Текст книги "Демонстрация. Повесть"

Демонстрация
Повесть
Андрей Тихомиров

© Андрей Тихомиров, 2025

ISBN 978-5-0065-2452-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1.

– Эй, вы! – высунув голову из кухни, крикнул Флориан. – Пора вставать!

Но Владлен в ответ лишь сонно что-то пробормотал, а малыш повернулся на другой бок.

Увидев, что вставать никто не собирается, Флориан снова вернулся к кухонному столу, снял картонную крышечку с бутылки и стал наливать молоко в алюминиевую кастрюльку. Густая белая струя мягко забулькала, ударяясь о дно. Выцедив все молоко до последней капли, Флориан вынул из шкафчика голубой чайник и наполнил его водой. Потом чиркнул спичкой, включил газовые горелки. Вспыхнули острые огоньки и, обежав круг, превратились в две шипящие синие звезды. Флориан поставил на них кастрюльку и чайник и занялся приготовлением кофе.

Медленно вертя ручку жестяной кофейной мельницы, он время от времени поглядывал на плиту. Из носика уже вилась тонкая струйка пара. Сам же чайник, уютно расположившийся в огненном гнездышке, тихонько что-то насвистывал и походил на какую-то голубую птицу, на живое существо. Может быть, потому, что насвистывал, а может быть, потому, что вызывал в памяти образ Габи.

Флориан купил этот чайник однажды днем в торговых рядах квартального рынка. Фабрика, на которой он работал, бастовала, и потому он мог сколько душе угодно шататься по рынку, бродить по узким проходам между брезентовыми навесами и разглядывать груды дешевых товаров. Однако же прогулки эти были не совсем бесцельными. В уме Флориан прикидывал, что подошло бы их квартире и что он купил бы, будь у него деньги. Новую скатерть из искусственного шелка; несколько белых кухонных табуреток для себя и для Габи; фаянсовый сервиз с золотым ободком, почти совсем как фарфоровый, не отличишь; приемник в зеленом полированном корпусе, еще кое-что. Флориан не в первый раз бродил по рынку и точно знал цену каждого предмета, но общая сумма была столь велика, что не о чем было и думать.

Тогда-то на рынке он и увидел голубой чайник и сначала просто прибавил его в уме к списку остальных вещей. Потом заметил написанную мелом цену и решил тут же купить чайник, потому что цена была совсем низкой и потому что Габи давно уже мечтала о таком чайнике.

Когда он вернулся домой, Габи еще не было. Она пришла только к вечеру, усталая и невеселая.

– Почему ты не явился на собрание? – слегка прикоснувшись губами к его щеке, спросила она.

– На какое собрание?

– Ты даже не помнишь…

Только тогда он вспомнил, что стачечный комитет назначил в этот день собрание.

– Да, верно, у меня совсем из головы вылетело. Взяв со стола чайник, он покачал им в воздухе:

– Посмотри-ка, что я тебе принес!

Габи посмотрела на чайник, но не улыбнулась. – Как тебе не стыдно, Флориан! Люди устраивают собрание, решается судьба забастовки, а ты ходишь покупаешь чайники: Какое-то мгновение он так и стоял с высоко поднятой рукой, потом, размахнувшись, со злостью швырнул чайник об пол. Тот жалобно пискнул, словно обиженный ребенок, и откатился в угол. Флориан ушел на кухню, хлопнув дверью. Он истратил последние деньги, чтобы порадовать Габи, а она читает ему нотации, будто какому-то сопляку! – – Подумаешь, собрание! Собрание, видите ли, из-за него провалится…

Потом они, конечно, помирились. Чайник был вымыт и поставлен на полку. Правда, кончик носика у него облупился при падении. Габи сидела рядом с Флорианом и ласково гладила его волосы:

– Ну скажи, что мне с тобой делать!

Флориан и сейчас еще слышит нежный и ласковый шепот, но Габи уже нет, а чайник по-прежнему тут – голубая птица в огненном гнезде со своим тонким клювом, со своей песенкой – свистом пара.

