Текст книги "Обратная перспектива"

Учитель испытующе вглядывается в меня:

– Вы не его случайно пытаетесь обнаружить?

– Нет, – отвечаю я.

– Ну – уже хорошо…

В общем, положение на этом участке фронта катастрофическое. От Москвы отрезаны все Поволжье с его запасами хлеба, Средняя Азия и Сибирь. Десятого августа под Казань прибывает Троцкий, берет командование, жестокими мерами наводит порядок в войсках. Через месяц Казань отбита. Одновременно, что подтверждается несколькими свидетельствами, у него начинается с Ларисой Рейснер стремительный любовный роман. Это при том, что Федор Раскольников, муж, тоже находится тут. Впрочем, в этом отношении Лев Давидович никаких правил не соблюдал. Помните, когда Диего Ривера, художник, обеспечил ему политическое убежище в Мексике – ведь после высылки из СССР ни одна страна мира этого революционера не хотела принять, – даже первоначально поселил в своем доме, чем Троцкий ему отплатил? Тоже, по слухам, романом с его женой. Странно, что до убийства у них не дошло… Так вот, Рейснер пишет своей приятельнице, что там, на Волге, она наблюдала удивительный эпизод. Во время разведывательного рейда этой флотилии, когда они, зарвавшись по лихости, попали в пулеметный «мешок»: обстрел точно град, летят щепки, убиты несколько человек, – Троцкий находился на мостике, целились как раз по нему, и он, как бы машинально, делал шаг в сторону, а через мгновение пуля или осколок впивались в то место, где он стоял. Она видела это собственными глазами. Просила его поберечься, но Троцкий только смеялся и отвечал, что ни снаряд, ни пуля ему не страшны, случайная смерть ему вообще не грозит, он не погибнет, пока не выполнит свой революционный долг. А чуть позже, видимо в минуту любви, признался, что в самом деле заговорен, и у нее, у Ларисы Михайловны то есть, сложилось впечатление, что это не просто слова… Так вот, с этого документа все началось…

Учитель вновь всматривается в окно, затем поднимается, шаркая войлоком тапочек, медленно подходит к нему, достает из кармана халата сказочно белоснежный платок и, подышав на стекло, снимает невидимое пятно. Теперь понятно, откуда в доме такая, как в зачарованном царстве, необыкновенная чистота. Нигде ни соринки, на полированной мебели – темный лаковый блеск. И я представляю, как он ежедневно встает, скорее всего в шесть утра, берет специальную тряпку, бутылочку с чистящим веществом и, видимо с кухни, вот так вот начинает тереть – трет, трет, трет, без конца, пока не стирает с вещей свою бытийную тень.

Движется он как сильно изношенный механизм. Все детали прилажены, плавно сцепляются, поворачиваются и скользят, но стоит только хрупнуть одной и остальные тут же рассыпятся в беспомощный хлам.

Так вот, с этого документа все началось. Буквально на следующий день его вызвали в университете в первый отдел… Вам сколько лет? Сорок шесть? Ну, значит, вы должны помнить, что такое первый отдел… И там некий, одетый, впрочем, в штатское, человек строгим голосом сообщил, что произошла утечка секретных партийных материалов. Неизвестно, случайность это или злонамеренный умысел, расследование покажет, это дело взято на особый контроль, а пока мы вынуждены принять ряд мер… В общем, ему предложено было все бумаги, все записи, без исключения, сдать, а накопленные к тому времени сведения держать при себе. Тут же поднялись к ним на кафедру. Было вытряхнуто в особый мешок содержимое ящиков из его стола. Дома у него в это время тоже шел обыск. В один день треснула и переломилась вся жизнь. Из университета ему, конечно, пришлось уйти. Ни о какой диссертации, разумеется, и речи быть не могло. С трудом устроился преподавать в сельскохозяйственный техникум. Думал, что временно, обойдется, но выяснилось, что – навсегда. А в девяносто третьем году его каким-то образом нашел Борис Гароницкий, что-то, оказывается, читал, понравилось, предложил включить в некий сборник две его первых статьи.

