Текст книги "Москва 1979"

– Потому что писатели через одного – евреи. И этот твой друг ответил?

– Смеется, что ему… Много таких смешливых теперь развелось. Вот Владимира Солоухина почитай – сплошная антисоветчина. Или Нагибина открой. Вроде бы любовь, лирика, охота, городская проза… А вчитайся, – настоящая махровая антисоветчина. Или Всеволода Кочетова возьми. Роман "Чего же ты хочешь", который он незадолго до смерти написал. Уж от Кочетова не ожидал… А этот, Юрий Трифонов. За первый роман за "Студентов" ему Сталинскую премию дали. И до чего докатился… Господи… И мы это дерьмо печатаем, причем – на государственные деньги. Даже в театрах ставим.

Разошлись под утро, Борис был пьян настолько, что едва добрел до своей кровати, разделся в темноте и упал лицом вниз, – будто сознание потерял.

Глава 19

Председатель профсоюзного комитете Сергей Быстров, дядька лет пятидесяти, как всегда, казался бодрым и полным сил. Он был сухощавым, делал зарядку, подкрашивал седину хной и даже пытался бросить пить. Быстров дважды прочитал заявление Бориса, в котором тот просил предоставить за наличный расчет автомобиль «Волга», вздохнул и сказал:

– Нет вопросов, старик, машина, считай, твоя. О цвете кузова будешь договариваться сам, на месте. Цвет – это по желанию покупателя. Насколько я знаю – взятка в размере ста рублей. Но учти: я тебе ничего такого не говорил. Ну, девять тысяч ты на "Волгу" нашел, и на сто рэ разоришься. Значит, переходишь в высшую автомобильную лигу… Да, тебе по статусу полагается. С таким тестем ездить на старом "Жигуле" – это хуже чем… Хуже чем государственное преступление. Тесть деньгами помог?

Борис только развел руками, ясное дело, без тестя такую покупку не потянул бы.

– Ясно, дерзай. Одну машину взял наш начальник хозяйственного управления. Он сказал так: выхожу на пенсию, делать будет нечего. Стану сдувать пылинки с новой "Волги". Чем ни занятие? Ладно, старик, ты свободен. Прокатишь как-нибудь. А лучше – бутылку поставишь. Как только заявление подпишет Пастухов, я тебе позвоню.

– Сколько ждать?

– Ну, неделю. Или ты очень спешишь? Завидую я тебе, Боря, все у тебя в жизни легко получается. Все просто. А я вот…

Он хотел рассказать грустную историю своей неудачной женитьбы и тоскливой семейной жизни, но в последний момент передумал. Только вздохнул и пригладил ладонью рыжеватые волнистые волосы, почесал переносицу и внимательно посмотрел на Бориса.

– Между нами, старик: ты неважно выглядишь. Глаза, как у бешенного кролика, кровью налились. Ты что в последнее время усугубляешь? – Быстров щелкнул пальцем по горлу. – Если это серьезно, – завязывай пока, не поздно. Я сам не трезвенник, но…

– Я в рот глотка не брал уже неделю. Третью ночь подряд не высыпаюсь. Одна старая сучка из верхней квартиры по ночам стучит железной палкой или молотком по батарее отопления. Постучит, заснет… Проснется и давай опять. Я уже к ментам жаловаться ходил. Им по фиг: это не по нашей части. Звонил в службу психиатрической помощи. Врачи говорят: для госпитализации нет показаний. Кому еще жаловаться? Только в партийную организацию по месту жительства. Эта ведьма ко всем своим заслугам еще и член КПСС с какого-то лохматого года. Участвовала в революции, пережила войну. Ну, чтобы сегодня отравлять мою жизнь. Партийная лярва. Впрочем, я про партию ничего не говорил.

– А я ничего не слышал. Поднимись к этой ведьме и выброси ее из окна.

– В следующий раз так и сделаю.

– А как спит твоя жена?

– У нее есть фирменные затычки для ушей. И нервы крепче моих. Как стальная проволока.

