Текст книги "Фальшак"

Глава седьмая

Жбан долго мял ладонью подбородок. Наконец встал со стула, прошелся по комнате, выключил радио и сел на прежнее место. Он поманил Бирюкова пальцем и прошептал в ухо:

– Слушай, ты человек посторонний. Поэтому не лезь в это дерьмо. Тут свои законы выживания. Каждый идет на дно или выплывает наверх по одиночке. Если я хоть пальцем пошевелю, чтобы помочь нашему знакомому, считай, я спекся. В прокуратуре под меня копают. Я совершу хоть одну ошибку, меня прихлопнут, как муху. Надо мной висит десять-двенадцать лет лагерей с конфискацией. Но конфискация это так, мелочь… Потому что две пятилетки за забором я не протяну, сдохну. Ты сам должен понимать такие вещи.

– Значит, Архипов пусть пропадает…

– А ты что, мать твою, самый жалостливый? Ты гуманист, а я дерьмо на лопате?

– Я не самый великий гуманист, но…

– Где купюра, на которой он выколол свою записку?

– У меня дома.

– Знаешь что… Разорви ее на мелкие клочки. Брось бумажки в унитаз и спусти воду. А потом навсегда забудь о том, что с тобой произошло. Забудь об Архипове. О том кейсе, что ты получил на вокзале. О дипломате Сахно. И, главное, навсегда забудь обо мне. Ты сюда не приходил. Мы с тобой не виделись и не разговаривали. Я ничего не знаю и не хочу знать. А если до прокурора дойдет, что ты побывал в квартире, я буду настаивать, что ты ошибся дверью. А потом попросил попить воды, я и пустил тебя. По доброте душевной. И моя баба эти слова подтвердит. Ты понял? Забудь все. А теперь прощай.

– А если я все-таки пойду к ментам?

– Архипову этим не поможешь, – прошептал Жбан. – А себе сделаешь хуже. Тебя притянут за соучастие. Ты представления не имеешь, с кем связался. Нет, к ментам ты точно не пойдешь.

– А это еще почему?

Жбан вытянул руку и ткнул пальцем в обнаженное запястье собеседника. На левой руке Бирюкова был выколот олень на фоне восходящего над горизонтом солнца.

– Вот поэтому, – Жбан обнажил в улыбке зубы. – Я же знаю, что это за татуировка, что она означает: отбывал срок на севере. Интересно, по какой статье ты чалился? Пьяного обобрал? Или вырвал сумочку у слепой старухи? Ну, что скажешь?

– Что скажу? – Бирюков поднялся с кресла. – Это не твое дело, вонючка. Говнюк чертов.

Бирюков достал из заднего кармана брюк пятидесятидолларовую банкноту, тряхнул ей перед носом Жбана и проворно спрятал в карман.

– Вот она записка с выколотым текстом, – прошипел он. – Она упала в грязь, и я очистил бумагу ацетоном, чтобы можно было разобрать слова. Нужно было использовать очищенный бензин, но его под рукой не оказалось. Ацетон слишком сильный растворитель. Когда я глянул на купюру утром при свете солнца…

– Тише, тише, – замахал руками Жбан. – Пожалуйста, шепотом.

– Утром я заметил, что краска поблекла, – понизил голос Бирюков. – На настоящих долларах краска не меняет цвета. Отсюда я сделал вывод… Я понял, что было в том кейсе. Эти кавказцы – покупатели левых долларов. С Архиповым они не сошлись в цене или просто хотят его кинуть. Так?

– Так, все так, – Жбан молитвенно прижимал к груди дрожащие руки. – Ты прав на все сто. Умоляю, говори тише.

– В таком случае, до свидания.

– Подожди, не горячись, – Жбан вскочил, опрокинув стул, приложил палец к губам и перешел на едва слышный шепот. – Я не могу тебе всего рассказать. Сейчас я занимаюсь спасением собственной шкуры. Поэтому мои возможности, как бы это сказать… Возможности ограничены. Но если Архипов еще раз позвонит тебе, ты сделаешь все, что он попросит.

– Почему я должен рисковать задницей? Назови хоть одну причину.

Бирюков сграбастал Жбана за ворот рубахи, притянул к себе. На пол посыпались отлетевшие пуговицы.

