Текст книги "Поверья заброшенной деревни. Сборник рассказов"

Поверья заброшенной деревни
Сборник рассказов
Андрей Толкачев

© Андрей Толкачев, 2023

ISBN 978-5-0059-5054-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Поверья заброшенной деревни

Сборник рассказов

Аннотация

В сборнике рассказов «Поверья заброшенной деревни» вы узнаете об одних, крайне необычных событиях, происходящих в жизни разных поколений людей. Автор книги, родившийся в далеком сибирском селе, постарался передать истории реальные, свидетелем которых был сам или услышал из первых уст жителей одной таежной деревни.

Для тех, кто любит деревню.

Бобыль на Васюганском болоте

Чиркнул я заметочки свои. Да не без помощи художника. Васендин Юрий Дмитриевич. Из Архангельска. Его картины вернули меня в сибирский медвежий угол. По правде сказать, рисовал—то он другую местность. Но сходства не отнять. «Лесное озеро» с Валдая, а будто Васюганские болота Западной Сибири рассматриваешь, бывает же. На картине банька, и на Васюгане, в соснячке тоже стоит банька, срубленная у озер. Выскочишь – пробежишь по мосткам, и в воду, темную и студеную…

Случалось мне пасти коров. А за деревней Веселая в Сибири пастбища не ахти какие. Тамошний край – таежный – редко выдает полянку или опушку. Ну, а если набредешь – то полянка будет усеяна земляникой, остальные открытые места – болотистые, заросшие крепкой высокой травой. Стадо коров пасешь по краю леса, по берегам рек, – там ветерка побольше, а так шершни, шмели, мухи, да мошкара донимают; да и привал коровки любят в березнячке, им мелколесье нужно – там тенек, ветерок, гнуса поменьше. В глубину леса не суются, там прохладнее, но чуют, – зверь место метил. Зато в глубину леса любит наведываться человек. Ждешь, когда возьмут тебя на гусеничном транспорте от колхоза за груздями, клюквой или кедровыми шишками.

1.Однажды

Раз выехали мы на гусеничном вездеходе за клюквой, сидели под тентом.

Проехали березовую рощу, – попетляли по сосновому лесу, въехали в лишайники, объезжаем топи, – комарье роем, а вокруг ковры, мягче и мягче. Деревья ломучие, хрупкие, сухие, и кочки вырастают, манят, но прячут за собой по краю болот островки с зарослями брусники, а дальше природные плантации клюквы. Трясина ползет по другой стороне. Глядишь, травка пошла яркая: пройтись бы босиком, да под ней топь бездонная – чаруса. В народе говорят «гиблое место».

Всю дорогу один человек рядом тыкает в бок, и говорит-говорит, лопочет что—то несуразное. Я-то изображаю задумчивость, а он свое. И вот проронил он фразу: «Будем ехать, пока бобыль не окликнет…", снял кепку и начал живенько так пот со лба вытирать.

Едем дальше. Повеяло гнильем и сыростью. Вокруг уже сплошной зеленый ковер мха. От деревьев один сушняк. Там и увидели мы избушку посреди чарусы. Оконца мелкие, и будто не стеклянные. На дверях ворох травы висит, для отпугивания кого или по другой причине.

«Вот черт его побрал. Мимо не проедешь».

2.Прозвище

…В деревне прозвали его «бобылем». Земля у него, и дом – на краю деревни, живет один. Чуть свет – в лес уходит. А не уходит – так возится во дворе с чем—то. Разговаривает сам с собой. Кто подслушивал, ничего не разобрал, говорят «оканье» какое-то.

Зато возится он не зря. И ведра, и санки по воду ходить у него деревянные, и само собой, грабли с гладкими зубьями, – волки в копны грести. Да все у него в доме деревянное, включая гвозди в ставнях, лавках, да черпаки с ложками.

Но вся деревня шепчется о другом. У кого ногу раздуло, кто живот сорвал, кто грыжу заработал, кто от кашля исходит – на заре к бобылю, пока в лес не утек. Лечит странно: водой с бочки, бормотанием, да своими деревянными поделками.

