Текст книги "Обратная перспектива"

Я наконец опускаю ладони. Ирэна всматривается в меня, широко распахнув глаза.

Ошалеть можно от этого взгляда.

– Так – что?

– Ты – гений!.. – страстным, восторженным шепотом провозглашает она.

Ирэна начинает раздеваться непосредственно в коридорчике. Она как-то очень естественно сдергивает с себя блузку, юбку на пуговицах, которая птицей вспархивает у нее в руке, быстрыми движениями, то наклоняясь, то прогибаясь, смахивает с себя остальное и при этом, что удивительно, ни на секунду не прекращает идти. Такая виртуозная женская акробатика, для постановки которой требуется вся жизнь. В полутьме коридорчика, ведущего из офиса в комнаты, это выглядит околдовывающим танцем теней. Так, наверное, плясали жрицы в древних мистериях, и мужчины сходили с ума от одного лишь взгляда на них. Я, правда, с ума пока не схожу. И правильно делаю, потому что, когда вспыхивает торшер, Ирэна предстает предо мной воплощением обжигающих грез. Кажется, что эта легкая страстная плоть только что сотворена и что я – вообще первый человек на земле, который воочию увидел ее. Особенно действует на меня, когда Ирэна поднимает руки, якобы для того, чтоб поправить хлынувшие на плечи солнечные струи волос. Они у нее так и горят. И мне всякий раз чудится, что исполняется этим некий загадочный ритуал, после которого весь мир будет иным. Причем Ирэна ничуть не смущается, что я разглядываю ее. Женщинам вообще втайне нравится, когда на них смотрят – вот так. Назначение женщины – привлекать, и если женщина все-таки делает вид, что растерянна и смущена, то лишь потому, что таковы правила колдовства, выработанные и усвоенные тысячи лет назад.

Впрочем, правила эти можно не соблюдать.

Нинель, кстати, их тоже не соблюдала. Она тоже, раздеваясь, не требовала, чтобы я отвернулся или прикрыл глаза. Хочешь смотреть – смотри. Правда, при этом она никогда не делала первый шаг. Его всегда должен был сделать я. А вот Ирэна как бы взбивает над собой вихревой электрический ореол и, не оборачиваясь, с нетерпением вопрошает:

– Ну, где ты там, где?..

Начинается неуправляемый термояд. Меня стискивают, сминают, формуют, как податливый пластилин, опрокидывают на тахту, поворачивают, распрямляют, сгибают. Я как будто окунаюсь в огнедышащий небесный расплав, очищающий и выявляющий подлинную мою суть. Сколько это длится, понять невозможно, мы проваливаемся в сингулярность любви, где и время, и собственно жизнь исчислению не поддаются. Правда, сама Ирэна так не считает. Это не любовь, полагает она, это просто секс, и не стоит загружать его тем, чего в нем в принципе нет. Однако тут я с ней категорически не согласен. В сексе, даже самом примитивном, торопливом, случайном, все равно есть отчетливый привкус любви. Как вкус яблока – во всех его разнообразных сортах.

– Не усложняй, – в таких случаях говорит Ирэна.

– Я не усложняю, напротив, я делаю из разобщенности – цельность, – отвечаю я откуда-то из пустоты.

– Так и что?

– А цельность – всегда проста…

– О, боже мой!..

Чем-то она в этом смысле опять-таки напоминает Нинель. Та тоже, интуитивно конечно, пыталась свернуть все диапазоны любви в секс-регистр, и я, при всех своих исторических и культурософских познаниях, так и не смог объяснить ей элементарную вещь: секс – это физический голод, а любовь – голод метафизический, первое утолить можно, второе – нельзя, и потому лучше воспринимать их как нечто единое, как первичную сущность, которую невозможно разъять.

Видимо, не хватило слов.

Или чего-то еще.

Шарахнулись друг от друга, как птицы, столкнувшиеся во тьме.