* * *

Быстров перезвонил через пару дней и сказал, что с машиной вышла, – как бы это сказать, – небольшая накладка. Одним словом – ничего не получится. Если есть желание пересесть на «Волгу», – придется дождаться следующего года. А та машина, что была в продаже, к сожалению, уплыла, – сам Быстров об этом узнал пять минут назад.

На имя первого секретаря ВЛКСМ Пастухова поступило письмо со Старой площади из ЦК КПСС. У них в этом году свои фонды на новые "Волги" исчерпаны. А большому человеку, – некоему Сазонову, заведующему отделом строительства, – срочно нужна машина. Партийцы просят у комсомольцев выделить "Волгу" из их фондов, ну, как обычно, – в порядке исключения. Конечно, в другой раз им можно было деликатно отказать. Какого черта? На ЦК и так машин выделяют целую кучу, – а им все мало. Скорее всего, тачка нужна какому-нибудь сынку большого человека, чтобы с девочками кататься.

Но скоро в здании ЦК ВЛКСМ начнется ремонт, строительные материалы в магазине не купишь, их через Старую площадь распределяют. Не отдашь им "Волгу", они в отместку оставят комсомол без импортного кафеля, без наборного паркета или вместо немецких унитазов подсунут родные, отечественные. Поэтому сейчас начинать эту мелкую мышиную возню, никак нельзя, – такая политика. Быстров сказал, что Борис еще молодой парень, год поездит на "Жигулях"… Хотя есть другой вариант: можно позвонить тестю, тогда недоразумение с "Волгой" наверняка как-нибудь утрясут, быстро и тихо. В принципе, тести нужны для того, чтобы решали проблемы детей.

Борис положил трубку и пару минут раскачивался на задних ножках стула, глядя в противоположную стенку, на здоровенный календарь с Софией Ротару. Он думал о том, что надежда получить машину еще остается, надо сходить к Сергею Сергеевичу Лукову, начальнику хозяйственного управления. И вымолить у него переуступить очередь на машину.

Луков выслушал Бориса внимательно, с серьезным видом полистал перекидной настольный календарь, сказал, что машину он собирался брать через две недели, – уже пришла открытка из магазина. И что бы ни случилось, – пусть небо упадет на землю или земля на небо, – это без разницы, – он свою "Волгу" получит, костьми ляжет, но получит. Он долго откладывал деньги на это дело, именно на "Волгу", продал дом умершей тещи, – как раз три тысячи не хватало, – и вот "Волга" почти в кармане. Осталось шаг шагнуть. Она ему ночами снится, не курорты, не водка, не бабы, а "Волга", – бежевого цвета, – и отдать свою мечту, пусть даже хорошему человеку, – все равно, что застрелиться. Все равно что удавиться. А давиться не хочется, особенно за три месяца до выхода на пенсию.

– Мне шестьдесят стукнет – и все, – сказал Луков. – Меня тут, в вашем комсомоле, лишнего дня держать не станут. И заранее предупредили, что некий человек уже ждет, когда должность освободится. Да и мне самому на хрен нужно портки просиживать. Все равно это не работа, а один геморрой. Сколько на меня анонимок писали, что ворую… Два толстых тома можно из них составить. Сколько приходило комиссий, проверок. Но я чистый. Поэтому решил, – уйду сам. Пошли они в… Не хочу больше тут… А пенсионер "Волгу" хрен получит. Даже "Жигулей" не дадут. Грамоту только – за безупречный долголетний труд. Я ее повешу в дачном сортире. Боря, это мой последний шанс. Другого не будет. Понимаешь?

– Мне очень надо.

Борис понимал, что спорить бесполезно, даже небезопасно, но не мог сдержаться. Этот Сергеич только с виду кондовый свойский мужик, – но простота обманчива. Знающие люди говорили, что он состоит нештатным осведомителем на Лубянке, и доносы научился писать виртуозно. Этим слухам можно верить, можно не верить, но о них нельзя забывать. Борис мог отделаться туманными намеками и посулить Лукову две тысячи рублей, даже две с половиной, за то, что тот уступит машину. Обещать больше, по сути вслух предлагать взятку, да еще в служебном кабинете в рабочее время, – слишком опасно. Да и деньги нешуточные. Сразу возникнут вопросы: откуда такое богатство привалило? Любимая бабушка умерла? Или что? Борис решал, что сказать, – и не мог решить.