Отчего ж бобыль? Не знахарь, не лекарь, не травник. А «бобыль» больше из—за того, что на разговор не идет, как ни подбирайся. И глаза! Не то, что безумные, не то, что отстраненные, но будто смотрит он не на тебя, а куда-то далеко-далеко. Да эт ладно, разговоры пошли, то медведь от его дома в лес шел, то волки кружили… Значит, он капканы охотников в лесу ломал, раз зверя принимает.

Дикарь, одним словом. Некоторым казалось, что по усадьбе его лесной дух гуляет – злой, привередливый, и будто приводит он этот лесной дух своим заговором.

Падеж скота, неурожай, сарай у кого сгорел, медведь ночью забрел, лиса кур придушила – все на бобыля сваливали. «Нехристь он», – батюшка местного прихода, и тот туда же… Вот мудрость народная тут к месту: «Никто беса не видит, а всяк его ругает».

Раз в неделю «газик» с будкой приезжает, – бобыль подходит за мукой, мылом, солью, а народ шелестит языками, – взгляды искоса, здороваться перестали, смешки стали подкидывать, да и детей научили, дело нехитрое.

Вот случай был, чтоб поменять к нему мнение. Да какой там! Ночью привел он двух девочек, восьми лет, что в лесу потерялись, – без фонаря, и без слов, как всегда. Детей подхватили, трясут, «куда вы зашли», те молчат. Осмотрели, – а на них ни одного комариного укуса. Как в лесу такое? И пахнет от детей, будто в собачьей будке спали.

Днем бобыль махнул малышне – «бегите сюда» – раздал своих деревянных идолов, зверушек, свистулек, погремушек. Изготовил, стало быть. А родители собрали деревяшки в кучу, да ему во двор и высыпали. Нечего детям дребедень всякую заговоренную совать! А кто-то додумался даже пса на него натравить, говорят, изорвал ему штанины, самого вроде не шибко поранил.

3.Исчезновение

Перестал бобыль к машине наведываться. Дома двери, да ставни заколотил досками. Отщепился от деревни, как стружка из—под топора. Отправился на летние промыслы, а там уж и на заимку…

Тайга…, она завораживает. Если не довелось в тайге побывать, обязательно найдите картину Юрия Васендина «Вечер в хвойном лесу» или «Рассвет в лесу» или «Последний луч», вам тоже так покажется.

Куда бобыль пропал? Сгоряча бросали: «К черту на кулички», – заменили на «Леший его знает». А когда увидели раз дымок с его трубы, сбили доски, вошли в дом, нашли угольки еще красные от огня, вот тут разговоров было. Одним словом «нечем черту играть, так углем поиграет».

4.Поджег

Избу его в деревне решили спалить, чтоб зло невидимое оттудова не вылезло. Поступок дурной, – такое опасение появилось, а потом другое опасение постучалось: а вдруг бобыль объявится. Никто не верил, что он пропал.

Вскоре подтверждение его присутствия заявило о себе.

Машина колхозная заглохла. Водитель, как человек ответственный, остался в кабине на ночь, ждать подмоги. Уснул. Ночью проснулся от шороха, скрежета, – кто-то ходит вокруг, дверь заблокировал, открывать страшно – сидит водитель, стекла-то запотели. Но в окна будто копытами кто бьется. Не зря говорится: «Заступи черту дверь, а он в окно». Зари еле дождался, по нужде-то охота было. А утром по три царапины на дверях с обеих сторон, и следы медвежий, козлиный, да человеческий, – вот найди теперь интерпретацию, – применим умное словцо.

Гришка – не жилец, постановили старики, так и вышло, угорел парень в бане, и года не прошло. Совпадение или нет, а домишко-то бобыля, он поджигал.

Потом забыли ту историю. Об исчезновении бобыля стали говорить бережно и задумчиво: «Бог весть куда». Но когда в лес кто едет – в страхе оглядывается: вдруг бобыль объявится со своим звериным войском. Так и наткнулись на избушку за болотом, травой обвешанной, – место, ну прям сейчас былинный богатырь на крылечке объявится, – а дальше, на трясине, за мшистым камнем, сидел человек с посохом – борода длиннющая, белая… – ну, леший (!), бородой пол мести. Головой не ворочает, молчит, как всегда. Может, обет молчания какой у него.

