Текст книги "Аргентина. Лонжа"

Шут тяжело вздохнул.

– А цель – защитить конституцию и восстановить законный статус державы Баварской… Что ты там об «адской» рубахе говорил? Ты, что, куманёк, считаешь, что кроме тебя с этим никто не справится?

– Считаю.

* * *

Брезент, меняясь, держали на вытянутых руках. На дырки, сквозь которые не капало – лило, старались не обращать внимания. Стихия! Но даже здесь, в нестойком влажном уюте, порядок соблюдался: «черные» – справа, «красные» – слева, а посреди – громила-«эсэсман». Не из вредных, с таким и поговорить под хорошее настроение можно.

«Полосатиков» нет, они сюда и не просились. Еще один разлом…

Лонжа стал у самого края, смахнул с лица липкую теплую воду. Считай, в домике!

– Саботажник ты, Рихтер, – наставительно заметил «эсэс». – Нарочно гробишь здоровье, чтобы не служить великому Рейху. Кончится дождь, лечить будем – «пластырями». Мы тут, понимаешь, ждем, про Америку хотим услышать…

– Но вы же сами обещали рассказать, герр штурмманн! – перебил кто-то из «красных».

«Эсэс» фыркнул презрительно.

– Еще чего? Распинайся тут перед вами, вражинами! Я что, похож на министра пропаганды?

– Мы ждем, – негромко проговорил стоявший тут же Гном. – Начинайте, штурмманн.

Широкие плечи дрогнули. «Эсэс» быстро оглянулся.

– Так точно, унтерштурмфюрер! Только пусть поглядывают, чтобы чужие не подошли. Американец, ты – дозорный.

Лонжа с трудом сдержал усмешку. Унтерштурмфюреры отставными не бывают.

– Если коротко, парни, то – война, самая настоящая, не такая, как в Судетах или Швейцарии. Тайн вам не открою, об этом – во всех газетах, только, понятно, без слова «война». А вот «защитим братьев-немцев от румынских разбойников» – считай, на каждой странице…

Не Пауль и не Рихтер невесело усмехнулся. Жернова мельниц мелят без остановок. Легион «Кондор» перебрасывают на юг, к венгерской границе, Венгрия – союзник Рейха, а за ней – румынская Трансильвания.

Куманёк…

– Чья эта Трансильвания на самом деле, сейчас уже и дьявол не рассудит. После той войны ее забрали себе румыны. Венграм, понятно, такое не по нраву, накопили силенок, войска подтянули. И – ультиматум по всем правилам. А в самой Трансильвании – вроде как мятеж. Города захватывают, флаги венгерские поднимают. Немецкие, понятно, тоже, там наших полно. Остальное объяснять надо? Фюрер пока молчит, зато Геринг выступил. И знаете где? На авиационных маневрах в Маннерсдофе, это же венгерская граница! В общем, отправляем авиацию и, как водится, добровольцев. А насколько они добровольцы, думайте сами.

– Может, выпустят? – тихо проговорил кто-то, но штурмманн покачал головой.

– И не надейтесь, туда лучших посылают. Хотя… Из наших, из лагерной охраны, особый полк набирают – «Мертвая голова». Охранников меньше – значит и заключенных убавится. Но не надейтесь особо, вы же парни политические, на фронт, скорее, уголовных загребут… Между прочим, дождь кончился. Чего стоим? Работать, работать!..

Но никто не спешил расходиться. Молчали, хмурились, сжимали кулаки. Свобода! Пусть даже ее призрак, но так близко, только протяни руку…

* * *

– Рихтер, идите сюда!

Очкастый подстерег его по пути с работы. Подозвал аккуратно, остальные уже успели уйти вперед, увязая ботинками в липкой грязи, а Лонжа взял – и отстал. Хотелось переждать неизбежную толчею в бараке, очередь к умывальнику, а заодно поразмышлять без чужих глаз. Тут и возник – соткался из нестойкого вечернего сумрака – Карел Домучик. Тетрадь под мышкой, очки сдвинуты на лоб.

