть, как ты случайно порубишь на двадцать частей служанку!

– Нет, она милосердна, не забыл? – отвечает Мариус. Он больше не притворяется, будто он лучше Дина, больше нет. Зачем беспокоиться, когда границы уже проведены? – Она позаботится о том, чтобы девушку разорвало лишь на десять частей.

Хриплый смех прокатывается по комнате, пока Фил закатывает глаза, а Десмонд хмурится.

– Добро пожаловать в орден Нетро. Где все может стать только хуже.

Стук костяшек пальцев обрывает смех, и мы поворачиваемся посмотреть, как в амфитеатр входит профессор урока.

– А теперь успокойтесь, ученики, – со смешком говорит директор Абердин, выходя на сцену. – У вас будет более чем достаточно времени для веселья позже.

Конечно, это он. Разумеется. Даже с моей новообретенной решимостью и целеустремленностью при его виде кровь стынет в моих жилах. Я тяжело дышу через нос, впиваюсь ногтями в ладони и заставляю себя проглотить весь гнев. Прямо сейчас он не тот монстр, который убил моих родителей. Он просто профессор, который будет учить меня высекать глифы. Глифы, которые я в конце концов использую для того, чтобы убить его, разумеется, но пока он только учитель.

– Я представляю, как вам всем не терпится начать, – говорит он, подходя к деревянному столу в центре сцены. – В конце концов, именно поэтому вы здесь. Чтобы изучить древнее искусство создания глифов. Чтобы стать Волшебниками! Я помню, как в молодости приехал в Блэкуотер. Это было давно, гораздо раньше, чем мне хотелось бы признать. Я многое забыл из того времени… – говорит он с легким смешком. – Но я никогда не забуду, как был взволнован, когда впервые увидел Кодекс Трансценденции.

Затем он наклоняется, чтобы поднять массивную книгу, которую с громким стуком бросает на стол перед собой. В комнате повисает тишина, все глаза прикованы к ней. Эта книга огромна, такая толстая, что ему приходится сжимать ее обеими руками, переполненная страницами. Она обтянута толстой потертой кожей, и ее туго обхватывают полдюжины цепей, соединенные с подвижным хрустальным замком.

– Кодекс Трансценденции, – повторяет Абердин. – Самая ценная книга в мире в единственном экземпляре. Совокупность всех знаний каждого Волшебника, прошедшего через эти стены. Каждый известный нам глиф находится на этих страницах. Базовые глифы. Продвинутые глифы. Запрещенные глифы. – Он проводит рукой по обложке, почти с любовью. – Все они здесь. – Его глаза мерцают, когда он одаривает нас теплой улыбкой. – И нет, я не позволю вам одолжить ее.

Он поворачивается, ставя книгу боком, чтобы мы могли посмотреть на ее толщину. Боги. Там, должно быть, сотни и сотни страниц. Неужели там действительно так много глифов? Действительно ли так много нужно знать?

– Когда я впервые увидел эту книгу, подумал: «Ну, не так уж и много. Я мог бы все это запомнить. Я мог бы стать Мастером-Волшебником. В конце концов, у меня острый интеллект Селуры. – По комнате проносится веселый ропот, и несколько представителей Селуры оживляются. – Но вы, возможно, удивитесь, узнав, что даже сейчас, будучи директором этой школы, я могу начертить только половину из них. Лишь сотню или около того. Почему? Потому что, к моему великому огорчению, оказалось, что секрет создания глифов заключается не в их запоминании. А в том, чтобы научиться хорошо их чертить. Точность линий… ловкость разрезов… тонкость дуг, изящество изгибов… все это действительно важно.

Конечно. Сера всегда подчеркивала, что важна точность, и сидела со мной ночь за ночью, пытаясь помочь усовершенствовать мои линии.

– И все же я полагаю, что с вас уже хватит теории и абстракций! Возможно, не помешает и продемонстрировать. – Абердин нажимает рукой на обложку книги, и цепи отпираются, проскальзывая обратно в хрустальный замок, как змеи, отступающие в норы. Он открывает книгу на первой пожелтевшей странице. На ней изображен знакомый мне глиф: слева – треугольник основы Льда, справа – два диагональных разреза для формы Сферы. Ледяной сферы. Даже я могу это сделать.

Очевидно, я не единственный, кто так думает, потому что по комнате проносится стон. Абердин замечает это и кивает.