Но не только чайник напоминал в этой квартире о былом. Ситцевая занавеска на окне тоже воскрешала образ Габи. Узор на ней давно уже выцвел, а нижний край превратился в бахрому, потому что малыш вытирает об него руки, когда на него не смотрят. Но Флориан помнит занавеску такой, какой она была когда-то, – белоснежной, усыпанной пышными розовыми хризантемами. Они купили ее на распродаже, но сначала, конечно, поссорились. Флориану хотелось более строгой расцветки – что-нибудь в полоску, Габи же настаивала на цветах:

– Будет великолепно, как будто на окне сад, вот увидишь! В конце концов он, конечно, уступил. Но лишь тогда, когда мягкие губы задрожали от огорчения.

Многое напоминало о Габи и там, в комнате. Пейзаж в «золотой» рамке. Флориан выиграл его в тире, Габи стояла, затаив дыхание, и так крепко прижималась к его спине, что ему пришлось заворчать: «Отодвинься же, мешаешь, не видишь, что ли…". Там же стоит этажерка для книг. Однажды они купили доски для растопки, а потом Габи установила, что это не просто доски, а части этажерки. Она хотела сама собрать ее, но угодила молотком по пальцу, и тогда за дело взялся Флориан. Так в доме появилась этажерка.

Платяной шкаф, зеркало, коврик у порога – у каждого предмета своя история, неизменно связанная с Габи. Но больше всего напоминают о ней эти двое, что притворяются спящими. У Владлена, брата Габи, такие же ласковые серые глаза, только в них светится насмешка. А у малыша, у этого смелого индейца, глаза и рот матери.

В кухне тепло запахло кипяченым молоком. Флориан выключил газ, затем развинтил мельницу, высыпал молотый кофе в кофейник с ситечком и налил сверху кипящей воды из чайника. Запах молока исчез, побежденный острым горьким ароматом заваренного кофе.

– Эй, вы там! – снова позвал Флориан, заглядывая в комнату. – Вставайте быстрее, а то молоко остынет! Скоро одиннадцать, а они еще в постели, индейцы-лежебоки!

Владлен ясно слышал голос из кухни, чувствовал запах кофе, но ему не хотелось открывать глаза. Было воскресенье, а по воскресеньям он отсыпался за все шесть предыдущих дней. Сладкая лень обволакивала тело, за плотно сжатыми веками стоял красный туман, яркий и теплый. Когда туман темно-красный, это значит, что день пасмурный, а когда он вот такой яркий и теплый, это означает, что в комнате светит солнце и погода хорошая.

«Погода хорошая, – лениво думал Владлен, – и хромой Альфонс из гаража обещал дать мне машину. Возьму Клодин и остальных и поедем туда, где мы были в прошлом месяце. Там очень хорошо, и будет еще лучше, если брат Клодин не поедет с нами».

Брат у Клодин толстый и занимает полмашины. А кроме того, ни на минуту не отходит от сестры. Чтобы от него отделаться, надо влить ему в глотку не меньше двух бутылок вина,

– Раз, два, три… – скомандовал себе мысленно Владлен, но не шевельнулся. – Ну, хватит, наконец, валяться, еще немного, и Старик взбеленится. Шутки в сторону – раз, два, три!

Юноша вскочил и начал одеваться. Увидев, что малыш еще лежит, он рывком сдернул с него одеяло.

– Ты чего? – сонно пробормотал мальчик. – Отдай одеяло!

– Вставай, вставай! И побыстрее! Нас ждет военный совет!

– Врешь! – возразил малыш, но глаза все-таки открыл. – Военный совет бывает только ночью!

– Когда опустится тень ночи, враг уже будет здесь! – продекламировал Владлен. – Полчища его несметны, как стаи саранчи и кровожадны, как кайманы. Поэтому я говорю тебе – вставай, Орлиный Глаз, и ступай в круг, ибо решается судьба племени!

Малыш поднялся, путаясь в широкой ночной рубашке. Он спал в ночной рубашке своей матери.

– Собрались ли старейшины и явились ли посланцы наших братьев? – спросил он, с пыхтением стаскивая ночную рубашку.

– Явились, не беспокойся, – пробормотал Владлен. Такого ответа в книге не было, но юноша забыл о книге.

Он вспомнил, что все может пойти к черту – и Клодин, и машина, и вообще поездка за город. Что толку, что пришло воскресенье и светит солнце! Старик обязательно все испортит.