Сейчас это, впрочем, неважно.

Сейчас мы лежим бок о бок на истерзанных, складчатых простынях и успокаиваемся, наблюдая, как истончается за окном бескрайний июньский день. Солнце уже зашло, однако красный отсвет его еще проступает над крышами. Чертополохом прорастает на них ломаная щетина антенн. А чуть выше, предвещая прозрачную летнюю ночь, угасают, растворяясь в беспамятстве, зеленоватые остатки жары.

Ирэна, правда, успокаиваться не хочет. Она чмокает меня в ухо, а потом решительно приподнимается на локтях.

– Ты – гений, – безапелляционно повторяет она.

Этим, кстати, Ирэна принципиально отличается от Нинель. Нинель как-то не догадывалась, что мужчину обязательно надо хвалить. Женщине достаточно восхищенного взгляда, «музыки понимания», чисто телесного языка, слова тут не так уж важны, а вот мужчине как существу более примитивному требуется грубая и откровенная лесть. Мужчина по природе хвастлив. Он должен быть первым, должен быть всегда впереди, должен быть лучше всех, по крайней мере в глазах одной-единственной женщины, взирающей на него.

Он требует этому постоянного подтверждения.

И тут надо уметь – изумленно ахнуть, всплеснуть руками, чмокнуть, как Ирэна, не разбирая куда – якобы от избытка чувств.

И, между прочим, я с Ирэной почти согласен. Блок, закончив поэму «Двенадцать», записал в дневнике: «Сегодня я гений». И Александр Сергеевич наш, тот самый, да-да, в аналогичной ситуации бил в ладони, подпрыгивал и кричал: «Ай да Пушкин!.. Ай да сукин сын!..»

Я, конечно, не Блок и не Пушкин, масштаб, извините, не тот, но когда сегодня в три часа дня я получил от Бориса письмо с приложенным к нему прекрасно отсканированным документом, тоже чуть было не закричал от восторга. А что вы думаете? Бывают в жизни моменты, когда все вокруг будто бы озаряется изнутри, когда испытываешь вдруг то, о чем Гоголь где-то писал: «Вдруг стало видно во все концы света». В психологии данное состояние определяется как инсайт: внезапное озарение, высвечивающее искомую суть. Ньютону падает на голову яблоко – бац! Вот вам формула гравитации… Менделеев ложится соснуть – бац! Всплывает из таинственной глубины знаменитая Периодическая система… Историку это особенно важно. История перегружена фактами, описаниями, рыхлыми и томительными подробностями, переполнена мнениями, интерпретациями, концептами, которые в свою очередь, как папки в компьютере, прорастают необозримым количеством информационных ветвей. Охватить это все, воспринять практически невозможно. Не случайно большинство научных статей в нашей области выглядят так: пять страниц текста, пятнадцать страниц примечаний. Кстати, именно в данной форме исполняет свои статьи и Борис. За деревьями обычно не видно леса, за кошмарным частоколом подробностей утрачивается главная мысль. Историку приходится во многом полагаться на интуицию, полагаться на опыт, спонтанная сборка которого и есть тот самый инсайт. Борис называет это «ощущением документа»: умением выделить в крошеве разнообразных деталей «именно то». Так вот, весь мой опыт, вся моя интуиция подсказывает, что это – именно то. То, что мы, спотыкаясь и путаясь, препинаясь и ссорясь, мучаясь и преодолевая отчаяние, ищем уже более девяти месяцев – с сентября по июнь.

Вдруг – первый обнадеживающий знак.

Забрезжило на горизонте какое-то неясное марево, мелькнула птица, выплыло слабое облачко, свидетельствующее о земле.

Только бы это не оказалось очередным миражом.

– Давай сразу посмотрим, – предлагает Ирэна.

Она выскальзывает из простыней и, не одеваясь, склоняется над столом, где открыт ноутбук. Мелькает на экране одна заставка, другая, всплывают знакомые синие буквы «Электронной энциклопедии».

