Текст книги "Крест на башне"

Закрыл книжку, отложил… сидим, смотрим друг на дружку, как две совы. Как бы и сказать чего-то надо, да вот незадача – слова все нужные из головы, словно гильзу стреляную, вымело.

– Эрик… что-то не так?

Отчего-то она меня с самого начала стала Эриком звать. Пару раз поправлял, а потом надоело.

– Ну, – промямлил я, – вроде того.

– Что я сделала неправильно?

Вот чего терпеть не могу – так это когда она пугается. Сразу – уголочки рта вниз, личико сереет, в общем, такая маска выходит… ночью на кладбище встретишь, сам в гроб прыгнешь и изнутри заколотишься.

– Ты-то все правильно сделала. Не в этом дело.

– А в чем тогда?

Я опять, было, язык проглотил. Только… Стаська – девчонка умненькая, головкой работать не хуже, а, наверное, лучше меня умеет. Сразу печальная такая сделалась.

– Дело во мне самой? Да?

– Именно.

Не знаю, в какой момент у нас все наперекосяк пошло. Поначалу-то все, как собирался, – нашел человека подходящего: сельский врач, в смысле фельдшер, дедок на седьмом десятке, но еще вполне себе бодренький. Живет один, в домике на отшибе, а главное – единственный доктор на три деревни соседние. Такой нужный кадр при любой власти бедствовать не будет.

Мы с ним даже о цене сторговаться успели. Ему медикаменты нужны: казенные поставки еще с начала войны на три четверти сократили, а с началом Развала и вовсе… ну а мне их достать пока все-таки еще возможность есть. Пока деньги в карманах шуршат… а чего нельзя купить за деньги, можно приобрести за большие деньги. Ну а что и за большие нельзя, то порой просто взять удается. Разумеется, если знать, где и как, да план нормальный придумывать.

Забавно, однако: лекарства, они как бы должны жизни сохранять. А вот пришли такие времена, что за ампулу пенициллина порой больше глоток режут, чем она залечить может.

Я ему еще всяких жизненных благ собирался подкинуть. Керосина бочонок, соли, спичек. Это уже б не столько деду в плюс пошло, сколько баронессочке моей – ведь хозяйствование домашнее, готов спорить, тотчас, едва от меня пыль на дороге осядет, на нее взвалили бы. Разве что, думаю, схитрить и вернуться… раз пять, с хаотическими, как майор Кнопке говорит, интервалами.

А когда сказал про это Стаське, заранее, чтобы собираться начинала потихоньку, тут-то она меня и огорошила. В шахматах такой прием «ход конем по голове противника» называется.

Нет – и все! Точка! Не уйдет она никуда! На все согласна – котлы у Гуго от жира отскребать, стирать, что угодно делать, лишь бы при батальоне нашем остаться!

Признаюсь, опешил я тогда в первый момент капитально. Больше часа… ну да, час тридцать пять, как сейчас помню… разговор с этой осленкой упертой разговаривал. И так ни до чего толком не договорились. Точнее, договорились – до слез я ее довел, когда осведомился, дурак эдакий, включает ли ее «что угодно» ту профессию, которой она при нашей встрече занималась. И ведь догадывался же, кретин, что забыть она о той жизни пытается, загнать в глубокое «не было», а все равно ляпнул. Разрыдалась моя маркиза в три ручья, но полезной информации при этом так и не выдала ни грамма. Нет – и все, а почему, зачем и, главное, как… об этом, значит, у Эриха Воссы должна башка трещать. Ну и, как говорит Михеев, ниче. Она – голова, – у меня броневая, лучше всякого шлема пулю держит. Всякое выдерживала – и эту русскую девчонку свихнутую выдержит.

Тогда-то я до радиста Стася Дымова и додумался.

Дымова – это у нее фамилия такая оказалась. В смысле – Стаська мне ее назвала… на третий день пребывания в расположении. Не то чтобы я в нее сильно поверил… ну да мне, в общем-то, все равно было. Если Стаська и впрямь считает, что ее настоящая фамилия может нездоровую сенсацию произвести – верю, как говорится, на слово.

