Текст книги "Возраст зрелости. Время мудрых, счастливых и немного святых"

Знакомство с судьями Израиля
О разрешении важных вопросов, возрасте и милосердии в библейские времена

У евреев до разрушения Второго Храма был Великий Синедрион, или Сангедрин – высший судебный орган, решавший самые сложные вопросы жизни народа. Всю бесконечную житейскую мелочь решали малые суды на местах, по городам. До высшего суда доходили лишь вопросы войны и мира, календаря, богослужения, богохульства, смертной казни. Число членов суда было нечетным – 71 – чтобы избежать полного равенства в случае решения неоднозначных проблем. И поскольку Синедрион решал вопросы не бытовые, а жизненно важные, то и требования к его членам предъявлялись экстраординарные.

Библейское сознание не могло родить ничего подобного современной фразе «завести детей». Дети принимались в дар, но никак не «заводились».

К примеру, нужно было знать все основные языки и диалекты региона, чтобы при допросах не требовать присутствия переводчиков. Были возрастной ценз и ценз по здоровью. Вне всякого ценза необходимо было доброе свидетельство от народа, начитанность в Писании, твердое следование Закону и прочее. Получался собор крепких умом и богатых опытом старцев, обладавших великолепной памятью и не утративших сил. Старцев, которым, по-земному говоря, лично ничего уже не надо, а в сфере интересов – только справедливость в суде, исполнение Закона, благо народа и слава Божия.

Была еще одна черта, выигрышно отличавшая древний Синедрион от всех других судебных устроений, а именно: его члены не могли быть бездетны. Безбрачия в Израиле не было. За редчайшими исключениями все мужчины были женаты. Ну, а иметь детей или не иметь – это уже не только дело супругов, но и дело Того, Кто детей дает. Библейское сознание не могло родить ничего подобного современной фразе «завести детей». Дети принимались в дар, но никак не «заводились».

Вот ярчайший пример отношения к этому щепетильному вопросу: «И увидела Рахиль, что она не рождает детей Иакову, и позавидовала Рахиль сестре своей, и сказала Иакову: дай мне детей, а если не так, я умираю. Иаков разгневался на Рахиль и сказал: разве я Бог, Который не дал тебе плода чрева?» (Быт. 30:1–2).

Итак, членом Синедриона не мог быть человек, которому Бог не дал детей. Он не виноват, но все же не может занять должность. И вот почему. «Бездетные жестоки», – говорит опыт человечества. Бездетный человек, достигший заката жизни, но не встававший никогда к постели сына, не державший на руках внуков, не ведший дочку под свадебный балдахин, не может в принципе соотносить подсудимых с детьми или внуками. Они для него безнадежно далеки и чужды. Приговор, вынесенный таким человеком, был бы немилосердным, а суд ассоциировался тогда с милосердием.

Можно, конечно, спорить о логике подобного запрета – на бездетных судей, но спорить – это единственное, что мы умеем во времена бесконтрольной свободы слова. Лучше вдуматься, вслушаться в эту непривычную мысль. Человек всюду действует исходя из опыта. И вряд ли в определенных ситуациях мы откажемся отличать, например, воевавшего человека от человека сугубо гражданского, новичка от бывалого. В этом смысле опыт бездетности действительно отличает человека от того, у кого дети есть. Отличает, скорее, невыгодно.

Если «бездетные жестоки» даже в случае желания, но рокового неимения детей, то что же скажем о добровольной бездетности? Чем еще, кроме эгоизма, кроме желания «пожить для себя», объясняется бездетность тех, кто может рожать? Может, но не хочет? Бесчеловечие ведь фактаж свой представляет не только через криминальную хронику. Отвращение от округлившихся животиков, ненависть к пеленкам, к детскому плачу есть тоже современная форма басурманства и бесчеловечия. И если даже и можно спорить с бесчеловечием бездетных, то с бесчеловечием эгоистов спорить невозможно. Как сказал «апостол» эгоизма – Сартр: «Другой – это Ад». Необходимость подстраиваться под кого-то, учитывать чьи-то интересы, делиться комфортом и жизненным пространством для эгоизма невыносима. «Я», «мне», «мое», «у меня» – это исчерпывающий костяк эгоистического лексикона, следовательно – психологии.

