Текст книги "Операция «Людоед»"

Стерн посмотрел в лицо хозяина. Когда дошло до денежного счета Василич преобразился из романтического дачника в сурового хозяина: губы плотно стиснуты, седые брови сошлись на переносье, глаза прищурены. Ясное дело, торговаться не имеет смысла. Этот не сбросит ни гроша.

– Договорились.

Стерн достал бумажник и отсчитал деньги.

Глава 8

Подмосковье, Малаховка. 29 июля

На новом месте Стерну не спалось. Ночь выдалась ясной и светлой, наполненной звуками и невидимым движением. Ночь как ночь. Она всегда таинственна и коварна, как улыбка китайца.

На темно синее звездное небо вползла луна, круглая, как прожектор, и залила дачный поселок тревожным светом. На траве отпечатались черные ломаные тени сосен, прозрачная листва берез беспокойно зашумела в вышине. За сплошным забором зажгли фонари, издалека долетал лай собак, крики пригородных электричек и дальних поездов. Стерн ворочался на железной кровати, и все никак не мог найти удобную позу. Над ухом жужжал бессонный комар, в комнате было душно и сыро.

Василич на веранде включал и выключал радио, гремел бутылками, двигал с места на место что-то тяжелое. В конце дня он зашел в комнату нового жильца, предложив ему отметить прописку в Малаховке. Стерн сунул хозяину денег, Василич исчез часа на полтора, хотя до ближайшего магазина рукой подать. Вернулся уже во хмелю с сумкой, в которой что-то плескалось и звенело.

Сели на веранде, Стерн опрокинул несколько рюмок водки, встал и ушел к себе, сославшись на усталость и головную боль. Василич, расстроенный тем, что компания так быстро развалилась, сидел за столом, понурив голову, и гасил бычки в стакане с пивом. Не привыкший отдуваться за двоих, он заснул прямо за столом. Ровно в полночь пробудился, включил радио и продолжил возлияния.

Стерн лежал на спине и слушал далекие гудки поездов. Он ни о чем не жалел, ничего не хотел и ничего просил у бога. Разве что немного удачи. Он вспомнил тот день и час, когда началась эта история.

Вспоминал прошлую весну, слякотный мартовский вечер.

* * *

Зураб Лагадзе на своем «Мерседесе» привез Стерна к серому двухэтажному зданию на дальней окраине Варшавы. За рулем сидел какой-то молчаливый громила с бритой башкой и черной бородищей до груди.

Автомобиль остановился перед высоким крыльцом, облицованным серым камнем. На стене возле дубовой двухстворчатой двери табличка в золоченой рамочке и надпись на английском и польском языках: «Благотворительный гуманитарный фонд „Приют милосердия“». Под надписью какой-то невразумительный символ: человеческое сердце на фоне раскрытой книги.

Стерн уже хотел открыть заднюю дверцу, но сидевший рядом Зураб тронул его за рукав: «Подожди». Лагадзе молчал минуту, наконец, сказал: «Сейчас ты познакомишься с тем самым русским. Он может показаться тебе немного странным. Но это лишь первое впечатление. На самом деле он вполне вменяемый адекватный человек. Толковый специалист. Настоящая находка для нас».

Стерн знал о Зурабе не так уж много. В последнее время Зураб не носил усов или бороды, коротко стригся и одевался в самых дорогих магазинах по европейской моде. От него пахло одеколоном, дорогим виски и табаком «рагуста». Его красивое точеное лицо, пожалуй, не могло оставить равнодушной женщину, но дело портили крупные глубокие оспины на щеках и подбородке.

Окончив один из московских вузов, Зураб продолжил образование в Гарварде. Теперь он жил в Польше, в Турции, в Швейцарии, переезжая из страны в страну. Мог свободно объясняться на трех иностранных языках. Очень грамотно, внятно излагал свои и чужие идеи, старался пользоваться простыми словами. Не строил сложных предложений, чтобы смысл его речи доходил до самого тупого замороченного собеседника. Мог подолгу разжевывать мысль, облекая в различные словесные формы одно и тоже понятие. Как и многие люди, делавшие большие деньги на чужой крови и чужих страданиях, Зураб был человеком набожным и суеверным.