Флориан снова крикнул из кухни:

– Идете вы, наконец, или нет?..

Сели завтракать. Стол выглядел празднично. Столешница была застлана чистой белой бумагой, а между кофейником и молочником стояла тарелка со свежими булочками. Флориан был явно в приподнятом настроении. Лицо его выражало хмурое добродушие, а это бывало отнюдь не каждый день. Не каждый день бывало и то, чтобы Старик сел за стол вот так, вместе со всей семьей. Обычно всю неделю он наскоро перекусывал где-нибудь, вечно на ногах, возле стойки, – стакан вина в одной руке, бутерброд – в другой. Когда обедаешь стоя, это обходится дешевле. Тогда денег хватает на пансион для малыша.

При виде булочек малыш оживился и забыл свой индейский язык.

– Сколько на каждого? – спросил он.

– Ешь, ешь, – пробормотал отец. – Никто считать не собирается.

Владлен быстро выпил свой кофе, даже не чувствуя вкуса, глянул на Старика раз, другой и нерешительно произнес:

– Знаешь, папа, Альфонс обещал дать мне на сегодня машину…

– Нам не нужна машина. Пойдем пешком, как все остальные.

– Я хотел сказать, что он дает мне ее для поездки за город.

– Ну нет! – рявкнул Флориан, отставляя пустую чашку. – Этот номер у тебя не пройдет! Альфонс ему обещал… А помнишь, что ты обещал мне?

– Послушай, папа, – мягко настаивал Владлен. – Одним человеком меньше или больше – какое это имеет значение?

– Какое значение, говоришь? А такое, что если каждый начнет рассуждать как ты, площадь окажется пустой!

– Ну, это просто разговоры. Ты только и знаешь: «Если каждый скажет так да если каждый сделает этак» – совсем как сторож в парке: если все сорвут себе по листочку, что останется от деревьев. А деревьям хоть бы что.

– Речь идет не о деревьях. Речь идет о людях.

– Люди… Люди едут отдыхать, веселиться, одни мы потащимся на демонстрацию…

– Не бойся, не мы одни, – сказал Старик и засмеялся. – Кто-нибудь еще да придет…

Смеялся Флориан как-то хрипло, неуверенно, словно плохо представлял себе, как это делается.

– С тобой невозможно разговаривать, – вздохнул с досадой Владлен.

Будь это какой-либо другой случай, Старик просто приказал бы – и все. Но сейчас ему не хотелось командовать.

– Слушай, мой мальчик! Тебе самому должно быть стыдно, что в свои девятнадцать лет ты еще ни разу не участвовал в демонстрации. Если бы этим летом были выборы, ты бы уже голосовал. А за кого – это тебе ясно?

– За кого голосовать – этого не станешь решать на демонстрации.

– Конечно, эти вопросы решаются на дансингах и в придорожных кустах…

Владлен промолчал. Ничего не вышло, и разговаривать больше не о чем. Флориан немножко подождал, но юноша по-прежнему молчал.

– В конце концов, мы – одна семья или что? – вновь заговорил Старик. – Можем же мы раз в год вместе пойти на демонстрацию. А когда вернемся, езжай куда хочешь!

Малыш плохо понимал, о чем они спорят, но почувствовал, что Владлену не удалось отвертеться, и это его обрадовало. Втроем будет куда веселее.

Бреясь перед пожелтевшим зеркалом, испещренным темными пятнами, Владлен постепенно успокоился. В конечном счете Флориан прав, на прогулку можно отправиться и позднее. Тем более, раз он обещал. Старик и малыш одевались в комнате.

– Папа, а где мы будем обедать? – спросил малыш, поставив ногу на край кровати, чтобы завязать шнурок.

– Тысячу раз говорил тебе – не ставь ногу на кровать! – сказал Флориан. – Обедать будем в городе.

– Владлен, ты слышишь – обедать будем в городе!

Малыш смутно представлял себе, что означает это «в городе», но ясно было, что там наверняка все не как дома на кухне или в школьной столовой.

Флориан тщательно осмотрел свой новый костюм – не попортила ли его где-нибудь моль. После смерти Габи он очень редко надевал этот костюм. В будничной одежде куда удобнее, особенно если некому делать тебе замечания за то, что ты испачкался или что у тебя отлетела пуговица. Одеваясь, Старик думал о разговоре с Владленом и о том, что все их разговоры кончаются одинаково – Владлен просто умолкает и перестает слушать. Так же, как Флориан когда-то при спорах с Габи.