«Бездетные жестоки», – говорит опыт человечества. Бездетный человек не может в принципе соотносить подсудимых с детьми или внуками. Они для него безнадежно далеки и чужды. Приговор, вынесенный таким человеком, был бы немилосердным, а суд ассоциировался тогда с милосердием.

Теперь вернемся к Синедриону. Можно ли судить кого-то, решать чужие судьбы, будучи полностью зацикленным на себе? Не смертельно ли это опасно? Не кажется ли, что движение мысли еврейских законоведов совершенно правильно? Это при том, что и слово «боги», именно во множественном числе, в Писании означает «судей», тех, кто решает чужие дела и влияет на судьбы. После Единого Бога, Чья власть не оспаривается, есть маленькие «боги», которых мы сегодня пишем с маленькой буквы; в древности строчных и прописных букв не было. Об этом говорит Псалом 81-й. Приведем как цитату его часть:

«Бог стал в сонме богов; среди богов произнес суд:

доколе будете вы судить неправедно

и оказывать лицеприятие нечестивым?

Давайте суд бедному и сироте;

угнетенному и нищему оказывайте справедливость;

избавляйте бедного и нищего;

исторгайте его из руки нечестивых».

Как видим, речь о судьях как о «богах» с маленькой буквы.

Синедриона у евреев сейчас нет. Но дело не в этом. Дело в том, приблизились ли мы к истине, коснулись ли одного из ее живых нервов? Если да, то у мысли будут неизбежные благие последствия. Уясненная правда всегда меняет жизнь, пусть и не так заметно, как хочется.

Как мостик от истории и теории к действительности отметим следующее: бездетность лидеров современной Европы. Эту тему, к моему личному удивлению и тихой радости, в последнее время поднимали неоднократно самые разные журналисты и блогеры. Радость, это нужно обязательно пояснить, не от самой бездетности, а от того, что общественная мысль движется в русле здравой оценки действительности. Итак, смотрим: во главе Германии, Франции и Британии стоят Меркель, Макрон и Мэй соответственно. Все трое в браке, все трое бездетны. Бездетны премьеры Италии, Швеции и Голландии. Правда, последний – Марк Рютте – холост. Бездетен, хотя и в браке, глава Еврокомиссии Жан-Клод Юнкер. То есть налицо не случай, а закономерность. Особенно яркая, если сравнить эту новую выставку с галереей политиков еще недавнего прошлого. Закономерность была подмечена большой группой независимых друг от друга аналитиков и журналистов, зафиксирована людьми разных взглядов.

Я склонен думать, что бездетные (добровольные бездетные – особенно) могут быть склонны к черствости и жестокости в суждениях и поступках более, чем те, кто знает крест и радость родительства.

Дело, конечно, и в демографии, и не только в ней. Дело в глубинных сдвигах в мировоззрении современного человека. И дело в психологии бездетности, как в одной из разновидностей психологии эгоизма, этой мысленной раковой опухоли современного человечества. Дело, может быть, и в том, что для изменившегося человечества нужны изменившиеся вожди. Эгоистическим массам нужны, возможно, соответствующие эгоисты-вожди, чтобы понимать друг друга, пребывать в одних мысленных координатах. Не нужны отцы и матери, бабушки и дедушки. Нужны потребители товаров и услуг, индивидуумы с набором прав и обязанностей, правители без санкции Неба.

Я склонен думать, что бездетные (добровольные бездетные – особенно) могут быть склонны к черствости и жестокости в суждениях и поступках более, чем те, кто знает крест и радость родительства. И мне глубоко близка мысль о том, что судьи – это «боги» с маленькой буквы. Совмещая обе мысли, получаем формулу: бездетные судьи, а также правители, начальники высшего ранга – это «жестокие боги». Ну, а что такое быть под властью «жестоких богов», нам подробно может рассказать история народов и цивилизаций. Да и само словосочетание «власть жестоких богов» говорит о себе достаточно ярко.