«Сегодня ты узнаешь о предстоящем деле, – сказал Зураб. – Значит, пути к отступлению для тебя уже не будет. Понимаешь? Поэтому сделай выбор сейчас. Еще можно сказать „нет“. Если сомневаешься в себе, если в чем-то не уверен, лучше откажись».

Стерн выдержал паузу. Не потому что в эту минуту он о чем-то мучительно раздумывал, делал внутренний выбор или терзался сомнениями, нет. Просто здесь, в этой компании, среди этих людей, так положено, так принято. Это вроде традиции: сначала помолчать минуту и только потом что-то провякать. «Я уже сказал „да“, – ответил Стерн. – Я сделаю любое дело. Если сумма гонорара больше не подлежит обсуждению, я говорю „да“».

Стерн распахнул дверцу и вылез из машины.

Поднявшись на крыльцо, он столкнулся с паном Ежи Цыбульским, человеком средних лет с худым аскетичным лицом. Цыбульский носил очки в железной оправе, одевался во все черное и напоминал католического священника из небогатого прихода. Днем в «Приюте милосердия» печатали и рассылали какие-то письма и петиции. Собирали пожертвования для кавказских беженцев, временно проживающих на территориях сопредельных государств или в самой России. Цыбулльский вел дела «Приюта милосердия», руководил всей этой мышиной возней.

Сюда приносили и присылали подержанные носильные вещи, одеяла, палатки, консервы. Выходцы с Кавказа, осевшие в Европе, время от времени делали денежные перечисления в гуманитарный фонд. Правда, тех денег едва хватало, чтобы начислять зарплату секретарше пана Цыбульского и его помощникам.

Вещи, собранные в помощь беженцам, так и не покинули пределов гуманитарной миссии. Сваленные в одном из подвальных помещений, они гнили от сырости и покрывались плесенью. Все это добро время от времени вывозили грузовиками на городскую свалку. Но в последнее время муниципальное транспортное агентство повысило расценки на вывоз мусора. И скуповатый Пан Цыбульский все никак не мог сторговаться с местными властями. Он упорно искал частных подрядчиков, готовых за умеренную плату забирать и утилизировать негодные тряпки и порченые продукты.

Ночью в гуманитарной миссии начиналась другая жизнь…

Цыбульский открыл дверь, пропустил Стерна и Зураба в помещение, запер входную дверь. Прошагав по бесконечному пустому коридору, они вместе спустились по винтовой лестнице в подвал, в сырую плохо освещенную комнату, приспособленную под кинозал. Два ряда вытертых кресел, обитых плюшем, на стене простыня, заменяющая экран. На высоком столике возле входной двери демонстрационный аппарат, загруженный цветными слайдами. В нос ударял запах дешевых крепких сигарет, хлорки и общественной уборной.

При появлении гостей из кресла поднялся высокий сутулый человек в сером немодном костюме. Человек припадал на левую ногу и опирался на палку. Высокие лобные залысины, седые волосы, глубоко запрятанные бесцветные глаза.

«Евгений Дмитриевич Людович, профессор», – представил незнакомца Зураб. Не выпуская изо рта сигарету, Людович протянул руку Стерну. Пожатие оказалось неожиданно крепким. Лагадзе и Стерн, не снимая верхней одежды, уселись в первом ряду.

Людович отставил в сторону палку, вышел к экрану, раздвинул металлическую указку. Цыбульский встал у демонстрационного аппарата.

* * *

Стерн увидел панораму какого-то города: улица, оживленное движение. Машины, трамваи, пешеходы…

«Я буду краток, – пообещал Людович и направил указку на экран. – Перед вами старинный город Пермь. Предуралье. Население миллион человек. Это не просто российская глубинка, где выращивают скот, делают сыр и колбасу. Это уникальный город, здесь сосредоточены крупные предприятия, аналогов которым в России нет. Это кузница российской оборонки. Я долго жил и работал в Перми, имел допуск на многие секретные объекты. Поэтому вещи, о которых говорю, знакомы мне досконально».