– Хорошо, признаю, ты права, – говорил он, если жена пыталась что-то ему растолковать. – Но пойми – все эти философии мне ни к чему!

– Какие философии? – возмущалась Габи. – Это же самые элементарные вещи, которые ясны любому рабочему: с одной стороны, мы имеем общественный способ производства, а с другой – частную собственность на средства производства. В этом главное противоречие…

– Все это лишь пустые слова! – злился в свою очередь Флориан. – Главное в том, что одни разъезжают в лимузинах, которые стоят пять миллионов, а другим не на что купить ботинки детям. Такой мир должен провалиться ко всем чертям! Вот это и есть главное, это я отлично понимаю, и ничего больше мне не надо!

Но Габи опять принималась за свое, злилась, что он видит конкретные факты, а не может понять причин, снова возвращалась к теме производства и другим подобным вещам. Однако Флориан уже не слушал, он украдкой поглядывал на картинки иллюстрированного романа в газете или катал хлебные шарики, и Габи, наконец, замечала это и говорила со вздохом:

– Господи, какой у тебя ленивый ум, Флориан!.. Постыдись, ведь ты же внук коммунара…

Габи дала ему почитать популярную брошюру о труде и капитале. Бывало, после очередной ссоры Флориан, чтобы умилостивить Габи, доставал брошюру и принимался за чтение. Но брошюра так и осталась не дочитанной до конца.

Она и сейчас стоит на этажерке, где-то среди книг Габи, с неровно оборванными краями первых страниц, которые он разорвал пальцем.

Теперь Владлен платит ему той же монетой. Ему подавай лишь мотоциклы да девушек, разную индейскую да ковбойскую дребедень, но не серьезный разговор. Будь Габи жива, может быть, она знала бы, как к нему подступиться. Но Флориан не умеет убедительно говорить, напрасно ищет нужные слова. Стоит ему завести речь о политике, как Владлен тут же встает на дыбы.

– Уроки я возненавидел еще в школе, – заявляет он. – Давай о чем-нибудь повеселее.

Флориану не удалось придумать что-нибудь веселее демонстрации. Демонстрация – это по крайней мере не пустые слова, ее можно видеть. Есть люди, которые должны увидеть что-то своими глазами, чтобы понять.

– А куда мы пойдем потом? – спросил малыш.

Он был уже совсем готов – бодрый и чистенький в голубой рубашке и черных ковбойских брючках.

– Ну скажи, папа, потом, после обеда, куда мы пойдем? Так как Флориан его не услышал, малыш предложил:

– Пошли на ярмарку, а?

– На ярмарку! И тебе не стыдно? – крикнул из кухни Владлен. – А кто будет проводить боевой смотр воинов?

– Верно. Я забыл, что нас ждут важные дела, – откликнулся малыш, сразу входя в тон. – Мы должны собрать все союзные племена и сделать смотр нашим силам, ибо кровавой будет завтрашняя заря…

– Союзные племена ждут нас в Скалистой долине… – отозвался из кухни Владлен. – Там собралось множество смелых воинов, их больше, чем летом звезд на небе, они неудержимы в бою, как воды Колорадо весной.

– Ну хватит, кончайте эту белиберду! – добродушно проворчал Старик. – Поторопитесь, нам далеко ехать!

2.

Чтобы добраться из их пригорода до центральной площади, нужно было сначала ехать на автобусе, а потом на метро с двумя пересадками. Для малыша это было началом праздника. Двери, которые закрываются сами собой, бетонные туннели, наполненные воем проносящихся поездов, станции, украшенные большими яркими рекламами, – все это ему до водилось видеть не часто.

Глядя на сияющее лицо мальчика, Флориан только удивлялся. У него самого метро вызывало лишь досаду и чувство удушья. Каждое утро год за годом он ездит на метро в толчее и давке, окруженный сонными, усталыми лицами, которые встречают новый день гримасой отвращения. Люди в вагоне стоят, тесно прижатые друг к другу молчаливые, неподвижные, словно безжизненные, и только на поворотах клонятся набок, как тяжелая инертная масса.