– Представляете: прошло тридцать лет!..

Однако и это было еще не все. Хотите верьте, хотите нет, но в те же злосчастные дни, перечеркнувшие собой все, за ним как привязанный стал ходить большой черный кот, вот этот – позже я назвал его Сеф.

Длинный суставчатый палец указывает на шкаф. Сеф приоткрывает глаза и обдает меня желтым огнем.

А через неделю к нему присоединились еще двое, продолжает учитель, тоже – черные, здоровенные, причем избавиться от них было нельзя. Если он пытался не пускать их в квартиру, то они усаживались перед дверью и устраивали душераздирающий кошачий концерт. Могли завывать безумными голосами всю ночь. То же самое – если он отказывался их кормить. Соседи даже жаловались в милицию, приходил участковый, сделал выговор, предупредил. Через год котов стало пятеро, а когда он лет двадцать назад, продав городскую квартиру, купил этот дом, подтянулись еще четверо и, обратите внимание, тоже – сплошь черные. В общем, какая-то необъяснимая мистика. Куда он, туда и они, представьте – сидели на пустыре возле техникума, ожидая пока я закончу работу. Он даже из-за этого не женился. Какая женщина сможет выдержать такой шизофренический антураж? Правда, коты дважды спасали его. Один раз вышел из своего техникума… так… знаете… подшофе… пристали за пустырем какие-то здоровенные идиоты. Дай им, видите ли, закурить. Вдруг – визг, шипение, главный из них держится за лицо, и сквозь пальцы, сквозь неразборчивое мычание, бежит по ладоням кровь… Или – это уже лет десять назад – на Тамбовской улице, не помню, по какому делу туда забрел, Сеф с товарищами вдруг загородили дорогу – встают на задние лапы, когти выпущены, снова шипят… Пришлось здесь свернуть. А через секунду на этом же самом месте – шорох, треск, свист – асфальт проседает, бьет вверх мощная струя кипятка… Вы, наверное, думаете, что это все чушь, так не бывает, старческие аномалии психики… Не возражайте, вижу по вашим глазам!.. Но только я в этом психопатическом мороке провел всю жизнь…

Я задаю ему пару вопросов. Первый: чему были посвящены две его тогдашних статьи? И учитель нехотя отвечает, что одна статья была посвящена как раз взятию красными частями Казани – это ведь была фактически первая военная победа большевиков. Тогда, можно считать, и родилась Красная армия, а вовсе не двадцать третьего февраля в день какого-то мифического сражения с немцами. Вы знаете, что произошло двадцать третьего февраля? Немцы продолжали без единого выстрела наступать на Нарву и Псков, ехали на дрезинах, никто на них внимания не обращал… А статья была включена в некий сборник, весь тираж сборника прямо из типографии был изъят. Говорят, сохранилось несколько экземпляров. Сам не видел, не знаю, сказать ничего не могу… Другая статья, бог с ней, она вообще напечатана не была. Борис Евгеньевич ее по рукописи прочитал…

А мой следующий вопрос звучит так: не встречал ли он каких-нибудь документов, где упоминалось бы о пребывании товарища Троцкого летом восемнадцатого года в городе Осовце?

– Это, кажется, в Тверской губернии?

– Да.