Удивительное самое было то, что Вольф, когда я к нему с этой идеей приполз, показательную порку за слабоумие учинять не стал. Эрих, говорит, ты теперь сам большой мальчик. Командир взвода. Три панцера и четырнадцать живых душ, плюс твоя пятнадцатая… и если хочешь на себя проблему вешать – твое право. А моя… обязанность – выдать тебе по полной, если ты с этой или любой другой проблемой совладать не сумеешь.

Добрый он… майор Вольф Кнопке.

Честно скажу, когда я этого Стася Дымова экипажу своему представлял, ползало чего-то многоногое по спине между лопаток. Положим, Серко не в счет, Севшин – он сам из «бывших», не из аристократов, правда, но интеллигент… тоже потомственный. А вот насчет Михеева у меня опасения были основательные.

Оказалось – зря. Алексей, он, конечно, парень хваткий и при этом себе на уме… та еще Springmine[17]17
  Springmine – мина противопехотная, осколочная, кругового поражения, выпрыгивающая. Поражение человеку (или нескольким одновременно) наносится осколками корпуса мины при ее подрыве на высоте 40–140 см от поверхности земли после подбрасывания ее пороховым вышибным зарядом.


[Закрыть].

Но если он для себя чего-то решит, то уж намертво. Вот и Стаську он просто классифицировал – женщина командира. А что подумал при этом – только он сам, да Господь на небе знает.

– Прости меня.

Тихо она это сказала, почти шепотом.

– Слушай, – предложил я ей, – твоя светлость! Может, все-таки передумаешь? Пока еще не поздно.

– Нет!

– Но почему? – это из меня уже как крик души вырвалось. – Только, – добавил сразу, видя, как княжна моя носиком шмыгать начинает, – без слез. Один раз этот номер со мной сработал, но на «бис» исполнять его не надо. Просто объясни, чего ты в наш батальон так вцепилась?

– Не в батальон. В тебя.

Тут-то у меня башня с погона и навернулась!

Все эти ночи – ну, кроме тех, когда меня на ночные учения сдергивали или сам по делам пропадал, – мы с ней в одной палатке спали. Каждый в своем мешке, и метр земли между.

Врать не буду, первые три раза ждал, что придет. Фантазии всякие конструировал… дурацкие! Что забавно, барьер тот мысленный, который я во время беседы с Акселем засек, так и висел в голове – не мог я внятно представить, как это у нас с ней быть может. Пытался, но дальше обжиманий в одном мешке не шло.

А на четвертую ночь понял – не придет она.

Я, вообще-то, в этом смысле не гордый, к любой другой и сам бы подкатился. Только…

Не знаю.

Фриц Очкарик, когда я его в кустах зажал да про отношения наши загадочные поведал, трястись начал мелкой дрожью. Снял очочки свои, протер, снова на нос водрузил и такую чушь заумную понес – сестринско-материнский комплекс, сублимация, подсознательный перенос вектора… у меня аж зубы заныли. Приказал ему заткнуться, кулак под нос сунул, хотя это уже лишнее было. Очкарик для всего батальона такая вот нянька-консультант, и ни разу пока случая не было, чтобы он хоть полсловечка из чьей-нибудь исповеди растрепал.

Толку с него, правда, тоже… недаром всех этих психологов-психопатов еще в первую мобилизацию загребли. И не врачами – какие из них, к свиньям собачьим, врачи? Очкарик даже повязку элементарную наложить не может, три-четыре пакета портит, пока хоть какую-то чалму вокруг головы условно раненого соорудит.

– Ничего не понимаю. Ради меня… как? Зачем? Чушь какая-то!

– Нет. Не чушь.

– Да как же… – я аж головой затряс. – Ты… мы ведь просто… черт, царевна, сделай милость, объясни тупому немцу, что у нас с тобой за взаимосношен… тьфу, взаимоотношения такие?!

– Не знаю, Эрик. Устала я. Вымоталась. Не хочу больше одна оставаться. А ты – надежный. Мне кажется, кроме тебя в этом мире свихнувшемся уже ничего надежного не осталось.

Ну что ей после такого скажешь?

– Стась, – ласково говорю, – ты не путай теплое с мягким. Пока мы в тылу, я, согласен, величина постоянная. Но через пару дней мне в бой, а бой – это явление мало предсказуемое. Я ведь который год воюю… по статистике мне Господь уже давно удачу в кредит отмеряет. Можно ведь и на первой же сотне метров подарочек в боеукладку словить – и что тогда?