Сладкий плод старости
Мысли, возникшие перед образом родителей Богородицы – праведных Иоакима и Анны

Иоаким и Анна долго были бесплодны. Так говорит Предание. Что значит это неплодство, нам трудно понять. Но нужно постараться. Бесплодие утробы есть некая длящаяся суббота. Ведь суббота касалась не только непосредственного труда, но и отношений с рабами, с землей и рабочим скотом. Земля, стоящая под паром, субботствовала Богу. И вол, имевший некий покой от труда, субботствовал. Утроба Анны субботствовала и была незачинающей.

Теперь перейдем от этих слов к другим. Когда Господа Иисуса убили, когда умер Он на позорном Кресте, приближалась суббота. И сняли с поспешностью тело Иисусово с орудия казни, и положили в новом гробе, «да не останут на кресте телеса в субботу – бе бо велик день тоя субботы». А женам-мироносицам, находящимся под игом Закона, пришлось пережидать целые ритуальные сутки, чтобы на рассвете первого дня пойти к гробу Господню с миром в руках. Этот субботний покой жен-мироносиц, возможно, был самым тяжелым в истории Израиля субботним покоем. Одно дело, когда ты отдыхаешь. Но совсем другое дело, когда ты готов бегать, и рвать на себе волосы, и плакать, и идти неведомо куда, – а ты должен по заповеди сесть на месте и сидеть целые сутки. О! Это были великие сутки очень тяжелого бездействия. Бездействие вообще есть вещь очень тяжелая.

Может, вы думаете, что люди в большинстве своем устали от суеты и мечтают о покое? Ничуть не бывало. Они не могут иначе жить, как только в суете и в маете. Посади их в тишину, и они начнут бить головой о стену, чтобы их выпустили туда, где орет телевизор, где мигает реклама, где рассказывают слухи и сплетни. Или вы этого не знали? Тогда вы не понимаете смысл субботнего покоя. Господь заповедал, приказал Своему народу упражняться в молчании и бездействии. На дурь у нас хватает сил. А вот молча и тихо сидеть мы не можем. Особенно трудно сидеть без действия, когда совершается нечто великое. «Как же без меня? Как же я не увижу?» Вот, все побежали, а я субботствую. Да это же пытка! Суббота есть пытка для суетного человека.

Кое-кому нужно вбивать в голову мысли о необходимости трудиться до седьмого пота, зане он лентяй есть. Но многим нужно внушать идею безмолвного ожидания, идею молчаливого бездействия в ожидании ответов от Бога, Которому ты принес свои просьбы.

А если субботствует утроба? Если мы хотим детей, а утроба не удерживает семени? Современный человек нетерпелив. Он имеет на службе у своего эгоизма технические подспорья и медицинские технологии. Нет детей – добудем. Осеменимся чужим семенем. Наймем суррогатную мать. Вычудим что угодно, но сидеть сложа руки не будем. Так ведь? А Иоаким и Анна субботствовали. Неплодной была утроба, и ничего, кроме молитвы, не предпринимали состарившиеся праведники. Надо почувствовать эту разницу между тем мировосприятием и нашим. Необходимо почувствовать.

Наконец терпение Иоакима и Анны вознаграждается. Я дерзаю проникнуть на малую секунду в опочивальню родителей Богоматери, чтобы сказать: было чудо! Похоти по старости уже не было, но желание родить ребенка оставалось. И в омертвевших телах возникло взаимное супружеское влечение, и была святая близость престарелых праведников, близость, которая обнаружилась со временем тяжестью под сердцем. Суббота закончилась. Закончилось терпеливое ожидание милости и священное бездействие. Настала пора воскресенья, то есть первого дня недели, который вскоре получит это имя. Так увенчивается священная праздность. Есть ведь праздность греховная, рожденная ленью и унынием. А есть праздность священная, рожденная мыслью о том, что не все в мире зависит от меня. Все уже сделано. Я должен покоиться и не перегружаться тем, что от меня не зависит. Это бездействие есть проявление веры и мужества перед Тем, Кто все творит правильно.