– Так, так, так… Осовец – город в России, Осовецкий район, Тверская область, административный центр… Население в настоящий момент – двадцать четыре тысячи человек, площадь города – семнадцать кэвэ километров… Название происходит, вероятно, от термина «осовечь» – загородка из заостренных кольев, воздвигаемая для защиты… Согласно преданиям, был основан беженцами из Великого Новгорода, податными людьми, самовольно ушедшими от князей… Упоминается в летописи с тысяча сто тридцать седьмого года – Осовецкий верх, часть Новгородской земли… Поселение было разорено в тысяча двести семьдесят втором году… С конца четырнадцатого века Осовец вошёл в состав Московского княжества… В тысяча четыреста тридцать третьем году поставлен на княжение князь Дмитрий Млыт, между прочим, внук Дмитрия Донского, слышишь? – Ирэна чуть поворачивает лицо. – Город с тысяча семьсот семьдесят пятого года… С тысяча семьсот девяносто шестого – центр Осовецкого уезда Тверской губернии… В конце девятнадцатого века был крупным центром торговли льном… В настоящее время – Осовецкий завод «Автоспецстальпрокат», «Осовец-Мехсельмаш»: производство комбайнов и оборудования для обработки льна, молокозавод, завод железобетонных конструкций… Филиал Тверского государственного университета… Филиал Академии гуманитарных наук… Краеведческий и Литературно-мемориальный музеи… Торговые ряды семнадцатого – восемнадцатого веков… Из сохранившихся храмов наиболее интересны Крестовоздвиженская церковь, Преображенская церковь, Казанская церковь, церковь Феодора Стратилата и Параскевы Пятницы, церковь Рождества Христова, церковь Покрова Пресвятой Богородицы… – она, как от сквозняка, передергивает плечами. – Боже мой, зачем им столько церквей? На двадцать четыре тысячи человек!.. А… вот, смотри – остатки синагоги середины девятнадцатого столетия… Значит, еврейская община там точно была… Что тут еще?.. Расположен в северо-восточной части Тверской области, в черте города протекают река Морóка, река Осéчина, грунтовая река Удалá… Проходят региональные автодороги «Осовец – Тверь», «Осовец – Кашин», «Осовец – Серый Холм»… Ранее рядом с городом находился военный аэродром…

– Что ж – видимо, надо ехать…

Ирэна несколько разочарована. Это чувствуется по тону, где блекнет первоначальный энтузиазм. А что, собственно, она рассчитывала найти?

Виноватым, разумеется, оказываюсь я.

Ну понятно, ведь кто-то должен быть виноват.

– Так и будешь лежать?

Ирэну обуревает жажда деятельности. Взрыв сексуальной энергии только прибавил ей сил. Это тоже известная психологическая закономерность: мужчина после акта любви слабеет, женщина – наоборот. Он свое биологическое предназначение завершил, она – только-только начинает нести в мир новую жизнь. Не случайно (где-то я об этом читал) в советские времена, когда не было такой изощренной фармацевтики, как сейчас, вместе со спортсменками, едущими на Олимпиаду, отправлялся по рекомендациям медиков целый отряд «массажистов». И, наверное, данный метод «природного допинга» был достаточно эффективен – рекорды, во всяком случае, следовали один за другим.

А вот у меня после этого – состояние умиротворения. Мне все, в общем, по барабану, я готов принять этот мир таким, как он есть. Не хочется ни двигаться, ни говорить – ничего. Если бы сейчас начался пожар, я бы, наверное, только равнодушно зевнул.

Горит?.. Пусть горит…

Правда, есть существенное добавление.

Ирэна склонилась к столу в такой соблазнительной позе, что я чувствую – еще без одного акта любви нам будет не обойтись.

Вот ведь тут какой парадокс.

– Ну так что?

Видимо, ничего не поделаешь…

Впрочем, времени сейчас – только девять часов.