– Есть рапорт Дрейцера, – подумав, отвечает учитель. – Ефим Дрейцер – начальник охраны Троцкого. – Он кивает. – Интересно, как раз об этом и была моя вторая статья. Троцкий, как и положено коммунисту, национальность свою категорически отвергал. Помните, у Ленина: «Армянин и татарин, поляк и русский, финляндец и швед, латыш и немец – все, все идут вместе под общим знаменем социализма». Это был незыблемый идеологический постулат. Его разделяли все. Называлось – пролетарский интернационализм. Лишь один-единственный раз Троцкий сослался на то, что он все же еврей. Осенью семнадцатого года, когда в спешке формировалось правительство большевиков, Ленин, памятуя о роли Троцкого в только совершившейся революции, предложил ему стать председателем СНК. И вот тогда Троцкий заметил, что еврей не может стоять во главе России. Правда, согласно некоторым свидетельствам, фраза была произнесена в ином ключе: Россия, дескать, не дозрела еще до того, чтобы во главе ее встал еврей. Согласитесь, смысл совершенно другой. Тем более что если посмотреть на ближайшее окружение Троцкого, картина вырисовывается любопытная. Заместитель Троцкого в Реввоенсовете республики – Эфраим Склянский, еврей, секретари Троцкого на протяжении многих лет – Глазман и Сермукс, евреи, начальник личной охраны – Дрейцер, еврей, друзья Троцкого – Раковский, Иоффе… Сейчас вокруг этого много чего наворочено, хочу подчеркнуть – речь не о всемирном еврейском заговоре против несчастной нашей страны, речь о реальной роли евреев в Октябрьской революции… А рапорт Дрейцера… Ну, там он просил Петроградский Совет срочно прислать в его распоряжение еще десяток кронштадтских матросов. Дескать, охрана бронепоезда понесла потери во время столкновения с отрядом белогвардейцев в районе города Осовца… Да-да, вспоминаю, назван был именно Осовец…

Учитель вдруг умолкает и улыбается так, что у меня пупырышками вспухают на висках корни волос. Сходная улыбка, вероятно, осеняет людей, к которым во сне пришла легкая смерть.

– Знаете, что я вам скажу. У меня ведь было время подумать над всей этой историей. И складывается странное ощущение – будто бы на меня неизвестно кем была возложена некая миссия. Будто бы я храню какую-то чрезвычайно важную тайну и должен передать эту тайну – опять-таки неизвестно кому. Знать бы, правда, в чем она заключается. Но я жив до сих пор именно потому, что предназначение должно быть исполнено. Мне ведь уже семьдесят шесть лет…

Он поднимает лицо и смотрит на кота, покоящегося на шкафу. И кот тоже открывает глаза и устремляет неподвижный взгляд вниз.

Они точно ведут между собой неслышимый диалог.

– И еще мне кажется иногда, – не оборачиваясь, говорит учитель, – что это воплощение их черных душ: Ленина, Троцкого, Сталина, Дзержинского, Зиновьева и других… Они вовсе не умирают, они просто переходят в тварное инобытие. Они вне времени. Их не принимает ни рай, ни ад… Они вечны. Они будут с нами всегда…

Вот такая у нас состоялась беседа. Нельзя сказать, чтобы она сильно продвинула меня в поиске, который я только еще начинал.

Хотя об одном обстоятельстве следует упомянуть.

Когда я шел обратно, на станцию, то всю дорогу меня сопровождал черный кот.

Не знаю, правда, Сеф или кто-то другой.

Оглядываясь, я видел его метрах в трех за спиной: хвост – трубой, зеленовато-янтарные фары перечеркнуты поперечинами зрачков.

К счастью, в электричку он не полез.

Отплыл вместе с платформой – видимо, исполнив свой долг.

Можно было бы и забыть.

И тем не менее почти до самого города я чувствовал на себе его внимательный, как бы изучающий взгляд.