Значит, пора учиться священному бездействию и нам. Кое-кому нужно вбивать в голову мысли о необходимости трудиться до седьмого пота, зане он лентяй есть. Но многим нужно внушать идею безмолвного ожидания, идею молчаливого бездействия в ожидании ответов от Бога, Которому ты принес свои просьбы.

Да научимся мы со временем благой активности и благому устранению от активности. И то, и другое да не убежит от нас. Потому что сухость, пустота, долгое ожидание милости, чувство бесплодности тоже полезны человеку. Они закаляют его. Они дают ощутить величие идущего вслед за ними дара Божия. Да и что было бы вселение в Обетованную землю, если бы за спиной не маячили многолетние призраки пустыни?

Иоаким и Анна были долго бесплодны. Иоаким и Анна родили наконец дитя. Иоаким и Анна субботствовали в бесплодии. Иоаким и Анна дождались подобия воскресения, родив Матерь Иисуса.

Да придет и к нам всем духовная плодовитость после многих лет подлинного бесплодия. Да будет так – когда Бог захочет, когда мы будем готовы.

Имя ему Иоанн
Мысли накануне празднования рождества Иоанна Предтечи

У них не было детей. В немолодые годы эта тяжесть с каждым днем всё больше пригибает человека к земле. У них не только не было детей, но уже не было надежды родить их так, как рождают обычных людей. Конечно, бывают те, кто может родить в старости. Но таковых до крайности мало. Авраам и Сарра, Захария и Елисавета… Наших героев звали иначе, и в этом смысле у них не было шансов. Поэтому он сказал ей: «Иди и скреби по сусекам». Она послушно пошла, и вскоре был у них Колобок, круглый, как мяч для гандбола, и румяный, как бабка в годы далекой юности.

У него тоже не было детей. А еще не было ни бабки, ни сусеков с остатками муки. А желание иметь детей было. И он взял полено, чтобы вырезать деревянного мальчика. Наличие деревянного мальчика всегда лучше, чем отсутствие любых мальчиков. К тому же никто не знал, что мертвое оживет и бездвижное придет в движение. Никто не знал, что Колобок покатится по маршруту с конечными остановками «Подоконник – Пасть Лисы», а Буратино возьмется воплощать сюжет притчи о блудном сыне. И вот они стали родителями: безымянные супруги из русской сказки и шарманщик Карло. Вскоре будут они безутешны. Старики – навсегда, а Карло – на время. Потому что свет их очей – деревянный мальчик и хлебный мячик, – едва появившись на свет, скроются из вида.

Русская сказка и Алексей Толстой не знают творения из ничего. Сие немудрено. Творение из ничего не поддается описанию и без благодати на голову не налезает. Но они творят из того, что есть: мука и дерево. Они оживляют сотворенное, которое, как только оживет, сразу проявляет строптивость и наглость, дерзость и хвастовство. Вчерашнее полено бросает молотком в сверчка, хамит и бежит из дома. Самоуверенное хлебобулочное изделие думает, что успешное бегство от дряхлых стариков – залог всегдашних успешных побегов. Не иначе, мертвая природа заразилась от человека всеми страстями. Стоит ее оживить – она перейдет к бунту и празднику непослушания.

Ведь не сидится же никому дома: ни Буратино в каморке, ни Колобку в избе. Почему бегство неизбежно? Корни этой драматургии где? Не в том ли событии, которое зовется грехопадением и пропитывает всю ткань бытия?