– Вот именно поэтому, – спокойно отвечает малышка, – я и хочу быть рядом с тобой. В одной машине с тобой.

Глава 4

Утро прохладное выдалось, можно даже сказать, холодное. Вдобавок туман – я уж заопасался, что из-за него начало атаки отложат. Густой, как молоко, в трех метрах уже ни видать ни черта, какой уж тут противник! Он, понятно, тоже нас не увидит, только и не сильно-то надо – сами с обрыва навернемся или ходовую об камни рассадим.

А потом солнце из-за горизонта выглянуло, окрасило все в мармеладные, то есть пастельные, оттенки и сразу тепло стало. На душе, по крайней мере.

Снял я наушники, на башню вылез, сел, закурил, огляделся – красиво… словами не передать. Солнце туман к земле прибило, и теперь он, как море в штиль, нежно-розовое. Только панцерные башни из него островами торчат, и гребень впереди золотится.

Идиллия. Даже не верится, что вот-вот оттикают стрелки и разнесет всю эту господню благодать пушечно-ракетным залпом вдребезги пополам. А следом мы сквозь догорающие обломки двинемся убивать и умирать!

Прав Вольф: чего-то я засентиментальничал последнее время. Или обрусел. Уже ловил себя пару раз – думать по-русски начинаю, то есть мысленно – на русском. С ремонтником, опять же, позавчера разговаривал – тоже начал русские словечки в речь ввертывать, причем не только матерные.

И вот сейчас гляжу на эту красоту пастельную и тянет меня на ностальгию пополам с философствованием.

Помню, за два года до войны меня дядя двоюродный, Петер Роллер, на лето курьером пристроил в Эссене – сам он там клерком работал. Жил я, соответственно, у него, спал на диванчике в гостиной и каждое утро, просыпаясь, любовался шикарнейшим рассветом. Дом был новый, выше всех в квартале, так что вид был во все окно: розово-алое море, и на самом горизонте могучие колонны дыма из труб, точь-в-точь будто вулканы на рисунке в учебнике.

Если бы не война, он меня, может, и на нормальную работу к себе взял бы. Да и вообще… у нас с мамой ведь других близких родственников, считай, и не было – вот ей «черное извещение» и прислали: «Пал смертью героя…» Ну какой, спрашивается, смертью героя мог штабс-вахмистр из батальона связи пасть? Накрыло бомбежкой или обстрелом…

Еще – мог бы в колонии податься. После школы – вполне. И был бы, как англичане говорят, белым сахибом, может быть, даже и при авто… ну, мотоцикл точно б полагался. Понятно, что там, в колониях, тоже не все сплошь праздник да сахар – малярия, дикари, но зато перспектива…

А так…

И кому оно только было надо – все рушить? Жили-то ведь неплохо. Раз в месяц на рыбную ярмарку в Голландию катались… к морю, опять же.

Социал-интернационалисты говорят – богачам! Капиталистам там всяким, банкирам, аристократам опять же. А зачем? Будто они без войны плохо жили? А война для них тоже не сахар… Понятно, что простые продукты они не по карточкам получали, а вот всякие деликатесы из колоний, которые раньше чуть ли не в каждой лавке лежали… бананы там всякие, ананасы с киви. Первый год еще через Швецию, говорят, что-то шло, потом бритты блокаду ужесточили, ну а после ребята Херзинга жирный крест на всяческой торговле поставили. В нашем экипаже у радиста, Карла Вальтера, брат подводником был, и раз у них отпуска совпали. Карл потом рассказывал, какие, к свиньям собачьим, досмотры, нейтралы. У них там все просто было: засекли гидрофонами или эхокамерой надводную цель, пальнули акустической, а что за цель – военный корабль, торгаш или даже госпиталь плавучий, это пусть Посейдон разбирается. Кто по-другому воевал, тех самих быстро на дно спровадили: поисковых групп в Атлантике у бриттов шастало, что блох по дворняге. Плюс дирижабли и бомберы дальней морской разведки, все при радарах. Чуть рубку из-под воды высунул – через пять минут получай привет с небосклона. Вот и выходило, за сто дней автономки на поверхности были два раза по четыре часа, когда торпеды с «дойной коровы» принимали.

