Текст книги "Крестная дочь"

Глава 6

Чуткий на ухо узбек по имени Муса еще издали услышал, как под чьим-то башмаком хрустнула сухая ветка. И снова наступила тишина, гулкая и прозрачная, какая бывает в зимнем лесу или в степи. Человек долго прислушивался и глядел в беспросветный мрак ночи. Ветка хрустнула снова, на этот раз рядом.

Он придвинул ближе к себе узел с барахлом, запустив руку в тряпки, нащупал рукоятку револьвера. Проворно вытащил и сунул оружие под халат.

Прошлой ночью человек потерял все, что нажил при жизни. Сначала запылал дом через улицу, потом незнакомые люди ворвались в хижину Мусы, выволокли его во двор, чем-то тяжелым саданули по башке, стали топтать ногами. А потом он провалился в глубокий колодец темноты, только сквозь забытье слышал истошные крики жены. Так продолжалось долго, очень долго. А потом наступила тишина. Он пришел в себя уже под утро. Муса валялся в придорожной канаве, из раны на затылке сочилась кровь. За что убили жену, он не знал. Бандиты унесли облезлый ковер и одноствольное ружье, самую ценную вещь в доме. И, главное, увели из стойла восемь овец и двух баранов. Весь скот, что был.

Не теряя времени, он завязал в простыни все вещи, что остались, обернул полотенцем изуродованное лицо жены, завернул в плюшевую скатерть ее тело и положил на повозку. Муса выкопал из земли револьвер отца, вложил в барабан два патрона и сунул оружие в тюк с тряпками. Когда Муса уезжал, соседский дом уже догорел, на единственной улице не встретилось ни собаки, ни человека. Кажется, все жители поселка ночью сбежали куда глаза глядят. Он ехал все утро и весь день, держа путь на северо-запад, к станции геологов, куда по контракту два года назад завербовался старший сын. Но станции Муса не нашел, видно, геологи переехали на новое место. Только вот куда…

Когда солнце стало закатываться за холмы, он понял, что пора остановиться. И вот теперь он здесь, в степи, и шайтан не знает, куда ему, старику, а Муса считал себя глубоким стариком, потому что в прошлом году ему стукнуло пятьдесят пять лет, держать путь дальше.

Муса запустил руку под халат, когда разглядел, как из темноты появляется контур человеческой фигуры. Человек шел на огонь, кажется, он был один. Добрые люди здесь не ходят, а злую собаку пристрелить не жалко. Лишь бы револьвер пальнул с первого раза. Муса уже хотел выхватить из-под халата свое оружие, когда шорох за спиной заставил его насторожиться. Он не успел повернуть голову. Через мгновение ствол карабина ткнулся в шею, и незнакомец сказал по-русски:

– Не дури, дядя. Руки покажи. Ну, чтобы я их видел.

Второй человек в куртке военного образца вышел из темноты, шагнул к оробевшему Мусе, вытащил ствол из-под складок халата, раскрыл барабан и, достав из него оба патрона, бросил револьвер на землю. Зубов присел на корточки, подмигнул Мусе одним глазом и доброжелательно улыбнулся. Муса давно не слышал русской речи, от волнения он плохо понимал смысл слов, но четко себе уяснил: этой ночью он не умрет. Его еще раз ограбят, заберут лошака с повозкой и револьвер, быть может, изобьют – всего-то. Он почувствовал, как человек, стоявший за спиной, убрал ствол карабина от шеи и, чиркнув спичкой, прикурил.

– Мы с приятелем в степи заблудились, – сказал Зубов. – Да, такая вот неприятность вышла. Беда, можно сказать. Нам нужна твоя повозка. И осел.

– Это мой лошак, – поправил Муса.

– Не важно, – ответил Зубов. – И лошак сойдет.

– Забирайте, – сказал Муса.

Надо покоряться воле злой судьбы, если другого не остается.

– Мы не за так, – Зубов достал пухлый бумажник, черный, из настоящей кожи. – Все по-честному.