3. Ход

Существует мнение, которое разделяет и часть серьезных исследователей, что Великая Октябрьская социалистическая революция (как ее совсем недавно именовали) была осуществлена не столько В. И. Лениным, сколько Л. Д. Троцким, который и был главным движителем ее. Мотивируется это мнение тем, что в период, непосредственно предшествующий Октябрьскому перевороту (как это событие именуют сейчас), Ленин находился в подполье и ничем руководить оттуда не мог. Он даже в Смольном, в штабе революции, появился лишь поздно вечером 24 октября, когда машина восстания уже была запущена на полный ход. В то же время Троцкий, являясь председателем Петросовета, организации, которая представляла в городе реальную власть, мечется по взбудораженному Петрограду как ураган: по три раза в день выступает на грандиозных митингах, бросает в толпу пламенные призывы, проводит бесчисленные совещания, подталкивает нерешительных, вдохновляет колеблющихся. Его боготворят матросы Кронштадта, которые станут ударной силой большевиков, ему как зачарованная внимает левая интеллигенция, почувствовавшая смену эпох, ему верят солдатские комитеты, казалось бы не верящие уже никому. Не существует таких препятствий, которых он не мог бы преодолеть. Нет в мире силы, способной сдержать эту бушующую стихию. Когда гарнизон Петропавловской крепости высказывается за Временное правительство, Троцкий в сопровождении лишь единственного охранника без колебаний едет туда и буквально за час убеждает безумную, расхристанную толпу поддержать советскую власть.

Он – олицетворение революции, он ее вождь, трибун, блистающая звезда. Одной неистовой волей своей он подталкивает на циферблате истории стрелки часов. Луначарский позже напишет, что товарищ Троцкий в те дни, несомненно, затмевал товарища Ленина, а Моисей Урицкий, тогдашний председатель Петроградской ЧК, по воспоминаниям современников, говорил: «Вот пришла великая революция, и чувствуется, что как ни умен Ленин, а начинает тускнеть рядом с гением Троцкого». Даже Сталин в первую годовщину советской власти писал, что «вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета т. Троцкого». Эти строки были вычеркнуты потом из всех переизданий сталинских сочинений.

Казалось бы, неоспоримые факты. И все же, как представляется, реальность выглядела иначе. А чтобы не погружаться в пучину множества противоречивых подробностей тех бурных дней, давайте поставим простой и ясный вопрос. Возможен ли был Октябрьский переворот без Ленина? На этот вопрос есть только один такой же простой и ясный ответ. Нет, без Ленина Октябрьский переворот был бы, скорее всего, неосуществим. Именно Ленин создал партию большевиков – единственную политическую организацию, которая решилась тогда взять власть в стране, именно Ленин, вопреки всем возражениям, в том числе в большевистском ЦК, настоял на немедленном вооруженном восстании. За популярностью Троцкого, действительно грандиозной, просматривается колоссальный ленинский авторитет. Не следует забывать, что Троцкий, по крайней мере формально, долгие годы считался меньшевиком, вел с большевистским течением в РСДРП непримиримую идеологическую борьбу, примкнул к большевикам всего лишь за три месяца до восстания и, хотя был тут же избран и в Военно-революционный комитет и в ЦК, ветеранами партии, «старыми большевиками», рассматривался как выскочка, как фигляр. Не факт, что они стали бы сотрудничать с ним, если бы не поддержка Ленина.

И другой такой же простой и ясный вопрос. Возможен ли был Октябрьский переворот без Троцкого? А вот на этот вопрос ответ следует дать утвердительный. Да, без Троцкого успешное Октябрьское восстание было вполне возможно. У большевиков в Петрограде хватало военных вождей: Подвойский, Антонов-Овсеенко, Благонравов, Лашевич, тот же Федор Раскольников. Выдвигались уже и «народные командиры»: Дыбенко, Крыленко, имевшие большое влияние и на матросов, и на солдат. Фактически Временное правительство потеряло власть уже за неделю до переворота: ни один из его приказов, касавшихся Петроградского гарнизона, не мог быть выполнен без санкции Петросовета. В ночь с 24 на 25 октября отряды рабочей гвардии лишь завершили предшествующую работу – сведя мосты, взяв под контроль вокзалы, телефонную станцию, телеграф. И все это – практически без единого выстрела. На свержение Николая II потребовалась неделя, на свержение Керенского – всего одна ночь. Члены Временного правительства вообще не могли понять, что происходит, о перевороте они стали догадываться лишь тогда, когда в Зимнем дворце отключили телефоны и свет.