Подойти после гришкиной истории испужались, да и останавливаться опасливо. На обратном пути, на вторые сутки та же картина: сидит бобыль там же, где и сидел.

Опять вспоминаю живопись Васендина, есть у него картина «Лесная тишь», — старик сидит в тайге, за мшистым камнем.

5.Другие люди

И вот вернулся я мыслями к своему соседу на гусеничном вездеходе. Вроде года минули – никого нет в живых, никого, а он бормочет о встрече с бобылем.

Да деревни Веселой уже нет. Отвеселилась, как говорится.

Заброшенная деревня, заброшенное кладбище. Кресты попадали. Даром, что «Веселая» название у нее было.

Где бобыль сгинул – никто не знает. А избушка, что мы заметили, так и торчит в болотах, крепенькая, говорит будто: «Заходите путники – заварите зверобой или душицу – отпейте чайку, передохните, схоронитесь от непогоды».

Другие люди пришли на этот свет, другие, а страх перед тайгой остался. Сосед мой помалкивает, а вот старик напротив говорит: «Бают, пока жив был бобыль в тайге – тайга доброй была, а сгинул, так и люди стали пропадать, в том году мужик из экспедиции повесился, а в позапрошлом грибники – семья целая не вернулась… Пожар был по весне, – что характерно, избушку ту пожар обошел, не тронул.

После поездки за клюквой еще раз довелось мне там ехать, дорога шла от села Биаза в село Ургуль, через деревню «Веселая». Дома в бурьяне. Дорога заросла осокой, но колея днем проглядывала.

Человек показался. Подумали, лесник. Остановились. Я спрыгнул. Пошел по колее. Как объяснить, не знаю, наткнулся на деревянную свистульку. Потемневшая от времени, с отверстиями, забитыми землей. Подумалось, это все, что осталось от деревни. А кто обронил безделушку? А Бог его знает! И человека не видно.

В Ургуле спросил, не видели, мол, бобыля – как же, говорят, живет такой в лесу. Выходило так, что только терялся след бобыля, как опять появлялся, во всех историях.

6.Нежданные письма

После публикации рассказа в своем блоге я получил два письма от незнакомых людей.

«Километрах в 8 от деревни «Веселая» есть заброшенный заросший Бобылев пруд. Там лет триста назад одинокий мужик жил. Байки были, вроде пруд сам в одиночку он сделал – нереально представить как это, пруд размером с два футбольных поля. В 19 веке, как вспоминала прабабка, опять пошли разговоры про мужика, живущего в том доме.

Кто в лесу оказывался в непогоду или прятался от жандармов, заходил в избушку, и всегда так все выглядело что живут там да только вышли. Даже печь теплой и золу в печке иногда обнаруживали. Потом его домик был летним станом для пастухов. В советское время домик сожгли, говорили на районное начальство, зачастившее в те места на охоту. После пожара охота у всех пропала. Да повешенных находить стали, то участкового, то колхозного зоотехника. Неспроста, был в этом след бобыля, был.

Заново избу его так и не отстроили – а кому надо? … Последний раз был на Бобылевом пруду года три назад – место, где дом был, сплошь перекопано «городскими крысами» – черными копателями. Что искали – не понять, не барин вроде жил.

Кругом деревень вымерло – не счесть, и не копают там, а тут яму вырыли как под фундамент многоэтажки. Теперь времена пошли – никто никого не помнит. Но вот одинокого бобыля память сохранила, нет-нет, да кто-то начинает утверждать: видел мол, бобыля в лесу. Спросят: да с чего ты взял, что бобыль, коли жил он триста лет назад. Дураки же вы все – смеется рассказчик – и начинает описывать бобыля точь в точь как по рассказам стариков. Во как!

А его пруд даже на картах указан. Наверное раньше смеялись над ним, да только кто их теперь вспомнит, а его помнят».

И второе письмо.

«В Весёлой ещё живут. Несколько семей держат там огороды. За Ургуль гонят зимник, там идёт разведывательное бурение. А заимка человека, который выведен в статье под именем „бобыль“, была по верховьям Тары, за Остяцком. В 1977 году, ещё, он там жил. Потом, вроде ушёл дальше. А не говорил ни с кем, потому, как держался старой веры, и был у него такой обет».