– Ну, отвечай.

– Архипов умеет быть щедрым человеком, – прохрипел Жбанов, чувствуя, как пальцы названного гостя сжимают его шею. Он не смел пошевелиться, выпучив от страха глаза, стоял смирно, как солдат в карауле. – Если ты поможешь Архипу… Отпусти. Ты станешь обеспеченным человеком. Отпусти же, мне больно.

Бирюков ославил хватку, толкнул Жбана в грудь так, что тот въехал спиной в стенку.

– Выходит, я приходил к тебе, чтобы выслушать умный совет?

– Я скажу тебе имя человека, с которым Архип был связан. Ну, они типа того что вместе работали. Его зовут Покровский Олег Сергеевич. Он отдыхал на юге, но, возможно, уже вернулся. Запоминай…

Выразительно шевеля губами, Жбан прошептал номер телефона.

– Нет, это ты запоминай. Ни к какому Покровскому я обращаться не стану, – покачал головой Бирюков. – Хрен тебе, понял?

Жбан выставил гостя на лестничную клетку и захлопнул дверь. Вернувшись на кухню, рухнул на табурет, потому что ноги подгибались от страха.

– Мы едем на дачу или как? – Галя вышла из спальни, остановилась на пороге, разглядывая бледное лицо своего кавалера.

– А? Чего? – голос Жбана дрожал.

– Я говорю про дачу: мы едем? Максим, что с тобой?

– Ни хрена со мной. – Жбан вытер ладонью мокрый нос. – Мы уезжаем. И чем, скорее, тем лучше. А то припрется еще какой-нибудь психованный уголовник. И придушит меня насмерть прямо в твоей квартире. Или пристрелит. А тебе останется на память мой труп. Ну, вроде как сувенир.

* * *

В международный вагон скорого поезда «Варшава – Москва» Бирюков протолкнулся, когда схлынула первая волна пассажиров. В купе, где собирал сумку Сахно, царила весенняя прохлада. Видимо, неисправный кондиционер, отравлявший существование дипломата в прошлой поездке, успели починить.

– Здравствуйте, молодой человек, – Сахно встретил Бирюкова улыбкой и энергичным рукопожатием. – Это снова вы, а это снова я. Вот ваша посылочка. Спустил ее сверху и чуть не заработал грыжу.

Он показал пальцем на большой пластиковый чемодан, занимавший едва ли не всю нижнюю полку. Сахно не мог скрыть своей радости, когда увидел Бирюкова. Видимо, опасался, что на этот раз за «посылочку» забудут встретить, и придется самому тащить неподъемный груз через весь перрон к стоянке такси, потому что всех носильщиков уже разобрали пассажиры. А затем вести чемодан домой и снова надрываться, втаскивая его в подъезд, карабкаться по ступенькам наверх, потому что лифт, как всегда, выключен.

– Надолго в Москву?

– Застряну тут на неделю, а то и на все десять дней, – охотно объяснил Сахно. – В конце сентября в посольстве большой прием в стиле а-ля-русс. Наши решили, что без красной рыбы и черной икры гости просто опухнут. Таково кондовое мышление начальства. А поляки вообще не понимают, что такое икра. Они ее никогда не ели и не едят. По их понятиям это слишком дорого и не вкусно. Пиво, хлебная водка, кусок прожаренной говядины с луком и капустой – это в Варшаве всем понятно. Но икра… Впрочем, мне все это без разницы. Сахно должен проследить за тем, чтобы свежий продукт был отгружен в срок и отравлен по назначению. И он это сделает. Потому что дипломатия – это наука невозможного. Наука находить компромиссы там, где их нет и быть не может. И я эту науку постиг почти в совершенстве. Без ложной скромности.

– Рад за вас.

После дальней дороги Сахно не выглядел вялым и уставшим, как в прошлый раз. Легкий серый костюм в мелкую белую полоску, в который он нарядился перед самым прибытием поезда, сидел так, будто дипломат только что покинул примерочную мидовского ателье. Безукоризненно белая рубашка и бордовый галстук, расшитый мелкими фигурками тигров, не оставляли сомнений в своем благородном европейском происхождении. Английские куфли «Кларкс» на высоком наборном каблуке увеличивали рост на добрых восемь сантиметров. Сахно уложил в сумку завернутые в газету тапочки. Бирюков, задержал взгляд на газете. Кажется, московская. Бирюков успел прочитать заголовок одной из заметок «Эстафете дан старт». Тапочки исчезли в сумке.