Все равно это походило на чудо. Крохотная партия, казалось бы недавно, после июльских событий, дискредитированная, претерпевшая полный разгром, вдруг решительно взяла власть в свои руки. Социалистическая революция победила. Все, историческое предназначение завершено. Вождь, олицетворявший его, неумолимо смещается в прошлое. История движется дальше. Если он будет цепляться за уходящий поезд, то как Керенский, а потом Горбачев, превратится в пародию на самого себя.

На первый взгляд кажется, что Троцкого ждет именно эта участь. Став в новой республике народным комиссаром по иностранным делам, он сразу же терпит сокрушительное поражение в Бресте – на переговорах о мире. Здесь сталкиваются две точки зрения. Ленин считает, что мир надо подписывать на любых условиях. Воевать мы не можем, старая армия развалилась, немцам ничего не стоит захватить Петроград и развернуть наступление на Москву. А социалистические революции в странах Европы, на которые, согласно марксистской теории, рассчитывали большевики, почему-то задерживаются. Нет, бог с ней с Прибалтикой, с Украиной, передышка, нужна передышка, любой ценой!

Троцкий с этим категорически не согласен. Во-первых, согласившись на капитуляцию, а иначе требования немцев в Бресте охарактеризовать нельзя, мы предаем свой собственный лозунг о мире без аннексий и контрибуций. Что мы скажем трудящимся, которые поверили в нас? Во-вторых, у немцев просто нет сил, чтобы оккупировать Петроград и Москву, они и так на пределе, истощены четырьмя годами войны. И в-третьих, ну не идиоты же они, в самом деле! К чему Петроград? На кой им сдалась голодающая Москва? Неужели не ясно, что, получив на Востоке такой карт-бланш, им следует немедленно перебросить все освободившиеся войска на Западный фронт, где как раз подготавливается очередное решительное наступление, и за счет этого сокрушить наконец Антанту. Ведь до Парижа немецким войскам по-прежнему остается чуть более ста километров. Троцкий абсолютно уверен, что так и произойдет. Он выдвигает парадоксальный лозунг: ни войны, ни мира, а армию распустить! (солдат все равно в окопах не удержать). Более того, он демонстративно срывает переговоры и покидает Брест. Черт с ними, с немцами, у советской власти есть сейчас дела поважней!.. И тут происходит то, чего Троцкий не ожидал: немцы все-таки оказываются идиотами, они оккупируют Украину, Прибалтику и начинают наступление на Петроград. Их передовые разъезды уже входят во Псков. В большевистской верхушке – паника. Представляется, что надвигающуюся катастрофу не отвратить. Социалистическая революция будет задушена. Ленин впадает в бешенство и выдвигает яростный ультиматум: либо мир будет немедленно, на любых условиях, заключен, либо он, Ленин, выходит из правительства и из ЦК.

Это грандиозное поражение Троцкого. Не оправдался его политический и военный прогноз. Он совершил трагическую ошибку и подставил молодую, не оперившуюся еще республику под смертельный удар. «В одночасье идол стал виновником бедствий». Его представления о развитии революции потерпели полный провал. Так думали многие в партии и своего мнения отнюдь не скрывали. Это был конец Троцкого как наркома по иностранным делам, конец его как политика, конец как вождя. Этого ему уже никогда не простят.

За политическим поражением следует нервный срыв. По воспоминаниям очевидцев (а это далеко не один человек), Троцкий исчезает бесследно на несколько дней. Никто не знает, где он, никто не представляет, что с ним. Его сдунуло, как мираж. Ходят слухи, что он впал в истерику, пьет, нюхает кокаин, непрерывно рыдает, не в состоянии связно произнести двух слов.

Кажется, что с Троцким покончено.