Через полчаса Муса в одиночестве сидел перед потухающим костерком и в шестой раз пересчитывал деньги, полученные от незнакомцев. Русские запрягли в повозку и увели в темноту лошака и еще попросили его отдать им старый халат и тюбетейку. Муса не стал снимать с себя то рванье, в котором приехал, развязал узел с тряпками, вручил незнакомцам почти новый халат, что берег на праздничный день. И еще две тюбетейки, старые, но чистые. Теперь потеря любимца лошака, старой повозки и этих тряпок не волновала Мусу. Всего за несколько минут он превратился из бедняка, потерявшего все, что имел, в очень обеспеченного, даже богатого человека. Разбитая жизнь волшебным образом склеилась и засияла новыми гранями.

Русские, не торгуясь, дали ему сто долларов двадцатками и еще сто долларов – десятками, и одну сотенную купюру. Таких бешеных денег Муса за всю свою жизнь не держал в руках, только пару раз видел в районном центре в лавке одного очень богатого менялы. Незнакомцы немного подумали и купили у Мусы два тюка с тряпьем, что лежали в повозке. Кинули на землю еще пятьдесят баксов и ушли в темноту.

Когда Муса пересчитывал купюры в десятый раз, руки тряслись, а взгляд туманили слезы. Он думал, что в пятьдесят пять лет рано ложиться в могилу и помирать с голоду. С такими деньжищами можно еще пожить в свое удовольствие. И как пожить… Купить молодых овец и баранов, бодрую лошадь вместо старого лошака, взять хорошую повозку и, конечно же, ковер. Взамен того, что утащили бандиты. Надо выбрать новый праздничный халат. И еще много денег останется. А потом хорошо бы поехать на север к дальнему родственнику Мурату. Путь долгий, но дело того стоит. Дочь Мурата уже невеста, двенадцать лет ей. Красивая, глазастая девчонка. И по дому помощница. Значит, пора замуж. Правда, Мурат просит за дочь слишком дорого – тридцать долларов.

Но, если поторговаться, отдаст и за двадцать.

* * *

Прогулка по степи поначалу показалась Пановой приятной. Над степью в голубой вышине кружила какая-то крупная птица, сухой воздух, впитавший в себя все запахи ушедшего лета, ароматы трав, соли и песка, кружил голову. Шагалось легко, а лямки легкого рюкзака почти не давили на плечи. Панова подумала, что одежда на ней подходящая, на все случаи жизни. Свободного кроя светлый пиджак из хлопка на шелковой подкладке, джинсы и башмаки из нубука на толстой синтетической подошве, в которых ноги долго не устают.

Она выбрала средний темп ходьбы, чтобы солнце не напекло голову, надела бейсболку с длинным широким козырьком. Дыхание было ровным, а походка пружинистой и твердой. Довольная собой и окружающим миром, Лена сказала себе, что, покинув компанию Зубова и Суханова, приняла единственно верное решение. Но она ушла, выдержала характер, поборола страх. Ушла, хотя догадывалась, что за мысли копошатся в голове Суханова.

Тот все сплевывал на песок и морщился, словно хотел сказать Зубову: командир, ты совершаешь ошибку, отпускать ее нельзя. Суханов что-то буркнул на прощание и отвернулся. Наверняка, когда Лена спускалась с холма на дорогу и ее затылок стал отличной мишенью для стрелка, лапы Суханова зудели и тянулись к карабину. Но он не выстрелил, потому что не захотел идти против Зубова. Теперь она свободна, главное сделано. И пусть впереди еще много приятных и не слишком приятных приключений, все кончится хорошо. Она благополучно доберется до людей, а там… Что будет «там», Панова точно не знала, лишь могла предположить, что даже в этой глуши есть автомобили, а на четырех колесах до настоящей цивилизации останется только проехаться с ветерком.