– Мы в посольстве выписываем все наши газеты, – Сахно, угадав ход мыслей собеседника, снисходительно усмехнулся. – Разумеется, не бульварные. Такого чтива и Варшаве хватает. Выписываем серьезные газеты. Кстати, как дела на художественном фронте? Кто сейчас главный придворный живописец?

– Тут без перемен. Все те же морды.

– Скоро моя загранкомандировка подойдет к концу. Вернусь в Москву, чтобы больше никуда не уезжать. Надеюсь, не откажете мне, проконсультируете на предмет всяких там новомодных течений и веяний? – В каком смысле проконсультировать?

– Хочу купить несколько картин, – ответил Сахно. – Украсть интерьер квартиры. Старина… Это для меня слишком дорого. А вот современная живопись, пожалуй, подойдет. Что-нибудь светлое, лирическое. Русская природа, березки, елочки и палочки. Но я в этом деле профан.

– С этой задачей справится Архипов. В «Камее» полно вполне приличных картин. На любой вкус.

– А вы сами что-то пишете?

– Я работаю в урбанистическом стиле, – соврал Бирюков, чтобы сразу отбить интерес к своему творчеству. – Прокатные станы, заводы и все такое.

– И что, на такие вещи находятся покупатели? Странно… Лично я не поклонник тяжелой промышленности. Как поживает наш общий друг?

– Недавно попал в дорожное происшествие.

– Что вы говорите, – Сахно энергично всплеснул руками, чуть не свалил со стола дорожную сумку. – Надеюсь, ничего серьезного?

– Отделался парой синяков. Сейчас отлеживается на даче.

– Пусть поскорее выздоравливает. Так ему и передайте. Он нужен нам живым и здоровым.

Попрощавшись, Бирюков поднял чемодан, отметив про себя, что вес посылки никак не меньше полутора пудов, протащил багаж по узкому коридору в тамбур. Резво, не давая себе передышки, пробежался по платформе под палящим солнцем, чувствуя, что рубашка быстро пропиталась потом и прилипла к спине, а дыхание сбилось. Через пять минут он занял позицию на вокзальной площади в тени телефонной будки. Отсюда хорошо просматривалась стоянка такси, были видны не только снующие взад-вперед пассажиры с багажом, но и все автомобили, стоявшие у кромки тротуара и на стоянке возле моста. Сахно едва ли станет мять в метро свой дорогой костюм. Одно из двух: тачка уже заказана и ждет его где-то на площади, или клиент поймает такси. Минута текла за минутой, солнце, раскалив асфальт до кипения, спряталось в облаке смога. Бирюков, изнывая от жары, терпеливо ждал.

Весь вчерашний день, он не слезал с телефона, пытался выяснить, что за птица этот Сахно. Звонки в городское адресное бюро и справочную Министерства иностранных дел не прояснили ситуацию. Пришлось пойти на компромисс с собой и позвонить знакомой девице по имени Элеонора, с которой Бирюков после очередной размолвки еще прошлой осенью решил порвать отношения. Но все не складывалось. Долгоиграющий вялый романчик, в который не вносили оживления редкие постельные сцены, продолжал крутиться. Элеонора работала референтом в самом сердце МИДа, в канцелярии, и, разумеется, знала все.

На исходе вечера она перезвонила из дома и сказала: «Я навела справки, перелопатила всю картотеку. Никакой Сахно Илья Борисович в Варшаве не работает и никогда не работал. Ни в посольстве, ни в торгпредстве, ни в консульской службе». «Он какой-то хрен по хозяйственной части. Хоть и называет себя дипломатом. Он часто приезжает в Россию из Польши», – вставил Бирюков. «Говорю же тебе, нет в Варшаве такого хозяйственного хрена. Мало того, человек с таким именем не числился ни в центральном аппарате, ни в одном из наших посольств за границей. Возможно, он работает в какой-нибудь частной лавочке и мотается в Москву по делам. Какая тебе разница? И зачем понадобился этот Илья Борисович?»