– Ах да. Я знаю, о чем вы думаете. Вы знаете, как это сделать. Все это знают. Даже самые низшие, самые обыкновенные, самые бесславные Волшебники в Республике могут сделать ледяную сферу. – Он хлопает в ладоши. – Что же, давайте посмотрим. Мариус Мэдисон, не окажете нам честь?

– Конечно, директор, – сияет Мариус, вскакивая на ноги.

– И еще кто-нибудь. – Его глаза блуждают по комнате, как у ястреба, ищущего добычу, прежде чем напасть на нас. – Филмонела Поттс! Не составите ему компанию?

Фил выглядит так, будто он только что пронзил ее грудь копьем. Ее рот безмолвно открывается и закрывается, кровь отливает от лица, прежде чем она наконец глубоко сглатывает.

– Да, директор, – выдыхает она. – Я… Для меня это будет честью.

Мы с Десмондом обмениваемся тревожными взглядами, но уже слишком поздно. Корабль в движении, и пути назад нет. Фил пробирается к передней части амфитеатра, пока все смотрят на нее. Они с Мариусом выходят на сцену, и контраст между ними не может остаться незамеченным. Мариус красуется, уверенный в себе, вынимает свои шикарные локусы с небольшим вращением, в то время как Фил дрожащими руками берет свои. Ее лицо бледнее, чем за все время нашего знакомства. Я чувствую это глубокое, болезненное смущение за нее, которое почему-то намного хуже, чем когда оно твое собственное.

– Да здравствует Авангард! – кричит с трибун Дин. – Покажи этим Нетро, как это делается! – И несколько других студентов, многие из которых даже не из Авангарда, подхватывают его.

– Что ж, – говорит Абердин, поворачивая книгу к ним. – Давайте посмотрим!

Я чувствую, как они входят в Пустоту, прежде чем вижу это, ноющая тяга в груди тянет меня к ним. Их головы откидываются назад, в то время как глаза застилает стеклянный мерцающий звездный пейзаж, черный со сверкающими белыми и спирально-голубыми пятнами. Если бы я присоединилась к ним в Пустоте, я бы видела, как они высекают глифы, но я остаюсь в Реальности, поэтому все, что я вижу, – лишь дрожащее движение перед ними, чувствую, как мир пульсирует электрическим импульсом магии, ощущаю вкус мороза и запах дождя. В Реальности это секунда, даже меньше, а затем они оба возвращаются, и перед каждым парит сверкающая ледяная сфера. Я посылаю Фил ободряющую улыбку. Она сделала это, верно? Создала сферу?

Затем я вижу лицо Абердина, когда он оценивает сферы, вижу самодовольное подергивание его улыбки.

– А вот и он. Идеальный пример. – Он подходит к ним и берет сферу Мариуса, поднимая ее, чтобы все могли разглядеть. – Посмотрите на нее. Замечательный экземпляр, если можно так выразиться. Идеальная сферическая форма. Поверхность гладкая, как шелк. Размер, идеально подходящий для руки. Как и прочность… – Он ударяет им по столу с такой силой, что несколько студентов испуганно отскакивают. Стол дрожит, но шар остается нетронутым. – Твердый, как скала.

Он ставит его на стол, затем протягивает руку и берет сферу Фил, в то время как ее лицо вытягивается от смущения. Он поднимает ее, чтобы все увидели, и даже я должна признать, что она кривовата.

– А здесь у нас противоположный пример. Форма кривая, однобокая, больше похожая на овал. Поверхность хрупкая и неровная. Она слишком маленькая, едва больше камешка. А что касается прочности… – Он сжимает, совсем слегка, и она рассыпается в его руке на частицы. – Тут и без слов все ясно.

Все в комнате смеются, кроме меня и Десмонда. Фил смотрит вниз, ее щеки ярко-красные, локусы безвольно повисли в руках по бокам. И Абердин все это время стоит там, с этой старой доброй улыбкой на лице. Это театр, все это театр, чтобы утвердить тех, у кого есть власть, и тех, у кого ее нет, театр, чтобы все в мире Мариусы почувствовали себя сильными, а все Фил слабыми. Театр, чтобы поставить нас на место. Я снова чувствую этот гнев, горящий в глубине моих глаз, сжимающий руки в кулаки. Все это встроено в здешнюю систему. Жестокость, конкуренция, постоянное унижение и иерархия. Это Республика в чистом виде.

– Не волнуйтесь, леди Поттс. – Абердин нежно сжимает ее плечо. – Мы все с чего-то начинаем.