Тем более удивительным представляется его последующий стремительный взлет. В середине марта 1918 года, после отставки Троцкого с поста наркоминдел он назначается народным комиссаром по военным и морским делам. Следует отметить, что должность эта совершенно убийственная. После четырех лет кровавой мировой войны сражаться никто не хочет. В Красной гвардии насчитывается в это время всего четыре тысячи человек. Призыв «грудью встать на защиту социалистической революции» никого особенно не вдохновляет. Такие призывы слышали и от Керенского. Крестьяне предпочитают делить землю, которой они ждали множество лет, а солдаты, как правило входящие в местную власть, занимаются реквизициями, пьянством и запугиванием «буржуев».

Положение советской власти отчаянное. Немцам, как по-прежнему многие полагают, ничего не стоит взять Петроград. Генерал Краснов очищает от большевиков Область Войска Донского. Там же как на дрожжах растет Добровольческая белая армия, готовая перейти в решительное наступление на Екатеринодар. Уже начинается интервенция. Еще в январе 1918 г. Япония вводит во Владивостокский порт свои военные корабли, а 6 марта с линейного крейсера «Глори» высаживается в Мурманске английский десант. Через неделю войска Австро-Венгрии входят в Одессу. Главную же опасность для Советской Республики представляет чехословацкий корпус, сформированный в годы германской войны. Восстание чехов, раздраженных тем, что им никак не выбраться из России, начинается в мае, когда между ними и военнопленными венграми происходит драка в Челябинске, и тут же, будто пожар, распространяется на Сибирь и Дальний Восток. Чехи захватывают практически все города, связанные с Транссибирской железной дорогой: сам Челябинск, Петропавловск, Курган, Канск, Новониколаевск (ныне Новосибирск), Нижнеудинск. В начале июня 1918 года они берут Томск, а в захваченной ими Самаре возникает первое антибольшевистское правительство, претендующее на верховную власть в стране – Комитет членов Учредительного собрания. Одновременно вспыхивают протесты рабочих на крупнейших петроградских заводах, Обуховском и Путиловском, которые перекидываются на Москву, Тулу, Нижний Новгород, Орел, Тверь…

Ситуация складывается критическая.

Закончилось «триумфальное шествие советской власти» в России.

Пассионарный порыв иссяк.

Тяжелый маятник революции, видимо дойдя до упора, начинает движение в обратную сторону.

Всем очевидно, что дни большевиков сочтены. Юрий Готье, историк, записывает в это время в своем дневнике: «Японцы двигаются от Владивостока, англичане – в Ташкент, алексеевцы заняли Ставрополь и Армавир, чехословаки – Екатеринбург, союзники – Архангельск. Образовывается кольцо, горе всем, кто останется внутри него. Мне думается, что Москва должна превратиться в настоящую геенну огненную»…

Так оценивал ситуацию, разумеется, не он один. Закономерно бытует легенда, не подтвержденная документами, но вместе с тем очень правдоподобная, что в это время у всех большевистских вождей лежат в сейфах иностранные паспорта, валюта и драгоценности, приготовленные на случай бегства из страны.

И тут фигура Льва Троцкого вырастает до неимоверной величины. Он выдвигает и, главное, безжалостно реализует идеи, опрокидывающие все сложившиеся воззрения о том, как следует воевать. Прежде всего, он призывает в Красную армию «военных специалистов»: офицеров и унтер-офицеров старой российской армии. Это сразу же встречает яростное сопротивление у командного состава большевиков, находящегося в плену представлений о «революционных народных армиях», которые образуются как бы сами собой и как бы сами собой, без каких-либо указаний сверху, опрокидывают врага. Однако Троцкий неумолим. Без дисциплины, без профессиональных военных победить в гражданской войне нельзя. А чтобы призванные офицеры не переходили на сторону белых, он громогласно объявляет их семьи заложниками. Мера, надо признать, необычайной жестокости, отсылающая к самым диким, варварским временам. Даже у некоторых кремлевских вождей она вызывает протест. Троцкого это, впрочем, не слишком смущает. Распоряжение публикуется во всех советских газетах, и Троцкий требует, чтобы оно неукоснительно проводилось в жизнь. Дисциплину же он насаждает показательными расстрелами – тех, кто струсил и отступил или не выполнил приказа командования. Причем расстрелу в первую очередь подлежат комиссары и командиры, то есть те, кто, как правило, является членом ВКП(б). Это тут же вызывает обвинения Троцкого в ненависти к большевикам, но зато в Красной армии появляются управляемые и боеспособные части.