Опять же снаряды и бомбы, они штуки бесклассовые. Когда из «Большой Доры» начали Лондон обстреливать, первый снаряд куда угодил? Правильно, в банк. Восемь этажей пробил и ухнул в подвале, в этом… хранилище индивидуальных сейфов. Наши газеты потом фотографии перепечатывали, две рядом – целое еще здание и аккуратная такая груда камней, что от него осталась. Ну и потом, при следующих обстрелах… контактный взрыватель, он механизм чуткий, но тупой, ему что Вестминстерский дворец, что трущобы Сохо, без разницы. Куда баллистическая кривая выведет, там и рванет. Это вам не Первая мировая, когда все еще почти цивилизованно было – солдаты в окопах воюют, а в тыл разве что раз в месяц одиночный «цеппелин» залетит, вывалит десяток-другой фугасок, и снова спокойно можно кофе со сливками по утрам прихлебывать. Нет уж… в этой войне если чего и прилетит… вроде 7-й эскадры… После таких «гостей» только руины на месте города разбирать, и то дня через три, когда все замедлители оттикают.

Так что не думаю я, что этим… «правящим классам» так уж выгодно это было войну устраивать. А вот кому выгодно – не знаю.

В башне зашуршало, зашебуршило – повернулся, смотрю, Стаська вылезает. Выпрямилась, потянулась сладко так, зевнула, ну чисто кошка, села рядом на край лобового скоса, откинулась навстречу солнцу и зажмурилась.

– Ну вот, – усмехнулся я, – ты еще замурлыкай!

– Мур-р?

Не выдержал – протянул руку и начал ее за ушком нежно так почесывать. А она в ответ голову наклонила – и щекой!

– Мур-р! Мур-мяу! Мыр-р-р! М-мя!

Тот еще, думаю, «Котенок-1» у меня.

– Киса, – шепчу, – чудо ты пушистое. Я тебе что вчера насчет формы говорил?

– Что она мне очень к лицу.

– Убрать косы под головной убор я тебе говорил! А они у тебя как болтались ниже плеч, так и продолжают…

– Ай! Эрик! Перестань!

– Не «ай», если в бою зацепишься, так и будешь отцеплять, пока укладка не сдетонирует?

Подействовало. Сразу задумчивое личико изобразила, смутилась.

– Извини, я пыталась их сегодня уложить, и не получилось. Шапка спадает. Она у меня и так на размер больше, чем нужно.

– Это не шапка. Шапку ты на кукол можешь надевать, а это, – снял с нее, – кепи с наушниками, утверждено Его Императорским Величеством Кайзером Генрихом Первым как единый полевой головной убор для всех родов войск. Что же до размеров – в армии, запомни, есть только два размера: слишком большой и слишком маленький.

Помялся чуть… ладно, думаю, все равно судьбу не обманешь. Стянул берет, выбил об колено и ей протянул.

– Вот, примерь. По идее, в него и не такую гриву упаковать можно.

– Ой, – растерянно улыбнулась Стаська. – Спасибо, Эрик. Я раньше часто береты носила… шли они мне.

– Тебе все идет… принцесса.

– Махнуться затеяли? – Михеев из люка своего высунулся. – Правильно, хорошее дело. Надо бы и нам с тобой, командир, перед первым совместным боем чем-нибудь эдаким махнуться! Если, – добавил посерьезнев, – вы, господин фельдлейтенант, не против.

– Не против, – кивнул я, – только чем? Зажигалкой самодельной и пачкой полупустой – несолидно, а больше у меня своего и нет ничего, все – табельное имущество.

Раньше еще часы собственные были – дешевые «Вокка», я их, главным образом, за «фамильное» сходство взял. Но как раз вчера вечером мне под роспись новые выдали, противоударный хронометр, чуть ли не швейцарский.

– А давай – куртками? – неожиданно предложил Алексей. – Сложения мы с тобой похожего. Опять же, у тебя верх камуфляжный, у меня низ, полная дисгармония наблюдается.

– Ну, давай, – согласился я. – Погоны только отстегни.

