Текст книги "Троица"

Он лежал на опущенной и расстеленной упругой кровати с ортопедическим эффектом в попытках расслабить скованные мышцы спины. Сон оставался по другую сторону тонкой грани сознания, и Слава запустил успокаивающий массаж. Поверхность под ним стала мягче, заерзали маленькие моторчики. В тишине комнаты их тонкое жужжание походило на комариную трель из ночных сцен исторических фильмов. Что есть мочи они пытались разогнать кровь человека, но та предательски замерла в напряженных сосудах, стянувших все тело в один нераспутываемый клубок. Слава ждал момента, когда придет долгожданный сон, однако все время ловил себя на мысли об этом. Он посмотрел на руку – высветилось четыре часа утра, скоро должно было взойти солнце. Тогда он сильно зажмурился и напрягся, утопая в бесконечных видениях при тщетных попытках отключиться до скорого начала рабочего дня.

Время позволяло ему тянуть по утрам до последнего момента, потому что подключался он к офисному порталу из дома или любых других мест, где можно было найти планшет. Очень экономично, ведь больше не приходилось тратить время на бессмысленную дорогу. Но даже с таким запасом драгоценных минут этой насыщенной событиями ночью он едва мог выспаться к девяти часам утра. Находясь в прострации, в холодном поту, гонимом из тела зябким вальсом озноба, он увидел на браслетных часах пять утра. Но уже не осознавал происходящего, слишком глубоко провалился. Уловить едва заметные странности со здоровьем мешал внезапный синдром отмены, вызванный окончанием действия слишком большой дозы кофе. Слава уже не помнил, что после этого делал. Пытался выключить массаж, но лишь где-то в пограничных измерениях сознания, а не наяву. Маленькие жужжащие моторчики, словно голодные комары, впивались в его спину, остервенело пытаясь разогнать застойную кровь.

Как это нередко бывало прежде, сначала сбилось дыхание, затем закружилась тяжелая голова. Сердце начало тарабанить по ребрам, как пьяница в захлопнувшуюся перед ним дверь. Оно распугало остальные органы, и они сбились к горлу, образовав там непроходимый комок. Грудь стянуло мышцами, как ремнями, и не было сил расслабить их в стремлении хоть немного вдохнуть. Зато выходил воздух очень легко, Слава насчитал не меньше десятка выдохов, прежде чем неимоверным усилием дотянулся до подушки и залез под нее рукой. Он нащупал там крохотный пузырек и быстро поднес ко рту. Никакого эффекта не последовало, он тряс бутылек, но из него ничего не лилось. В состоянии творческой эйфории в самом начале ночи он забыл проверить свое лекарство, всегда лежащее в кармане одежды и под подушкой. Слишком сильно он воодушевился своей удачей, окрыленный мечтами, на хорошей дозе адреналина. Такая чрезвычайная радость имела побочный эффект – бесконечное возбуждение, которое лишь усиливало эффект от внезапного приступа.

Выронив пузырек на постель, Слава яростным усилием заставил себя перевернуться на левый бок, оказавшись на самом краю одноместной кровати, все еще массажировавшей его, уже не нуждающегося в этом. Новое спальное место с медицинским модулем тоже было в списке его приоритетов после долгожданного повышения. Но думать об этом в критический момент не позволяла острая боль в груди, шее и голове. Мышцы рук и ног неудержимо дрожали. Из последних сил, выдавив из себя громкий крик, он смог вытолкнуть непослушное тело с кровати и с грохотом рухнул на пол. Когда он окончательно сжался внутрь себя и перестал дышать, послышался шорох в соседней комнате. Переросший в топот, он становился все энергичнее и быстрее, щелкнула ручка двери. К нему вбежала мама в застегнутом наспех халате с желтыми цветами, яркий свет охватил помещение, наполненное остатками чудесного предвкушения и энергетикой внезапного ужаса. Женщина сразу метнулась к подушке, но под ней было пусто. Она искала вокруг, спешно водя руками по влажной от пота постели, нашла пузырек, но тот оказался пустым. Тогда она вытащила из подкроватного ящика одежду сына и начала выворачивать карманы. Первым делом из них выпал свернутый в трубочку телефон, затем ручка для записей и жевательная резинка. Только в самом конце показался край маленького бесцветного пузырька. Женщина схватила его и, открывая на ходу крышку, бросилась к бьющемуся в конвульсиях Славе, раскрыла одной рукой его рот, а второй влила в него лекарство. Жидкость из пузырька полилась тоненькой струйкой и стремительно впиталась эпителием под языком, направившим вещество к мозгу быстрее венозных артерий.