«Долг хотел получить, – вздохнул Бирюков. – Познакомился с человеком в ресторане. Он не рассчитал свои финансы. Короче, посиделки в „Гаване“ и музыку оплатил я. А тут оказался на мели и вспомнил о долге». «Плакали твои деньги, – Элеонора злорадно фыркнула. – В следующий раз не будешь пьянствовать с кем попало. А пригласишь в „Гавану“ приличную девушку». Бирюков сказал, что намек понял и пообещал пригласить девушку на следующей неделе. «Ведь снова забудешь», – ответила Элеонора, но Бирюков не слышал, он положил трубку.

* * *

Сахно появился ниоткуда, словно соткался из нестерпимого полуденного зноя. Повесив на плечо дорожную сумку, вразвалочку шагал к стоянке такси. Образовавшаяся очередь не смутила Сахно, он обогнул вереницу людей спереди, величаво взмахнул рукой и через минуту уже упал на заднее сидение зеленых «Жигулей». Машина тронулась с места, Бирюков, подхватив чемодан, выскочил на проезжую часть в тот момент, когда еще не поздно было разглядеть номер машины. Проводив «Жигули» взглядом, Бирюков поволок чемодан в вокзальную камеру хранения.

Пообедав в кафе на Лесной улице, он отправился в Ленинскую библиотеку, предъявив паспорт и удостоверение Московского союза художников, оформил читательский билет. Заглянул в папки с подшивками свежих газет. Заметка под интригующим заголовком «Эстафете дан старт», как ни странно, была опубликована не в спортивном издании, а во вчерашнем номере «Московской правды» и посвящена работе домостроительного комбината, запустившего в серию новые изделия из железобетона. Бирюков задумался. Сегодняшний поезд из Варшавы в Москву пришел с опозданием, он находился в дороге более суток. Если предположить, что утренние московские газеты доходят в столицу Польши хоть и с задержкой, но в день их выхода в свет, все равно получается нестыковка. Сахно никак не мог достать в Варшаве вчерашний номер «Московской правды». Одно из двух: он приехал в Москву не из Польши или купил газету в дороге, когда поезд останавливался на одной из промежуточных станций.

Бирюков вернулся в свою берлогу, принял душ. Распахнул настежь все окна и балконную дверь, но легче не стало. Он и улегся на кушетку, отвернулся к стене и, разглядывая рисунок обоев, стал обдумывать, что делать дальше. Возможно, тому виной жара, но ни одна дельная мысль Бирюкова не посетила. Он встал, уселся перед компьютером, открыл базу данных столичной инспекции дорожного движения, купленную по случаю в торговом павильоне на «Кузнецком мосту». Ввел в строку поиска номер автомобиля, в который сел Сахно. Вот оно, имя владельца «Жигулей», его адрес и домашний телефон. Куприянов Сергей Николаевич, так, так… Трубку сняли после первого звонка, ответил молодой мужской голос.

– Сергей Николаевич это я, – кажется, после долгого жаркого дня, проведенного за баранкой, Куприянов настолько устал, что едва дышал в мембрану. – С кем говорю?

Бирюков вежливо объяснил собеседнику, что сегодня днем встречал на Белорусском вокзале знакомого, который должен был привезти посылку от родственников из Варшавы. Но не успел к поезду. И заметил нужного человека, когда тот уже сел в машину Куприянова. Телефон водителя «Жигулей» удалось выяснить через школьного приятеля, который работает в милиции. Не мог бы уважаемый Сергей Николаевич назвать адрес, по которому доставил своего пассажира.

– Во-первых, у меня не справочное бюро, – буркнул Куприянов, не поверивший в сказку о родственниках из Варшавы и посылке. – Во-вторых, даже в справочном бюро эта услуга – платная.

– Двадцать долларов вас устроит?

– Не смешите. Я целый день за баранкой. К вечеру юмор до меня уже не доходит.

– Хорошо, пятьдесят, – Бирюков боялся, что собеседник положит трубку. – Готов подъехать прямо сейчас.

– Это другое дело, – Куприянов ожил. – Через полтора часа у входа в Смоленский гастроном. Буду ждать в машине.

Бирюков повесил трубку и стал собираться к выходу.