И в самом деле – кожанка мне впору оказалась. Я ремень поверх затянул, подергал руками – отлично сидит, как на меня шитая.

Для полноты картины еще перчатки надел, офицерские, серой замши, закурил…

– Как, – поинтересовался вальяжно, сквозь дым, – больше на офицера похож?

– Не то слово, – смеется Михеев. – Перед таким орлом спина сама в стойку выгибается.

– Ага, – улыбнулся я, – три раза.

– Надо, – озабоченно заговорил Алексей, – чтобы еще Петрович с заряжающим чем-нибудь махнулся.

– Надо-то надо. Только вот у Серко точно на обмен ничего не найдется. Кроме, разве что, пригоршни блох, да и то дохлых – санобработка не дремлет!

– А сало?

– Сало он в жизни не отдаст. Скорее уж от себя позволит какой-нибудь орган оттяпать.

– Эт точно, командир. Деревня, он такой.

Я окурок о броню затушил, начал было руку поднимать, чтобы на время глянуть, как в тылу, левее, загрохотало, взвыло, и огненные стрелы одна за другой начали небо над головами чертить.

– Началось, – это Стаська выдохнула.

– Началось, – кивнул я и строго: – А ты почему в столь ответственный момент не на месте? К рации, живо!

– Ой!

Смешная все-таки она.

Я-то никуда особо торопиться не стал. Досмотрел артподготовку – так себе, доложу вам, зрелище, понимающего человека отнюдь не впечатляет. Пара установок по два десятка труб каждая… а с другой стороны, и их-то, по-моему, задействовали исключительно ради галочки. Первая атака всего наступления, как-никак. Другой вопрос, что мы не нормальную оборону прорываем, черт-те что под названием: «сопротивление противника имеет эпизодический запятая очаговый характер». Гражданская война, господа, что вы хотите?

И потому торопиться мне и впрямь было особо не с чего. Задачи ротный вчера поставил, на рубеже выдвижения мы стоим… повезет, так до обеда и простоим. В первых ротах, конечно, хлам собран отборный – русские машины, австрийские, пара нашего старья. Экипажи тоже не лучше, но все равно, двадцать панцеров нашего первого эшелона, это, как ни посмотри, сила. В начале войны, случалось, и не такую оборону проламывали.

Наступаем же мы вдоль стратегического шоссе, имея ближней целью захват населенного пункта с многозначительным названием Калечек. В дальней же перспективе маячит перед нами городок Железногорск, но до него еще переть и переть – восемьдесят километров. Командование, в неизъяснимой мудрости своей, наметило его рубежом завтрашнего полудня, то есть, читай, к вечеру третьего дня. Если повезет, и впрямь доползем.

Прислушался… забавно, думаю, если звукам верить, то бой там, впереди, уже основательно разгорелся. Панцерные пушки ухают, АБО-шка в ответ визжит, минометы… ого, а на горизонте-то уже два столба чернеют. Удивительно, думаю, двадцать минут воюем, а эти олухи уже потери понести умудрились. Если они еще пять минут в данном стиле повоюют, Вольфу придется все-таки второй эшелон вводить.

И накаркал. Едва только подумал, слышу – у панцера комроты дизель взревел и почти сразу же наушники захрипели.

– Котенок-1 слушает!

– Я Кошка-3, начинаем движение, уступ вправо, интервал сто двадцать.

Началось.

* * *

Деревню Калечек, когда мы к ней подошли, уже можно было с карт стирать. Сначала артиллеристы по ней отработали, затем первые роты снарядами закидали… В общем, населенный пункт перестал существовать как цель.

Схлестнулся же первый эшелон с какими-то частями, выдвинувшимися, – непонятно, правда, когда? – со стороны Хомутовки. Панцеры, пускачи на автотяге и АБО, общим числом до батальона. Читай, рота там, наверное, и в самом деле была.

И ведь что примечательно – командиры-то рот наши, один такой же бывший унтер, второй – лейтенант. Нет, есть все-таки в этих русских какое-то заразное… даже и не знаю, как назвать… безумие, что ли? Взять меня – как Стаську на шею повесил. Года три назад мне б такое в жутком сне не приснилось. Абсолютно ведь бессмысленный поступок, нелогичный и, – какое же это слово-то, Вольф его любит про русских употреблять? – а, вспомнил, иррациональный!