Вечер далеко не закончен.

– Уже иду… – расслабленно говорю я.

Загадку Льва Троцкого пытались разгадать множество раз. Фантастический взлет этого человека буквально с самых низов, его стремительное восхождение к вершинам мировой революции будоражит воображение и порождает почти в каждом исследователе чувство прикосновения к некой поразительной тайне. Конечно, история знает и другие блистательные карьеры. Например, возвышение Наполеона, так же стремительно прошедшего путь от безвестного артиллерийского лейтенанта, да еще корсиканца, до императора великой державы. Однако в карьере Наполеона просматривается внятная логическая закономерность. Каждый его шаг, каждое его очередное продвижение к трону вытекает из вполне очевидных реалистических обстоятельств. Никому в голову не придет объяснять это действием каких-то мистических сил, разве что – рок, судьба, которые, впрочем, представляют собой просто метафоры.

Вместе с тем взлет Льва Троцкого настолько невероятен, изобилует таким количеством, казалось бы, совершенно невозможных метаморфозов, что конспирологические домыслы возникают сами собой. Одни авторы объясняют это действиями сионистов, опутавших своей липкой финансовой паутиной весь мир, другие – грандиозным масонским заговором, тянущимся из глубины веков, третьи – чрезвычайно успешной операций иностранных, английских или американских, спецслужб, поставивших себе целью вычеркнуть Россию из мировой истории. Некоторые же, напротив, считают, что тут и объяснять нечего: роль Троцкого в Октябрьской революции и последующей гражданской войне сильно раздута, не так уж велика она и была. Никакие заговоры здесь ни при чем. А есть и такие, кто вообще не видит в этом проблемы. Исаак Дойчер, скажем, написавший о Троцком колоссальный трехтомный труд, объясняет феноменальный успех своего героя просто проявлением его гениальности. Прямо он об этом не говорит, но весь очень темпераментный текст данных книг, вся фактура, которую автор тщательно подбирал, подразумевают именно такую интерпретацию.

Странности заметны уже в начальной биографии Троцкого. Отец его был довольно крупным землевладельцем, державшим зерновое хозяйство в Херсонской губернии. Это уже само по себе любопытный факт, поскольку евреи, попав в границы Российской империи после раздела Польши, заниматься сельским хозяйством категорически не хотели. Все многочисленные попытки дореволюционных российских властей стимулировать этот процесс за счет льгот, субсидий, бесплатной раздачи земли (которой, замечу, остро недоставало русским крестьянам) завершились провалом. Не удалось, как декларировал это «Вестник Европы», «дать государству полезных граждан, а евреям – отечество». Евреи, конечно, брали субсидии, перебирались на юго-восток, в частности в новороссийские земли, которые требовалось заселить, но затем бросали дома, скот, инвентарь, который им выдавали, и уходили в торговлю. Те же из них, что на земле все-таки оставались, влачили жалкое существование. Сам Троцкий пишет об этом в своих воспоминаниях так: «Колония располагалась вдоль балки: по одну сторону – еврейская, по другую – немецкая. Они резко отличны. В немецкой части дома аккуратные, частью под черепицей, частью под камышом, крупные лошади, гладкие коровы. В еврейской части – разоренные избушки, ободранные крыши, жалкий скот». Кстати, один из авторов, пытавшихся высветить тайные механизмы возвышения Троцкого, объяснял их именно связями с миром крупных зернопромышленников – чрезвычайно влиятельными людьми той эпохи, поскольку загадочный Парвус, международный авантюрист, который на первых порах чрезвычайно способствовал продвижению Троцкого в европейской революционной среде, тоже сделал свое состояние на торговле зерном. Мысль, конечно, оригинальная, но вряд ли имеющая отношение к реальной действительности.