Вот она, глухомань сибирская. Разные люди в разных селах вспоминают одного и того человека, – выходит, живет он по их поверьям по сей день.

Ночевка на покосе, у заброшенной деревни «Колыбелька»

…Во время покоса каждую субботу тарахтели мы на мотоцикле мимо одной заброшенной деревни. Изгороди завалены, дома покосились, из бурьянов крыши с побитым шифером, да пустые окна. Покосы там, как водится, были загодя разобраны, и только в одном месте никто косить не хотел.

Мимо заброшек надо ехать без остановок – у «деревенских» не принято на такие дома зыркать глазами, а тем паче подходить. Все держится на приметах, какой бы не была вера человека.

Деревенский люд объяснял это по—простому: —Не—че—го (покрепче слово тут было, конечно, но применю политкорректность) там делать. От Колыбельки (название деревни) держитесь подальше (хотя из—за одного названия соваться туда не хотелось). И покос свой бросайте. Сколько случаев было, когда люди терялись. Короче, Гнилое место.

А потом, железобетонный аргумент на тот случай, ежели ты еще «сумневался»: —У нас, в Северном, есть кто оттудова? Нет! А куда все подевались? Тот—то же.

…В дожди вообще—то носу не совали, а когда стояла сушь проезжали осторожно – и лужу бочком, и поскользить для почтения в энтой самой луже.

Лужа – это для лета постоянная переменная (извиняюсь, что термин украл у математиков). Никакая жара ее не смущает. Перед каждой серьезной лужей покидаешь свой транспорт. Мотоциклист делает попытку проскочить по ее маслянистому боку, если неудача – всем народом наваливаешься, толкаешь сзади и ловишь на одежду ошметки грязи. А на подъезде к покосу слазили с мотоцикла и в прямом смысле слова тащили его по насыпи между «заброшкой» и болотом.

А что с деревней не так? Отговорки у старых людей были одни и те же: «Ворожба там гуляет, как бездомная собака», «Место проклятое», «Колодцы заговоренные», «Образа наказанные».

Но от ночевки в лесу не уйдешь. Романтики, правда, не было никакой. Сибирский, таежный лес ночью, в краю Васюганских болот – это бродячее зверье и кусачее комарье, это симфония криков и стонов, от которых мороз по коже. Мы без ружья и без палатки. А потому, наше оружие – грабли, да топор, да мазь от комаров. Но дело не в этом.

Деревня Колыбелька…, как сказать, не знаю, нарядная такая была… Все заброшки дряхлые, сирые и убогие, а эта, целехонькая стояла, и ни краска не облезет, ни шиферина с крыши не упадет. Да и название у нее странное – «Колыбелька». Люди объясняли так: образовалась она когда—то между двух озер и покачивалась, как колыбелька. Теперь—то дома стоят, а озер тех нет, заболотилось все. Избы в деревне подсевшие, вокруг не кошено, но, дома, как на подбор, сохраняли свои украшения: резные карнизы и покрашенные наличники, и по какой—то странности, опрятность сочеталась там с затхлостью. Будто на кладбище пришел. А косить не хотели по той причине, что будто раньше закрутки в поле делались, а это вредоносный магический знак, дабы погубить будущий урожай соседа, либо повредить его здоровью. Ведьма поднималась в предрассветный час и творила свое черное дело.

Но дядька мой ни в черта, ни в бога не верил. За Колыбелькой той покос наш и был основан. А зачем на ночевку в лесу остались? Техника подвела, – ИЖ Юпитер—3, с люлькой и со старым аккумулятором. Наш транспорт даже с толкача отказывался «дыркать». Во как!

Как вернуться в деревню, когда вокруг ни души? Грабли, да вещи можно запрятать, а мотоцикл по просеке до проселочной дороги 5—6 километров толкать не фонтан, потом еще по шоссе до села пару часов пилить.

Оставалось заночевать – поутру погрести сено – после обеда выбираться на дорогу.

Идешь – выбираешь копну, что на тебя смотрит, – заваливаешься – разбрасываешь по сторонам руки и ноги, глаза прилипают к небу, к звездам. Ночь пополам без сна, бодрствуешь вместе со звездами, иногда вырубаешься, но в четыре утра – настоящий «дубарь», зуб на зуб уже не попадает, – вскочил – разведу костер, думаю, горячего чайку захотелось, а если еще найду шмат сала с краюхой хлеба, то вообще спасен. Еду—то прятали подальше, закутывали – это от медведя. Говорили, косолапый чует и может прийти переворошить все за ночь.