Бой шел минуты три. За это время у нас два панцера сожгли, один подбили – что меня больше всего удивило, экипаж не выскочил, не бросил… то ли сознательные оказались, то ли просто наружу, под пули лезть побоялись. У авровцев «приведены к молчанию» два орудия и уничтожено «до сотни» пехоты. Здорово, конечно, но вот только кажется мне, что «до сотни» – понятие уж больно растяжимое. Может и девяносто девять быть, а может и просто девять, а то и вовсе пара шинелей простреленных да каблук отбитый – и все до сотни и никак не после.

Еще у одного панцера экипаж после попадания без пробития брони, двигатель с перепугу заглушил и до сих пор завести не может. И у панцеринфантерии приданной один транспортер подбили.

Впрочем, когда мы двинулись прочесывать рощу, из которой авровцы, согласно докладу комроты-1, фланговый огонь вели, то одну пушку нашли. Брошенную. Стандартная «дага» на круговом лафете, который русские со «шкодовской» гаубицы срисовали.

Еще через километр на броневик наткнулись, точнее, на его ржавый остов. Судя по виду, он тут с прошлой осени торчал, а то и дольше. И ни одного трупа. Понятно, что авровцы не только раненых утаскивают, но и убитых стараются синим не оставлять, но все равно – для встречного боя картина странная.

У броневика мы задержались, пока «обер Мойша» с пехотой переругивался – они, оказалось, не сообразили, что теперь мы впереди идем и с первыми ротами остались.

Вышли к Хомутовке. Это уже не деревушка, а вполне такой городок, с церквушкой, домиками двухэтажными, беленькими. Приятный на вид, даже расстреливать жалко.

Перед ним мы снова остановились – пехота не захотела вперед идти. Приказать им Розенбаум не мог, панцеринфантерии было две роты, и командовал ими гауптман. Сам же «обер Мойша» тоже вперед не рвался, и я его чувства в этом вопросе вполне разделял – памятуя о том злосчастном бое за безымянную деревеньку, когда нас с Вольфом едва не поджарили. Корпусная панцеринфантерия, пусть и «разбавленная», это, конечно, не банда анархистов, но и «смилодонт» тоже не «мамонт», ракеты бортом ловить куда хуже приспособлен.

Решили ждать Вольфа, а заодно и артподдержку. Смысла, правда, я в ней особого не видел – с пригорка, где мы стояли, два трети городка как на ладони видно. Ну да командованию виднее.

Оказалось, задержались не зря. Минут через пять после того, как стали, из-за крайних домиков мотоцикл с коляской вылетел, и седок в той коляске очень старательно палкой с белой тряпкой размахивал. Большая тряпка – то ли скатерть не пожалели, то ли наволочку.

Давно я уже белых флагов не видел. Гражданская война – штука жестокая, пощада к врагам здесь не в чести. Те, кто всерьез дерется – мы, авровские офицерские части, синегвардейцы, – бой ведут, как правило, до последнего… и не патрона, а человека. Ну а шваль разнообразная, которой по всем сторонам фронта хватает, эти обычно и не додумывается, что есть такой полезный для здоровья сигнал, максимум, на что их хватает – руки поднятыми держать да оружие не по кустам побросать, а аккуратно на обочину сложить.

Может, конечно, у них просто тряпок подходящего цвета не находится…

Вылетел этот мотоцикл прямо на машину обер-лейтенанта Розенбаума, который как раз на сотню метров вперед выдвинулся. Остановился, выкатился из него пухленький мужичок в кожаном, насколько я в оптику разобрал, пальто и начал «оберу Мойше» чего-то втолковывать.

Жаль, право, думаю, что я по губам читать не умею. Интересно же.

Тут как раз «гепард» штабной подъехал. Затормозил рядом с панцером ротного, вылез из него Вольф с начштаба. Пухлик мигом на них переключился. И почти сразу же у меня в наушниках зашурало.

– Котенок-1, к командиру!

– Понял, – отзываюсь и, перещелкнув тангенту, командую: – Михалыч, выдвигайся метров на десять вперед и вдоль строя – на правый фланг.