Сейчас по крайней мере вагон был почти пуст, и все трое спокойно расположились на сиденьях. Малыш, указывая рукой на стоп-кран, повернулся к Владлену, пытаясь перекричать грохот колес. Он всегда предпочитал обращаться за информацией не к отцу, а к Владлену. Юноша был для него авторитетом и образцом для подражания. Он приносил книжки про индейцев и ковбоев. В кармане у него всегда можно было найти леденец или пакетик со стеклянными шариками.

Владлен стал отвечать на вопрос с помощью мимики. Подняв руку, он затем резко ее опустил, будто дернул за кран. Потом покачнулся всем телом вперед, показав, что поезд остановился, и вытаращил глаза, чтобы выразить испуг кондуктора и пассажиров. Малышу все это показалось ужасно смешным, и, чтобы продолжить игру, он указал на рекламу вина. Теперь Владлену пришлось изобразить, как он нерешительно отпивает из бокала, как задумчиво оценивает вкус вина, как затем по лицу его разливается широкая улыбка удовольствия и как после этого он одним махом опрокидывает в себя бокал.

Оба такие же веселые, как она, подумал Старик. Но склад ума у обоих другой. Габи была не из тех, кто сейчас серьезен, потом весел, а спустя немного, если того требуют обстоятельства, опять серьезен. Смеялась она или нет, какой-то частью своего существа она была задумчива, словно бы и веселясь продолжала над чем-то размышлять.

Сначала Флориан предполагал, что это у нее от канцелярской работы. Кто орудует пером и бумагой, тот, конечно, постоянно размышляет. А Габи, хотя и работала на той же фабрике, что и он, служила в бухгалтерии. Потом он понял, что цифры и буквы здесь не при чем. Просто она такой человек и все тут.

Такой Флориан запомнил ее еще с первой встречи у фабричных ворот. Он шел на работу, а она стояла у ворот и не хотела его пускать: она была стачечным постом.

– Самое лучшее для тебя – вернуться домой, – сказала Габи. – Сегодня у нас забастовка.

– У вас, может, и забастовка, но у меня – нет. Мой профсоюз не бастует.

– Если твой профсоюз поступает неправильно, зачем же тебе повторять его ошибку? – спокойно спросила она. – Ведь люди борются за хлеб насущный.

– Кто ошибся, это мы увидим после. А сейчас посторонись, а то я спешу.

В этот момент он заметил трех здоровяков, прислонившихся к воротам. Руки у них были засунуты в карманы.

– Ага, значит, здесь, у тебя, уговоры, а там дальше пойдут кулаки, – сказал Флориан и сплюнул.

Она усмехнулась.

– Разным людям – разные доводы!.. Но ты ведь из тех, кого можно убедить словами, верно?

– Ладно, сдаюсь. Но не перед твоими доводами, учти. И он снова сплюнул.

Спустя несколько дней Флориан случайно встретил ее во дворе фабрики и нарочно отвернулся.

– Забастовка кончилась, а обида живет, – засмеялась девушка.

Они остановились, глядя друг на друга.

– Не бойся. Я обижаюсь только на друзей, – сказал грубо Флориан.

– Ну, раз так… – Улыбка ее погасла, она повернулась и пошла прочь.

«Ну и убирайся ко всем чертям! " – подумал Флориан. Однако непонятно почему крикнул ей вслед:

– Эй, погоди! Нам с тобой в одну сторону…, – и они пошли вместе. Вместе в первый раз.

Флориан узнал, что ее зовут Габи, что она состоит во Всеобщей конфедерации труда, что профсоюз, членом которого является он сам, только мешает борьбе и прочее такое. Под конец он снова разозлился:

– Для таких, как ты, если человек не из ваших, то он уже и не рабочий! А сама-то ты разве работница? Ну-ка, покажи свои руки!

Габи беспомощно посмотрела на свою маленькую белую руку. Он тоже посмотрел, помолчал и, чтобы загладить свою грубость, пробормотал:

– Знаешь, меня агитировать не надо. Мой дед был коммунаром.