Водителем «Жигулей» оказался небритый малый, одетый в майку без рукавов и джинсы, обрезанные выше колен. Куприянов смолил сигарету за сигаретой, роняя пепел себе на грудь. На город уже опустились фиолетовые сумерки, вечерняя жизнь Москвы уже заканчивалась, а ночная еще не начиналась.

– Сначала я хочу увидеть свои деньги, – Куприянов облизнулся.

Архипов вытащил из бумажника две двадцатки и десятку, которые мгновенно исчезли в лапе хозяина машины.

– Этот ваш приятель, – последние два слова водила произнес с язвительной интонацией. – Он доехал до Лесного городка. Если хотите его встретить, быстрее добираться туда электричкой, а не на машине. Дом примерно в полутора километрах от станции. Я этот поселок неплохо знаю, у меня там бабец жила.

Куприянов согнулся, достал из бардачка блокнот и ручку, обсыпав табачным пеплом брюки пассажира. Быстро начертил на бумаге несколько каракулей, что-то написал, нарисовал стрелку и поставил крестик. Задумался и поставил еще один крестик.

– Тут название улицы, номер дома. И примерная схема, как быстрее дотопать от платформы.

– Что представляет собой эта дача? – спросил Бирюков, разглядывая рисунок. – Трехэтажные хоромы и фонтан во дворе?

– Ничего такого, – покачал головой водитель. – Дощатый забор. Из-за него выглядывает ржавая крыша. Все запущенное, старое. Заметно, что дача не принадлежит вашему приятелю. Это чужой дом.

– Почему вы так решили?

– Он слишком долго копался с замком. Выбирал ключ и все такое. Я успел развернуться в конце улицы, проехать обратно, а он только открыл калитку. Сразу видно: снимает дачу на лето. В Лесном городке таких курортников много.

* * *

На ужин Архипову достался половник каши и осклизлая сосиска второй свежести, пролежавшая целую вечность в полудохлом холодильнике. Панов, устроившись на табурете с другой стороны стола, лузгал семечки и дочитывал газетную статью о половых расстройствах у мужчин.

– М-да, – Панов сложил газету, горестно вздохнул и выругался. Видимо, тема половых расстройств была ему близка. – Жри, чего смотришь?

– Не хочу, – Архипов отодвинул от себя кашу.

– С вашего позволения я закурю? Если гражданин начальник не против.

Панов, ухмыляясь, достал из штанов пожелтевший чинарик, сжав его губами, чиркнул спичкой и пустил в лицо Архипова струю зловонного дыма, пахнущего не табаком, а свежими коровьими лепешками.

– Не возражаете, мать вашу?

Окно, выходившее на задний двор, было распахнуто настежь, ветерок шевелил занавеску, но вечерней прохлады не было и в помине. За забором на темном небе висел серп молодого месяца. В комнату долетал жаркий воздух, замешанный на дыме торфяных пожаров и сортирной вони. Дни бесконечного ожидания показались Архипову изощренной пыткой. Его по-прежнему не выпускали из этого старого, провонявшего мышами дома, кормили два раза в день какими-то отбросами, залежавшимися в сельском продмаге, выводили на двор под охраной. Несколько метров до будки туалета, сбитой из неструганного горбыля, и шагом марш обратно тем же маршрутом. Целыми днями он, пристегнутый цепью к спинке железной кровати, пролеживал бока или сидел за столом, листая страницы журналов «Огонек» пятилетней давности.

Панов, который тоже устал от ожидания, скрашивал убогий быт пивом, пасьянсом, да еще крутил ручку транзистора, искал в эфире блатную музыку. Когда надоедало слушать радио, вешал на гвоздь офицерский ремень, растягивал его и принимался точить самодельный ножик с плексигласовой наборной рукояткой. Видимо, это занятие доставляло ему истинное удовольствие. Панов трогал подушечкой пальца заточку острого, как бритва, клинка, отрицательно мотал головой и снова принимался за дело. Обуреваемый какими-то своими мыслями, он смотрел на пленника, как на обезглавленную, но еще живую курицу, и цедил сквозь губу: «Скоро тебя, паря, посадят на пику. Ой, больно будет. Такие дела… А ведь мы почти подружились».