Мы, пока катались, интервал постепенно уменьшили. Так что сейчас от моей левофланговой до машины комроты метров шестьсот получилось.

Пухлик в пальто был хомутовским градоначальником, в смысле, бургомистром. А задницей своей драгоценной он рискнул, дабы сообщить нам чрезвычайно ценную новость – авровских частей в его разлюбезном городишке не имеется. Уж больше часа как.

Час – это он, как я прикинул, скорее всего, приврал. Даже если они с утра в готовности стояли, что, в принципе, не так уж невероятно, сосредоточение наше не заметить сложно было, а разведка у авровцев вполне на уровне, и двинулись в момент начала артподготовки, все равно час не получается. Минут сорок-пятьдесят, не больше.

Плохо, что внятно рассказать про эти самые авровские части он толком тоже не сумел. Или не захотел, но в этом случае ему не в бургомистры надо было подаваться, а прямиком в актеры. Потому как «дурачка играть», когда на тебя калибр восемь-восемь прищуривается… лично я не сумел, прокололся бы.

Да, были… да, много… много техники… панцеры были. Нет, не считал. Погоны? Золотые… но и солдат было много. Нет, эти недавно появились, а раньше только взвод с поручиком был. Сколько это самое недавно? Неделя, может, дней десять…

Где-то минуту спустя, когда окончательно ясно стало, что ничего толкового пухлик больше не выдаст, Вольф велел ему заткнуться и катиться обратно в город. Тот попытался чего-то пискнуть насчет гарантий для мирных обывателей… Кнопке на него посмотрел стеклянно и холодно отчеканил:

– Единственная гарантия для вас – благоразумное поведение. Если в наших солдат будет произведен хоть один выстрел, город будет уничтожен.

Добрый он… майор Вольф Кнопке.

Бургомистр побагровел, забормотал чего-то… тут уж я его оборвал и тихо посоветовал не маячить больше у господина майора перед глазами. Пухлик попятился, налетел боком на панцер, отскочил от него, что твой мячик для пинг-понга, прыгнул в коляску и умчался.

Майор ему вслед поглядел… вытащил портсигар, достал сигарету, нам, мне и «оберу Мойше», который уже с панцера спустился и рядом со мной стоял, предложил. Затянулся, отступил на шаг, так чтобы в тени от «гепарда» оказаться, – солнце хоть и невысоко поднялось, припекало уже ощутимо.

– Итак… какие будут мнения, господа офицеры?

Смотрел он при этом на меня, но только я-то пока еще не настолько ополоумел, чтобы пасть разевать, когда рядом два настоящих обер-лейтенанта стоят.

– Собственно, – задумчиво произнес начштаба, – чего-то в этом роде мы и ожидали. Глупо было бы рассчитывать на полную оперативную внезапность в этом чертовом бардаке, именуемом Русской Гражданской.

– Ты, – улыбнулся комроты, – подобрал не совсем удачное сравнение. У моего дяди было до войны небольшое заведение в Мюнстере, и, уверяю тебя, Вилли, порядка там куда больше.

– Охотно верю, – кивнул начштаба. – Так вот, повторюсь, глупо было бы рассчитывать на полную оперативную внезапность, особенно с учетом того фактора, что мы пытаемся наступать по одному из наиболее очевидных направлений. Можно не сомневаться, что, будь в распоряжении командования противника чуть больше времени и сил, мы бы встретили здесь полноценную линию обороны.

– Но у них, – вполголоса заметил Вольф, – не было ни первого, ни второго.

– Да. Поэтому они ограничились небольшой мобильной группой, которая, полагаю, будет пытаться применять против нас классическую заслонную тактику… собственно, они уже это один раз проделали.

– Что могу предположить я, – заговорил Розенбаум, – так это то, что авровское командование все же пока не представляет возможностей развернутого корпуса. Тактика «пусти кровь и беги» хороша, не спорю, и с нашими передовичками она один раз сработала. Но, если они попытаются проделать этот трюк со всем батальоном, мы их попросту сомнем.

– С полком, обер-лейтенант, с полком, – усмехаясь, поправил его Вольф.

