Текст книги "Призрак нации. Русский этнос в постсовременности"

Добавим, что и ранняя идеология Октябрьской революции, которая в начале XX века воспламенила большинство россиян, заключалась именно в отрицании мещанского буржуазного быта во имя великого социалистического бытия. Именно она породила тот огненный вихрь, который преобразил Россию и позволил ей выжить и победить в ситуации, когда против нее, казалось, выступил весь «цивилизованный мир».

Куда летит птица-тройка?

Какой вывод можно сделать из сказанного?

На наш взгляд, он вполне очевиден.

Главное качество, которое характеризует русский национальный характер, это его ярко выраженная антиномичность – бытийный максимализм, пронизывающий собой все сферы жизни. Наиболее эффективно русский характер работает лишь в крайних регистрах существования, игнорируя срединную (рутинную, бытовую) часть экзистенциального диапазона, которая является для него функционально пустой. Русский характер не признает золотой середины, носителем которой является западный средний класс.

Вот почему несмотря ни на какие усилия не приживается в России западная экономическая модель, основанная не только на свободной инициативе и гражданских правах, но в значительной мере – на исторически выработанной приверженности западных обществ к повседневной кропотливой работе по наращиванию конкретных материальных благ. Это не для русского человека. В русском экзистенциальном каноне для подобных форм социального самоосуществления места нет. Не склонен русский человек возиться в перепревающем мусоре повседневности. Муторно и скучно ему ограничивать громадное вселенское бытие бытом крохотного благоустроенного мирка. Ему требуется нечто большее, нечто такое, чему он мог бы отдать все силы, которые у него есть. Только тогда жизнь его обретает смысл.

Исключительно точно эту архетипическую интенцию выразил Гоголь, создав образ тройки, которая – «понеслась, понеслась, понеслась»…

История показывает, что русским лучше всего удаются бытийные «революции»: яркие прорывы, грандиозные преобразования, неожиданные решения, переворачивающие с ног на голову все обыденные представления о текущей реальности. Причем осуществляются они не отдельными, пусть даже выдающимися людьми, но – всей нацией, жаждущей утвердить на земле новый мир.

В романе Алексея Толстого «Петр Первый» есть такой эпизод. Перед очередным походом на Крым, который был тогда под властью татар, юный царь Петр и его ближайшее окружение пребывают в сомнениях: «А вдруг – поражение? Не спастись тогда никому, всех захлестнут возмущенные толпы». Но и не начинать войну тоже нельзя, в народе ропот – царя немцы опутали: «люди страдают, а дел великих не видно». Конечно, Алексея Толстого, судя по воспоминаниям современников, вряд ли можно считать человеком высоких моральных качеств, но при всей его нравственной гибкости, при всем раболепстве перед сталинской властью, которую он продемонстрировал, например, создав повесть «Хлеб», как писатель он, несомненно, обладал литературным талантом и умел подмечать особенности русского национального бытия. В частности, наиболее показательную из них: русский человек готов претерпеть любые бытовые невзгоды, если жизнь его озаряет великая цель. Он готов отказаться от множества личных благ, если чувствует свою причастность к великим свершениям.

Симптоматично прозвучало эхо данного эпизода уже в наши дни. Когда во время «украинского апокалипсиса» Россия внезапно, перевернув все устоявшиеся представления о себе, в результате молниеносной акции присоединила Крым, а Запад ответил на это принятием ряда политических и экономических санкций, то реакция россиян оказалась парадоксальной: рейтинг российского президента взлетел до небес. Это привело в недоумение многих западных аналитиков. Казалось бы, какое дело россиянам до Крыма? Жалко, конечно, что по капризу Н. С. Хрущева, а также в результате торопливого раздела СССР этот участок русской земли оказался на Украине, которая не имела на него исторических прав. Но ведь Россия только-только выбралась из собственного «российского апокалипсиса» (имеется в виду период экономических реформ 1990-х гг.), только-только ситуация стабилизировалась и уровень жизни в стране ощутимо подрос. Только-только начали россияне спокойно дышать. Так стоит ли ставить все это под угрозу, стоит ли ввязываться в тяжелую конфронтацию с Западом ради далеких земель? Тем более что экономическая аккультурация их потребует значительных средств. Нет, мнение подавляющего большинства россиян было единым «мы за Крым!». Что нам санкции, что нам враждебность Запада, что нам весь мир наконец, если Россия опять становится великой державой! В общем, ничего удивительного: актуализируется в национальном сознании тот же героический архетип.