Спустя неделю Габи пошла на демонстрацию и Флориан тоже, хотя его профсоюз не участвовал. Был теплый весенний день, и даже узкие улочки предместья полнились солнцем. Габи и Флориан шагали плечом к плечу в шеренге демонстрантов. Вернее, пела только Габи, так как Флориан вообще не умел петь. Он различал в рокочущем гуле голосов нежный голос Габи, и знакомая песня казалась ему новой, иной, потому что грозные боевые слова произносились нежным женским голосом. Потом Флориан взял Габи под руку, и они продолжали шагать рядом, как и прежде, с той лишь разницей, что теперь от прикосновения гладкой белой руки он чувствовал легкое головокружение…

– Папа, да скажи же, мы еще долго будем ехать? Малышу поездка уже наскучила, и метро его не радовало.

– Еще две… нет, три остановки, – ответил Старик. Он попытался снова мысленно перенестись в то время, на улицы предместья, но песня затихла и его пальцы больше не ощущали прикосновения тонкой руки…

Когда они вышли из метро, было уже начало второго.

Скучный бульвар с длинными рядами закопченных фасадов стал пестрым и ярким, потому что было лето и был праздник. Солнце пробивалось сквозь кружево листвы высоких деревьев, расцвечивая серые стены бликами охры и зелени. Теплый ветер волнами проносился над бульваром. Он тоже был цветным – красным и синим – от множества полощущихся флагов.

Горячий асфальт испускал острый запах бензина. Стихшая пустая мостовая, свободная от обычного в будни потока автомобилей и мотоциклов, казалась внезапно пересохшей рекой.

Они двинулись вперед по нагретому солнцем тротуару. Сейчас все трое могли спокойно идти рядом – никто их не толкал. Бульвар был пуст, он принадлежал им, им одним пусть всего на несколько минут. Владлен и малыш снова развеселились. Изображая хромого Альфонса, Владлен шагал, привела кивая якобы негнущуюся ногу, а малыш вприпрыжку бежал рядом, заливаясь смехом.

«Сейчас похоже, что мы – одна семья», – подумал Флориан, но вслух ничего не сказал. Когда он бывал чем то доволен, то обычно ничего не говорил.

После того, как они прошли по бульвару порядочное расстояние и полуденное солнце хорошенько их напекло, они свернули в тенистую улочку и остановились перед небольшим кафе.

– «Заходите»… – прочитал малыш вывеску вслух.

– Давай входи, – подтолкнул его Старик. – Читать будем потом.

– Смотрите-ка, Флориан! – воскликнул хозяин, возившийся у крана пивной бочки. – Это по какому же случаю?

– По случаю праздника. И как видишь, мы в полном составе. Накормишь?

– О чем речь – ответил хозяин, вытирая руки. – Садитесь, где хотите, вы у себя дома!

Флориан усадил свою семью за столик у окна.

– Возьмем по рюмочке анисовой? – предложил он, обращаясь к Владлену.

– Не откажусь. А малышу?

– Пусть сам выберет.

– Мне кока-колу!

– Эту гадость? – сморщил нос Флориан.

– И вовсе она не гадость! Хочу кока-колы!

– Возьми лучше лимонад.

– Не хочу лимонада. Хочу кока-колы.

Старик недовольно фыркнул. Потом посмотрел по грустневшие глаза малыша, совсем такие же, как у Габи.

– Хорошо, пусть будет кока-кола! Сегодня не ссориться.

– И с соломинкой, правда? – оживился малыш.

– И с соломинкой. Кока-колу и соломинку! Соломинка – это очень важно!

Пока они пили, хозяин в соседней комнатушке готовил обед. «Как когда-то, а?» – спросил гарсон. «Как когда-то», – кивнул Старик.

Сначала на столе появилось большое блюдо салата с рыбой, крутыми яйцами и маслинами. Потом – три тарелки с толстыми ломтями паштета из гусиной печенки. Затем – бифштекс с жареной картошкой.

– Неплохим было это «когда-то», – проговорил Владлен с полным ртом, наливая себе вина.

– Что ты знаешь! – самодовольно произнес Старик. – Это «когда-то» было давно, мой мальчик. Тогда жилось по-другому.

– Так ведь тогда ты, папа, еще бегал с портфелем в школу… – заметил Владлен.

– Глупости! Тогда мне было ровно столько лет, сколько тебе сейчас. Только голова у меня была не как у тебя.