– Рихтер Пауль, эмигрант…

– Это я уже запомнил, – Домучик поморщился. – Мог бы вызвать вас официально, но тогда пошли бы ненужные разговоры. Для начала придется вас сильно огорчить: я сделал запрос, ответ пришел сегодня. Ваш приговор, Рихтер, – год «кацета» без права амнистии. Не спешите радоваться. «Без права амнистии» – то же, что у русских «без права переписки». Вас не выпустят, срок будут автоматически продлевать. И здесь вы, Рихтер, не задержитесь. Таких подозрительных сейчас собирают в Заксенхаузене. Не хочу пугать, но… Скоро сами испугаетесь.

В серых близоруких глазах – легкая насмешка и одновременно вопрос. Мол, понятно ли изложено?

– Quid pro quo?[23]23
  Quid pro quo – «То за это» (лат.), в данном контексте – «услуга за услугу».


[Закрыть] – нашел силы улыбнуться Лонжа. – Нет, не пойдет.

Домучик поджал тонкие губы.

– Бодритесь? Если вас это не слишком пугает, значит, будем рыть дальше. Раскопаем, будьте уверены. Но все закончится хорошо, если вы прямо сейчас расскажете главное: кто вы на самом деле и зачем сюда присланы. Все равно узнаю, даже если придется отдать вас людоедам из «стапо». Нет, я не провокатор и не предатель, но никто еще не провел точную границу между разведкой и тайной полицией.

…Карты – рубашками вниз. Козырей нет, ходим с пики.

– А надорваться не боитесь, герр Домучик? Я – курьер. То, что со мной, предназначено для руководства антигитлеровского подполья. Не для бюро Черного фронта, для настоящего. Сведете меня с ним – и заодно все узнаете. А иначе в «стапо» мне придется указать именно на вас. К вам ехал, вам все и рассказал. Саксонский Медведь, несмотря на его размеры, фигура мелкая. Quid pro quo!

Домучик держал удар. Поправил очки, поглядел снисходительно.

– У вас в Штатах хотя бы знают, какое именно подполье – настоящее?

– Увы, – Лонжа широко, коверному впору, развел ладони. – Зато вы знаете. А если нет, то границу между разведкой и тайной полицией нам придется переходить вместе. По рукам?

Домучик не стал отвечать. Дернул тощими плечами, отвернулся…

Пика бьет масть!

5

– А знаете, мадемуазель, действительно похоже, – задумчиво молвил Жорж Бонис, затягиваясь очередной сигариллой. – Надеюсь, парня не придется выручать.

…Перекресток, зеленое поле вокруг, темно-лиловый автомобиль у обочины – и три силуэта прямо посреди грунтовой дороги. Кампо без шляпы, в привычном сером костюме, двое в легких плащах, тоже серых, широкополые шляпы; у того, что ближе, руки в карманах.

– Американский боевик, – констатировала Мод, в свою очередь закуривая. – Выясняют, кто к кому отнесся без должного уважения.

Усач поморщился, прикрываясь ладонью от горячего июньского солнца. Всмотрелся и головой покачал.

– Авто, между прочим, немецкое, «опель-Олимпия». И парни на бошей смахивают. Кажется, и вправду наш Арман крупно влип.

О встрече с загадочными секундантами красавчик договорился в Сен-Кале, просидев два часа на местной почте, где имелась междугородная телефонная связь. А потом попросил подбросить к безымянному перекрестку, затерявшемуся в полях между Сен-Кале и Вандомом. Мод, подумав немного, согласилась. Все дела в «Обители Святой Маргариты» сделаны, картины упакованы и отправлены в столицу. Три дня работы – и очень неплохой результат: двадцать пять полотен. Доктор Рене Бомбар не возражал, финансы санатория тоже нуждались в серьезном лечении.

Трехглазого таракана девушка оставила на стене. Из принципа! Зато вволю насмотрелась на картины из второго зала. Мейссонье был самый настоящий, а вот один из этюдов Эжена Делакруа показался подозрительным, и Мод воткнула в блокнот большой вопросительный знак.

Пока эксперт Шапталь разбиралась с полотнами, черноволосый мягко, но решительно пресекал все попытки пиратского адмирала вмешаться в процесс, выслушивая долгие лекции о тайнах герметической живописи. Мод оценила и без особых споров дала добро на изменение маршрута. Лишний день в пути – не беда.