За своими мыслями Лена не заметила, как холмы кончились, пропали за горизонтом, вскоре оборвалась и грунтовая дорога, превратившись в довольно узкую тропу, которая змеей вилась вдоль голой степи. Оглянувшись назад, Панова не сразу поняла, с какой стороны сюда пришла и куда направляется. Она достала компас, расстелила на земле карту, которую дал Зубов, скорректировала направление и тронулась дальше, выбрав ориентиром едва заметный холмик. Вскоре тропка сделалась совсем узкой и потерялась в высохшей траве.

Панова не жалела себя. Она прибавила шагу, думая на ходу, что она сильная закаленная женщина. На ее теле нет жира, только мышцы. Третий год она занимается карате, много двигается, два раза в неделю посещает бассейн, летом крутит педали велика, работает на тренажерах и со свободным весом. Несколько переходов по степи она выдержит легко, без видимого напряжения. Эти мысли вылетели из головы, когда Панова, зацепившись башмаком за сухие стебли травы, первый раз растянулась на земле.

Она решила, что задала слишком высокий темп, сделала уже шесть километров, не меньше, и немного выдохлась. Нужен короткий отдых – всего-то. И, если уж честно, по этому пеклу идти нельзя, пусть солнце немного опустится.

Сил хватило на то, чтобы глотнуть воды из пластиковой бутылки, раскатать спальник, накрыться им. Лена впала в странное забытье, не сон, не явь. Через пару часов она открыла глаза, стащила мятый пиджак, задрала рукава майки и осмотрела плечи. Лямки рюкзака натерли на коже бурые полосы, похожие на синяки. Ноги побаливали, а спину пронзала острая боль, от поясницы до самой шеи. Закатное солнце, висевшее над степью, кажется, под вечер стало еще жарче. В эту минуту физиономия Суханова не казалась ей отвратительной.

Панова подумала, что еще не поздно вернуться, она наверняка найдет обратную дорогу. Она удивилась своему малодушию и с отвращением посмотрела на огромный рюкзак. Она открыла банку говяжьей тушенки, съела пару ложек мягкого волокнистого мяса, закусила галетой, попила воды и решительно поднялась на ноги.

Ночь наступила так внезапно, будто сам бог, нажав кнопку, выключил дневной свет. Панова брела по степи, освещая дорогу фонариком, иногда она останавливалась, смотрела на звезды и шла дальше. Теперь мягкие ботинки представлялись ей орудием изощренной пытки, а в рюкзак, кажется, кто-то незаметно подложил несколько кирпичей.

Теперь Панова падала чаще, вставала долго и тяжело. Взваливала на плечи рюкзак и брела дальше, чтобы через пять минут снова растянуться на земле. Она поднималась, смотрела на звезды и светящуюся стрелку компаса и, пошатываясь, продолжала путь. Под утро, расстелив спальник, она забылась тяжелой дремой и проснулась, когда время близилось к полудню, а солнце жарило нестерпимо. Не было и мысли, чтобы продолжить путь в такое пекло. Пришлось, накрывшись спальником, отлеживаться за невысокой кочкой, дававшей немного тени.

* * *

К вечеру Панова с удивлением обнаружила, что одна из пластиковых бутылок пуста, из второй бутылки она успела отпить примерно пол-литра. И еще: за время путешествия она не встретила ни единого живого существа. Если верить карте, звездам и компасу, она движется в правильном направлении, отмахала около двадцати верст и уже должна выйти к большому поселку, но впереди не было ни жалкой хижины, ни юрты кочевника. Все та же ровная, как бильярдный стол, степь.

Второй ночной переход давался куда тяжелее первого. Панова часто падала, выставляя руки вперед и напарываясь ладонями на острые колючки. Подолгу лежала на земле, набираясь сил, чтобы подняться. Стонала в голос и шла дальше, боясь потерять ориентировку в пространстве, смотрела на звезды и снова шла вперед, понимая, что воды остается всего два глотка, значит, сил на еще один ночной переход может просто не хватить. Батарейки фонарика совсем сдохли, в едва заметном световом круге почти невозможно было различить мелкие кочки, впадины, ноги проваливались в норки полевых грызунов, а рюкзак, из которого пришлось выбросить все лишнее, включая кусок мыла и полотенце, до крови натер кожу на ключицах. Дыхание сбивалось, сердце стучало тяжело, а глубокие ранки на ладонях кровоточили.