Ты, человек, становясь творцом с маленькой буквы, приводишь в бытие то, что тебя перестанет слушаться. И уж лучше пусть будет это Колобок, а не ядерный реактор. Но всё равно: голос райской трагедии или – глубже – голос ангельского бунта слышны в этих двух историях. И разве только в двух? Чичиков, коль скоро вышел из-под пера, проворно побежал по миру, и его уже не остановишь. Вместе с Коробочкой, Маниловым и Ноздревым явившись к Гоголю, они его в гроб и свели. И все остальные бессмертные персонажи самостоятельно жить не перестают. Татьяна Ларина всё так же непоколебимо верна законному мужу, а Онегин так же безнадежно и самоубийственно влюблен. Все живут, все копошатся и движутся. Мадам Бовари носится в закрытой карете по улицам ночного Парижа, и д’Артаньян, сменивший плащ на пиджак, предлагает свои услуги де Тревилю – теперь высокому чиновнику госбезопасности.

Все бессмертные типажи наполняют собою жизненное пространство. Они живут независимо от авторов. Они бунтуют, потому что выпущены наружу, словно джинн. Первое, на что они способны, это восстание против автора-папы. Это восстание, дублирующее древний бунт грехопадения, вначале – ангельский, затем – человеческий. Есть Буратино среди оживших кукол, он занимает только отведенное ему место, не только Гомер среди поэтов занимает почетное место. Еще есть Ихтиандр, дышащий то жабрами в воде, то одним легким на улице. Этому, видишь ли, земной любви захотелось. Есть Винни-Пух, засыпающий читателей дзен-буддистским остроумием – то ли вопреки опилкам в голове, то ли благодаря именно им.

Ну и дожили же мы до таких степеней нравственного одичания, что любая констатация библейского факта звучит как вызов современному человеку, или – обличение, или – пророчество.

Человек не может не творить, раз уж создан он по образу Творца и с приказом приобрести подобие. А то, что сотворяет человек из полена, или муки, или художественного текста, ведет себя так же непослушно, как и сам человек. Деревянный мальчик хамит, мучной мячик совершает роковое бегство, художественные персонажи начинают автономное и непредсказуемое существование. В мире, полном поименованных явлений, мы живем. Это заметно, как только присмотришься к тому, что вокруг, и к тому, что внутри.

Как говорили раньше: нотабене. Ну и дожили же мы до таких степеней нравственного одичания, что любая констатация библейского факта звучит как вызов современному человеку, или – обличение, или – пророчество.

Повторим, у евреев не было движения «child free», и они детей насколько любили, настолько и хотели. Абортов у них тоже не было, отчего среди рождавшихся регулярно мальчиков и девочек появлялись время от времени Самуил, Давид, Илия. От них же родилась со временем Благословенная в женах. А когда приближалось время от Ее чистых кровей прийти в мир Сыну Благословенного, в этом же народе родился Предтеча Спасителя. Он родился от престарелых родителей.

Когда человек детей не хочет, то их отсутствие для него – исполнение желаний. А когда люди детей хотят, то их отсутствие – почти проклятие. Есть утешение – вспоминать Авраама и его долгую бездетность. Но это – слабое утешение, поскольку любой скажет: «То – Авраам, а это – ты, рядовой грешник». И я не приложу ума, с чем сравнить то глубокое смирение и печаль, которые носили в себе Захария и Елисавета, словно клеймом отмеченные бездетностью. Боюсь, что мы так и не ощутим глубину их скорби, поскольку живем иначе, в других смысловых координатах.

Есть еще одна грань долгого испытания бесплодием, она меня очень интересует. Кроме смирения, которое должно было родиться в душах супругов, и кроме отчаяния или ропота, которые ни в коем случае не должны были родиться, было еще нечто. Это «нечто» – умирание или хотя бы замирание страстей, а их умирание – рождение Божественной Любви.

Смысл старости скрыт, но ощутим в каждой минуте жизни, именно он и беспокоит человека, даже всем довольного на первый взгляд. Вне религиозного подхода смысла в старости нет. Вне восхождения к Богу она – пытка немощью, частичная расплата за совершенные ошибки. У старости появляется смысл лишь при наличии перспективы, обращенной в вечность. Тогда она – время опыта и отхода от суеты, движение навстречу к Богу, время молитвы. Сама прожитая жизнь обтачивает человеческую душу. Старику быть наглым и дерзким, глупым и похотливым так же противоестественно, как камню на морском берегу противоестественно быть острым, а не обточенным волнами.