…Горячий июньский полдень, перекресток – и трое на перекрестке. Со стороны и вправду напоминает если не дуэль, то последние минуты перед ее началом. Сейчас разойдутся, снимут плащи, обозначат шляпами барьер.

Дело чести…

Никакой помощи красавчик не просил, велел лишь обождать, предположив, что разговор будет недолгим. Ошибся – беседовали уже больше часа.

– Если пистолеты достанут, возьму монтировку и всех разгоню! – решил усач, растаптывая каблуком окурок. – Ох уж эти благородные, все у них не как у людей. Нет, чтобы по-честному – кулаками, как у добрых французов заведено!

– Чем не сюжет для песни? – прикинула Мод. – Но, кажется, обошлось. Расходятся.

Бонис хмыкнул, почесал подбородок.

– Песни, говорите? Можно и подумать… Расходятся – вижу, но пусть сначала уедут. Знаю я этих бошей!

Рукопожатий не было, трое у перекрестка лишь кивнули друг другу. Хлопнули дверцы, негромко загудел мотор, лиловая машина рывком тронулась с места.

Пыль…

* * *

Первым делом Арман Кампо снял пиджак, пристроив его прямо на теплом капоте. Затем сбегал в кемпер, вернувшись с платяной щеткой. Поднял пиджак за воротник, скривился, словно лимон укусил.

– Ужасно! Пыль здесь какая-то… липкая.

– Могу палкой выбить, – откликнулся усач. – Только наденьте сперва.

Черноволосый покорно кивнул.

– Я знаю, Жорж, вы – настоящий друг…

Положил пиджак обратно, повел плечами и внезапно заговорил, негромко, без малейшего выражения, глядя куда-то в пространство:

– Они все – трýсы. Умеют только болтать, сочувствовать и вспоминать славных предков. Как доходит до дела – в кусты. Благоразумие, благоразумие, осторожность… Как в клетке с тигром, пусть рвут на части другого, лишь бы не меня. Лишний час побыть несъеденным…

Повернувшись, улыбнулся невесело:

– Извини, Мод. Кажется, ты останешься без помощника. Забросьте меня в ближайший город, да хоть в Вандом, возьму авто напрокат и поеду кое-кого брать за глотку. Спрятался, родственничков прислал.

Девушка поглядела на Бониса. Тот пожал широкими плечами, и эксперт Шапталь вспомнила, что командует здесь она.

– Арман, а это надолго? В смысле – за глотку? Далеко добираться?

Кампо достал из кармана пиджака карту, развернул.

– Часов пять. Но там придется задержаться, должен еще кое-кто подъехать. Устроим большой совет, и я стану на всех орать… За два дня, думаю, управлюсь.

График маршрута лежал на столе в кемпере, но Мод помнила его наизусть. Два дня?

– Вместе поедем. А если за два дня не управишься, попросим Жоржа взять…

– Монтировку, – охотно откликнулся усач.

Уже садясь в машину, эксперт Шапталь сообразила, что поступает не слишком разумно. Или даже совсем не. Но не бросать же симпатичного парня одного? Не то чтобы черноволосый красавчик ее обаял…

Или обаял? Но вовсе не потому, что симпатичный.

* * *

– Ее сиятельство графиня! – трубно возгласил лакей, затем, почему-то обернувшись, добавил тоном ниже:

– Остального сказывать не велено.

Лакей был самым настоящим, саженного роста, при пудренном парике и ярко-синей ливрее. Ликом важен, походкой тверд, манерами – наставительно учтив. Мод на всякий случай помотала головой, но ливрейный и не думал испаряться. Как стоял, так и продолжал стоять прямо посреди парковой дорожки.

– Здесь еще не знают, что Бастилию взяли, – констатировал Жорж Бонис. – Ну, Арман, ну, выдумщик!

Мод и не думала спорить. Кажется, влипли, причем на этот раз все вместе.

Красавчик ошибся – до нужного места добрались всего за три часа. Возле Вандома перемахнули тихую Луару и поехали прямиком по проселкам. Точка на карте именовалась Шато-ля-Рокс. Вдоль дороги всяческих «шато» насчитали с полдюжины, сплошь деревеньки с домами под желтой черепицей. Однако на этот раз название не обмануло – замок. Серые стены, башня-донжон, издали похожая на заточенный карандаш, а вокруг – огромный парк, окруженный еще одной стеной. За ней тоже росли деревья, однако не столь густо.