Иногда Панов задавал вопросы, которые поставили бы в тупик философа. «А ты кто?» – вдруг спрашивал Панов. Архипов долго молчал, собираясь с мыслями, не зная, что сказать. «Ты никто», – самому себе отвечал Панов и принимался точить ножик. По утрам он приносил из сеней ведро воды и тряпочку, чуть больше носового платка. Отстегивал пленника от цепи, показывал пальцем на ведро: «На вот, помантуль немного». Панов ложился на койку и, сплевывая на пол шелуху семечек, смотрел, как Архипов ползает по крашеным доскам. Панову доставляло удовольствие наблюдать, как хозяин картинной галереи, засучив брюки, стоит на коленях возле кровати, стирая носовым платком его плевки. «Эй, жопа, тебе не скучно? – во всю глотку орал Панов, будто перед ним ползал слабо слышащий человек. – Может лабухов с гитарами позвать?» И покатывался со смеху.

Отсмеявшись, доставал из-под ремня пистолет, прищуривал глаз, наводил ствол на Архипова. «Пуф, пуф, прямо тебе в лобешник, – говорил Панов. – Все. Ты убит. Падай». Архипов замирал, не зная, что делать. «Падай, сука, тебе говорят, падай, – орал Панов. – Ты убит. Или в самом деле пустить тебе пулю?» Архипов валился на бок и, закрыв глаза, лежал на мокром полу, притворяясь убитым и ожидая разрешения подняться. «Лежи, лежи, до обеда, – орал Панов. – Привыкай, падла. Покойнику положено лежать».

Вечерами Панов читал газеты, которые привозил из города Карапетян, и комментировал свежие новости. «Вот пишут, в Челябинске баба пятерых родила, – вздыхал он. – Ну, блин… Это вообще, блин… Издержки… За такие вещи убивать надо». И замолкал на полуслове, не расшифровывая свою мысль. Архипову оставалось гадать, кого именно надо убивать за такие вещи. Бабу? Самих детей, появившихся на свет? Или мужика, сделавшего богатый приплод? А, может, в этом случае надо убивать именно Архипова? Как хочешь, так и понимай. Каждый вечер перед тем, как потушить свет, Панов повторял одни и те же слова: «Давай, братан, попрощаемся. Так, на всякий случай. Хочу, чтобы ты знал об этом: зла на тебя я никогда не держал. Но, сдается мне, что кто-то из нас двоих этой ночью того… Накроется саваном. И уже не проснется», – и гадко улыбался, давая понять, что «накроется саваном», разумеется, не он.

Душные августовские ночи не приносили ни сна, ни покоя. В темноте Панов неслышными кошачьими шагами подкрадывался к кровати пленника, нависал над ним зловещей тенью, сопел и чего-то выжидал. Блестели зрачки глаз, зубы, еще сохранившиеся во рту, и золотая фикса. «Ты чего? – спрашивал измученный бессонницей Архипов. – Чего ты?» «А ты чего? – вопросом отвечал Панов. – Хочешь, в твою булку перо вставлю? Ну, хочешь? А… Не хочешь? То-то». Он замахивался ножом, а затем уходил на свою половину, ложился на койку и принимался дымить сигаретами. Дважды Панова, уехавшего в Москву по каким-то своим делишкам, сменял другой тюремщик Мурат Сайдаев, хмурый мужик лет тридцати небольшим с густой шевелюрой черных волос и пышными усами. Впрочем, каково настоящее имя этого типа, сам черт не знает. Сайдаев не заставлял пленника мыть пол носовым платком, не точил нож об офицерский ремень, не харкал на пол и не задавал зловещие вопросы. Он только хмурил брови, теребил усы, лениво перебирал пальцами костяные четки. И молчал часами напролет. Эта загробная тишина действовала хуже болтовни и диких выходок Панова.