Ночной ветер гнал по степи песок, который так забивал рот, что не было сил шевелить языком. Когда темнота сделалась кромешной, где-то вдалеке показались машины с включенными фарами. Два автомобиля стояли на месте, движки выключены. Чадил костерок, но вокруг ни души. Панова хотела, собрав остатки сил, побежать к людям, но неведомая сила остановила ее.

Две неподвижно стоящие в степи машины… Есть в этом что-то странное, не поддающееся пониманию. Зачем они здесь? Как занесло их в эти карая? Почему водители заночевали в степи? Панова, лежа на земле, наблюдала за огнями. Но вот на землю легла человеческая тень, фары погасли, машины почти исчезли в темноте. Только костер еще горел, освещая контуры автомобилей. Лена сделала по степи полукруг длиною в полкилометра, обошла машины сзади и, решив, что свет тусклого фонаря издали никто не увидит, стала искать на земле следы протекторов.

Если тачки оказались здесь, они откуда-то приехали, скорее всего, из ближайшего поселка. Нужна же водителям вода, чтобы залить в радиаторы, нужны бензин, пища. На поиски следов покрышек ушло немного времени, Панова снова легла на землю. За последний час она истратила много сил, надо восстановиться. Теперь она близка к цели. След автомобильных покрышек выведет ее к людям. Отправляясь дальше, она оставила на месте последней стоянки спальник, толстый свитер, что сунул в рюкзак Зубов, даже кусок веревки. Теперь в рюкзаке оставались лишь пара банок консервов, бутылка с водой, плескавшейся на донышке, перочинный нож, дамская сумочка со всякой ерундой и пистолет с заряженной обоймой.

Теперь идти стало легче, будто второе дыхание открылось. Следы шин на сухой земле даже с полудохлым фонарем видны неплохо.

Ночь близилась к концу, на востоке, над горизонтом появилось серое едва заметное свечение, которое все росло, меняя краски. Панова, больше не сбившись с пути, вышла на окраину то ли деревни, то ли поселка. Вдоль единственной улицы торчало несколько столбов с перекладинами наверху, но проводов почему-то не видно. Ни одно окно не светилось, даже собаки не лаяли. Пахло гарью. Пошатываясь от усталости, Лена подошла ко второму с края дому, отступив с дороги, постучала костяшками пальцев в низкое окно. Тишина. И тихий шорох шагов. Дрогнула марлевая занавеска, за стеклом показалось дочерна загорелое женское лицо.

– Кого черт пригнал? – спросила хозяйка по-русски.

– Это… Это меня… Пригнал.

Панова хотела сказать еще что-то, но вместо этого села на землю. Лямка рюкзака свалилась с плеча. Панова уткнулась лицом в раскрытые ладони и хотела заплакать, когда где-то на другом конце улице глухо ударил винтовочный выстрел. Какой-то человек прокричал что-то коротко и неразборчиво, видно, выругался. Ударил новый выстрел, за ним другой, тонким голосом завыла женщина.

Чья-то горячая и сухая, как птичья лапка, рука ухватила Панову за шиворот пиджака и шею. Поставила на ноги, сграбастала за плечо и поволокла куда-то в темноту.

* * *

Майор Девяткин появился в фирме «Вектор» за четверть часа до назначенного времени. Он предъявил удостоверение двум мордоворотам из службы охраны, скучавшим за стойкой у входной двери, и пешком поднялся на третий этаж, хотя лифт был свободен. Пробежался по коридору, прибавил обороты и на второй космической скорости проскочил приемную Олейника. Секретарь, приоткрыв рот, успела привстать с кресла и снова села, когда дверь в кабинет генерального директора уже захлопнулась за посетителем, лицо которого она даже не успела разглядеть.