– Это что же за надобность? – Сергей Сергеевич улыбнулся, показал темно коричневые от табака зубы, покрутил в руках пачку сигарет "Краснопресненские", вытащил одну. – Ну, что за срочность у тебя такая?

Борис медлил с ответом, до последней секунды взвешивал шансы, но рисковать передумал.

– Жену обещал отвезти на Кавказ. Прокатать по военно-грузинской дороге…

– Господи, Боря, – у тебя сердца нет. Гробить новую "Волгу" на бездорожье… На Кавказ переться, через всю страну. Как сказал поэт: летайте самолетами "Аэрофлота", любите на лету. Если у меня и была капля сомнения, теперь ее не осталось. "Волгу" ты от меня не получишь. Кстати, откуда у тебя такие деньжищи? Секрет? Ну-ну… Если бы теща не осчастливила меня своей кончиной, "Волга" досталась тебе. Но старушка прибралась.

– Что ж, поблагодари от меня покойную тещу.

– Если не забуду. Кстати, никогда не видел твою жену. Она много старше тебя?

– С чего ты взял? – Борис наигранно рассмеялся. – Мы ровесники.

– Понятно…

Вроде шутил Луков, губы сжал, смотрел недобро. Даже руки дрогнули, и сломалась не прикуренная сигаретка.

Глава 20

Поступили материалы на кандидата в члены Политбюро члена ЦК КПСС Вадима Егоровича Шубина, это были копии совершенно секретных документов, сброшюрованные в четыре довольно толстых книги. Полное жизнеописание, объективки на родственников, друзей и знакомых. Гончар разделил папки, засадил за чтение Лыкова и сам, не поднимая головы, шелестел бумажками до обеда. Он перекусил бутербродом и продолжил чтение, к вечеру кое-как почти все осилил. Когда стемнело, включил лампу, всухомятку сжевал второй бутерброд, что принес из дома, хотел читать дальше, но глаза устали. Он отпустил по домам женщин секретарей, сел на диван к журнальному столику и подогрел электрический чайник. Сделал две чашки растворимого кофе с сахаром и приказал Лыкову закончить чтение, – небольшой перерыв не помешает.

– Сначала я взял не тот том, он посвящен юности Шубина, службе в армии, – Гончар развалился на диване и закурил. – А в таких делах лучше начинать не сначала, а с конца. Сегодня моя педантичность сыграла против меня. Прочитал почти все от корки до корки. Хотя половину, а то и больше, можно было пропустить. Молодость Шубина – типичная для людей его поколения. Вышел из низов, после учебки попал на фронт, ранен, награжден, вступил в партию…

– У меня тоже отец был на фронте…

– Не сбивай меня… После войны Шубин закончил техникум, затем институт тяжелого машиностроения. Ему было чуть за тридцать, когда он стал директором крупного оборонного предприятия и членом Челябинского обкома партии. И дальше все в том же роде – покатился, как железнодорожный состав по путям. Все прямо и прямо. И еще в гору… Как пишут в характеристиках: коммунист, беззаветно преданный идеалам партии, несгибаемый ленинец и так далее. Так хорош, хоть икону с него пиши.

– Да, биография впечатляет, – сказал Лыков.

Он украдкой посмотрел на часы, почти девять вечера, а начальник, кажется, хочет продолжить чтение до полуночи. Хорошо бы объективки на сон грядущий прочитать, – быстро заснешь. Только выносить документы из этой комнаты строго запрещено. Гончар, словно угадав эти мысли, сказал:

– Ты торопишься? Может быть, работа мешает личной жизни?

– Нет, нет, все в порядке, – щеки Лыкова зарумянились, но в полутьме это было почти незаметно. – Надо сегодня добить эту литературу. Ну, раз уж начали.