Однажды Архипов, спросил охранника о каком-то пустяке. Сайдаев отложил в сторону четки. Не вставая со стула, коротко размахнулся и так ударил пленника кулаком в лицо, что тот, слетев табуретки, едва не перевернулся через голову. Архипов лежал на полу, приходил в себя, чувствуя себя больным и немощным стариком, из которого только что вытряхнули душу. В эту минуту он твердо поверил, что надежды выбраться живым из этой переделки, больше не осталось. Короткая записка, которую он, сидя в сортире, выколол зубочисткой на фальшивой банкноте в пятьдесят баксов, так и осталась валяться в дорожной грязи. Бирюков не нашел или просто не захотел подобрать бумажку. А если случилось чудо, и послание дошла до адресата, толку чуть. Чем поможет ему Максим Жбанов, где станет искать следы своего бывшего босса? Сайдаев равнодушно смотрел в окно, хмурил брови и поглаживал пальцами пышные усы. Архипов поднялся с пола, вытер рукавом пиджака разбитые губы и спросил разрешения лечь на кровать. Он впал в унылое отупение и уже не мог сказать себе, что лучше: сдохнуть сегодня, получив нож под ребра, или протянуть свои мучения еще на сутки, а то и на неделю.

* * *

Ходики на стене показывали десять вечера, когда Архипов, так и не дотронувшийся до ужина, услышал шум автомобильного двигателя, скрип ржавых петель, на которых держались створки ворот. Через минуту в темных сенях послышались шаги, звук падающего ведра и несколько внятных ругательств. Это из города вернулся Карапетян. Армянин вошел в комнату. Панов встал, освобождая единственный стул.

– Как тут дела?

Не дожидаясь ответа, Карапетян сел, вытащил из портфеля мобильный телефон, присоединил к нему наушники и обратился к Архипову:

– Приехал дипломат из Варшавы. Твой друг забрал чемодан. Звони ему и забивай стрелку на сегодня. Вот адрес, чтобы не перепутал.

Карапетян положил на стол бумажку, на которой были нацарапаны несколько слов. Нацепив наушники, показал пальцем на телефон. Архипов вздохнул и подумал, что сегодняшней жаркой ночью случится одно из двух: он обретет свободу или умрет насильственной смертью. Похоже, все пойдет по худшему сценарию, Бирюков в телефонном разговоре наверняка проговорится о той чертовой записке. И тогда… Представить страшно, что случиться тогда. Снизу вверх он посмотрел на Панова. Этот отморозок наконец выполнит обещания, острым ножиком разделает пленника на корм собакам.

– Он может отказаться, – Архипов неожиданно для себя так разволновался, что голос дрогнул. – Скажет, что время слишком позднее для деловых встреч. Скажет, что у него болит голова или не заводится машина.

– Он может сказать все, что захочет, – спокойно ответил Карапетян. – Твоя задача его уговорить. Нужно, чтобы Бирюков не откладывал дело в долгий ящик, а встретился с ними сегодня. Понимаешь? Это в твоих интересах.

– Я постараюсь.

Архипов промочил горло глотком воды, взял со стола телефон, потыкал пальцами в кнопки.

– Леня? – спросил он, когда трубку сняли. – Это я беспокою. Узнал? Ну, вот и чудно. Я не разбудил? Конечно… Ты так рано не ложишься. Да, да… Я насчет посылки. Получил? Умница. Не знаю, как тебя благодарить. Считай, десяток твоих картин уже висят в моей галерее на самом почетном месте.

Архипов, сделав паузу, потянулся к стакану с водой.

– Тут такое дело, разговор не телефонный, – сказал он. – Короче, мне срочно, прямо сейчас, нужна посылка. Не мог бы ты подъехать по адресу… Разумеется, услуга будет оплачена. Не в службу, а в дружбу.

– Никуда я не поеду, – Бирюков зевнул в трубку. – Ни сегодня, ни завтра. Никогда.

– Я отблагодарю тебя, – Архипов запнулся от неожиданности. – Хорошо заплачу. Пять сотен зеленью, это ведь немалые деньги? Ну, за одну поездку пятьсот долларов?

– Поддельных?

Архипов сделал глубокий вдох и задержал дыхание, показалось, горло свело судорогой. Он посмотрел на бесстрастное лицо Карапетяна. Армянин только усмехнулся и покачал головой.

– Почему поддельных? Настоящих.

– А я грешным делом подумал, что ты расплачиваешься фальшивками. Теми, что был набит кейс. Теми, что сейчас лежат в чемодане.