Несу ветки, – вижу свет пробивается из—за деревьев, прямо с стороны Колыбельки. Не пожар, не костер, а именно из окон, одной избы, другой… Глянуть, кому не спится в четыре утра, естественно не пошел, духу не хватило.

А днем что—то мне понадобилось взять из куртки, она на копне осталась. Подхожу, а под курткой все черное, зола золой, но вечером—то такого не было. Спросил своих покосников, а что живут еще в Колыбельке? «Нет, исключено», – заявил со знанием дела мой дядька. – деревня обесточена, колодцы засыпаны, дома заколочены. Может бомжи? Да какой бомж туда сунется – про деревню такие слухи ходят, вон даже покос никто не берет, а трава какая сочная здесь, а?

Случай с человеком, который привез вещи из заброшенной деревни

Ходил по деревне один мужик: сутулый, грязный, заросший, хромой, одна рука подвисла, как перебитая, лицо перекошено, как старое полено, и речь жеваная, будто челюсти не в ладах между собой. Таких в деревне почему—то называли «кержаками», хотя это вроде старообрядцы, но так звали.

Как—то зимой, в метель, мы засели в кочегарке, погреться, чтобы с новыми силами преодолеть пару километров до дома. Там кержак и выдал свою историю. Разрешите пересказать своим языком, чтобы было понятнее, а то его «вот», «вишь чего», «знамо дело», «загодя», «шибко» и «чертовня» повторялись через слово.

Ну так слушайте.

«В Северном я квартировал в старой заброшенной бане, у знакомых, ага.

Житье—бытье было «норм» (так и сказал он «норм»). Да и не мешал никому. Но по—хозяйству кое—чего не хватало. Просить стыдно было, а на покупку денег не напасешься. Один человек мне подсказал: ты мол в Колыбельку—то сходи. Потом выяснил, никто этого человека в селе не видел.

Долго собирался. А как—то раз сто грамм накатил и пошел.

Дома стоят как на параде, хозяин будто, вот, перед тобой на двор вышел. В одной избе барахлишка набрал, – заинтересовала меня самодельная лампадка на иконостасе. Беру, пристраиваю в мешок, за ней иконы поснимал, тоже в мешок, к кастрюлям, да инструментам. Вышел, обнаружил запах, с болота, ага. Прет, да не гнилью, а будто падалью.

Набралось четыре мешка – два припрятал там, а два пришвартовал на шоссе – трактор ехал – довез до Северного. Затемно уже добрался, ага.

Проснулся утром, как обычно, в пол шестого. А правой руки—то нет. Вернее, она есть, а я—то не чувствую – онемела до плеча. Бывало отлежишь, так ведь не до такой степени. Без малого месяц проходил, ага. А теперь глянь, вишь чего, уродина на месте руки.

На работу не берут. Мне говорят: в церкву сходи. В Северном—то священника нету. В Биазу ездил, ага. А толку? Узнал я – иконы, да и вещи нельзя с домов чужих выносить. Да к тому же старухи сказали мне, те иконы, что я припер, были «наказанными иконами», от того и почернели. Язычники, у которых в доме не ладилось, имели традицию наказывать икону, вроде как не ко двору пришлась, – ставили ее образами в угол или забрасывали на чердак. А церковные свечи и лампадка использовались для гаданий, заговоров, потому тоже злая на них энергия.

Ого, думаю, наскреб себе на задницу. Знал бы где падать…

А куда иконы подевать, думаю. Людям не отдашь – мало ли с ними чего случится. Глянул – а образа—то почернели. Вывез в лес, да спалил все к чертям собачьим».

– А он всегда такой был? – спросил я про кержака.

– Да нет, ты что! Капитан волейбольной команды Северного района, много лет…

После того рассказа кержак ходил по деревне угрюмый, почему—то не здоровался, а потом пропал, и больше никто его не видел. Говорили, уехал он куда—то, а там, как знать. Но почему баню спалили после него, этого я не узнал.