Слава начал чувствовать голову и шею, с жадностью всплывшего из морских глубин человека вдохнул первую порцию воздуха за несколько долгих минут. Его спас маленький пузырек с лекарством, не дающим никакого эффекта, кроме воздействия на нейроны мозга. Оно впиталось через нейромедиаторы и начало управлять организмом, как было задумано в медицинских лабораториях. Теперь тело просто игнорировало опасные многочисленные синдромы, лечение которых не представлялось возможным. Куда проще было перенастроить функционирование отдельных клеток в обход использования сбоивших веществ и участков, для этого лекарство и посылало команды прямиком в мозг.

К лежащему парню возвращалась едва не упорхнувшая от него жизнь. Тесные ремни на груди ослабили хватку, сердце успокоилось само и уняло окружавшие его органы, мышцы рук и ног перестали судорожно трястись. Дыхание медленно восстанавливалось, а в глаза вместе с кровью вернулось зрение, получив вместе с этим удар яркого света. Слава зажмурился, поднял послушные кисти рук, закрывая яркие лампочки на потолке. Стало немного темнее, а панический гул больше не распирал голову изнутри. Ему захотелось расслабиться вслед за всеми мышцами тела, забыть о неудачном массаже, внезапном приступе, быстром спасении и так далее, хотелось просто отдохнуть. Свет постепенно уступал место безмолвию, события внутри комнаты стирались в рассыпающийся во времени порошок, легко сдуваемый ночными ветрами, развеялась тревога и напряжение.

Славе, наконец, стало приятно, можно было продолжить мечтать, уже без страха быть захваченным врасплох своим организмом, пока действовало лекарство. Но желание улетучилось вместе с мыслями, постоянно свербившими мозг, ему стало очень спокойно, а тело превратилось в неосязаемую субстанцию. Его окутал короткий сон последних часов трудной ночи. Браслет на руке собирал информацию об организме, солнце начинало светить своим безрассудным светом, нарушая рациональную красоту искусственно поддерживаемых огней. Первые работники дневной смены газеты, в которой работал Слава, уже подключались к офисному порталу, заменяя расходящихся кто куда ночных тружеников пера.

Окно добавило себе долю прозрачности, наполнив комнату мягким светом. Через толстые стены пробивался рокот бурной жизнедеятельности соседей. Звуки сливались в сплошной фоновый шум, заглушаемый лишь кипением воды на соседней кухне. Слава медленно открыл глаза, это отдалось такой болью в голове и теле, что захотелось вырвать на пол. Он чувствовал себя превращенным в камень, будто всю ночь строил глазки Горгоне, – эффект, какой бывает после очень долгой попойки или же основательного избиения на протяжении всей ночи.

Запахло чаем из кухни, оттуда раздавался металлический лязг столовых приборов и грохот тарелок. Слава достал из ящика свою дневную одежду и поднял кровать выше, чтобы не мешала, повернул браслет на руке, тот показывал девять часов утра. Было еще несколько минут, чтобы взять завтрак и вернуться к своему монитору. Голова совсем не варила, парень казался бледной противоположностью себя ночного, а говорить с главным редактором, Аркадием Германовичем, нужно было срочно, без малейшего промедления, пока кто-то другой не показал себя во всей красе. Чтобы собраться с мыслями Слава пошел на полную вкусных запахов кухню.

– Привет, – сказал он спросонья.

– Доброе утро, Слав, – ответила мама расстроенным голосом. – Как ты себя чувствуешь?

– Воротит, будто всю ночь летал на тарзанке.

– Я сильно за тебя испугалась. В этот раз было очень страшно, особенно когда я не могла найти пузырек, – печально сказала она.

– Хорошо, что есть лекарство, – ответил Слава, усевшись за стол.

Перед ним стоял чай и витаминные бутерброды.

– Надолго ли его хватит? – повернулась к нему мама в своем бессменном халате в желтый цветок.