Следует отметить еще одну особенность Троцкого. Уже с детства он был очень нервным ребенком – впечатлительным, с повышенной возбудимостью психики. Он это и сам признавал: «Мальчик был, несомненно, самолюбив, вспыльчив, пожалуй, и неуживчив». Данное свойство сохранялось за ним всю жизнь. После первого своего выступления в революционном кружке, которое закончилось неудачей, поскольку состояло, по воспоминаниям очевидцев, из набора трескучих фраз, Троцкий неожиданно бросился в соседнюю комнату, упал на диван, «он был покрыт потом, его спина тряслась от беззвучных рыданий». А Луначарский уже после революции вспоминал, что Троцкий в период подготовки Октябрьского восстания ходил точно лейденская банка, полная электричества, – каждое прикосновение к нему вызывало разряд. Он почти все время находился как бы на грани нервного срыва, и среди членов большевистского политбюро за ним закрепилась ироническое прозвище «вечно воспаленный Лев». К тому же после тяжелейшего одиночного заключения – сначала в херсонской, а потом в одесской тюрьме – у него начались эпилептические припадки, которые тоже преследовали его всю жизнь. Сам Троцкий говорит об этом очень глухо. Вот как он пишет о решающей ночи в Смольном с двадцать четвертого на двадцать пятое октября. Уже взята к тому времени под контроль центральная телефонная станция, в разных точках города собираются отряды вооруженных рабочих, матросов, солдат, крейсер «Аврора», перешедший на сторону большевиков, стал у Николаевского моста. «Тщетно Временное правительство искало опоры. Почва ползла под его ногами… Все хорошо. Лучше нельзя… Я сажусь на диван. Напряжение нервов ослабевает. Именно поэтому ударяет в голову глухая волна усталости. «Дайте папиросу!» – говорю я Каменеву. В те годы я еще курил, хотя и не регулярно. Я затягиваюсь всего раза два и едва мысленно успеваю сказать себе «этого еще недостаточно», как теряю сознание… Очнувшись, я вижу над собою испуганное лицо Каменева. «Может быть, достать какого-нибудь лекарства?» – спрашивает он».

Заметим, что эпилепсию иногда называют «болезнью гениев». Эпилепсией страдали Александр Македонский, Юлий Цезарь, Иван Грозный, Петр Первый, Наполеон, также – Данте, Флобер, Достоевский, Нобель, Гендель, Стендаль… Причем медики отмечают, что иногда эпилептическому припадку предшествует особое состояние, «аура» (греческое слово, означающее «дуновение», «ветерок»), выражающееся во внезапных видениях, в чувствах блаженства или вселенской тоски. В древности эпилепсию объясняли нисхождением духов, римляне даже называли ее «божественная болезнь». Считалось, что во время припадка устами больного глаголют боги, а носитель воли богов есть непререкаемый авторитет. Христианство относилось к этой болезни двойственно: с одной стороны, эпилепсия рассматривалась как явная одержимость бесами, о чем прямо свидетельствует Евангелие от Марка, с другой стороны, в русской народной традиции изрекаемое больным во время «падучей» тоже считалось божественным прорицанием. Во всяком случае, можно, видимо, полагать, что некоторые эпилептики испытывают нечто вроде прозрения, тот же инсайт, творческое озарение, только многократно сильней, и это дает им преимущества перед другими людьми.

И конечно, личность Льва Троцкого, наиболее характерные, как положительные, так и отрицательные ее черты, во многом определялись его национальностью. Правда, сам Троцкий это всегда яростно отрицал, неоднократно подчеркивая: «Я не еврей, я – социал-демократ». Здесь он как бы впрямую следовал тезисам «Коммунистического манифеста», утверждавшего, что пролетариат не имеет отечества.

Однако все было не так просто.