Страсти должны умирать в человеке по мере накопления прожитых лет. В этом смысл старости. Должны умирать похоть, сребролюбие, болтливость, зависть, злопамятство. Должны крепнуть вера и предчувствие иной жизни. Современная культура пытается хвалиться именно тем, что молодит омертвевших, что создает условия для продолжения жизни страстей в преклонном возрасте. Но Захария с Елисаветой жили в иные времена и по-иному. Живи они сейчас, Предтеча, быть может, и не родился бы.

Когда человек детей не хочет, то их отсутствие для него – исполнение желаний. А когда люди детей хотят, то их отсутствие – почти проклятие.

Они жили по-иному, то есть правильно, «ходя в заповедях и оправданиях Господних». К моменту чудесного зачатия страсти увяли в супругах. Они не передавали своему благословенному дитяти весь багаж страстей, который обычно в молодые годы родители передают первенцам. И первенцам, к слову, ой как нелегко от этих страстей живется. Они бывают буйны, как Рувим, и безрассудны, как Исав. Иоанну же должно было стать сыном горячих молитв, а не жарких юношеских объятий. Ему предстояло самому стать живой молитвой, и поэтому он родился у отца и матери в глубокой старости.

Вскоре предстояло и Деве понести во чреве от Духа Святого. Перед этим Бог творит последнее предваряющее чудо в женском естестве. Рождает старица. В девице ведь все готово к зачатию, только нет мужа. А в старице все умерло для зачатия, хотя муж есть. То, что Захария, онемевший после видения Ангела в храме, пришел домой и, оставаясь немым до самого рождения сына, приступил к жене как к женщине – чудо. Чудо – возникновение однократного желания в старом теле; желания, не отменяющего благоговейного страха и возникающего по послушанию голосу свыше. Чудо – само соитие людей, ничего уже не ждавших от своей высохшей утробы, чудо – и последовавшая затем беременность. «Я дал силу зачать, не дам ли Я и силу родить», – говорит Господь через Исайю. Он дал силу родить и Елисавете, что было венцом чудес после обычного вынашивания, столь необычного в данном случае.

Предтеча родился. Его питали старческие сосцы, приучающие сына поститься с детства. Он, ничего не видя еще глазами, видел Христа сердцем, когда бился во чреве матери, и та исполнялась Духом, благодаря сыну. В это самое время непраздная Мария стояла перед Елисаветой и удостаивалась от нее имени Матери Господа.

Родившись, Предтеча развязал язык отца, и тот стал пророчествовать, но не в духе старого священства, приносящего кровавые жертвы, а в духе нового священства, благовествующего день за днем спасение Бога нашего.

Да развяжет же Предтеча и нам молчащие неизвестно какой немотой связанные языки. Да польется вновь по его молитвам столь необходимая человеческим душам проповедь деятельного и глубокого покаяния. Предтеча родился не только для того, чтобы его родной отец перестал изъясняться знаками. Он родился, чтобы вся полнота Церкви, все царственное священство, все люди, взятые в удел, отверзли уста на молитву и беседу о едином на потребу.

Услыши нас, Иоанне, и сделай так, чтобы раздались повсюду, где есть твой праздник, святые слова, рождающие исправительный стыд и смягчающие ожесточенные сердца. Ты – голос вопиющего в пустыне. Взгляни – наши заполненные людьми города в духовном отношении ничуть не лучше пустынь. Подобно пустыням, они бывают бесплодны и, как в пустынях, в них воют шакалы и возникают обманчивые миражи. Но стоит раздаться царственному, львиному рыку твоей покаянной проповеди, как пустыня наводнится жаждущим спасения народом.

Поэтому услышь нас, Иоанне. Возгреми над ухом каждого пастыря, чтобы тот не болел немотой, но воспевал вслух народа великие дела Божии, начавшиеся с твоего рождения.