И вот теперь мы выходим на главное.

Несмотря на явные достижения нынешнего стратегического планирования, несмотря на серьезнейшую проработку его ведущих параметров и численных координат современные политики не принимают в расчет элементарную вещь: помимо экономики быта, которая универсальна, то есть внеличностна и едина для всех, существует еще и метафизика бытия, национальный канон, этническое самосознание, у каждого народа – свое. Разница метафизик – это и есть разница национальных характеров. Причем при столкновении метафизики с экономикой метафизика, как правило, побеждает; она трансформирует наличную социально-экономическую модель, точно так же, как и модель идеологическую, мировоззренческую, в ту бытийную конформацию, которая хоть сколько-нибудь соответствует основным этническим архетипам. В результате исходная модель деформируется и утрачивает эффективность.

Более того, если модель навязывать силой, если естественные архетипические интенции подавлять, то национальное сознание искажается – в нем начинают развиваться всевозможные комплексы и психические отклонения. Хорошим примером тому служит европейский XIX век. Этот век, помимо всех прочих определений, можно охарактеризовать еще и как эпоху всеобщего лицемерия.

«В продолжение целого столетия половой вопрос находился в Европе под карантином. Он не отрицается и не утверждается, не ставится и не разрешается, он потихоньку отставляется за ширмы. Организуется громадная армия надсмотрщиков, одетых в форму учителей, воспитателей, пасторов, цензоров и гувернанток, чтобы оградить юношество от всякой непосредственности и плотской радости. Ни одно дуновение свежего воздуха не должно коснуться их тела, никакой разговор, никакое разъяснение не должны потревожить их душевного целомудрия». Хуже того, «насылается на юношество безжалостное в силу своего непонимания поколение педагогов, причиняющее непоправимый вред детским душам вечными своими приказами быть «моральными» и «владеть собою»… Студенты в университете… получают от профессоров… памятные записки, из которых они узнают, что всякое половое заболевание, без исключения, неизлечимо. Из таких орудий палит тогдашняя неистовая мораль, ничуть не задумываясь, по человеческим нервам. Таким мужицким, железом подкованным сапогом топчет педагогическая этика душевный мир подростка. Неудивительно, что… в результате этих насильственных оттеснений колеблется внутреннее равновесие несчетного числа людей и создается целыми сериями тип неврастеника, всю жизнь влачащего в себе свои отроческие страхи»[37]37
  Цвейг С. Зигмунд Фрейд. // Цвейг С. Вчерашний мир. – М.: 1991. С. 443–444.


[Закрыть].

Фрейдизм, с его чрезмерным акцентом на сексуальность, видимо, потому и возник, что большинство пациентов доктора Фрейда были невротиками именно этого типа. И также неудивительно, что пасторальный XIX век, веривший в просвещение, разум, прогресс, закончился гигантскими социальными потрясениями – войнами и революциями.

Сейчас в России наблюдается такое же шизофреническое раздвоение: аудиовизуальная культура у нас в основном западная, текстовая культура (литература, усваиваемая в школе) – русская, социальная и экономическая модели – западные, архетипы (исторически сложившиеся константы национального подсознания) – русские. Чем это может грозить, понятно. Не случайно по уровню психопатических отклонений – алкоголизм, наркомания, количество самоубийств – Россия занимает одно из первых мест в мире.