В руке она держала идеально круглое яблоко насыщенно-зеленого цвета.

– А вдруг оно перестанет так хорошо действовать?

– Вот только не накликай, – попросил Слава.

Он отхлебнул терпкий чай и начал медленно жевать кусок бутерброда.

– Давай сходим в больницу, – продолжила мама, – вдруг они помогут?

– Ага, и почти навечно, на долгие сотни лет отведенной мне жизни, упекут в свою грязную клинику.

– Ну вот откуда ты знаешь! – Мама облокотилась о столешницу позади себя, чтобы было легче стоять.

Ее освещали солнечные лучи из окна и потолочный искусственный свет.

– Знаю и все, – бубнил сын с набитым ртом, запивая бутерброд горячим чаем.

– Ну а вдруг они смогут поставить тебя на ноги? Ты же не хочешь сотни лет провести в борьбе с такими внезапными приступами? Конечно, это редкий случай, но вдруг они смогут…

– Вот именно что редкий! Заберут меня на исследования, чтобы в будущем не создать новых таких, как я! А когда все выяснят и вскроют первопричины – утилизируют как бракованное изделие. И все, отжил свое…

– Но разве вечная жизнь на грани смерти лучше их возможной помощи? – Мама опустила голову и закрыла глаза.

– Любая жизнь лучше такой помощи!

– Но ведь должен быть выход, Слав. – Женщина подошла ближе к расстроившемуся сыну и взяла его холодный локоть своей теплой рукой.

Он не знал, что делать с лечением, но перспектива прославиться и сделать себе имя полезного для общества элемента была намного интереснее возможности расплавиться в клинике под сотнями генетических экспериментов во благо создаваемых новых людей.

– Ты помнишь, как я родился? – спросил он.

– Ну, конечно, это было двадцать пять лет назад… – начала было женщина.

– Не обманывай!

– Ну ладно, не помню! – смущенно сказала она, едва сдерживая волнение. – Ко мне ты попал только через год. Уже ел детскую пищу, пытался ходить, смешно мычал и всему удивлялся. Как сейчас это помню.

– А вот что было целый год перед этим, не помнит никто, – сказал Слава, налегая на свой энергетический завтрак.

– Почему никто? Есть же записи, нам с тобой обо всем рассказывали. О тебе постоянно заботились.

– Ага, пытались напечатать из углерода почти бессмертного покорителя космоса, – ухмыльнулся парень.

– Ну по крайней мере в тебе нет генов старения и смерти. Инженеры свое дело знают.

– Этот фабричный уход не сравнится с заботой биологической матери, – сказал Слава с грустью.

– Ты же знаешь, что я была неспособна иметь детей, – ответила женщина со слезами на глазах. – И мне предложили хороший вариант. Я полюбила тебя с первого взгляда. Ты видишь, как я тепло к тебе отношусь. Я не представляю, каково это иметь собственного сына, зато я отчетливо чувствую, что значит иметь тебя, это несравнимо для меня ни с чем другим в мире.

Она окончательно расплакалась, достав из халата платок и промакивая им лицо, свободной рукой все еще держа лежащий на столе локоть Славы. Он поднял свободную руку и тоже дотронулся до наполненных жизнью кончиков пальцев любящего его всем сердцем божьего создания. Нежное тепло перетекало между ними, согревая уставшего после безумной ночи парня. Стояла тишина, нарушаемая дыханием Славы и всхлипами женщины в желтом халате.

– Прости, мам, я не это имел ввиду, – наконец ответил он. – Конечно, я тебя тоже люблю и не могу представить никакого чувства, кроме этого. Я просто говорю, что инженерам и сиделкам на этих фабриках наплевать на людей, они просто делают свою работу. И если до их ведома дойдет этот мой недостаток, они сразу же упекут меня в клинику, превратят в лабораторную крысу, и когда найдут генный изъян, я перестану быть им нужен. И ты думаешь, они вернут меня обратно?

– А почему нет? – тяжелым голосом спросила мама.