Стерн сидел, вытянув вперед ноги, и внимательно разглядывал Людовича. Профессор говорил, не выпуская изо рта сигарету, расхаживал взад-вперед перед экраном, позабыв о своей хромоте. В бесцветных глазах загорались оранжевые огоньки. В подвале было прохладно, а лоб профессора лоснится от пота.

«Теперь вы видите Пермь с высоты птичьего полета, – Людович ткнул указкой в простыню. – Город вытятнулся вдоль реки на семьдесят километров. Вот это вытянутое голубое пятно – Камское водохранилище. Его пересекает автомобильный мост, двумя километрами ниже по течению железнодорожный мост. И на том и на другом объекте несут вахту стрелки вооруженной охраны и солдаты».

Людович бросил окурок на пол, раздавил его подметкой башмака и продолжил: «В восемнадцати километрах ниже железнодорожного моста, почти в самом центре города, находится плотина Камской ГЭС. Это и есть наш объект. По плотине с одного берега на другой проходит автомобильная дорога и железнодорожная ветка. Интересная деталь, которая может показаться парадоксом: плотину Камской ГЭС не охраняют ни солдаты, ни милиция. Как это вам нравится? В России это явление называют головотяпством. Очень распространенная штука».

Зураб и Стерн переглянулись. Конец указки остановился посередине плотины.

«Взрыв должен произойти здесь, – сказал Людович – Длина самой плотины от берега до берега вместе с насыпью – около полутора километров. При взрыве в ее центре мы получаем ударный эффект и необратимые катастрофические последствия. Высота плотины – двадцать девять метров. Емкость Камского водохранилища – более девятнадцати кубических километров воды. Теперь представьте, как эта картина будет выглядеть в натуре. Водный поток, который невозможно остановить никакими силами, летит с тридцатиметровой высоты, сметая все на своем пути. Впрочем, это лишь внешний эффект, поверхностный, общий. С моими расчетами вы ознакомитесь позднее. Для проведения акции достаточно двух, двух с половиной тонн тротила. Цифра подтверждена расчетами. Такой объем взрывчатки уместится в обычном грузовике. Теперь о главном, о последствиях акции, о ее цели. Ведь задача не в том, чтобы взорвать плотину Камской ГЭС, цели у нас иные».

Людович остановился, прикурил новую сигарету и снова принялся ходить перед экраном. То ли он собирался с мыслями, то ли просто наслаждался курением, трудно понять.

«Город застраивался в разное время и совершенно бессистемно, – говорил он. – Построенные более полувека назад оборонные предприятия находятся ниже плотины ГЭС, в самой низине. Потому что для производства была необходима вода, ее брали и берут из Камы. Саму ГЭС построили позже, при ее возведении не учли особенности местного рельефа. Итак, после взрыва, произойдет сброс сотен тысяч тонн воды из Камского водохранилища непосредственно в Каму. Уровень реки в первый же час поднимется на полтора метра. По моим расчетам, еще через час уровень Камы вырастит на два с половиной метра. Что значат эти цифры?»

Стерн слушал и думал, что Людович – шизофреник, типичный случай раздвоения личности. Сам себе задает вопросы, и сам же на них отвечает. И еще эти сатанинские горящие глаза. В этом кинозале не вредно держать пару санитаров со смирительной рубашкой наготове. Впрочем, среди шизофреников, которых Стерн встречал в жизни, попадались одаренные, даже талантливые люди.

«Ниже по течению на расстоянии четырех километров от ГЭС расположен завод „Кислотный“, который первым попадает в зону затопления, – Людович помахал указкой, словно шпагой. – Его территория вытянута вдоль русла реки на четыре с лишним километра. Здесь выпускают серную и азотную кислоту. Это единственное место в России, где производят олеум – серную кислоту предельно высокой концентрации».

Зураб взмахнул в воздухе рукой: «Если не трудно, профессор, расскажите об этом подробнее».