– Есть у Шубина только одна слабина – бабы. Ты обратил внимание, сколько к его делу подшито анонимок? И каждая вторая – о его женщинах или его женщиной написанная. То он с одной спит, то с другой. А потом расстается. А женщины с оскорбленным самолюбием узнают адрес партийной организации, берут бумагу и строчат: прошу принять меры. Народ-то грамотный. Если бы не женщины, Шубин давно бы вошел в Политбюро ЦК. Правда, последние лет семь анонимок на него почти не поступало. Побаиваются жаловаться на такого большего человека.

– Может быть, бросил он это баловство, ну, с женщинами?

– Нет, не бросил. Ты просто кое-что еще не читал. И женщины все те же, того же сорта, что и раньше. Среднего сорта. Не самые молодые, не самые стройные и умные, из простых. Заведующая парикмахерской, администратор гостиницы. Последние года полтора он встречается с некой Голуб Оксаной Сергеевной, директором ресторана "Русская сказка". Это заведение – почти у кольцевой дороги. От метро "Сокол" на трамвае. Примерно раз в неделю он бывает у нее дома. Жена Шубина почти все лето сидит на государственной даче в Завидово. В город возвращается примерно один раз в десять дней. Переночует, возьмет новые книги и вернется обратно. А Вадим Егорович пожинает запретные плоды холостяцкой свободы. Он мужчина крепкий, в соку…

– Вы думаете Голуб…

– Чего тут думать, – надо ее проверить, – нахмурился Гончар. – Мне эта любовная связь, эта Голуб активно не нравится. У нее взрослый сын, великовозрастный болван. Не учится, не работает, мама купила ему справку, он закосил от армии, и теперь болтается как цветочек в проруби. От такого не знаешь, чего ждать. А Шубин постоянно бывает у этой женщины. Мало того, – остается ночевать. И в портфеле таскает такие документы, за которые любая разведка мира заплатит астрономические деньги, не торгуясь. И деньги эти очень просто получить. Особенно если есть добрый знакомый в каком-нибудь западном посольстве. И умеешь пользоваться фотоаппаратом. Завтра надо запросить все материалы на Голуб и ее сына.

– Еще что-нибудь?

– Прикидываю, что бы такое сделать с этой директрисой… Ну, чтобы дело поскорее двигалось. Некогда нам с ней возиться. Вот что подумал: неплохо бы ее посадить. Недели на две для начала. Она работает директором ресторана, значит, упрятать ее за решетку – ничего не стоит. Повод найдем. Она посидит, мы устроим обыск в квартире. Прощупаем сына. А потом, если Голуб окажется чистой, – выпустим ее и снимем обвинение. Что скажешь?

– Отправить ее в кандей, – не проблема. Но Шубин может сделать всего один звонок кому-нибудь из самых больших людей, с которыми он водит дружбу. В деле написано, что он ходит на хоккей на приз газеты "Известия". И сидит в ложе рядом с Брежневым и министром обороны Устиновым. Вот это и есть – близкий круг его друзей. Ну, Шубин снимет трубку, – и Голуб на свободе. А мы… С нас могут запросто погоны снять.

– Двойка тебе по психологии, – добродушно усмехнулся Гончар. – Ты прочитал много чего о Шубине, но не разобрался, что это за человек. С одной стороны партиец, фронтовик, прекрасный специалист в области вооружений. Но бабник – это раз. И карьерист – это два. Но семья, дети, бабы, – все это для него на втором месте. Он живет ради карьеры, – это для него главное. Он не станет позорить честь коммуниста и свои благородные седины, звонить первым лицам страны, чтобы вытащить из кандея очередную бабу, директора второсортного кабака. Особенно, если статья у любовницы какая-нибудь тухлая. Например, сводничество или валюта. Понял?

– Но почему мы сразу нацелились именно на Голуб? У Шубина полно друзей, знакомых женщин и вообще… Можно начать хотя бы с членов семьи.