– Не всякому дано иметь мою голову! – ухмыльнулся юноша. – И твою тоже, кстати…

И поскольку Флориан явно собирался начать очередное нравоучение, Владлен перебил его вопросом:

– А сейчас чем мы будем платить за этот пир? Теми деньгами, что отложены на квартплату за июль, или …?

– На квартплату или на что другое, не имеет значения, – уклонился от ответа Старик.

Они съели все до последней крошки. Гарсон принес сыр и корзинку с фруктами, после чего снова занялся своим краном.

– Это все нам? – воскликнул малыш.

– А не много ли тебе будет?! – вскинулся Старик. – Гарсон дает, чтобы мы выбрали, а наше дело показать, что мы не какие-нибудь обжоры.

– А он настоящий гарсон? – прошептал малыш, взяв себе апельсин.

– Самый настоящий, – кивнул Флориан.

– Пират, – добавил таинственно Владлен. – Плавал по Индийскому океану в поисках сокровищ.

– И нашел? – таким же таинственным шепотом спросил малыш.

– Да, нашел. Там, на Необитаемом острове…

– А потом?

– Потом его подкараулил Корсар Смерти, который плавал под черными парусами. Завязался кровавый морской бой. Корсар потопил парусник, и он еле спасся, ему удалось в последний момент уцепиться за мачту.

– Смотрю я на вас – оба как малые дети, – сказал Старик. – Никаких сокровищ гарсон не искал, а колотил по ржавому железу да кидал уголь в топку до потери сознания… Сокровища лопатой он греб эти сокровища…

Малыш поглядел на морщинистое желтое лицо человека за стойкой. Теперь Гарсон и вправду был похож на простого кочегара. Жалко, что история про пиратов оказалась выдумкой.

– Ты, папа, всегда все испортишь! – сказал Владлен, наливая вино в бокалы.

– Это не я порчу. Это оно в жизни такое, испорченное.

– И вовсе не испорченное.

– Для тебя нет, согласен. Тебе сейчас легко. Ты пока один, получаешь тридцать тысяч, хватает и на бутерброды, и на девушек. Но когда женишься, посмотрим, что ты запоешь! Твоя сестра… – спохватившись, что малыш слушает, он замолчал. Фраза осталась невысказанной:

«Твоя сестра была бы сейчас жива, если бы у нее было побольше еды и чистого воздуха. А ведь еда и воздух существуют для всех, верно?»

Габи серьезно заболела как раз в то время, когда начались крупные забастовки. У нее и раньше было неладно с легкими, а тут она разболелась всерьез. А денег не было. Несколько месяцев назад ее уволили со службы за то, что она слишком много знает.

Вызвали врача. Он сказал сразу: усиленное питание и сосновый воздух.

– Ваше лекарство уж очень дорого, доктор, – процедил сквозь зубы Флориан.

– Ваша болезнь уж очень плоха, – парировал врач.

– Усиленное питание, – повторял Флориан. – А у нас нет денег на пару килограмм мяса!

Габи пыталась его успокоить, словно это не она, а он был болен.

– Это подождет, не настолько плохи мои дела. А что касается питания, то мы сможем еще какое-то время брать в кредит.

Однако мясник перестал отпускать им в кредит. Бакалейщик тоже. Многие рабочие – жители квартала бастовали, и если станешь каждому давать в кредит… Лишь молочник пошел им навстречу, и теперь у них дома всегда бывало молоко – большая бутылка, пополам для больной и для ребенка.

Каждое утро Флориан выходил из дому злой, такой же злой по целым дням ходил из одного стачечного комитета в другой, взрывался из-за любой мелочи и ругался со всеми подряд. Он мог, конечно, плюнуть на все и явиться на работу, как делали некоторые, но это отразилось бы на Габи хуже всякой болезни.

3.

Когда он вечером возвращался домой, Габи весело встречала его, так весело, что нельзя было не заметить, как ей хочется скрыть страх. Флориан улавливал этот страх в расширенных, блестящих от лихорадки глазах, в упорстве, с которым она поглощала кусочки хлеба, намоченные в молоке – неизменном, опротивевшем до чертиков молоке, в бурных ласках, которыми она осыпала сына, крепко прижимая его к себе, словно кто-то собирался его отобрать. Малыш был тогда совсем еще маленьким, он лежал в своей плетеной кроватке в углу, глядя в потолок голубыми глазами.