Она вежливо кивает, потому что ничего другого не остается, в то время как Мариус торжественно кланяется, и спускается со сцены обратно к нам, и, как только садится, ее дыхание перехватывает, а глаза блестят от слез.

– Фил, – говорю я, – это было…

– Это было ничтожно, – перебивает она, с трудом сглатывая, чтобы выдавить из себя слова. – Это моя вина. Я знаю эти глифы. Я могла бы сделать лучше. Могла бы лучше подготовиться. – Я протягиваю руку, чтобы похлопать ее по плечу, но она отмахивается. – Это моя вина. Не пытайся меня переубедить.

– Может быть, кто-нибудь еще хочет попробовать? – спрашивает Абердин, изображая искренность.

И, прежде чем я успеваю все обдумать, моя рука взлетает вверх.

Фил ошеломленно смотрит на меня, а Десмонд просто качает головой.

– Леди Девинтер, – говорит Абердин, чье лицо выражает что-то среднее между удивлением и весельем. – Спускайтесь вниз.

Взяв свои локусы, я спускаюсь по сиденьям и поднимаюсь на сцену. Абердин зовет другую студентку, широкоплечую девушку из Зартана по имени Терра, и она неуклюже спускается, чтобы встать рядом со мной. Но я едва замечаю ее, потому что мне требуется каждая унция сдержанности, чтобы сохранить самообладание рядом с Абердином. Он стоит прямо там, всего в нескольких футах от меня, понятия не имея, кто я такая. Он пахнет старыми книгами и опилками, и я могу разглядеть каждую маленькую сверкающую луну на его мантии. Я могла бы убить его прямо сейчас, если бы захотела. Прямо сейчас.

Нет. Миссия. Я внимательно смотрю на Кодекс Трансценденции, переполненный знаниями, заключающий в себе все секреты, которыми я так мечтаю овладеть, и притворяюсь, что просто внимательно изучаю открытые страницы. Девушка из Зартана подходит ко мне, держа в руках два длинных изогнутых кинжала в качестве локусов.

– Хорошо, – говорит Абердин, – начинайте!

Я делаю глубокий вдох и соскальзываю в Пустоту.

Мир вокруг исчезает. Я никогда не была в Пустоте рядом с таким количеством людей и вижу всех студентов в аудитории сквозь дымку, вижу десятки мерцающих красных огней, являющихся их медленно бьющимися сердцами, как море фонарей по другую сторону шторма. Туман здесь кажется более густым, как будто Пустота плотнее, и требуется больше усилий, чем обычно, чтобы пробиться сквозь нее, поднять руки и что-либо высечь. Я смотрю в сторону и вижу, как девушка из Зартана вонзает свой кинжал в кожу мира, вижу, как напрягаются ее толстые бицепсы, когда она глубоко вонзает локусы. Пот струится по ее лбу, и в паточном тумане Пустоты я действительно вижу напряжение, вижу, как от нее исходит энергия в виде струек фиолетового дыма.

Я отворачиваюсь и смотрю на собственные глифы. Моим глифам всегда не хватало точности, но я подозреваю, что я в этом лучше Фил и, вероятно, лучше этой девушки из Зартана. С глубоким вдохом я поднимаю правую руку и мягко надавливаю на локусы, ровно настолько, чтобы было достаточно, чтобы воткнуть их. Я высекаю треугольник основы льда, и он светится передо мной ярко-синим. Я чувствую, как холод проникает сквозь мою кожу, чувствую, как мороз танцует на кончиках волос. Затем я поднимаю левую руку и высекаю вторую форму, два диагональных разреза. Глиф застывает передо мной и начинает обретать форму, сворачиваясь, образуя парящую замороженную сферу. Она не так хороша, как у Мариуса, но и не плоха, совсем не плоха.

Я оглядываюсь на Абердина, и он с нами в Пустоте, из плоти и крови, наблюдает за всем, что мы делаем. Его глаза скользят по моей сфере, и я вижу проблеск одобрения.

Поэтому я резко опускаю левую руку, разрезая глиф пополам.

В реальном мире это длилось всего секунду. Но здесь, в Пустоте, это целый процесс. Моя ледяная сфера пульсирует, бьется, дрожит от неукротимой энергии. Ее гладкая поверхность трескается и разрушается. Усики льда вырываются наружу, как хватающие руки. Из нее доносится шум, ужасный душераздирающий звук, как будто нож скребет по внутренней части черепа. Девушка из Зартана кричит.