«При соприкосновении воды с кислотой произойдет несколько мощных взрывов, – объяснил Людович. – Из людей, занятых в этот день на производстве, не выживет никто. Главное же: после того, как рванут резервуары, пары кислоты поднимутся в верхние слои атмосферы и выпадут на землю дождем или росой. Это так называемый кислотный дождь. День для проведения акции нужно выбрать ясный, солнечный. Если мы проведем акцию при дождливой погоде, кислотное облако смешается с водяными парами, эффект будет не тот, что мы хотим получить. Ветер должен дуть на северо-запад. В этом случае кислотное облако накрывает аэропорт „Савино“, что в двенадцати километрах севернее плотины и одноименный нефтеперегонный завод».

Привлекая внимание профессора, Зураб кашлянул в кулак и задал новый вопрос: «Что происходит в этом случае?» Людович остановился, попросил Цыбульского дать на экран фотографии аэропорта и нефтеперегонного завода.

«Аэропорт – это десятки гражданских самолетов, – Людович закурил – Вот они, красавцы. А вот двухсот тонные емкости с нефтью, соляркой и бензином разных марок. Все это имущество будет уничтожено за пять минут. Кислотный дождь вызывает стремительную коррозию металлов. Завод взлетит на воздух, возникнет пожар, который едва ли потушишь за неделю. Самолеты просто развалятся на куски. У меня есть точные расчеты и математические выкладки. Позднее вы с ними познакомитесь».

«Какое влияние оказывает такой дождик на организм человека? – спросил Стерн. – В такую погоду, как мне кажется, не рекомендуют ходить по грибы?» Зураб, ценивший черный юмор, рассмеялся. Людович, кажется, шуток не понимал.

«Достаточно просто подышать парами кислоты, как в человеческом носу, бронхах и легких образуются дырки. А дождь – это стопроцентная мучительная смерть. Кожа слезает с человека, как чулок», – ответил Людович.

«Представляю, как выглядят дырявые носы», – заметил Зураб.

«Попрошу внимания, – Людович неизвестно кому погрозил указкой. – В зону затопления попадают пушечно-литейный завод и заводской поселок при нем. Завод расположен примерно в десяти километрах ниже плотины. Там выпускают установки залпового огня, стволы для пушек и другое тяжелое вооружение. Как только вода достигнет заводской территории, взорвутся домны, плавящие металл. Это ведь непрерывное производство.

Будет полностью уничтожен заводской поселок. Впрочем, это само собой».

«Сколько человек погибнет после взрыва плотины?» – Стерн сделался серьезным.

«Общее количество жертв не поддается строгому вычислению, – Людович потер платком лоб, блестевший в свете проектора. – По моим расчетам, в первые сутки после катастрофы погибнут около ста тысяч человек. Но это только начало, это цветочки, даже веточки. Пермский регион на долгие десятилетия станет кровоточащей гнойной раной на теле России. Залечить эту рану не хватит ни сил, ни средств. Масштабы пермской катастрофы, сумма материального ущерба и число человеческих жертв значительно превзойдут Чернобыль. И это только за одни единственные сутки с момента взрыва плотины».

Образные выражения Людовича о гнойной ране на теле России, о цветочках и веточках показались Стерну пустой риторикой, лишенной конкретного содержания. Но смысл этих слов Стерн понял позднее.

* * *

Тот вечер закончился очень приличным ужином в кабинете пана Цыбульского. На стол подавала женщина среднего возраста в наглухо застегнутой блузке и темной юбке, закрывающей колени. Оказалось, что на гуманитарные пожертвования можно вполне сносно жить и питаться, заказывая еду в дорогом ресторане.

Людович ел мало, беседы на посторонние темы не поддерживал. Он хмурился, глядел не и глаза собеседника, а куда-то в сторону, в темные углы. Он казался уставшим, дьявольские огоньки в глазах сначала потускнели, а потом и вовсе потухли. Отказался от сливочного десерта, выкурил пару сигарет и выпил большую чашку черного кофе. Взял палку и, поднявшись на ноги, на прощание протянул руку Стерну.

«Значит, вы сделаете это? – спросил Людович. – Я хотел спросить не то… О другом… Вы сможете это сделать?» «Смогу», – кивнул Стерн. «Я рассказал вам лишь о некоторых последствиях этого взрыва. На вас произвел впечатление мой рассказ?» Стерн пожал плечами: «Пожалуй». «Скажите, у вас хватит духу, хватит решимости не отступить в последний момент? Не у всякого человека есть внутренняя сила… Ну, вы понимаете, о чем я говорю?»