– Да потому, что у них все просчитано до мелочей. Я ведь живу здесь, питаюсь, работаю, мусорю, занимаю такое ценное место в сжатом тисками экономии городе. Зачем им такая обуза? Они там все повернуты на бережливости и саморазвитии. – Слава показал рукой куда-то наверх, забыв, что над ними еще десять этажей с ни в чем не повинными обывателями. – В мире, где каждый человек на счету, они просто меня заменят. Расщепят на углеродные волокна и заново соберут их с совершенно иными параметрами. Но это будет уже совсем другой индивид, я же сгину вместе со своими необъяснимыми синдромами, они ведь составной элемент моего организма и разума. Никакая часть неотделима от меня целого. А я не хочу оказаться перестроенным в кого-то другого, я не хочу умирать.

– Ну хорошо. Если ты уверен, что в клинике ничем не помогут…

– Абсолютно уверен. Они бы даже не выписали это спасительное лекарство. Сразу бы разложили на ДНК. Хорошо, что у меня, вопреки такой никчемной карьере, есть талантливые знакомые, которые смогли придумать лекарство.

Они снова замолчали посреди наполненной светом кухни, погруженные каждый в пучину своего собственного расстройства. Там были слезы, остатки бутербродов и пятна чая на белой скатерти, желтый солнечный свет трогал все это своими редкими в этих широтах лучами, а белый свет потолка привычно смягчал переменные ритмы природы своим постоянным присутствием. Слава чувствовал неразрывную связь со всем порядком человеческой жизни, ему всегда был по душе белый искусственный свет, в отличие от всегда разного, непредсказуемого солнечного свечения. От всех этих неказистых растений, хаотично разбросанных луж на обочинах ровных дорог, построенных с целью использовать все незанятое пространство, максимизировать свою пользу для города. Во всех близких сердцу парня вещах был порядок и логика. Они чертили точные цели, давали недвусмысленные команды, тянули за собой дорогами будущего в его самую прекрасную часть. Слава чувствовал себя скромным винтиком запрограммированного, готового к рывку вперед мира. И будет замечательно, если парень отправится туда вместе со всеми, а не будет заменен на новый, более крепкий, блестящий, хромированный винтик. Полезный, но совершенно другой.

Он глянул на браслет, на убежавшее слишком далеко вперед время и рванул в свою комнату, поцеловав расплакавшуюся маму, которая еще долго останется в таком расклеенном состоянии и, наверное, пропустит несколько выпусков своего любимого шоу. Слава почти захотел вернуться к ней, когда закончатся дела, и посмотреть новую трансляцию вместе, но ограничился только мыслями о личных планах.

Его комната с закрытым окном плыла в мареве утренней полутьмы, но монитор освещал достаточную для работы область перед собой. На нем уже вовсю мелькали слова сообщений и блоки новых статей, публикуемых ежеминутно. Из маленьких наушников трещали голоса утреннего совещания с главредом. Слава, еще пребывая в состоянии вареного овоща, уселся на стул. Его сложно было назвать готовым к рабочему дню, однако, если сравнивать с куда более худшими вариантами, жаловаться не приходилось. Он автоматически включился в обсуждение, выслушал далекий голос шефа и попросил с ним личной аудиенции.

На экране выскочило маленькое окошко, недоступное для других участников, в нем блеснула голова начальника с гладкой полированной лысиной между растущих по ее краям черных волос, с большими модными очками и маленькой бородой. Судя по полуденной оживленности за спиной главного редактора, он находился в южных широтах, гораздо восточнее московских, видимо, в Азии. Говорили об этом и пальмы, едва различимые вдалеке, и кокос с трубочкой, стоящий на краю рабочего стола, попадавшего в кадр.

– Доброе утро, Алексей Германович, – оговорился Слава. – У меня эксклюзив.

– Добрый день, – ответил довольный начальник и замолчал, ожидая услышать продолжение новости.

Начинающий журналист собрался с мыслями, пытаясь взять в руки трясущегося себя. После ночного стресса его штормило и выворачивало, хотелось снова поспать, но уже в спокойной обстановке, в темноте надетой на глаза специальной повязки, в монотонном шуме тысяч дневных звуков живущего дома, в которых утопали бы резкие шорохи и внезапные крики за несколько квартир или улиц от тебя, обычно заостряющие на себе внимание в кромешной ночной тишине. Теперь же, солнечным утром, их не было слышно, в уши сочился успокаивающий мысли фоновый шум. Слава стиснул зубы, чтобы отложить апофеоз неминуемой слабости на срок чуть позже переговоров с начальством, предвещающих скорый рабочий триумф. Лысеющий главный редактор сидел напротив него в баре на каком-то острове и пил заготовленные коктейли, так близко, что можно было дотянуться рукой и отпить немного чарующей, свежей кокосовой жидкости. Парень сидел в темной московской квартире и пытался начать свой доклад.