Олейник, не ожидавший раннего визита, сидя в кресле за столом, разглядывал фотографии некоего Олега Славина, убитого в баре «Али-Баба», переворачивал страницы его паспорта и транспортных накладных. По документам Славин привез в Москву из Ташкента два контейнера с изделиями народных промыслов. Контейнеры помещены на один из подмосковных таможенных терминалов и, как только пройдут очистку, окажутся у получателя, фирмы «Арт-Импекс», какой-нибудь однодневки, созданной конкретно под эту поставку. Сколько дури привез в Москву этот Славин – неизвестно, но мелочью он давно не занимается.

Славин… У этого черта паспортов на разные имена – пара дюжин, какое из записанных в них имен настоящее, возможно, не знал сам покойный. Он начинал рядовым сбытчиком, работал в Москве на крупных дискотеках и в кабаках для богемы, потом надолго исчез, изредка появлялся в столице, снова уходил на дно. Теперь он дослужился до курьера, доставлявшего в Москву крупные партии дури из Средней Азии, имел от десяти до пятнадцати процентов с каждой поставки.

Когда дверь открылась, хозяин кабинета поспешно захлопнул папку с бумагами, сунув ее в железный ящик стола, повернул ключ в замке и поднялся, разглядывая разрумянившуюся физиономию посетителя. А этот мент шустрый, явился раньше, словно хотел застать хозяина врасплох. Девяткин остановился перед столом, раскрыл удостоверение перед носом Олейника и, не дожидаясь приглашения, уселся за стол для посетителей.

Уже через минуту в кабинет постучали, и напротив гостя устроился человек в строгом синем костюме и ярком галстуке. Кудрявые темные волосы, напомаженные какой-то блестящей дрянью, отливали синевой.

– Позвольте представить: мой адвокат Михаил Семенович Рувинский, – сказал Олейник. – Беседы с представителями закона я веду в его присутствии.

– Ничего не имею против, – кивнул Девяткин и посмотрел на юриста так выразительно, что тот вжал голову в плечи, словно ожидал удара по макушке. – Сразу скажу: это не допрос. Не будет ни протокола, ни записи на пленку. Просто доверительная беседа. Для начала объясню ситуацию, чтобы вы не подумали, будто я хочу устроить вам какую-то неприятность.

Девяткин откашлялся и, стараясь объясняться кратко, изложил суть дела. Убили поэтессу Волгину, пожилую женщину. В последние годы жизни поэтессы с ней сблизилась, точнее, втерлась в доверие некая журналистка Елена Панова. У покойной пропали золотые безделушки, камушки, в частности, два браслета с сапфирами и крупными бриллиантами, изготовленные фирмой Фаберже. Следствие полагает, что Панова с летчиком-инструктором Зубовым вылетели на самолете «Тобаго», борт номер такой-то, в тренировочный полет и бесследно пропали. Парочку и самолет ищут уже третий день, но на удачу мало шансов.

Пропажу самолета и корыстное убийство Волгиной следствие никак не связывало до того момента, когда составили более или менее точную опись пропавших из квартиры вещей, и, прикинув приблизительную стоимость похищенного, схватились за голову. Речь идет о больших деньгах, настолько больших, что ради них стоит рискнуть многим. Между тем Панова по уши в долгах, после развода с мужем, преуспевающим бизнесменом, состоятельным человеком, она прочно села на мель, наделала долгов. И кредиторы уже давно проявляют нетерпение. Вот вам мотив убийства.

У Зубова проблем еще больше. Как только он ушел из большой авиации, появились денежные затруднения. Зубов привык жить прилично: полеты за границу, хорошая зарплата, всякие там премии и прочее. И вдруг – пинок под зад, и он на улице. Зубов долго ищет и с трудом находит работу инструктора в частной летной школе. Ему до чертей, до колик в печенке надоел неустроенный быт, так называемая «работа», которую он в глубине души презирает. Накопились долги. И вдруг появляется Панова, бойкая молодая женщина, делает летчику предложение, от которого он не может отказаться. Панова хочет, избежав огласки, вылететь из страны на любительском самолете «Тобаго».