Стерн помолчал минуту. «Понимаю, – ответил он. – Если я за что-то берусь, то довожу начатое до конца. Сейчас Зураб собирает деньги, чтобы сделать взнос на мой банковский счет. Время терпит, операция начинается еще не скоро. Сроки установлены. Об остальном можете не беспокоиться».

«Я надеюсь на вас, – Людович вытащил из кармана блокнот в твердом кожаном переплете с золотым тиснением, протянул его Стерну. – Одна просьба, которая может показаться вам немного сумасшедшей. Или сентиментальной. Здесь не содержится ничего, что сможет вас скомпрометировать. Бросьте этот блокнот в реку, в Каму. Здесь любимые стихи моей жены. В разные годы я списывал из поэтических сборников. Себе на память». Стерн перелистал страницы и сунул блокнот в карман: «Брошу».

Людович постучал по полу резиновым набалдашником своей палки. Спустя минуту в комнате появился какой-то амбал в кожаном плаще и увел профессора, бережно поддерживая его под локоток.

* * *

Москва, Таганка. 29 июля

Крошечная мастерская по ремонту очков с романтическим названием «Рассвет» помещалась в кривом переулке в районе Таганской площади. Желтый двухэтажный дом с двумя пыльными витринами доживал последние недели или месяцы.

Его назначили под снос и уже готовились отгородить от проезжей части и тротуара железобетонным забором. Жильцов выселили в район новостроек, дом опустел, но в мастерской еще теплилась искорка жизни. Ровно в девять утра хозяин заведения близорукий пожилой человек по фамилии Луценко и по кличке Пискля открыл входную дверь для посетителей. Получасом раньше Стерн занял позицию на противоположной стороне улицы, за углом какого-то особняка, и ждал, когда Луценко высунет нос и откроет дверь.

Приехав в Москву с ранней электричкой, Стерн успел прогуляться, наслаждаясь еще чистым воздухом и утренним холодком. Проглотил плотный завтрак в забегаловке на Таганской площади, нашел чистую скамейку под старым развесистым тополем. И, чтобы убить время, прочитал разделы криминальной хроники двух столичных газет.

Нашел короткие заметки о тройном убийстве в Люблино, в пункте приема вторичного сырья. Сначала перечислялись скупые факты. Найдены тела двух кавказцев и одного русского, раны пулевые, личности установлены. В газетах также содержался убогий, кажется, написанный под копирку комментарий к происшествию. Следствие склоняется к версии о разделе сфер влияния среди криминальных авторитетов. Стерн не сдержал улыбки: какой уж там раздел сфер влияния среди скупщиков старых газет, тряпок и винной посуды? Ясно, ментам просто нечего сказать, вот и блеют.

Стерн видел, как Пискля отпер стеклянную дверь с внутренней стороны и уполз в темноту своей лавочки. По переулку проехала поливальная машина, обдав мостовую струями воды. Асфальт впитал в себя небесную голубизну, шпиль высотки загорелся на солнце, как олимпийский факел. Стерн перешел на противоположную сторону, толкнул дверь и переступил порог мастерской.

Луценко стоял по другую сторону прилавка и протирал тряпочкой декоративную грошовую вазочку.

– Здравствуйте, Георгий Борисович.

Луценко обернулся, поставил вазочку на полку и поправил узел короткого засаленного галстука. Затем снял с носа очки, протер стекла той же тряпкой и прищурился, будто хотел лучше разглядеть Стерна.

– Мы же вчера договорились, что вы придете вечером, – поморщился Луценко. – Утром сюда нельзя.

– До вечера долго ждать, – улыбнулся Стерн. – Кроме того, я боюсь темноты. С детства. Как настроение?

– Какое там настроение, – махнул рукой Луценко. – Сами видите: дом ломают. Меня выгоняют с насиженного места. И что теперь? Сидеть в каком-нибудь Южном Бутово? В этой глухой деревне, которая никогда не станет Москвой? А я тут шесть лет проработал.