– Да что ты заладил. Честное слово… Я заплачу…

– Мне не нужны твои паршивые бабки, – твердо ответил Бирюков. – Ты использовал меня в темную. Стоило мне влететь с тем кейсом, и я бы уже кормил вшей в СИЗО. А ты бы сидел на заднице и посмеивался в тряпочку. Твой дипломат из Варшавы такое же паршивое фуфло, как ты сам. Сахно – просто бродячий кусок дерьма, хрен на ровном месте, который строит из себя основного. Он, блин, всю мать держит. А на самом деле возит от ближайшей станции до Москвы фуфловые бабки…

– Я прошу…

– Бесполезно. Ты имеешь наглость звонить мне. И предлагаешь снова поработать верблюдом? Утрись своими долларами. Засунь их себе… Ну, ты знаешь куда. И поглубже.

– Я умоляю, – Архипов пригубил воду, смочив сухие растрескавшиеся губы. – Понимаю, пятьсот баксов не те деньги, из-за которых стоит выходить из дома. Но я заплачу втрое больше, вчетверо. Два штуки. Нет, три. Сегодня же заплачу, без вопросов.

– Слушай сюда: я оставил твой багаж в вокзальной камере хранения, – Бирюков назвал номер ячейки и шифр. – Просто съезди туда и забери это дерьмо.

– Забрать на вокзале? – переспросил Архипов и вопросительно посмотрел на Карапетяна. Тот отрицательно помотал головой, выставил вперед крепко сжатый кулак и выразительно потряс им.

– Мы, то есть я, не могу показаться на вокзале. Ну, в силу ряда обстоятельств… Долго объяснять. Ради Бога, привези чемодан сам. Это вопрос жизни и смерти.

– Я уже ответил на все вопросы. Больше помочь ничем не могу. Я и так сделал для тебя слишком много. Прощай. И больше не звони сюда, я не стану разговаривать.

Карапетян сорвал с головы наушники, бросив их на стол, выхватил трубку.

– Это Ашот. Послушайте, не делайте глупостей, которые потом невозможно будет исправить, – скороговоркой выпалил он. – Мы с вами знакомы. Точнее, виделись один раз. Точно, в тот самый вечер. Вы цивилизованный человек, судя по рассказам вашего друга, неплохой художник, у вас есть будущее. Поэтому не портите себе жизнь. Я не угрожаю, я просто советую.

– В последнее время я только тем и занят, что выслушиваю дерьмовые советы, – огрызнулся Бирюков. – Мой ответ – нет.

– В таком случае не опускайте трубку. Подойдите к своему секретеру, откройте крышку. И посмотрите, на месте ли деньги. И фотографии, что вы сделали в гостинице «Россия».

Архипов схватил наушники. Можно было расслышать какие-то шорохи, шаги, тихую возню. Что-то тяжелое упало на пол, стопка книг или лампа. Что-то хлопнуло, загремело.

– Куда вы дели мои деньги? – прокричал в трубку Бирюков. – И где снимки?

– Вы все это получите обратно. Когда привезете чемодан.

– Черт бы вас всех, сук…

– Не горячитесь. Иначе обещаю вам красивую жизнь. Карточки обнаженной натуры попадут к жене Дашкевича. И вы знаете, что будет дальше. Лично я пачкаться не стану. Но Дашкевич и его люди накрошит из вас мелкий винегрет.

– Скотина, тварь, – Бирюков нецензурно выругался.

– Оставь при себе крепкие словечки, придурок сраный, иначе я обижусь, – Карапетян сладко улыбнулся. – Я ведь не требую чего-то невозможного. Просто в половине второго ночи приезжай по адресу. Запишите для памяти: второй Силикатный проезд…

– Силиконовый? – похоже, Бирюков не на шутку разволновался.

– Это у твоей бабы силиконовые протезы вместо сисек, – ответил Карапетян. – А у тебя вместо мозгов. Найдешь там гаражи. Заедешь на территорию. Остановишься у первого ряда боксов. Записал адрес? Ждем, не опаздывай.

Он нажал кнопку отбоя, положил телефон на стол и, продолжая улыбаться, снисходительно посмотрел на Архипова.

– Ты совсем не умеешь разговаривать с людьми. Просишь, унижаешься… Зачем? Он на цирлах прибежит и чемодан в зубах притащит. В любое время дня и ночи. Нужно только не перепутать адрес, это главное.