Лучшие качества русского этноса не востребованы. Те его цивилизационные преимущества, которые были выработаны долгой и трудной историей, пропадают втуне. Известный режиссер Андрей Кончаловский, который, видимо, как и многие творческие люди, обладает даром «опережающего чувствования», выступая на международном симпозиуме «Культура, культурные изменения и экономическое развитие», сказал, что «Россия представляет собой "энигму" не только для Запада – всем знакомо выражение «crazy russian» (сумасшедшие русские) – Россия остается "энигмой" для самих русских, и, к сожалению, мы не пытаемся ее расшифровать. Мне неизвестен какой-либо институт, который по заказу правительства работал бы над изучением типологии российского менталитета. Изучал бы <его> для практического применения»[38]38
  Кончаловский А. Русская ментальность и мировой цивилизационный процесс. // Полит. ру – http://www.polit.ru/article/2010/07/12/mentality


[Закрыть].

Эти слова, насколько можно судить, никто не услышал.

Между тем у каждого народа свое место в истории, свое предназначение, своя судьба. Не следует причесывать всех под одну гребенку. Не надо учить рыбу летать, а птицу – плавать. Русский этнос не предназначен к спокойному размеренному существованию, где один день неотличимо похож на другой. Он предназначен не к быту, а к бытию. Можно, вероятно, приучить его быть, как все. Можно за одно-два-три поколения переделать его по чужим лекалам. Но это будет уже совершенно другой народ и совсем другая страна.

Вполне возможно, что мы больше от этого проиграем, чем выиграем.

Тем более что ситуация в глобальном пространстве складывается критическая. Современный мир пребывает в состоянии перехода от индустриальной эпохи к эпохе постиндустриальной – когнитивной, информационной. Это громадный технологический поворот, который меняет все наши представления о том, как следует жить. Он требует колоссальных сил и колоссальной самоотверженности. Он требует энергии, сопоставимой с энергией пылающих звезд.

Кто будет этот поворот осуществлять? Вымирающие европейцы, тщетно пытающиеся сейчас сохранить хотя бы то, что есть? Выдыхающиеся американцы, растворяющиеся к тому же в потоках миграции из стран Третьего мира? Китайцы, находящиеся на грани социальных и экономических катаклизмов?

Быть может, склонность русского этноса не к деятельности, а к деянию, склонность его к решению грандиозных вселенских задач окажется тут решающей. «Русскость» станет востребованной – как ресурс, преобразующий настоящее в будущее.

Правда, сразу же возникает вопрос.

Способен ли нынешний русский/российский этнос вновь стать в авангарде истории? Сохранилась ли у него хотя бы остаточная вера в себя? Как «включить» русский канон, чтобы превратить рыхлое и апатичное население современной России в дееспособную нацию?

Вообще, где тот подвиг, который мы можем и должны совершить? Где тот национальный проект, который мог бы пробудить «русскую метафизику»? Где сияющий горизонт, отблески которого озарили бы нам новый путь?

Дай ответ, Россия.

Не дает ответа…

4. Земля и воля. Об архетипах государственности и всеединства

Каждый, близко познакомившийся с Россией, будет рад жить в какой угодно другой стране. Всегда полезно знать, что существует на свете государство, в котором немыслимо счастье, ибо по самой природе своей человек не может быть счастлив без свободы.

Астольф де Кюстин

Люди с глазами ящериц

В 1526 г., во времена правления великого князя Василия III, Московию посетил австрийский посол Сигизмунд фон Герберштейн. Целью посольства было способствовать заключению «вечного мира» между Московским великим княжеством и Литвой: Австрия рассчитывала на помощь тех и других в своей борьбе с турками, которые угрожали Европе.

Посольство было не слишком успешным. Мир между Московией и Литвой был продлен лишь на шесть лет. Однако Герберштейн провел в Москве девять месяцев и по возвращении в Европу издал книгу «Записки о московитских делах» – пожалуй, первое серьезное и всестороннее описание тогдашней России, включая обычаи, религию, историю, экономику и политику. Книга Герберштейна пользовалась в Европе большой популярностью: уже при жизни автора она была издана целых пять раз, переведена на иностранные языки и надолго стала основным источником знаний Запада о России. Практически ни один из последующих исследователей не мог обойти стороной этот фундаментальный труд.