Слово «проработал» Луценко произнес с запинкой.

Доходы Георгия Борисовича складывались не из той мелочи, что он выручал за починку очков и подгонку линз. Луценко старый опытный фармазон изготавливал на заказ документы приличного качества. Заказчиков подбирал требовательно, с оглядкой. Соглашался работать лишь с проверенной клиентурой или с теми людьми, у кого есть рекомендации от общих знакомых, людей в авторитете.

Луценко снова запер входную дверь, прошел за прилавок, поманил гостя. Прошли коридор, Луценко зажег лампочку, толкнул железную дверь, пропустил Стерна вперед.

Комнатка без окон была небольшой, тесно заставленной старой бросовой мебелью. Угол отгорожен матерчатой китайской ширмой, расписанной гейшами в цветных кимоно и крупными иероглифами. Рисунки на ткани потускнели от времени, впитав в себя вековую пыль. Хозяин нырнул за ширму, отодвинул от стены фанерную тумбу, вытащил кусок плинтуса, поднял половую доску. Достал из тайника тонкий сверток с готовыми документами.

Он вышел из-за ширмы, развернул вощеную бумагу, положил на маленький однотумбовый стол паспорт и водительские права.

– Теперь вы Заславский Юрий Анатольевич, – сказал Луценко. – Состоите в разводе, бездетны. Прописаны в Москве на Таманской улице. Поздравляю.

Стерн взял в руки паспорт, повертел его и так и эдак, посмотрел на просвет страницы, долго разглядывал собственную фотографию.

– Откуда бланк паспорта? – спросил он.

– Не волнуйтесь, – улыбнулся Луценко. – Я делаю надежные бумаги. Жалобы еще ни разу не поступали.

– Мне нужно знать, откуда взялась корочка.

– Ясно, не из кармана убитого мента. Паспорт тиснули у клиента на одесской барахолке. Тому три года сроку.

Сунув паспорт в карман пиджака, Стерн стал разглядывать водительские права. Полиграфическое исполнение хорошее, не придерешься. Стерн никогда бы не сунулся по этому адресу, если бы не был уверен в самом Луценко и в высоком качестве документов, которые он делает. Милиция давно списала со счетов старого фармазонщика, отбывавшего последний срок еще в стародавние года и не по своей родной, а по мелкой воровской статье.

– Хорошо, – Стерн убрал в карман водительское удостоверение, вытащил бумажник. – Вчера вы получили аванс триста баксов. Я остался должен, кажется… Тысячу?

– Не совсем так, – Луценко поправил очки. – Тысячу и плюс пятьдесят процентов с общей суммы. За срочность.

– Не понял, – покачал головой Стерн. – О надбавке за срочность мы не договаривались.

– Я работал весь вечер и всю ночь. Это же срочный заказ. Обычно на такие дела уходит неделя, даже десять дней. Зураб знает мои расценки, спросите у него. Все без обмана.

– Возможно.

Стерн опустил бумажник обратно в карман, так и не вытащив деньги.

– Я свяжусь с Зурабом, потом зайду.

Луценко округлил глаза, бросился к двери, загородил ее грудью, отрезав Стерну путь к отступлению.

– Э, нет. Так дела не делаются.

Пискля опустил одну руку в карман, давая понять гостю, что после такого грубого разговора можно ненароком налететь на перо или схлопотать в брюхо несколько грамм свинца.

– Надо заплатить. И только потом помашете мне ручкой.

Стерн, держа руки опущенными, стоял в шаге от хозяина. Неожиданно он выбросил вперед левую полусогнутую руку, наотмашь ударил Луценко ребром ладони в подбородок.

Луценко охнул, открыл рот.

На пол вывалилась розовая вставная челюсть. Стерн наступил на челюсть каблуком ботинка, раздавив ее в лепешку. Он схватил руку, которую Луценко держал в кармане штанов, до хруста выкрутил кисть. Карман оказался пустым: ни ножа, ни пистолета. Хозяин блефовал. Стерн продолжал потихоньку, чтобы не сломать кости, выкручивать Луценко пальцы. Хозяин закричал и схлопотал чашечкой ладони по уху.