– В общем, как вы, наверное, помните, между нами распределили слежку за известными людьми, в рамках закона, конечно, – заговорил Слава, борясь с разыгравшимися нервами. – Мне досталась семья Селина. К самому ему, конечно, было не подобраться, вы понимаете, государственная охрана. В плане любовного компромата или измен жены тоже голяк – он вдовец, причем очень верный. Поэтому мне оставалось следить только за его дочерью, она сейчас заканчивает один из московских вузов.

Главный редактор делал вид, что слушает его, отведя глаза в сторону, пробегая взглядом по строчкам, смотрел внимательно и делал какие-то пометки на своем экране, остававшемся невидимым для взора молодого журналиста. Когда в рассказе наступила пауза, он резко поднял брови, выпрыгнувшие из широкой тени очков, и деловито сказал механическим голосом без малейшей капли эмоций:

– Продолжай, я внимательно тебя слушаю.

– Так вот… – Слава моментально заговорил, чтобы не показаться забывчивым.

Он представил, как сидит на экзамене, стало привычней и легче. Все-таки не зря придуманы все многочисленные устные испытания в процессе учебы. Не допуская паузы дольше секунды, он продолжил:

– Следил за ней больше недели, изъездил несколько раз всю Москву, но никаких скелетов в шкафу, примерная, скромная девушка…

– Насколько я знаю, в тихом омуте черти водятся, – помог его мысли главный редактор, практически не отвлекаясь от своих важных дел по другую сторону экрана.

– Именно! – это и пытался сформулировать Слава. – Вчера она дала слабину, предстала в самом неприглядном свете. Выдала себя с потрохами.

– Слушаю тебя внимательно, – тем же тоном сказал начальник, но уже действительно отвлекся от других дел и посмотрел прямо в центр экрана, сложив ладони у шеи и расположив на них подбородок.

Слава открыл подготовленный ночью документ, в котором расписал все факты в виде удобной шпаргалки, благо во взрослой жизни, в отличие от студенческой поры, можно было как угодно хитрить, все средства были хороши и, более того, бесспорно поддерживались. В другом углу экрана уже висела основная статья с фотографиями молодой скомпрометированной особы. Слава поэтапно рассказал о произошедших накануне событиях, о подозрительном веществе, которое зачем-то передавалось под такой странной завесой тайны. Было очевидно – это незаконное, а следовательно опасное средство, способное причинить вред девушке или отцу, окажись оно на обозрении злопыхателей. А значит истинной обязанностью, как и призванием журналистов, было раскрыть все тайное и представить его на суд голодной до свежих сенсаций публики. Слава добавил, что парень на фотографиях – старый друг девушки, работник крупной больницы, анестезиолог. С каждым словом глаза главного редактора раскрывались все сильнее, превосходя размером даже его модные коричневые очки. Радость на его лице определенно указывала на искреннее одобрение работы молодого человека, делавшего первые шаги в практически всесильном средстве массовой информации.

– Это просто отлично. – Шеф бегал глазами по экрану, растягивая слова. – Статья хорошая, впрочем, сейчас плохих не бывает. Времена уникальности Пушкиных уже давно прошли.

Он ухмыльнулся ехидно, намекая, что любая обезьяна при помощи электроники может написать какую угодно по качеству и красоте новостную статью. Но неизменной сложностью, как и во все времена, оставалось найти подходящий материал и умело подтасовать факты, с чем парень и справился.

– Вы это сразу опубликуете? – спросил нетерпеливый Слава.

– Немного повременим, – ответил задумавшийся главный редактор.

Его светоотражающая лысина не оставляла сомнений во вдумчивости и интеллекте своего обладателя.

– У Селина сейчас переговоры по коалиции, и на днях как раз должно быть объявлено голосование за пост нового премьера. Это очень щекотливый вопрос. А что бы сделал ты на моем месте?