Меж двух башенок-свечек красовались литые узорные ворота. Там и высадили красавчика Армана. Тот, переговорив с привратником, пригласил всех в замок, но Жорж Бонис, встопорщив усы, заявил, что дальше – только под конвоем. Мод с ним тут же согласилась. Сошлись на том, что «Вспышка» и ее экипаж разместятся в парке, но за оградой. Черноволосый поглядел на часы – и был таков.

Разместились, сварили кофе, выкурили по сигарете. Тут и пожаловал ливрейный.

«Ее сиятельство графиня!»

Мод покосилась на лакея. Стоит, даже не моргает! Взяла усача под руку, отвела в сторону.

– И что теперь?

Бонис на краткий миг задумался и внезапно хмыкнул:

– Ничего страшного, мадемуазель. Графини – они все придурочные, не в нашем мире живут. Мой вам совет: на всё отвечайте одним словом – «мадам». Только интонируйте, чтобы к месту пришлось…

– Мадам, – неуверенно проговорила девушка, пробуя голос. – Мадам? Мадам!

– О-ля-ля, вот и она!

…Инвалидное кресло, позади – два дюжих лакея при полном параде, в кресле же – маленькая сухая старушонка в темном платье и большом белом чепце. Мод, решив ничему не удивляться, шагнула навстречу.

– Если вам сказали, что мне девяносто два года, то это полная клевета! – бодрым голосом возвестила ее сиятельство прямо с кресла. – Мне только-только исполнилось восемьдесят семь!

Соскочив на землю, взяла у одного из лакеев тяжелую клюку, затем махнула рукой, отгоняя ливрейных, и внимательно взглянула на гостей:

– Рада приветствовать вас в моем замке! Поскольку все мы здесь инкогнито, обращайтесь без титулов: «бабушка Жермен». У меня восемь имен, это – третье.

– Мадам! – дружным хором выдохнули инкогнито.

– Когда я узнала, что гостей посмели не пригласить в замок, то хотела приказать всех высечь. Какой позор! Наши гости – и за воротами! Но мальчики мне объяснили, что это политика и государственная тайна. Ах, политика – самое скучное, что есть в мире! Вы знаете, кто мне это впервые сказал?

– Мадам?

– Его императорское величество Наполеон III в своем дворце Фонтенбло на большом новогоднем балу. Он был, конечно, грубоват, не слишком воспитан, но по-своему обаятелен, настоящий шармер. Сейчас таких мужчин уже нет!

– Мадам!

Бабушка Жермен, нахмурившись, погрозила худым костлявым пальцем.

– Детки-и-и! Я вовсе не выжила из ума. Я прекрасно вижу, что вы – определенно из санкюлотов, но вы приехали сюда вместе с моим правнуком, он вам полностью доверяет, значит, вам доверяю и я…

– Арман – ваш правнук? – не удержалась Мод.

Графиня, что-то подсчитав в уме, задумалась.

– Пожалуй… Пожалуй, троюродный. Но разве это имеет значение? Он очень хороший мальчик – и очень храбрый.

– А остальные мальчики? – осторожно поинтересовался усач.

Клюка ударила в землю.

– Вот так бы всех этих остальных! Мой батюшка погиб в Севастополе, повел своих зуавов прямо на русские пушки. Три атаки подряд, в четвертой его убили, картечь в сердце. Иногда надо просто помнить о долге – и о том, чья кровь в твоих жилах!..

Вздохнула, присела обратно в кресло.

– Но мне, к сожалению, уже девяносто два… То есть, конечно, восемьдесят семь, но меня все равно выставили за двери… Мы все тут инкогнито, но вас, молодой человек, кажется, зовут Жорж? Какое совпадение! Так звали моего третьего… Нет-нет, конечно же четвертого мужа. Жорж, мне не трудно вызвать сюда наш оркестр, но, может быть, вы сыграете что-нибудь этакое санкюлотское? Как раз под настроение!

Усач неуверенно покосился на гитару.

– А я вам за это расскажу о Парижской Коммуне. Я была заложницей, меня арестовал лично Рауль Риго, красный прокурор, я получила благословение от самого Жоржа Дарбуа, архиепископа парижского, перед тем как его повели на расстрел. Я до сих пор слышу эти выстрелы! Вы думаете, ваши песни меня испугают?