Уже почти две тысячи лет евреи, потеряв свое собственное государство, жили в диаспоре. У народа, рассеянного по разным странам и континентам, было фактически лишь два реальных пути: либо ассимилироваться, раствориться среди окружающих его «сильных культур», забыть о самом себе, исчезнуть с лица земли, либо создать такой образ жизни, такой способ исторического бытия, который позволил бы непрерывно воспроизводить этнические особенности евреев. Собственно, такой способ был известен уже давно – это ксенофобия, неустанное и непреклонное отделение своих от чужих, акцентирование инаковости, не позволяющее перейти четкие этнические границы. Вообще ксенофобией заражены практически все народы. Высокая этническая температура – фактор, необходимый для создания национального государства. Однако евреи возвели его в абсолют: гетто в Европе возникали не только лишь потому, что христианские власти различных стран хотели изолировать от своих граждан «проклятый народ», но еще и по той причине, что сами евреи стремились жить в замкнутой конфессиональной среде. Причем замкнутость эта тоже абсолютизировалась: евреи обязаны были выполнять все предписания, которые дал им бог, светское образование исключалось – каждый еврейский ребенок отдавался в хедер, где изучали только Талмуд, запрещены были межнациональные браки, межкультурный обмен, знание чужих языков дозволялось только тогда, когда это было вызвано экономической необходимостью. Даже одежда у евреев была особая, чтобы с первого взгляда было понятно – это еврей. Чего стоил, например, один лапсердак. Или пейсы – по выражению Бунина, похожие на вьющиеся бараньи рога. Точкой сборки еврейского этноса, «точкой омега», как сказал бы Тейяр де Шарден, было представление евреев о своей безусловной избранности. Заметим опять-таки, что этнический нарциссизм («мы лучше других»), чувство культурного и нравственного превосходства над остальными свойственно не только евреям, но и практически всем народам земли, но евреи, в отличие от многих других, могли указать, что фундаментальные принципы их национальной духовности, такие как единобожие например, были признаны и исламом, и христианством. К тому же ислам признает Авраама и Моисея своими святыми пророками (как, впрочем, и Иисуса Христа), а в христианские священные тексты включен Ветхий Завет. Мистическое превосходство иудаизма, как и превосходство носителей этой «начальной истины», таким образом, налицо. Бог открылся прежде всего израильтянам, считал Иегуда Галеви, потому что они раньше других народов проявили способность к богопознанию. От них истина должна распространиться на весь род человеческий, подобно тому как кровь от сердца разливается по всему телу и дает ему жизнь.

Утратив государство земное, вещественное, территориальное, евреи сумели создать государство иного типа – незримое, религиозное, без материальных границ, империю иудаизма, гражданином которой являлся каждый еврей, в какой бы стране он ни жил.

Избранность порождала высокомерие, высокомерие – презрительное отношение к тем, кто носителем божественной истины не являлся. Не случайно возникло в Европе поверье, что еврей, провожая гоя (то есть чужака, не еврея), посетившего его дом, должен был обязательно плюнуть ему вслед. А в России во времена революции 1905 года из уст в уста передавался рассказ, что евреи, срывая портреты Николая II, кричали: «Мы дали вам бога, дадим и царя».

Высокомерие Троцкого отмечается практически всеми исследователями. Уже Джон Рид в своей знаменитой книге писал: «Худое, заостренное лицо Троцкого выражало злобную мефистофельскую иронию». Или вот Второй съезд Советов, сразу после большевистского переворота, 26 октября: «На трибуну поднялся спокойный и ядовитый, уверенный в своей силе Троцкий… На его губах блуждала саркастическая улыбка, почти насмешка». Джон Рид вообще подчеркивал постоянную насмешливо-презрительную гримасу на его лице. Холодность и надменность были неотъемлемыми чертами характера Троцкого, которые тот, вероятно, сознательно культивировал, чтобы подчеркнуть свое отличие от остальных. Социал-демократ П. А. Гарви, видевший Троцкого в эмиграции, позже заметил, что тот внушал окружающим «пафос дистанции», обладал «холодным блеском глаз за своим пенсне, холодным металлическим тембром голоса, холодной правильностью и отчетливостью речи». Также во многих воспоминаниях отмечается «безразличие Троцкого к приятелям и друзьям, склонность отдаляться от них. Правильнее было бы сказать, что у него не было друзей в обычном смысле этого слова (исключая Раковского и Иоффе, с которыми, впрочем, он тоже недолго дружил). Троцкий буквально излучал сознание своего превосходства; на его лице читалась уверенность, что он не может тратить время на сентиментальную ерунду».