Потом в один прекрасный день забастовка окончилась. В тот вечер Флориан принес домой тяжелый сверток. В свертке была большая мозговая кость, из которой мог получиться вкусный жирный бульон. Бульон действительно вышел превосходный, и Габи была очень довольна. Дали поесть и малышу. Он неловко открывал ротик, жидкость текла по подбородку, а малыш блаженно улыбался, словно это была какая-то забавная игра, которую они придумали специально для него. А через два дня Габи умерла.

Все это промелькнуло перед Флорианом за какую-то долю секунды, и Владлен почти не почувствовал заминки.

– И что же моя сестра? – напомнил он.

– Ничего. Забыл, что хотел сказать.

«И хорошо, что забыл», – подумал про себя Владлен.

Сытный обед с вином его разморил. Он поудобнее откинулся на спинку стула. В голове у него медленно проплывали ленивые мысли, туманные и бессвязные, как клочья дыма, развеянного ветром. Это были мысли о Клодин и ее толстом братце, которому нужно не меньше двух бутылок, о хромом Альфонсе и о Старике. Старик, может быть, и прав, но ужасно скучен. В конце концов всему свое время. Есть время для приятных вещей, есть время и для серьезных. Когда доживешь до его возраста, хочешь – не хочешь, будешь думать о серьезных вещах, других у тебя не останется. Сколько Старику лет? Владлен взглянул на него сквозь полуопущенные ресницы. Лицо Флориана, склонившееся над столом, показалось ему бледным и усталым. Сколько же ему лет? Тридцать пять или сорок, кто его знает. Нужно прожить столько же, сколько Владлен уже прожил, чтобы стать таким, как Старик. Но до этого еще далеко. Очень далеко.

Мысль о том, что впереди у него еще много времени, была приятной, и Владлен свободнее развалился на стуле, испытывая ту же спокойную радость, что и утром, когда перед глазами его стоял яркий и теплый туман.

– Мы еще долго будем здесь сидеть? – спросил малыш. Он потихоньку съел второй апельсин и сидел молча, чтобы не привлекать к себе внимания. Но апельсин был уже давно съеден, а эти двое продолжали дремать.

– Сейчас выпьем кофе и пойдем, – сказал Старик, потирая ладонями лицо, будто умывался.

Гарсон принес взрослым кофе, а малышу разрешили съесть еще апельсин. Он грустно взглянул на корзинку: выходит, он зря рисковал.

– А можно взять его на потом?

– Бери, мальчуган, бери, – сказал Гарсон. – Вон тот, большой.

– Пора идти, а то уже поздно, – произнес Старик, когда они выпили кофе.

Но прошло несколько минут, пока хозяин писал счет. А потом они снова задержались, потому что Гарсон выудил из-под стойки старую бутылку с пожелтевшей этикеткой.

– Оно лежит со времен нашей молодости, Флориан. Надо бы и ему подвести счет.

Он срезал жестяной колпачок и медленно вытащил пробку.

– Только вот ведь какая штука, – произнес гарсон, наполняя бокалы. – С годами становится лучше, а мы выдыхаемся.

– Чепуха! – возразил Старик. – До этого нам еще далеко. Не хочу хвалиться, но немало годков пройдет, пока я выдохнусь! За твое здоровье, гарсон!

– И за твое тоже!

Они выпили, одобрили вино, потом налили еще по одной и прикончили бутылку. Старик с Гарсоном закурили по сигарете и долго прощались, хлопая друг друга по спине.

Бульвар встретил их ярким солнцем и шумом. Теперь он выглядел иным – не таким уютным, своим. От одного до другого его конца, насколько хватал глаз, двигались густые толпы. Тут были группы парней, снявших пиджаки и оставшихся в одних рубашках. Рубашки были куда новее костюмов, так что с погодой просто повезло. Тут были шеренги мужчин и женщин, которых вел организатор с трехцветной повязкой на рукаве, они пели песни и пытались шагать в ногу. Тут были и семьи – большие и маленькие семьи с детишками, державшими друг друга за руки, над головами их плыли воздушные шары.