Жорж Бонис взглянул исподлобья, мрачно, истинно по-санкюлотски:

– А вот сейчас и узнаем… мадам!

6

– Па-а-а-адъем! Па-а-а-адъем…

«Тараканы беременные», – вздохнул Лонжа, открывая глаза. Свет уже включили, желтая лампочка – почти над самыми нарами.

– …Та-ра-ка-ны беременные!.. Бегом! Бегом!..

Не бегом – быстрым шагом, как в атаке, – гуськом, утыкаясь в бритый затылок того, кто успел раньше. Отхожее, умывальник, серые влажные стены, ржавая раковина. Зеркала нет, последний раз Лонжа смотрелся в него в поезде, за час до ареста…

– Бего-о-ом!

Тонкий, сквозь пальцы проскользнет, бутерброд с маргарином, пара глотков горячей бурды. Головной убор надеть, поправить…

– Выходи стро-о-оиться! Быстро, быстро. Шевелись, schweinehunden!

Одно хорошо, сегодня «аппеля» не будет. Герр комендант не изволил проснуться.

– Ста-а-ановись!

Еще один день, еще один круг, без просвета, без тени надежды. Барак, стройка, короткий отдых и снова работа до темноты. И хорошо если так, без вызовов к начальству и внеочередных построений. Колесо катится, катится, катится…

– Ма-а-арш!..

Ботинки без шнурков, серая истоптанная земля. Дожди прошли, день обещает быть жарким, ночь – душной.

– Лонжа, у тебя вчерашний окурок остался? Ты же у нас только в компании дымишь.

…Туда, сюда, вниз, вверх, огромным роем; там нет надежды на смягченье мук или на миг, овеянный покоем.

* * *

Мотоцикл нагнал колонну уже у самой стройки. Затормозил, сделав крутой вираж, зарычал мотором. К приехавшему подошел старшой, выслушал, махнул длинной рукой.

– Стой! Стой, говорю!.. В колонну по одному. Староста, перекличка! Скорее, скорее!..

Кто-то негромко присвистнул. Старшой дернулся, как от удара током.

– Пре-кра-тить! Если хоть одного негодяя не будет на месте…

Пока перестраивались, пока староста доставал список, Лонжа успел переглянуться с соседями.

– Комендант не с той ноги встал, – решил один. Другой, чуть подумав, возразил:

– Не-е-ет, тут хуже дело.

Лонжа и сам понял, что хуже. Слишком уж растерянным выглядел старший эсэсман. Да и комендант, даже спросонья, не стал бы зря гонять казенный мотоцикл.

– Айсман!

– Я!

– Альтбергер!

– Я!..

Когда откричали, староста хотел доложить «черному», но тот и слушать не стал.

– На аппельплац! Шагом… Нет, отставить… Бегом, ма-а-арш!

– Бегом? – не утерпел кто-то. – Камрады, да ведь это же побег!

* * *

Вдоль бараков, вдоль забора, комендатуры и служб – ровный строй серых и полосатых. Только возле открытых ворот – разрыв, там усиленный караул с пулеметами. Несколько патрульных на мотоциклах уехало, другие наскоро собираются.

На плац выгнали всех, и больных, и тех, кто в карцере. Кого не держат ноги, уложили кулем прямо на пыльный асфальт. Перекличку провели дважды, вначале по ротам, затем общую. Офицеры охрипли, сорвали голос…

– Из второй роты, – шелестит по рядам. – Двое или трое. Отсюда, прямо из лагеря.

Не все верят шелесту. Забор, проволока, пулеметчики на вышках, патрули с овчарками. А еще блокфюреры, дежурные в бараках, старосты, вездесущие «фризеры». Невозможно! Или… Возможно?

– Из «эсэсов» кто-то помог, – громким шепотом в ухо. – Перед нами здесь всех «черных» собрали, комендант поросенком орал…

Стоящий перед строем эсэсовец, не поворачиваясь, показывает кулак. Потом не выдерживает, оглядывается быстро.

– Ерунда! Наши все на месте.

Комендант возле одной из вышек, с офицерами. Подозвав одного, что-то пролаял, коротко и хрипло. Правая рука – вперед и вверх.