Вероятно, прав был один из авторов, утверждавший, что «евреи, внешне преодолевая еврейство, все-таки остаются евреями». Еврея не изменит ничто. И, вероятно, прав был Йозеф Недава, который писал, что «считавший себя законченным интернационалистом, Троцкий тем не менее носил в себе неизгладимую печать национальной принадлежности, фатальным образом никогда не мог вполне освободиться от своего еврейства. Отталкиваемый им иудаизм оказался его неизлечимой болезнью». И дальше: «…Судьбу Троцкого можно рассматривать как типичную еврейскую судьбу».

Вот с такими исходными данными Лев Троцкий вступил на путь революционной борьбы.

Впрочем, первая половина его жизни ничего из ряда вон выходящего собою не представляет. Троцкий вступает в г. Николаеве в молодежный революционный кружок, арестовывается полицией, проводит около года в тюрьме, оказывается в эмиграции, где устанавливает знакомства с российскими и европейскими социал-демократами, участвует в революции 1905 года, избирается в Петроградский совет, после чего приобретает некоторую известность в России, затем опять арест, ссылка в Сибирь, между прочим в Березово, где закончил свой жизненный путь светлейший князь Меншиков, далее – удачный побег из Сибири, снова длительная эмиграция, работа в социал-демократических европейских кругах. Действительно – ничего особенного. Можно сказать, типичная биография тогдашнего российского революционера. Из ссылки в Сибири успешно бежал в свое время Бакунин, бежал тот же Парвус, кстати также входивший в период революции 1905 года в Петроградский совет, несколько раз совершал побеги молодой Джугашвили, бежал из Киевской тюрьмы знаменитый народник Лев Дейч.

Правда, у Троцкого обнаруживается явный талант оратора и публициста. Он довольно быстро налаживает сотрудничество с рядом европейских и российских газет. Статьи его охотно печатают – они темпераментны, образны, остроязычны, схватывают злободневную суть. Однако это успех в узких кругах. До европейской известности, которой обладал, например, Плеханов, ему еще далеко. Примерно то же и с его ораторскими способностями. Троцкий в этот период, несомненно, приобретает черты яростного трибуна. Забыты прежние юношеские неудачи. Уже первая проба сил в эмигрантской среде – выступление против народнического кружка Чайковского – с очевидностью демонстрирует, что взошла новая пламенная звезда. Причем тут же становятся ясными и особенности его полемической энергетики. Для Троцкого главное – не переубедить, не привлечь, а полностью сокрушить оппонента. Ради этого используется практически все – ирония, темперамент, злая насмешка, град цветистых метафор. Впрочем, это типовые особенности революционных споров тех лет. Нынешняя политкорректность тогда была не в чести. Если посмотреть, например, статьи и выступления Ленина, можно увидеть, что он тоже в выражениях не стеснялся. Для него любой оппонент – это враг, это противник, которого требуется разгромить. Данная мировоззренческая специфика, вероятно, накладывает отпечаток на всю последующую политику партии большевиков. А Лев Троцкий с первой победной дискуссии, происходившей в лондонском Уайт-Чепеле, возвращается в приподнятом настроении. Как он позже напишет, «тротуара под подошвами совсем не ощущал». Еще бы – такой публичный успех!.. С этого момента устная речь становится его стихией. Он чувствует себя в ней как рыба в воде. И однако это опять-таки не более чем заявка на будущее. Среди российских социал-демократов сильных ораторов вполне достаточно. Здесь и Ленин с его железной логикой, и Плеханов, у которого поистине европейский ум, и блестяще образованный Луначарский, и Зиновьев, и Мартов…