Теперь следствие готово предъявить этой барышне обвинение в убийстве. А пилота Зубова Леонида Ивановича подозревают в соучастии в этом дерзком преступлении. Исчезнувший самолет принадлежит Олейнику, Зубов – его старый приятель. Поэтому Девяткин пришел именно сюда. Любая информация, мелочь, пустяк, может оказаться полезной для следствия.

– Дело дерьмовое, – добавил Девяткин и замолчал.

Он вывалил груду информации. Рассказал то, о чем не стоило говорить. Наверняка Олейник захочет с кем-то поделиться этой информацией, разумеется, по телефону. Или получить совет дельного человека. Интересно, кому позвонит Сергей Николаевич. В оперативно-техническом отделе городские телефоны Олейника поставили на прослушку, не дожидаясь решения судьи по этому вопросу. Впрочем, к судье Девяткин не ходил. Техники – нормальные парни, а не формалисты, для которых закорючка и печать на бумажке важнее реальной оперативной обстановки. И Девяткин не формалист. На этом точка.

– Убийцу мы, если уж взялись, все равно достанем, – пообещал Девяткин. – Но любая помощь, самая скромная, в таком деле неоценима.

– Помилуйте, Леня – и вдруг соучастник убийства какой-то старушки, – Олейник, помрачнев, покачал головой. – Кто угодно, только не он. Из корыстных побуждений он не станет…

– Корысть – это не только деньги, – улыбнулся Девяткин. – Возможно, он хотел завоевать сердце молодой привлекательной женщины. Или уже завоевал. Это ведь тоже своего рода корысть.

– Леня – человек старой закваски. Порядочный и честный. Он не бабник и не потаскун. Он прекрасный семьянин.

– Возможно. Только с женой он состоит в разводе. В «Крыльях» не делают тайны из личной жизни Зубова. Он вам что-нибудь рассказывал о Елене Пановой? Может, просто словом обмолвился?

– Никогда.

– Так долго знакомы и совсем не говорили о женщинах?

– О женщинах – да. О Пановой – нет.

Олейник бросил взгляд на адвоката, хотел что-то добавить, но решил воздержаться.

– При каких обстоятельствах вы познакомились?

– Я пришел в авиашколу. Хотел освоить легкий самолет. Леня появился там незадолго до меня. Он как раз ушел из большой авиации.

– Вы знали, что у Зубова при невыясненных обстоятельствах погибла дочь?

– Слышал краем уха, – кивнул Олейник. – Но в душу к нему не лез.

– Сколько у вас общих полетов?

– Примерно четыре учебно-тренировочных полета в месяц. Не помню точно, но можно посмотреть записи.

– Когда вы летали последний раз?

– Месяц назад.

– Вы приобрели собственный самолет. С какой целью?

Олейник отвечал без запинки, механически. Словно заранее узнал все вопросы и успел основательно подготовиться:

– В школе учат летать на «Як-18» или «Як-52». По-моему, не самые удобные машины. Аэродинамика хорошая, но вот все остальное… И аренда стоит денег, курсант всегда зависит от посторонних людей. На полеты надо очередь занимать. Это все равно что ездить на арендованной машине, когда можешь купить свою. Предвижу ваш следующий вопрос, поэтому отвечу сразу: это не слишком дорогое удовольствие. «Тобаго» – машина не новая. Так что на этой сделке я не разорился.

– Случалось ли вместе с Зубовым летать ночью?

– Это запрещено, – покачал головой Олейник. – Курсантам запрещено. Инструкторы летают ночами. Ну, чтобы не забыть того, чему научились в большой авиации. Так сказать, для поддержания формы.