Одновременно формируется знаменитый «поезд председателя РВС», на котором Троцкий два с половиной года разъезжает по фронтам гражданской войны. Это тоже – гениально найденный механизм управления, «генштаб на колесах», связывающий центр, фронт и тыл. В условиях колоссальных российских пространств, на которых велись боевые действия, в условиях чрезвычайно растянутых и ненадежных коммуникаций поезд Троцкого представляет собой волю советской власти, моментально реализующуюся на местах. Собственно, для комиссаров, командиров, бойцов это и была советская власть. Поезд оснащен самой передовой техникой своего времени: там смонтирована собственная электростанция, питающая радио и телеграф, удивительные для России морозильные камеры, где хранится запас продуктов, автомобили, даже небольшой самолет, типография, выпускающая газету «В пути». В двенадцати вагонах находится более двухсот человек, включая личный секретариат председателя РВС, латышских стрелков, матросов, которым Троцкий особенно доверял, кавалеристов, членов пулеметной команды, мотоциклистов, шоферов, самокатчиков, телефонисток, членов команды броневика. Особую группу составляет подразделение агитаторов в числе тридцати семи человек, они призваны укреплять дух красных бойцов. Кроме того, в поезде находятся фотографы и кинематографист, которые фиксируют наиболее важные эпизоды поездки. Троцкий всегда очень заботился о своем будущем месте в истории.

Поезд Троцкого воплощает стиль его руководства. Он становится мощным поршнем, проталкивающим вдаль и вширь обжигающую кровь гигантской революционной войны.

И вместе с тем главным фактором, способствующим победе, является, вне всяких сомнений, личность самого Льва Давидовича. Еще в эмиграции он был известен как блестящий оратор, не раз в пух и прах разбивавший своих оппонентов из революционных кругов. Ленин его за это уважал и ценил. Однако тут, в недрах бури, взметающейся до небес, с ним происходит некое фантастическое преображение. Троцкий уже не просто оратор, он – трибун, он – ветхозаветный пророк в ореоле ослепительных истин. Он становится огненным голосом революции, ее вдохновенной речью, рождающейся, казалось бы, помимо него самого. Это происходит еще в дни Октября. Возвещая апокалиптический шторм, Троцкий чуть ли не ежедневно выступает в зале петербургского цирка «Модерн», и громадная, разношерстная, от солдат до интеллигентов, толпа внимает ему, точно загипнотизированная. Очевидец этих выступлений потом вспоминал: «Вокруг меня настроение, близкое к экстазу. Троцкий требует от собравшихся: «Это голосование пусть будет вашей клятвой – всеми силами, любыми жертвами поддержать Совет, взявший на себя великое бремя довести революцию до конца, дать землю, хлеб, мир». Несметная толпа как один человек поднимает руки»…

Кстати, Гитлер, начиная свою политическую карьеру, тоже много раз выступал в здании цирка. Ницше, видимо, не случайно заметил, что героем надвигающегося двадцатого века будет актер. И любопытно вот еще что. В годы перед Первой мировой войной оба они по воле судьбы проживали в Вене. Могли даже сталкиваться друг с другом на улицах. Вена, в кружеве галерей, в фестонах летних кафе, была тогда уютной и небольшой. И Лев Троцкий, конечно, не подозревал, что этот изможденный, плохо одетый австриец с внешностью типичного неудачника, задерживающийся у витрин, скоро будет претендовать на мировое господство, а Адольф Шикльгрубер, еще не превратившийся в Гитлера, тоже, разумеется, не догадывался, что этот нервный еврейский юноша, проскакивающий мимо него, станет вскоре одним из вождей великой социалистической революции.