– Мы отработаем все связи Шубина. Но близкие друзья и родственники Шубина – люди проверенные. Их всех КГБ десять раз под микроскопом рассмотрел. Голуб – единственный сомнительный человек в его окружении. Шубин называет ее своей последней любовью. Не знаю, он в курсе или нет, что его любовь два раза была под следствием за воровство. Один раз чудом спаслась от тюрьмы. А в молодости получила реальный срок. Работала в рюмочной и разбавляла водку. Пришли из ОБХС, сделали контрольную закупку. Исследовали водку в ящиках, – она вся водой разведена. Пожалели ее, – она уже была матерью, – дали три года. От звонка до звонка отсидела, в республике Коми. Это только кажется, что от воровства до измены Родине большое расстояние. На самом деле – один шаг. И чутье сыщика говорит, что Голуб или ее сын, – наши клиенты.

* * *

В среду в десять утра, когда Оксана Сергеевна Голуб собиралась на работу, позвонила давняя подруга, товаровед крупного универмага по имени Зина, и сказала:

– Оксана, ты говорила у тебя ставка официантки свободна?

– Ну, была свободна. Но я как раз сегодня хотела одну девочку посмотреть… Уже обещала.

– Я тебя умоляю, никого не смотри. У меня есть дальняя родственница из Ногинска. Прекрасная аккуратная девушка, красавица. Словом, надо ее взять. Буду очень благодарна. Ну, ты знаешь, я столько раз тебя выручала… Кстати, нам на будущей неделе обещали привезти австрийские сапоги, – тогда позвоню. Мою родственницу зовут Надя, запиши, пожалуйста… После обеда сможешь с ней поговорить?

– Ну, пусть подъезжает.

Голуб хотела что-то возразить, но не стала. Товаровед человек особенный, ее просьбу не трудно выполнить, а хорошая обувь всегда нужна. Второпях заканчивая завтрак, Голуб вспомнила, что недавно был разговор, будто у Зины неприятности с милицией. Надо было узнать, что за неприятности, – серьезные или пустяки. Скорее, – пустяки. Если Зина занята трудоустройством какой-то дальней родственницы из Ногинска, значит, ничего серьезного.

Голуб приехала на работу после полудня, вошла в кабинет, заглянула в записную книжку и вспомнила, что в той части ресторана, где клиенты ужинают в беседках на свежем воздухе, сегодня рабочие должны закончить ремонт, заменить несколько прогнивших досок и поправить ступеньки. Если за работягами не проследить, – а кроме нее в этом ресторане надеяться не на кого, – обязательно схалтурят или материал украдут. Она уже поднялась из-за стола. Но задержалась на минуту, глянула на себя в большое прямоугольное зеркало, висевшее на стене, увидела в нем ухоженную даму с высокой прической, – гораздо моложе сорока пяти, – в бежевом костюме, голубой шелковой блузке, которая подарил Шубин. Да, она очень даже ничего, очень даже…

Голуб не довела мысль до конца, зазвонил телефон, секретарь сказала, что явилась какая-то девушка, по поводу трудоустройства. Голуб вспомнила об утреннем разговоре и сказала, мол, пусть войдет. Дверь чуть приоткрылась, в щель протиснулась особа лет тридцати, худая и остроносая, состоящая не из приятных женских округлостей, а из одних острых углов, – лишенная капли привлекательности. На бледном лице пятна нездорового румянца, будто кожу ошпарили кипятком. Голуб почему-то испытала приступ инстинктивного безотчетного страха и сразу решила, что от этой особы надо держаться подальше.

Женщина подошла к столу и залпом пальнула, что она родственница Зины, работа официантки ей очень нужна, потому что ребенок на руках, мужа след простыл, алиментов нет… Она говорила сбивчивым ломким голосом, очень торопилась и волновалась. Выдавая бессвязные реплики, полезла в сумочку, трясущимися руками вытащила конверт. Голуб, привыкшая доверять своей безошибочной, интуиции, только взглянув на этот конверт, и сразу решила, что дальше произойдет нечто жуткое, непоправимое, возможно, катастрофа жизни. Представила во всех подробностях, что может случиться, – и животный ужас сжал сердце кольцом. Надо это как-то остановить…

Она вскочила, зачем-то через стол потянулась рукой к женщине, но та уже бросила конверт, на лету он открылся, посыпались зеленые купюры. Голуб только успела разглядеть ту банкноту, которая упала на столешницу ближе к ней, – двадцать американских долларов, – и подумала, что за всю жизнь держала в руках такие деньги всего несколько раз. У Голуб перехватило дыхание, глаза вылезли из орбит.