Олейник смотрел на посетителя чистыми голубыми глазами и доброжелательно улыбался. Справки об этом человеке помог навести один отставной полкан милиции, поддерживающий связь с бывшими коллегами по сыскному цеху. Девяткин только с виду бравый мент, весь такой честный и правильный, что аж блевать тянет, глядя на него. На самом деле темных пятен в его биографии хватает. Начинал ментовскую карьеру в одном из московских УВД обычным оперативником, учился в Высшей школе милиции. Кто-то из приятелей или собутыльников устроил ему перевод в Главное управление внутренних дел. Наверное, Девяткин не слишком утруждал себя умственным трудом, фирменный стиль его работы – во время знакомства с человеком заехать ему в морду, а уж потом спросить имя и отчество.

Может быть, поэтому продвижение по службе шло успешно, из лейтенантов он быстро прыгнул в капитаны. Но привычка распускать руки сыграла злую шутку. Девяткин отоварил не того человека, какого-то влиятельного бизнесмена, которого, как потом выяснилось, не без оснований подозревали в бандитизме и двойном убийстве. У того коммерсанта, которого через полтора месяца после знакомства с Девяткиным выписали из больницы, нашлись влиятельные друзья. Мента притянули за применение необоснованного насилия и злоупотребление служебным положением, предложили на выбор два варианта: убраться из Москвы в какой-то городишко, разумеется, с сохранением звания и даже повышением в должности. Или рапорт об отставке. Девяткину не за что было держаться в Москве, ни семьи, ни детей, и он уехал.

Получил на периферии очередное звание. Не ясно только, за какие заслуги. Наверное, отправил в морг пару подозреваемых, чью вину было слишком трудно доказать. И еще пять-шесть человек усадил в инвалидное кресло. Вот и дали майора: за старания. Почетная ссылка длилась около трех лет, все те же старые собутыльники вытащили Девяткина из глубинки обратно в Москву. Он почистил перышки и, видно, взялся за старое с удвоенной энергией.

Это неплохо, даже очень хорошо, что делом занимается такой человек, умственно недалекий, несдержанный, который глубоко не копает, а довольствуется тем, что лежит на поверхности.

* * *

– Что? – переспросил Олейник.

За своими размышлениями он упустил нить разговора.

– Вы сказали, что летали последний раз месяц назад. – Девяткин перевернул страницу блокнота, сверяясь со своими записями. – А на летном поле вас видели вместе с Зубовым за два дня до его исчезновения.

– Да, я заезжал по каким-то мелким делам. Заодно уж на самолет взглянуть. В тот день я не летал.

– А в ангар заходили? И машину видели?

– Совершенно верно, – кивнул Олейник. – Был в ангаре. И «Тобаго» видел.

– Не заметили, что на самолете установлены дополнительные топливные баки?

Пауза. Олейник, нахмурившись, перевернул листок перекидного календаря.

– Заметил, – кивнул он. – Хотел еще спросить, на кой хрен нужны баки. Но как-то из головы вылетело.

– Вот видите: вы не спросили. И никто не спросил. А баки появились. Неизвестно откуда. И трудно предположить, что Зубов установил их на свои деньги. С его-то зарплатой – и вдруг такие траты. Странно, правда?

– Я об этом просто не задумывался. Вы правы: странно.

– Еще много странностей, – усмехнулся Девяткин. – Судите сами. Зубов собирается в тренировочный полет внезапно, будто по вызову. Не предупреждая никого из руководителей клуба «Крылья», с опозданием подает заявку в отдел перелетов авиадиспетчерской службы аэродрома. Согласно всем инструкциям и наставлениям, он должен сделать это как минимум за двенадцать часов до вылета. Обычно такие заявки поступают в диспетчерскую службу за двое-трое суток до вылета. А Зубов составляет бумагу за десять часов до старта. С чего бы?

– Мне трудно сказать, – Олейник чувствовал себя так, будто из-под него выбили кресло. – Можно лишь строить предположения.