После этого в разговоре пауза возникла, секунд на двадцать… и я вдруг понял, что на меня уже не только Вольф, но и остальные офицеры смотрят.

А я… а что я? Так, стою, курю.

Только, похоже, не удастся на этот раз молча отстояться.

И, как назло, в горле сразу пересохло.

– Хорошо бы, – голос хриплый, как из плохого переговорника, – определить, где у них следующая позиция будет. На марше мы их, конечно, не догоним, но…

– Мы, – перебил меня начштаба, – не догоним. А вот летуны…

– Браво, Вилли, – тем же спокойным тоном отзывается Кнопке и, повернувшись к «гепарду», скомандовал в распахнутую дверь: – Связь с «гнездом-3», быстро!

Турбокоптеры над нами прошли минут через двадцать, как раз, когда мы к шоссе подходили. Четыре машины. Ушли вперед, а еще через четверть часа показались вновь, уже с пустыми пилонами.

Я не утерпел – дал команду Стаське переключиться на их волну и как раз поймал конец доклада: – «да, подтверждаем, колонна вражеской техники, двигавшаяся по указанному маршруту, рассеяна, большая часть уничтожена».

Приятная новость, не правда ли? Вот и я так в тот момент подумал.

Колонна… колонна эта была и в самом деле из Хомутовки. Три с лишним десятка фургонов, грузовиков и автобусов. Какие-то интенданты, пара госпитальных машин, непонятно что в этой Хомутовке забывших, но, в основном, беженцы.

Не знаю, какого они тянули до последнего?

На все это ассорти было от силы полдюжины пулеметов… в одном из них лента с трассерами оказалась. Пилоты увидели, что по ним с земли «ведется сильный огонь», и врезали… «не заходя в зону эффективного противодействия средств ПВО».

Мы перестроились в походную колонну, двинулись по шоссе и через семь кэмэ влетели прямиком в засаду.

Смешно, но от серьезного погрома нас русская недисциплинированность уберегла. Панцеры первых рот дистанцию на марше нормально не удержали, установленную скорость движения тоже превысили, пехота решила от них не отставать. В итоге между последним транспортером и панцером Котенка-2, который в голове нашей роты шел, разрыв в полкилометра образовался. Ну а русские, увидев перед собой утренних знакомых, тоже особыми раздумьями себя утруждать не стали. А зря. Я как раз подумал, что впереди поворот и надо бы высунуться из люка, хоть и неохота пыль из-под передних машин глотать, и в этот момент там, за поворотом, захлопало, застучало. В наушниках раздался чей-то дикий крик, кто-то хрипло орал, мешая русские и немецкие ругательства, трещало… потом все перекрыл командирский рык обер-лейтенанта Розенбаума:

– Я – Кошка-3, всем «котятам» – увеличить скорость… после прохода поворота сходим с шоссе… строй – клин.

Мы разошлись веером, на дороге впереди уже творился форменный ад, горело не меньше десяти машин, попавших, как я моментально сообразил, под кинжальный огонь из лесочка справа, метрах в двухстах от шоссе. Остальные, вяло отстреливаясь, пытались через поле слева отползти – и, спустя пару секунд после нашего появления на, так сказать, сцене, их во фланг начали расстреливать с опушки в километре впереди.

Классическая броне-артиллерийская засада, отлично рассчитанная и подготовленная. Если бы не мы…

– Котенок-3, уходите вправо, зачистите кромку леса. Котенок-1, Котенок-2 – вперед!

Мне наши же собственные недорасстрелянные олухи из первых рот чертовски мешали, как раз на линии огня бестолково дергались. Плюс дым от горевших на дороге… в общем, видимость не ахти. Но кое-что все же засек – чуть впереди опушки, на фоне кустов характерный яркий высверк.

– Фугасным заряжай, – командую, – два часа, кусты, пушка, восемьсот.

Пока проговаривал, по пушке уже две наших отстрелялось. Ладно, думаю, как русские говорят, кашу маслом не испортишь, пусть и Севшин добавит…

И тут мне в поле зрения русская штурмпушка попадается. Высокая рубка в корме, длинный ствол – то ли «Оса» с трехдюймовкой, пехотная поддержка, для нас, в общем-то, безобидная, то ли «Шершень» со своими ста двумя…