– Позвольте, милочка, – сказала она. – Позвольте, что вы тут устраиваете… Убирайтесь немедленно… Заберите это…

Тут Оксана Сергеевна сделала то, чего нельзя было делать: схватила купюры и стало засовывать их обратно в конверт, потом спохватилась, бросила. В тот же миг, будто это действие сто раз репетировали, – дверь распахнулась настежь, ввалились три мужчины, скрутили руки, повалили Голуб на стол, прижали к столешнице и надели браслеты наручников. Девушка с ошпаренным лицом стояла в углу и равнодушно наблюдала за этой страшной унизительной процедурой.

– Что вы делаете, сволочи, – закричала, обливаясь слезами Голуб. – Что же вы делаете… Пустите…

Она захотела закричать еще громче, позвать на помощь, – хотя ясно, – тут уж сам Бог не поможет, – но голос пропал, из груди вышел хриплый шепот, Оксана Сергеевна закашлялась, захлебнулась слезами.

Глава 21

Ночью Борису снилось, будто он должен выступать в Кремлевском дворце съездов на комсомольском съезде. Зал, затихает, когда он выходит на трибуну. Тысячи глаз смотрят на него из полумрака, люди ждут. Борис спокоен и сосредоточен, он кладет перед собой красную папку с текстом выступления. Откашливается, делает глоток воды из стакана, открывает папку, но внутри пустота, кто-то вытащил машинописные страницы или они выпали, когда он шел к трибуне. Борис смотрит в лица людей, сидящих в зале, лица внимательные и серьезные. Он должен что-то говорить, но сказать нечего: он понятия не имеет, по какому случаю собрались люди. Он стоит и думает, что делать. И ни одной спасительной мысли.

Тишина заканчивается, люди перешептываются, слышен нарастающий гул голосов. Он переминается с ноги на ногу, покашливает в кулак, хочется провалиться сквозь землю. Надо что-то говорить, но сказать нечего… Борис открыл рот, застонал и проснулся. Свет утра проникал через неплотно задернутые полосатые льняные занавески. В открытую форточку влетали звонки трамвая и шум автомобилей. Галя в бордовом халате сидела перед зеркальным столиком и подводила глаза.

– Что снится комсомольцам? – в последнее слово она вложила весь запас иронии, накопленный за ночь. – Собрания или разврат?

– Собрания. К сожалению.

– Хоть бы один раз правду сказал. Такие типы как ты, ярые комсомольцы, активисты, будущие партийные деятели, – в душе самые большие развратники. И бабники.

– Не стану тебя переубеждать. Теперь, когда ты выговорилась, стало легче?

– Ты во сне скрипел зубами, – сказала она, не бросая своего занятия. – Один знакомый врач говорил, что это верный признак глистов. Ну, скрипеть зубами во сне. Тебе надо срочно к врачу. Сдашь анализы и понятно станет, что делать дальше… Ну, с этими твоими глистами. Их же надо выводить. Или ты с ними всю жизнь собрался жить? До старости?

– Что ты болтаешь… Нет у меня никаких глистов.

– Если скрипишь зубами, значит, есть. Совсем забыла… Я нашла человека, который одолжит денег. Приходи пораньше. И пойдем к нему. Это тут недалеко, пешком…

– Кто это?

– Какая разница? Просто хороший человек. Он дает пять тысяч рублей. Без процентов, без всяких расписок. Просто потому что у нас общие знакомые. И он мне верит на слово.

– Откуда ты знаешь этого Рокфеллера?