– Оттуда заявка поступает в единую службу управления полетами. С большой долей вероятности можно предположить, что заявку отклонят или перенесут вылет. Но Зубов связывается с приятелем, который работает в этой шарашке, с неким Усачевым, и просит дать документам зеленый свет. Усачев добивается визы начальства и рассылает копии заявки во все заинтересованные организации, в том числе ФСБ. Я проверял. И полет разрешают. Откуда такая спешка? Зачем эта настойчивость? Это я вас спрашиваю?

– Я сказал – не знаю.

– Зубов поставил вас в известность о своем ночном вылете?

– Нет, ни о чем таком он не предупредил.

– Почему он пользовался вашим самолетом, будто своим собственным?

– Мой клиент вправе не отвечать на вопросы, которые могут ему в какой-то степени навредить, – вставил слово Рувинский. – Которые ему неудобны. Как адвокат я….

– Это просто беседа без протокола, – оборвал Девяткин. – Но если вас больше устраивает допрос, запросто можем его провести. Я выпишу повестку. А вы явитесь завтра к девяти часам на Петровку. Наши встречи будут проходить по одной и той же программе: два часа ожидания в коридоре. Десятиминутный допрос. И новая повестка, новая встреча. И так очень долго, изо дня в день. Из недели в неделю. Пока к вам не вернется память.

– Это ваш метод работы? – Олейник злился на самого себя. Этот майор хотел вывести его из душевного равновесия и своего добился. – Фирменный стиль? Мордовать честных людей допросами?

– Адвокат настаивает на соблюдении формальностей. Я готов прислушаться и следовать в русле. Только знайте: если вы не явитесь по первому же требованию, сюда придут парни из группы силовой поддержки, ну из ОМОНа, проще говоря. И тогда я не поручусь за сохранность вашего костюма.

– Это угроза?

– Кому? – удивился Девяткин.

– Мне. Угроза в мой адрес.

– Я говорил о костюме.

– Хорошо, – Олейник глянул на адвоката. – Ты вот что, Миша, выйди. Мы тут с глазу на глаз потолкуем.

– Если что – я в приемной.

Рувинский поджал губы, подхватил портфель и с достоинством вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.

– Что вы хотите знать? – Олейник постучал пальцами по столу. – Спрашивайте напрямик.

– Почему Зубов распоряжался вашим самолетом, как своим собственным? С какой целью на «Тобаго» в срочном порядке были установлены дополнительные топливные баки? Куда Зубов в спешке улетел?

– У меня нет ответов. – Олейник откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. – Нет и быть не может. Но если хотите знать мою версию происшествия, с удовольствием расскажу. Этот самолет наверняка упал где-то в волгоградских степях и сгорел за пару минут. Или грохнулся в водохранилище или реку. Тех, кого вы ищете, наверняка нет в живых.

– Я бы с вами поспорил. Скажем, на сто баксов. Или даже на тысячу. И не проиграл спор. Потому что Панова вчера звонила на работу, своему шеф-редактору. И просила дать ей неделю за свой счет. Наплела какую-то ахинею. Якобы у нее тетка при смерти, надо срочно уехать и так далее. Я на всякий случай проверил. Тетка Пановой, проживающая в Балашихе, работает там же бухгалтером на молочном заводе. Она жива и коньки в ближайшем будущем отбрасывать не собирается. Что скажете?

Олейник попробовал сыграть удивление, округлил глаза и покачал головой, но получилось фальшиво.

– Лучше уж промолчу. Темная история. Боюсь, ничем не смогу помочь. Но если появятся новости, вы узнаете их первым. Будете выписывать повестку?

– Обожду. Время пока терпит.

Девяткин убрал блокнот и вышел из кабинета. Через минуту его место занял адвокат.

– Мы можем обратиться в прокуратуру с жалобой, – сказал Рувинский. – Этот мент не имел права…

– Подожди ты права качать, – махнул рукой Олейник. – У Девяткина нет ничего, кроме пустых версий, которые он придумал по дороге сюда. Пока нет. Наведи справки: можно ли договориться с ним по-хорошему. И сколько это будет стоить. Я больше не хочу видеть этого засранца и отвечать на его тупые вопросы.