Именно Герберштейн, характеризуя политическое устройство России, однозначно назвал его тиранией, считая, что «властью, которую он (великий князь Василий III Иванович. – А. С.) имеет над своими подданными, он далеко превосходит всех монархов целого мира… Всех одинаково гнетет он жестоким рабством… Свою власть он применяет к духовным так же, как и к мирянам, распоряжаясь беспрепятственно по своей воле жизнью и имуществом каждого», подданные не смеют ни в чем ему возражать и, будучи спрошенными, «заявляют, что воля государя есть воля божья и что бы ни сделал государь, он делает это по воле божьей». И тут же, отмечая негативные качества русских, Герберштейн ставит принципиальный вопрос: «То ли народ по своей грубости нуждается в государе-тиране, то ли от тирании государя сам народ становится таким грубым, бесчувственным и жестоким»[39]39
  Герберштейн С. Записки о Московии. – М.: 1988. С. 72, 74.


[Закрыть].

Через некоторое время, уже в правление царя Федора Иоанновича, послом Англии в России стал англичанин Джайлс Флетчер. Его книга «О Государстве Русском, или Образ правления Русского Царя (обыкновенно называемого Царем Московским), с описанием нравов и обычаев жителей этой страны», изданная в 1591 г., содержала столь критические замечания о России, что английские купцы, объединенные в «Московскую компанию», подали в правительство специальную петицию, где предупреждали, что подобная книга может плачевным образом отразиться на торговле между Англией и Россией. Обеим сторонам это было бы крайне невыгодно. Достаточно указать, что английский флот, разгромивший в 1588 г. испанскую «Непобедимую Армаду», был практически весь построен из русского леса и оснащен канатами из русской пеньки. Впрочем, и русская армия своими первоначальными победами в Ливонской войне во многом была обязана английским поставкам и английским офицерам. В результате книга Флетчера была в Англии запрещена, а оставшийся непроданным тираж изъят.

Беспокойство английских купцов было вполне обоснованным. В частности, Флетчер писал, что «образ правления у них <русских> весьма похож на турецкий, которому они, по-видимому, стараются подражать… Правление у них чисто тираническое: все его действия клонятся к пользе и выгодам одного царя и, сверх того, самым явным и варварским образом… Письменных законов у них нет… Единственный у них закон есть закон изустный, т. е. воля царя»[40]40
  Флетчер Дж. О Государстве Русском. – М.: 2005. С. 40, 82–83.


[Закрыть]. В общем, Флетчер, как и Сигизмунд Герберштейн, главной характеристикой Русского государства считал тиранию.

Не менее резко отзывался о России и Астольф де Кюстин в своей знаменитой книге «Россия в 1839 году». Книга эта вызвала гнев императора Николая I, который, согласно легенде, прочитав несколько страниц, будто бы швырнул книгу на пол со словами: «Вся вина лежит только на мне, ведь я покровительствовал этому негодяю». Императору было на что гневаться.

Блестящий стилист, маркиз де Кюстин дал чеканные формулировки, которые буквально впечатывались в память читателей. Чего стоили, например, утверждения автора «о любви русского народа к своему рабству». Или о том, что «весь русский народ, от мала до велика, опьянен своим рабством до потери сознания». Или вывод, к которому автор приходит: «С трудом верится в долговечность общественного строя, породившего столь причудливые социальные связи»[41]41
  Кюстин А. де. Россия в 1839 году. // Россия первой половины XIX в. глазами иностранцев. – Л.: 1991. С. 429, 430, 432, 660, 641.


[Закрыть].

Ничего удивительного, что данная книга была в России категорически запрещена. Однако о том впечатлении, которое она произвела на российское общество (читавшее ее во французском издании), свидетельствует запись Герцена в своем дневнике от 10 ноября 1843 г.: «Книга эта действует на меня, как пытка, как камень, приваленный к груди; я не смотрю на его промахи, основа воззрения верна, и это страшное общество, и эта страна – Россия».