– Хайль Гитлер!

Офицера сдуло адским вихрем. Подбежал к строю второй – штрафной! – роты, расставил ноги пошире…

– Пропали парни! – вздохнул кто-то.

– Как бы нам всем не пропасть, – возразили ему.

– Вторая рота-а-а!.. Бего-о-ом!..

В ровном строю – разрыв. Тех, кто стоял там, уже нет. И не будет. Лонжа горько усмехнулся. Земля и люди на земле. Он ошибся…

Ад!

Вновь комендантский лай. Черные бесы дернулись, закружили, спеша к своим пасомым. У строя роты – Саксонский Медведь. Откашлялся, на асфальт сплюнул.

– Значит так, сволочи! Герр комендант дает два дня, чтобы одумались и сами все рассказали. И про побег, и про то, кто помогал. Скажете – значит, при яйцах останетесь. А промолчите – второй роте завидовать будете. С каждым лично пообщаюсь…

Взглянул недобро, сжал мосластые кулаки.

– И не геройствуйте. За два дня не разберемся, не поймаем подлецов – из Берлина приедут. А уж тогда все кровью кашлять станем… Работа на стройке временно отменяется, личному составу находиться в расположении роты. Ясно?

– Та-а-к точно-о! – единым дружным вздохом. Чем бы ни грозили – это будет не сегодня. Два дня, целая вечность…

– Нале-во! В помещение роты бего-о-ом!..

* * *

– Извини! – напарник, Ганс Штимме, взглянул виновато. – Тут только наши, члены КПГ и сочувствующие. Ну, вроде закрытого партийного собрания.

Лонжа уже понял. «Красные» столпились в самом дальнем углу, забили нары, заступив проход. И караульных выставили, двоих, для верности. Штимме подальше, плечистый здоровяк из новеньких – поближе, проход перекрывая.

– Ваши тоже, – словно оправдываясь, напарник кивнул в сторону входа.

Там – «черные», тоже густой толпой. И тоже при дозорных.

Лонжа резко выдохнул:

– Порознь? Так передай своим: всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет…

– …И всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит, – Штимме кивнул. – Помню, но Библия – это теория, а партийная дисциплина – практика.

– И все-таки передай.

«Черный» дозорный Лонжу пропустил, поторопил даже. Мол, уже начали, камрад.

И тут – партийная дисциплина.

– …Фамилии уточняем, – негромко рассказывал Гном. – Но уже точно известно: трое. Все уголовные, двое настоящие, с судимостями, а третий по глупости залетел, с соседом-штурмовиком подрался. А как бежали – пока неясно. Есть версия, что выехали на машине, при пропусках с комендантской подписью и охране. Якобы на железнодорожную станцию, груз привести.

– Какой же это побег? – поразился кто-то. – Если с пропусками?

Михаэль Куске усмехнулся:

– А такой! За час до этого, при предыдущих караульных, еще одна машина выехала, тоже на станцию. Шофер, охрана – и трое с пропусками на те же фамилии. И, понятно, с подписью. Герр комендант не всегда читает, что ему на стол кладут, особенно если с похмелья. Приказ насчет поездки был, а что его два раза выполнили, только на следующее утро сообразили.

– А охрана? Шофер?

Бывший унтерштурмфюрер развел руками:

– Ищут. Чисто сработано! Но сейчас, партайгеноссен, важно другое. В любом случае – это организовали не наши, мы во все роты посыльных направили.

– И не наши, – негромко прозвучало из прохода.

«Красные»! Впереди – главный, берлинский металлист. С ним Лонжа даже не познакомился – партиец из принципа не общался с «черными».

– Мы тоже разослали гонцов. По всем данным – или уголовные постарались, или провокация. Коменданта многие в охране не любят потому, как все «левые» деньги под себя подгребает. Могли и подставить.

– Две с половиной марки в день, – откликнулись из самой глубины. Лонжа невольно кивнул. И это уже не тайна.

– Значит, не политические, – резюмировал Гном. – И не герои-одиночки, такое серьезной подготовки требует. По-моему, это многое меняет.