Стерн шагнул вперед, ухватил Луценко за галстук, стянул узел на шее.

– Ну, сколько я тебе должен? – прошептал Стерн. – Как насчет надбавки за срочность, а?

– Не… Не… Не трогай меня, – прохрипел Луценко. – От… Отпусти…

Щеки и лоб Луценко пошли пятнами, губы затряслись. Кровь прилила к лицу. Он задышал хрипло, прерывисто, раскрыл рот и высунул язык. Стерн медленно, сантиметр за сантиметром, сдавливал узел. Физиономия Луценко сделалась бордовой, глаза расширились, вылезли из орбит. Ноги стали слабнуть и подламываться. Из носа закапала кровь. Луценко больше не мог выдавить из себя ни слова, только хрипел и пускал слюну.

В ту секунду, когда Пискля уже попрощался с земной жизнью, Стерн ослабил хватку, отступил назад. Поправил смятый в гармошку галстук, съехавший на сторону воротник сорочки. Стерн нежно погладил хозяина ладонью по щеке. Луценко вжался спиной в дверь.

– Ну, вижу, теперь мы обо всем договорились, – улыбнулся Стерн. – Сразу бы так.

Луценко перевел дух. Ноги еще тряслись, но Пискля понял, что все обошлось, самое страшное уже позади. Он полез за платком, чтобы вытереть нос.

В эту секунду Стерн притянул его к себе, ухватив Луценко за лацканы пиджака, отодвинул его в сторону, освобождая дорогу. Затем развернул хозяина на сто восемьдесят градусов и резко оттолкнул от себя. Луценко взмахнул руками, но не смог устоять на ногах, полетел в угол комнаты. Спиной повалил китайскую ширму, порвав материю. Очки сорвались с носа, разбились об пол, отлетели под стол. Через минуту Стерн вышел на улицу и неторопливо зашагал к метро «Таганская».

* * *

Для телефонного разговора с Зурабом нужно найти подходящее место. Стерн решил, что Пушкинская площадь подойдет идеально. Вокруг полно офисов, магазинов, полно людей с мобильными телефонами. Весьма вероятно, что рабочая частота телефона Юдиной совпадает или близка к рабочей частоте одного из мобильников, хозяин которого находится где-то поблизости. Значит, звонок Стерна трудно засечь, взять под контроль.

Сев на лавочку, Стерн огляделся по сторонам, включил мобильный телефон. Через минуту он услышал в трубке голос Зураба.

– Я остался без денег, – сказал Стерн вместо приветствия.

– Что значит, без денег?

– Денег нет. Я своими глазами видел, как твоего посыльного с чемоданом забрали в больницу врачи. Все произошло средь бела дня на улице. Да, сейчас он в больнице.

– Господи…

– Вечером я пошел к тем ребятам, которые приготовили посылку с игрушками. Мы не смогли договориться, не сошлись в цене. Да и денег у меня не было, чтобы с ними рассчитаться.

– Эти новости я уже знаю. Читаю электронные выпуски московских газет в Интернете.

– Но посылку я все-таки забрал.

– Забрал? – переспросил Зураб. – Ну, хоть тут хорошо. А об этих… Не думай о них, не беспокойся. Черт с ними. Значит, так было надо. Пискля сделал, что его просили?

– Сделал. Я только что от него.

– Он жив?

– Жив, – усмехнулся Стерн. – Запомни или запиши мое новое имя, чтобы оформить посылку: Заславский Юрий Анатольевич.

Стерн дважды продиктовал имя по слогам.

– Записал, – ответил Зураб. – Что еще?

– У меня по-прежнему нет помощника.

– Но есть адрес верного человека. На него можешь рассчитывать, как на себя самого.

– Сегодня его навещу. Ты поможешь с деньгами?

– Сомневаюсь. Не знаю. Я вряд ли смогу убедить спонсоров снова сделать взнос в кассу. После того, что случилось на юге, наши акции сильно упали в цене. Не все верят в успех. Но аванс за твою работу уже переведен куда надо. Об этом можешь не беспокоиться. Если хочешь, проверь.