Генка и ведьма

В Северном жила молодая семья. Дом им дали от колхоза. Муж Генка подрабатывал в экспедициях. Жена Людка сидела в сельсовете. Веселый был парень, гармонист, но имел одну странность – весь хлам в дом тащить. Раз припер он на «газике» гору вещей из заброшенной деревни: мебель, чугунки, горшки, крынки, дежу для теста, ведра, зеркала, лампадки, стопку полотенец с вышивкой, ложки с ножницами, кочергу с ухватом, сундук, даже двери с косяков снял. Жена его Людка спросила, откуда добро – тот сразу не сознался. Она глянула на табуретки, стулья, стол, доску для стирки, – конские головы вырезаны, без глаз, да с тупыми мордами – известное дело, обережная символика, – посмотрела она на мужа, да в слезы, он тут и огорошил ее: «Из Колыбельки».

Жена, не притронусь, говорит. Тот вывалил добычу в сарай. А сам вскорости призадумался, что на мебели и даже на пасхальных деревянных формах делает языческая символика?

Потом началось.

Осенью Генку на том же самом «газике» жена повезла в районную больницу, – сломался при падении с лестницы в пьяном состоянии, отказали ноги.

Инвалид—колясочник Генка стал пить, плакать и ревновать свою Людку. На ручке двери повесился, мысли видать черные были. У Людки (еще не успела остыть могила ее мужа) обнаружилась неоперабельная опухоль. Позвали бабку—знахарку. Не помогла. Людку вскорости схоронили рядом с Генкой. Остался сын – тетка взяла над ним опеку.

Но пришло время помирать и знахарке – соседке дала она свои «гробовые» и просила похоронить ее в Колыбельке. Да кто согласится туда нос совать? Говорили, что покойница не знахарка, а ведьма чуть ли не с того дома, откуда Генка двери с петель поснимал. Схоронили бабку под Северным, а соседка потом захворала, к ней уже никто не подходил – боялись, что зараза от Ведьмы переходить стала. И негласно люди перестали упоминать даже название Колыбельки, правда про дом ведьмы в Колыбельке не забыли – спалили, от греха подальше. Потом, через месяц—другой другой дом спалили, оказалось, померла та соседка, и она тоже была вроде как с Колыбельки. Шло время, домов в Колыбельке становилось все меньше, нет—нет, да спалят очередную «нарядницу», это означало, что еще кто—то родом был из той деревни, да не сознавался, пока беда в его дом не пришла.

Собрались у меня те события, да суждения людей и правда стала проясняться, ну кой—какая правда. Был год такой, когда по неизвестной причине, с болота шли зловонные испарения, люди в Колыбельке все переболели, и как водится не гнушались никакой помощью. Развелось там, колдунов, да ведьм через каждый третий дом, в прямом смысле слова. Люди с других деревень обращаться стали. Потом опомнились, когда в их дом беда пришла, да поздно. Русский человек задним умом крепок, ну что тут еще скажешь.

Сегодня решил узнать, что люди рассказывают о «заброшке», – нашлась гвардия любителей поживиться бесхозным добром, покопаться в чужом барахле, устроить ночлег на скрипучей койке, позавтракать среди смрада и запустения. Но среди этих «путешественников», вандалов, кладокопателей и старьевщиков нашлись и «геростраты» (фото в конце), и просто те, кому не хватало, как сегодня скажут «драйва и экстрима».

Внимательно ознакомился с комментариями читателей канала на Яндекс Дзен «Поиск интересного с Хрусталевым» о личном опыте.

– «5 лет плотно промышляли по заброшкам, чего только не случалось, а я осталась трусихой»;

– «…ночевали группой около заброшенной деревни на реке Сухоне, недалеко от Устюга, большего ужаса в жизни не припомню, было ощущение что призраки рядом с нами».

– «Иногда попадались дома, в которых сразу чувствовала– нельзя, не могу, надо уходить и быстро, а в каких—то спокойнее, но что бы ночевать!»

– «Рассохшиеся половицы поскрипывают – кажется бывший хозяин подкрадывается (старый, мохнатый, беззубый дед) мыши зашуршат – а кажется что это он тебе прямо в ухо шамкает беззубым ртом!»

Народ зря такое писать не будет.