– Ну, пару раз консультировала его по поводу покупки картин старых мастеров. Он собирает европейскую живопись. В частности, старых голландцев. Ему нужно было убедиться, что картины, которые он брал у коллекционера, – не подделки. Я нашла опытного эксперта. Он дал положительное заключение.

– А я зачем нужен? Раз он тебе доверяет без расписок?

– Догадайся сам, ты же умный мальчик. Как, по-твоему, я понесу обратно по темным переулкам пять тысяч рублей? Я ведь могу вернуться без головы. И, что немаловажно, – без денег. На что тогда покупать видеомагнитофон и прочее?

Он встал, пошел в ванную, потом на кухню. Холодильник оказался пустым. Только на верхней полке в пакетике лежало полбатона белого хлеба и кусочек сливочного масла. Банка растворимого кофе – тоже пустая. Только в чайной жестянке на дне немного черного чая, старого и мелкого, с тошнотворным запахом гниющих опилок. Он вернулся в спальню, Галя уже залезла в черное в белый горох платье, тесно облегающее талию и упитанный зад, – и теперь вертелась перед зеркалом.

– У нас третий день пустой холодильник, – сказал он. – Это так: информация к размышлению.

– Вот и поразмышляй. Это ведь ты, а не я, ездишь по разным организациям, выступаешь с лекциями о том, как хорошо жить при развитом социализме. Травишь байки, как у нас много тракторов, комбайнов и товаров для народа. А теперь возьми авоську и сходи в продуктовый магазин, что в нашем доме. Может быть, ты узнаешь много интересного. Например, что молоко бывает только по утрам. И к обеду на прилавках – покати шаром. А я возвращаюсь с работы вечером. Поэтому холодильник пустой.

– Как у такого папочки дочь выросла такой антисоветчицей?

– Быть антисоветчицей в доме партийного работника – это старая добрая традиция.

Галя побросала косметику в сумку и умчалась.

* * *

Он вернулся около восьми вечера, сел на кухне и выпил стакан чая, отдающего опилками. Он хотел налить второй стакан, но в кухню вошла жена, одетая к выходу: красная блузка в мелкий белый горох, однотонная синяя юбка в сборку и красные лодочки на высоком каблуке.

– Ну как я? – спросила она и покрутилась на месте. Когда она кружилась, складки расходились в стороны, юбка поднималась, как парашют, наполненный ветром, взгляду открывались стройные ноги.

– Если бы я был насильником… То воспользовался бы ситуацией. И получил удовольствие.

– Жаль, что ты не насильник. А просто пошляк. Жаль… Кстати, я видела у тебя на столе каталог игрушечных автомобильчиков. Ну, такие машинки, точные копии настоящих. Их собирают взрослые дяди. Раз в год эти машинки выбрасывают в продажу по десять рублей за штуку в "Доме игрушки" на Кутузовском. Сама видела, как туда приезжают толпы здоровых мужиков со всей Москвы и часами стоят в очередях. Дерутся в кровь из-за этих машинок. Так вот, возьми этот каталог с собой. Надо его подарить сыну моего знакомого. Мальчик собирает машинки.

– Каталог мне самому нужен для…

– Не спорь, Боря. Не надо. Может быть, у тебя есть какая-нибудь машинка.

– Есть одна, но…

– Возьми с собой, подаришь сыну.

– Слушай, это даже не моя машинка. Может быть, ему подарить почтовую открытку с Пугачевой и ее подписью. У меня их запас.

– Пугачеву оставь себе.

Борис не допив чай, встал и потащился за Галей в темную глубину переулков Марьиной Рощи. Этот район Борис плохо знал, прохожих попадалось немного, фонари не горели. Но Галя уверенно шла вперед, будто бывала здесь много раз. Они прошли вдоль по пыльной улице, изрезанной строительными траншеями, оказались перед серой громадиной старого дома с запыленными окнами, вошли в арку, нырнули в подъезд. Здесь было темно и пахло мышами.