– Проверю, – пообещал Стерн. – Перезвоню, через пару дней. Пока.

Стерн отключил телефон, опустил трубку в карман и пошел к метро.

* * *

Москва. Шаболовка. 29 июля

Дверь коммунальной квартиры на последнем этаже открыла женщина неопределенных лет в замызганном халатике. Руки у женщины были мокрыми и красными. До лестничной площадки долетал звук льющейся из крана воды. Видимо, хозяйка стирала в ванной комнате, когда Стерн позвонил в дверь.

– Мне нужен Станислав Утехин, – сказал Стерн. – Я по срочному делу из совета по…

Женщина даже не дослушала, махнула рукой в дальний конец коридора.

– Его последняя дверь, – и убежала в ванную.

Стерн вошел в квартиру, повернул замок. На стене прихожей висело большое оцинкованное корыто, детские санки и старый женский велосипед со спущенными шинами и надписью «Украина» на раме. Стерн прошел вдоль длинного коридора, остановился перед последней дверью, постучал.

– Открыто.

Стерн потянул за ручку двери, вошел в комнату, остановился. Одна створка большого окна была распахнута настежь. Ветер колышет легкие белые занавески. На подоконнике стопкой лежат номера журнала «Солдат удачи».

По правую сторону от окна разложенный диван. Мужик лет тридцати пяти, хозяин холостяцкой берлоги, видимо, только что проснулся. В желтой майке без рукавов, по пояс закрытый скомканным одеялом, он полулежал на диване, привалившись спиной к подушкам. И сладко зевал, широко раскрыв пасть.

– Чем обязан? – хозяин снова зевнул.

Оставив вопрос без ответа, Стерн бегло осмотрел комнату. Шкаф, телевизор, на стене книжные полки, забитые детективными романами. В углу три пары разборных гантелей, двухпудовая гиря и небольшая штанга. На цепях к потолку подвешен боксерский мешок.

Стерн подошел к дивану, придвинул стул сел на него.

– Что, не нравится моя халупа? – усмехнулся хозяин.

– Я видел места и похуже. Ты Стас Утехин?

– Ну, – мрачно кивнул мужик. – Документы что ли показать?

– Не надо. Я друг Зураба. Ты мне нужен.

Сонливость с хозяина как рукой сняло. Он заволновался, пригладил ладонью короткие черные волосы, привстал с подушки. Потянулся к тумбочке, вытащил из пачки сигарету и прикурил.

– Я ждал, – Стас глубоко затянулся. – Я готов, я в хорошей спортивной форме. Тренируюсь каждый день. Боксирую, железо качаю. Только… Ты должен знать. Ты все равно ведь узнаешь.

– Ты о чем? – не понял Стерн.

Стас откинулся на подушки, сдернул одеяло. Вместо правой ноги Стерн увидел культю, далеко вылезающую из трусов.

– Как это случилось? – Стерн показал пальцем на культю.

– Автомобильная авария. Мне раздробило кости чуть выше колена. Врачи не смогли спасти ногу. Но это ничего.

Стас потушил окурок в пепельнице. Подобрался к краю дивана, заглянул под него, опустил руку, вытащил протез. Живо пристегнул его к культе, поднялся. Прошелся до двери и обратно до окна. Встал под люстрой и попрыгал. Затем снова прошелся по комнате.

– Видишь, протез, как родная нога, – сказал он. – Я работал. Я не лежал на диване. У меня образовалась мозоль, поэтому я не чувствую боли. Я давно забыл о костылях и хожу даже без палки.

– Когда? – спросил Стерн.

– Что «когда»?

– Когда это случилось?

– Десять месяцев назад. Но теперь я ничем не хуже здорового человека. Я тренируюсь. Я поднимаю штангу… Я стреляю с обеих рук. Я владею любым оружием.

– Можешь не продолжать, – покачал головой Стерн.

– Когда я иду по улице, никто не замечает, что я без ноги.

– Ты должен был об этом сказать, когда тебе звонили из Варшавы. Почему ты не сказал, черт побери?

– Мне нужна работа. Ну, со мной случилось несчастье. Так что же мне в гроб ложиться и подыхать?