Шеф будто испытывал подчиненного, к которому вдруг воспылал профессиональной любовью. Заметил его в толпе заштатных журналистов-однодневок и теперь прикидывал, на какой должности он мог быть максимально полезен. Это крохотный шанс, который нельзя упускать, даже несмотря на судорожную тошноту и усталость.

– Ну тогда я бы отложил публикацию до дня голосования в Думе, когда целевая аудитория будет ждать новостей именно о Селине и ему подобных. Сама жизнь подготовит публику для этого материала. Тогда наша статья привлечет максимальное внимание, произведя эффект разорвавшейся бомбы.

– Правильно рассуждаешь, – ответил главред с довольной улыбкой и взял в рот соломинку очередного прохладительного коктейля, – только нужно смотреть еще шире и узнать по своим каналам, есть ли заказ на такой материал. Чтобы не получилось так, что вброс окажется невыгодным никому.

Слава озадаченно кивал, соглашаясь с каждым словом начальника, хотя сам думал лишь об усталости и коротком утреннем сне на бесконечно мягкой постели, награждающей вожделенным покоем за смелые и доблестные труды.

– Это уже вам лучше знать, Алексей Германович. – Парень резко замолк, оборвав начавшийся было ненавистный начальнику подхалимаж.

– Конечно мне, Владислав. Я закину удочки, и, как только подтвердится чья-либо заинтересованность, в день голосования в Думе выложим эту бомбу. – Он жестом подозвал какую-то девушку вдалеке, едва попадавшую в обзор видеокамеры. – Кстати, вечером у вас готовится встреча на открытии выставки молодых скульпторов на ВДНХ, мои помощники сообщат тебе все детали.

Разговор окончился вместе с видеосвязью. О какой-то новый выставке парень уже не слушал, в его голове бесконечным эхом повторялось его полное имя, произнесенное начальником: «Владислав». Уже не какой-то там «Слава», и не «эй ты», а персональное уважительное обращение от старшего по карьерной лестнице. Это вдохновляло и воодушевляло, казалось той самой вожделенной платой за труды и стремления. Он закрыл глаза и впервые за долгую неделю полностью расслабился. Отрадное чувство успеха навещало его очень редко, оставаясь скорее исключением из правила в жизни обывателя средней руки. Тем слаще становилось его утреннее состояние праздного упоения, такое пугающе приторное, однако разбавленное для баланса тяжестью нервного срыва после ночного кошмара. Поэтому все происходящее точно не походило на сказку, в которую глупо верить, но и не выглядело однозначно ужасом, который хочется скорее пресечь.

Слава вновь опустил свою кровать, поднятую с целью скрыть ее от взора камеры. Она смотрелась бы глупо и непрофессионально за его спиной во время рабочих переговоров по видеосвязи. Комната без нее выглядела куда серьезнее, казалась отдельным кабинетом. Любая мелочь влияла на статус, приобретаемый с таким долгим трудом. Не открывая глаз, он откинулся на кровать.

Монитор еще некоторое время работал, показывая кипучую деятельность на портале виртуального офиса, редакция никогда не спала, ежеминутно выпуская новости и статьи во славу всемогущего рейтинга. Через несколько минут бездействия Слава стал недоступен для обращений коллег, но рабочее время продолжало идти, ведь творческие процессы служителей долга разоблачения человеческих слабостей не прерываются даже во сне. Он поудобнее разместился на мягкой подушке, закинув одну руку за голову, а другую засунув под поясницу. Уже давно не чувствовал он такой легкости, свободной от боли и тяжести мышц. Он чувствовал радость и наслаждение, уносившие его по волнам раннего монотонного шума бесконечных домов города, отдыхавшего от своего ослепительного ночного свечения. Теперь мегаполис был погружен в дневные солнечные лучи, гораздо более тусклые, чем помпезная яркость плоских дорог и неоновая реклама высоток, в течение дня лишь аккумулирующих бесплатную космическую энергию для своих возобновляемых, экологически чистых источников человеческой похоти и наслаждения. Слава растворился в этой утренней пелене, как опустошенный сосуд в огромном гальваническом океане зарядного вещества. Ощущение приятного расслабления было далеко от чувства приближающегося конца несколькими часами ранее. Но парень об этом уже не думал, ведь он занялся тем, что умел делать лучше всего, – удобно развалился на мягкой кровати и удовлетворенно заснул без задних ног.