– Меняет, – донеслось «красное» эхо. – Если отнестись к случившемуся, как к вражеской провокации, то имеет смысл…

– …Самим найти организаторов, – закончил кто-то из «черных». – Найти – и…

Повисла глухая тяжелая тишина. Никто не решался произнести остальное. И тут заговорило знакомое танго, близко, совсем рядом. Невидимый режиссер взмахнул палочкой, рассекая молчание.

 
Ни к чему объясненья,
Все закончилось к сроку,
Он богат и прекрасен,
А я – никто.
 

– Вторую роту раскидали по карцерам, – глухо вздохнул металлист. – Актив у коменданта, бьют всех смертным боем. Нам передали, что трое уже в санитарной части, едва ли выживут. И это только начало, через два дня вся рота там будет. Нашего врача вы знаете, оформит как умерших от гнойного аппендицита. Потом возьмутся за остальных.

– Из Берлина приедут, – Гном поглядел вверх, в низкий потолок. – А это – «стапо». Там не просто бьют, уж я знаю. Найдут быстро, только и остальным придется туго.

 
Умоляю, подай мне
Лишь одно воскресенье,
Я умру и воскресну,
И вновь умру!
 

– Значит, мы их сами должны найти – и сдать.

Кто это сказал, Лонжа так и не понял. Голос прозвучал словно ниоткуда, из темноты, из самого сердца мрака. А в ответ… Ничего в ответ – ни слова, ни звука.

 
Обойдись без вопроса,
Обойдись без ответа,
Полыхают зарницы,
Уходит жизнь.
 

– Если мы это сделаем, значит, Гитлер уже победил.

Лонжа даже не сообразил, что проговорил это вслух, в полный голос. Уходить некуда – справа «черные», «красные» слева, и он шагнул в узкий проход между нарами. Отвернулся.

– Гитлер и так победил, – глухо ударило в спину.

 
Рай не светит нам, шагнувшим в бездну,
Новых воскресений нам не знать!..
 

* * *

– Пристыдил ты всех, американец, только надолго ли? В других бараках уже голосуют – по фракциям, «красные» и «черные» отдельно. А уголовники сразу решили сыск устроить, пособить начальству, у них-то совесть легкая. На что ты надеялся, Лонжа?

– На то, что люди остаются людьми, даже здесь.

– Они людьми и остались. Никому умирать не хочется. Ты чего ждал? Что восстание поднимут, на пулеметы пойдут? Губертсгоф – это и есть Германия, только слегка поменьше. Эмигранты тоже надеются на революцию. Нет, не будет никакой революции, так все вместе и пропадем. Говорят, мол, инстинкты, а это не инстинкты, а разум. Рацио! Каждый умный, каждый выжить надеется. «Рай не светит нам, шагнувшим в бездну». Понимаешь?

– Нет, не понимаю.

7

Арман Кампо вернулся перед самым закатом, волоча под мышкой тяжелую книгу в толстом черном переплете. Открыв дверцу машины, без всякого почтения бросил том на заднее сиденье и пояснил, ни на кого не глядя:

– «Большой реестр рецептур и кулинарных хитростей замка Шато-ля-Рокс». Взял в здешней библиотеке, потом выписки сделаю. То ли XVII век, то ли попозже…

Подумал, достал сигаретницу, щелкнул замочком, долго искал зажигалку.

– Пирог по-перигорски с трюфелями. Какая гадость!.. Можете грузиться, больше я вас не задерживаю. Если не надоел, забросьте меня в кемпер и накройте чем-нибудь. И… Давайте уедем прямо сейчас, меня возле этих стен тошнит.

Жорж Бонис хотел что-то сказать, но Мод поднесла палец к губам. Подошла к черноволосому, положила ладонь на плечо.

– Не раскисай! Тебе еще на дуэли драться.

Кампо кивнул, попытался улыбнуться и внезапно пропел, негромко, но очень чисто:

 
А потом будет вечер,
А потом будет полночь,
А потом будет вечность,
Где нет тебя!
 

Песня – танго! – показалась очень знакомой, но вспомнить Мод не успела. Подошел Бонис, наклонился, поглядел парню прямо в глаза.

– Арман! Жизнь есть жизнь – и люди есть люди. Не всем дано вести зуавов на русские пушки. Приходится исходить из реального, хоть это порой и противно до невозможности. Понимаете?

Красавчик Арман покачал головой:

– Нет, не понимаю.