Не имело никакого значения, что Троцкий не получил военного образования, что весь «боевой опыт» его сводился к работе корреспондента во время Балканских войн. Революция – это стихия логоса, а не номоса, стихия парадоксальной импровизации, а не следование затверженным правилам с пожелтевших страниц. Никакие правила в революции не работают. Она создает свои собственные законы – волей гнева и страсти распространяет их на весь мир. А что касается хаотических протуберанцев гражданской войны, то, как верно заметил один из исследователей, «слова великого идеализма здесь были, по существу, важнее дивизий и корпусов, и вдохновенные речи вели к результатам не хуже смертельных боев. До какого-то момента они вообще снимали с революции необходимость сражаться. Революция в основном действовала силой колоссального убеждения, и большую часть этой силы она, казалось, вложила в одного человека».

Появление Троцкого на фронтах превращается в драматические спектакли, в грандиозное эффектное представление, которое надолго врезается в память бойцам. Складывается даже определенный ритуал его выступлений. Троцкий, как правило, ощутимо опаздывает – как хороший психолог, он намеренно заставляет себя ждать. Стоят в шеренгах красноармейцы, переминаются с ноги на ногу командиры полков. И только когда напряжение, вызванное отсутствием председателя РВС, накапливается до предела, Троцкий буквально как вихрь, в сопровождении двух-трех адъютантов взметывается на сцену. В черном кожаном одеянии, весь – революционный порыв, он стремительными шагами выходит к самому краю, движением обеих рук распахивает на себе шинель и на мгновение замирает. Присутствующие видят в свете прожекторов красную пылающую подкладку, видимо символизирующую кровь, выброшенный вперед клок яростной бороды, сверкающие стекла пенсне. Шквал аплодисментов и крики приветствий встречают эту умопомрачительную мизансцену… И вот он говорит… Он говорит, что впервые в истории человечества Великая революция освободила порабощенный народ… Что те, кого тысячелетиями угнетали, кто был бессловесным скотом, грязью под сапогами господ, отныне сами станут хозяевами своей судьбы… Что восторжествуют правда и справедливость… Что все народы, все нации, все государства сольются в единую человеческую семью… Он говорит, что против этого восстала вся мировая буржуазия… Что, безумствуя и зверея от ненависти, она драконьими кольцами пытается задушить эту величественную мечту… Что она скрежещет зубами… Что она двинула против Республики несметные полчища тьмы… Но нельзя победить народ, восклицает он… Нельзя победить людей, чьи разум и сердце воспламенены светом истины… Вон, посмотрите – она уже брезжит на горизонте… Новый мир все равно придет, и отдать за это надо лишь такую малость, как жизнь…

Слова его страшны и жестоки. Но страшны и жестоки слова любой революции. От них разрывается сердце. Но революция всегда разрывает людские сердца. Ни электронной аппаратуры, ни усилителей звука у него, разумеется, нет, но странный эффект: его голос – от края до края – слышит вся многотысячная толпа. Он переносится какими-то удивительными вибрациями. Как будто Троцкий произносит не речь, а прямо из воздуха, из ничего выстраивает магический инкантумент. Люди, слушающие его, обо всем забывают… О том, что нечего жрать и что по ним ползают тифозные вши… Что нет патронов и что на рассвете их ждет верная смерть… Что их только горстка, а на той стороне – бесчисленная железная саранча… Обо всем этом они немедленно забывают. Они видят лишь разгорающийся на горизонте огонь. Они видят свет нового мира, пылающий как заря. Они знают, что они победят, и они побеждают.