Подобных книг было множество. Немецкий философ Гердер считал, что в русском народе нет таких качеств, как честь и достоинство. Русский человек «лишен их по своей природе». В свою очередь английский поэт Филипп Сидней в любовном признании использовал следующую метафору: «А ныне, волю утеряв свою, / как московит, родившийся рабом, / хвалу я тирании воздаю / и тщетно силюсь гибнущим умом / увериться, что все идет на лад, / с уменьем тонким свой рисуя ад».

Французский историк и публицист Жюль Мишле напоминал, что «греки называли русских "людьми с глазами ящериц"; еще лучше выразился Мицкевич, сказавший, что у настоящих русских "глаза насекомых" – они блестят, но смотрят не по-человечески». И дальше Мишле писал: «Текучая как вода, нация эта могла быть остановлена в своем движении только тем средством, какое использует природа для удержания на месте водного потока, – резким, жестким, насильственным сжатием, подобным тому, которое в первые зимние ночи превращает воду в лед, жидкость – в кристаллы, твердостью не уступающие железу. С помощью сходной насильственной операции было создано российское государство. Таков его идеал, таким оно желает быть – источником сурового покоя, могучей неподвижности, достигнутой в ущерб лучшим проявлениям жизни»[42]42
  Мишле Ж. Демократические легенды Севера. // Отечественные записки № 5, 2007.


[Закрыть].

А уже современный американский исследователь Маршалл По выпустил книгу с характерным названием «Народ, рожденный для рабства. Европейская этнография ранне-современного периода о России. 1476–1748». Причем в своей публикации автор исходит из четкого представления о России «как о стране, основой и оправданием существования которой является авторитарная государственность», считая, что «Россия, не принадлежа ни Европе, ни Азии, идет особым путем модернизации, в силу чего только централизованная власть способна была создать могучее государство и поддерживать это могущество, независимо от того, кто оказывался на троне – Иван III, Иван IV, Петр I, Екатерина II, Сталин или Брежнев».

И ладно бы писали об этом лишь иностранцы. Данный феномен можно было бы объяснить историческим противостоянием Запада и России. Однако в начале XX века русский историк, профессор, член-корреспондент Петербургской Академии наук Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ выдвинул гипотезу, что само название «славяне» произошло от древнеримского слова «склаб», что означает «раб». Дескать, римляне захватывали на своих восточных границах колоссальное количество рабов из славянских племен, и скоро само имя «слав» начало означать раба, а уже потом оно превратилось в название всех славян. Правда, гипотеза эта содержала явные противоречия. Во-первых, если древнеримское «раб» возникло от этнонима «слав», значит, данный этноним уже существовал сам по себе, то есть имел независимое языковое происхождение. А во-вторых, непонятно, с чего бы это громадные восточно-славянские племена, которые под властью Рима никогда не были, взяли в качестве самоназвания такой оскорбительный термин? Гипотеза Бодуэна де Куртенэ была отвергнута. И тем не менее непрерывно звучали в русской культуре слова поэта: «Страна рабов, страна господ. И вы, мундиры голубые, и ты, послушный им народ». Сами русские воспринимали Россию как царство рабства и тирании.

Разумеется, далеко не все были согласны с такой характеристикой русского национального самосознания. Когда в 1768 г. во Франции была опубликована книга Шаппа д'Отроша «Путешествие в Сибирь», где опять-таки содержались критические высказывания о России, императрица Екатерина II создала целую бригаду писателей, которые несколько месяцев работали над достойным ответом, напечатанным в 1770 г. под названием «Антидот», то есть «противоядие». А на книгу де Кюстина, которая в России, естественно, опубликована не была, обрушился целый шквал обличающих, возмущенных статей, где основные мысли французского автора доказательно (или бездоказательно) опровергались.