Пожалуй, лишь две черты придают Троцкому политическое своеобразие. Прежде всего – близость с Парвусом, который, несомненно, повлиял на него. Александр Парвус в это время – известный социал-демократ, имеющий связи как в социалистических, так и в правительственных кругах, весьма неординарная личность, к голосу которой прислушиваются и с той, и с другой стороны. У него Троцкий и почерпывает идею о перманентной революции, распространяющейся на весь мир – идею, которую Парвус в свою очередь позаимствовал из работ Маркса и Энгельса.

Потом будет много споров о приоритете. Одни исследователи будут отдавать его Парвусу, дискредитированному, впрочем, в скором времени до того, что даже упоминание этой фамилии превращается в дурной тон, другие – Троцкому, подчеркивая, что интеллектуальную арматуру данной теории создал именно он, третьи же, как, например, Ленин, вообще отодвинут вопрос об авторстве на задний план, заимствуя из обширнейшей наработки то, что им требуется в данный момент. Скорее всего, дело выглядит следующим образом: Маркс и Энгельс высказали догадку, Парвус превратил ее в идею, а Троцкий – в мощный революционный концепт. Во всяком случае, у Троцкого теперь появился собственный вклад в теорию социализма, без чего невозможен был настоящий политический авторитет.

Теории перманентной революции Троцкий будет верен всю жизнь. Именно она вознесет его к самым вершинам славы, придав силу действиям во время революции и гражданской войны. И именно она, вкупе, конечно, с иными факторами, впоследствии приведет его к катастрофическому поражению.

А вторая черта, также имевшая стратегические последствия для будущего, заключалась в его остром, зачастую враждебном противостоянии с Лениным. И дело тут было, разумеется, не в теоретических разногласиях, которые чисто формально служили причиной ожесточенных полемических битв, – обоих сжигало бешеное честолюбие, характерное, впрочем, и для других социал-демократических вождей. Даже Плеханов, выглядевший в сравнении со многими российскими революционерами как настоящий интеллигент, согласно легенде (впрочем, довольно сомнительной) в ответ на заявление одного из своих соратников о том, что Троцкий – гений, раздраженно ответил: «Я ему этого никогда не прощу». А что касается Ленина, то на вопрос, что же мешает его объединению с Троцким, он прямо ответил: «А вы не знаете? Амбиции, амбиции и амбиции». Снисходительное «батенька» он тогда еще, видимо, не добавлял. Согласно многим свидетельствам, Лев Троцкий психологически не мог быть вторым, занимая по отношению к кому-либо подчиненное положение, – он мог быть только первым, единственным, стоять выше всех. Ленин же, к тому времени уже создавший собственную политическую организацию и надеявшийся в ближайшее время единолично возглавить ее, тоже отнюдь не склонен был потесниться, чтобы освободить место для молодой и, как он считал, скороспелой революционной «звезды».

Вообще неспособность российских демократических лидеров договариваться между собой, их гипертрофированное тщеславие, стремление во что бы то ни стало, оттеснив конкурентов, выйти на первый план, являлось и является до сих пор действенным фактором исторического процесса. Оно сыграло трагическую роль не только в эпоху свержения в России монархии, но и во времена перестройки СССР, когда именно амбиции лидеров помешали создать в стране единый демократический фронт.

Обе стороны обмениваются мощными орудийными залпами. Троцкий называет Ленина «пародией на Робеспьера», «генералиссимусом, чья армия тает на глазах», утверждает, впрочем не без оснований, что марксизм для Ленина – это «половая тряпка, когда нужно демонстрировать свое величие, складной аршин, когда нужно предъявить свою партийную совесть». «Все здание ленинизма, – восклицает он, – в настоящее время построено на лжи и фальсификации и несет в себе ядовитое начало собственного разложения».