* * *

Дверь открыла немолодая женщина в сером платье и светлом фартуке, сразу видно, – прислуга. Она молча пропустила гостей, длинным неосвещенным коридором повела за собой на кухню и пропала. На стенах коридора были беспорядочно развешаны картины в тяжелых золоченых рамах. На кухне живопись тоже присутствовала, какие-то пейзажи в старинном духе и пара натюрмортов, написанных маслом, тоже в золоченых рамах и под стеклом.

Посередине кухни на кресле с прямой высокой спинкой и резными подлокотниками сидел статный плотный мужчина: точеное лицо с тяжелым подбородком, грива седых вьющихся волос и орлиный нос. Он был одет в майку без рукавов и черные сатиновые трусы. Ноги мужчины стояли в эмалированном тазу с водой, перед тазом на коленях согнулась женщина в цветастом халате. Она, бросив быстрый взгляд за спину, на Галю, что-то пробормотала и стала мылить ноги мужа, тереть их губкой.

При виде гостей хозяин не выразил и тени смущения. Бросил взгляд на Бориса, застывшего в дверях, небрежно кивнул головой вместо приветствия. Галя, не терявшая самообладания в любых ситуациях, блуждая взглядом по стенам кухни, по картинам и кухонной мебели, – стала вдохновенно пересказывать прогноз погоды на будущую неделю. Закончив с погодой, она сказала, что Борис принес журнальчик про машинки. Хозяйка на секунду оторвалась от своего занятия, и сказала, что сын сейчас в ванной, пусть Борис отнесет ему журнальчик туда, – третья дверь слева по коридору.

Борис, давно не попадавший в такие ситуации, молча кивнул, – он испытал то же чувство, что в сегодняшнем страшном сне, когда он стоял на трибуне перед огромным залом и не знал, что сказать, – хотелось сквозь землю провалиться. Он прошел по коридору, постучал, потянул латунную ручку двери. Внутри было жарко и душно, словно в турецкой бане. В ванне под слоем пены лежал молодой небритый мужчина, он высунул наружу пенную руку, взял журнальчик, полистал его и положил на табуретку.

– Я скоро выхожу, – сказал мужчина. – У меня большая коллекция машинок. Хочешь взглянуть?

– Спасибо. Как-нибудь в другой раз. Ах, совсем забыл…

Он полез в карман, вытащил красный "мустанг" в коробочке и протянул парню. Тот долго разглядывал машинку, буркнул "спасибо", вытащил ее из коробочки и стал проверять, открываются ли двери. Неловко, пятясь боком, Борис прошмыгнул в коридор, вернулся на прежнее место. Женщина в халате, по-прежнему стоя на коленях, вытирала мужу ноги белым полотенцем. Хозяин дома поднялся, подтянул трусы и, гордо вскинув седую голову, ушел. Женщина последовала за ним, через минуту вернулась, держа в руках скомканную газету. Она поманила Галю пальцем в темный коридор, будто чего-то боялась, дрожащими руками сунула ей сверток, и прошептала на ухо, что в газете пять тысяч рублей. Затем выставила гостей на площадку, захлопнула дверь и загремела цепочкой. Галя нажала кнопку лифта.

– Кажется, сегодня в этой семье помывочный день, – сказал Борис. – Господи, зачем мы сюда притащились…

– Если бы у твоих друзей комсомольцев водились деньги, мы бы пошли к ним.

– Давай хоть пересчитаем, – сказал Борис.

– Не надо, – ответила Галя. – Я им верю.

Они спустились вниз и по пустым полутемным улицам пошли обратной дорогой.

– Что это за мужик, может быть, скажешь? – спросил Борис.

– Директор овощной базы Дзержинского района, Амбарцумян, – золотой человек, – Галя вцепилась в сумочку так, будто ее хотел кто-то вырвать. – Я знаю парня, который меняет доллары один к шести. Ну, если сумма большая. Обычная такса – один к десяти и выше, дешевле десятки вряд ли достанешь.

– Почему я не директор овощной базы…

– У тебя еще все впереди.

– Да, сегодня я увидел цель в жизни. Теперь мне есть к чему стремиться.