Кроме того, историки неоднократно указывали, что жестокость Ивана Грозного не слишком превосходила ту, которую практиковал, например, Генрих VIII, что жертвы опричнины несмотря на все ее ужасы были относительно невелики[43]43
  P. Г. Скрынников оценивает их примерно в 5000 человек. Правда, некоторые историки считают эту цифру сильно заниженной.


[Закрыть], в то время как английский король за время своего царствования казнил около 72000 человек, или что странников (бродяг) в России кормили и привечали, а в той же Англии их отправляли в работные дома или просто на виселицу. И тем не менее факт остается фактом. Возникла целая историческая традиция, полагающая, что славяне, прежде всего русский народ, по своему этническому характеру склонны к рабству, и потому тирания – естественная для них форма правления. Никакая свобода и демократия им не нужны. Они просто не представляют себе, что это такое.

Данная традиция обнаруживает себя и в наше время. В многочисленных публикациях, косвенно или явно, повторяется мысль, что русские – это рабы по своей природе. Им необходима «твердая власть», «авторитарный лидер», «железная рука», которая только и может навести порядок в стране. Этой русской национальной особенностью объясняется и нынешняя «суверенная демократия».

Подтверждением тому вроде бы служит вся история Российского государства. Ведь еще в древности, обращаясь к варягам, воззвали и русь, и чудь, и словене, и кривичи, и все: «придите и володейте нами». То есть фактически попросились в добровольное рабство. Затем было монгольское иго, деспотический характер которого восприняли русские князья на Москве. Уже Василий III считался по европейским меркам тираном. Об изуверской же тирании Ивана Грозного ходили в Европе легенды, зафиксированные письменными документами.

Далее последовали тирании Петра I (во время казни стрельцов лично исполнявшего обязанности палача), Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны и Екатерины II (которая хоть и считалась просвещенной монархиней, но подавляла любое инакомыслие самыми энергичными средствами, о чем свидетельствуют судьбы Радищева и Новикова). Даже относительно цивилизованная империя от Александра I до Николая II за отсутствием гражданских прав и свобод все равно выглядела тиранией по сравнению с европейскими странами, активно осваивавшими демократию.

А о советском периоде и говорить нечего. Достаточно вспомнить сталинские репрессии и лагеря. Или то, что колхозники, которые по переписи 1970 г. составляли пятую часть населения СССР, не имели ни паспортов, ни права на свободное передвижение. Они были привязаны к своим колхозам. Точно так же на некоторых предприятиях в городе отбирали паспорта у рабочих и вместо них выдавали временные удостоверение личности. Сменить работу в этом случае было нельзя. Крепостное право, вроде бы отмененное в 1861 г., торжествовало в стране победившего социализма.

Невольно закрадывается сомнение. Может быть, мы, русские, и в самом деле такие? Темный и непросвещенный народ, недалеко ушедший от стада? «Люди с глазами ящериц», готовые покорно склониться перед любым тираном? Может быть, мы действительно органически не приемлем свободу и потому все попытки ввести в России реальную демократию заведомо обречены на провал?

Однако прежде чем перейти к ответу на этот вопрос, необходимо сделать важное замечание. В 1980 г., еще при советской власти, в издательстве «Молодая гвардия» вышла книга Ф. Ф. Нестерова «Связь времен. Опыт исторической публицистики». На меня эта скромная по объему книга, прочитанная, кстати, случайно, произвела колоссальное впечатление. Пожалуй, впервые, хотя в то время я уже занимался наукой, мне стало понятно, как на большом историческом материале выстраивается внятный и логичный концепт, как он увязывается с другими, уже существующими соображениями и, главное, – как этот концепт сопрягается с текущей реальностью. Ничего подобного я ранее не читал и ничего подобного, как мне кажется, в советской исторической аналитике в то время не существовало. Это была чрезвычайно полезная интеллектуальная школа, и мои нынешние рассуждения о константах русского национального подсознания, об архетипической механике русского и российского национального бытия выросли в значительной мере из работы Нестерова.