Текст книги "Капитан Филибер"

Красную гвардию я отправил подальше, в глухой угол, к уже виденному старому кострищу, запретив любопытным юнкерам совать туда носы. Разъяснять ничего не стал. Пусть потренируются в дедукции и индукции, а заодно в искусстве разведения костра из щепок, сухих кустов и мелкого древесного мусора. Еще один костер мы разожгли сами, конфисковав старую бесхозную шпалу, найденную возле насыпи.

На моих часах – не золотых, самых обычных, простеньких, с тонкой серебряной цепочкой – начало третьего. Скоро начнет темнеть, а мы все еще продолжали разбираться. Главное, впрочем, уже понятно.

– Разъяснили «таньку», – повторил штабс-капитан и повернулся к Хивинскому: – Как там у вас, поручик?

Тот не стал отвечать, лишь поднял руку. Згривец кивнул, не стал мешать. Хивинский и вправду был занят – вместе с Шульгой-«партячейкой» пытался нарисовать план станции и прилегающего к ней поселка. Ввиду отсутствия ватмана и туши работа велась с помощью угольков прямо на куске полотна, изъятого у одного из парней. Хозяйственный красногвардеец завернул в него сайку и пару бубликов. Работа шла успешно: простецкий с виду дед много лет прослужил замерщиком – помощником маркшейдера.

Они были шахтерами – почти все, если не считать фельдшера и мальчишки-буфетчика. Маленькая станция, маленький поселок возле шахты, дома под красными крышами. Забойщики, крепильщики, проходчики, плитовые, стволовые, коногоны… Партийный товарищ Шульга, отбегавший свое по штрекам и лавам, последний год числился ламповым – выдавал товарищам карбидные лампы перед спуском в черную преисподнюю.

Само собой, именно они установили в Лихачевке советскую власть. Еще в октябре, чуть ли не раньше, чем в Петрограде. Красную гвардию организовали в конце августа, готовясь воевать с Корниловым. Юзовский Совет подбросил оружия, прислал служилого товарища Федько, фронтовика-фельдфебеля. Вместе с ним и собирались дать бой врагам трудового народа: корниловцам, калединцам и прочим «кадетам».

Ударение в слове «кадет» упрямо втыкалось в букву «а». Следовало привыкать.

В последние дни в Лихачевке только и разговоров было о страшном «кадете» есауле Чернецове, присланном самим атаманом Калединым на пролетарскую погибель. Кровожадный есаул ненавидел шахтеров особо лютой ненавистью – по достоверным известиям за то, что на Макеевских рудниках, где он комендантствовал, некий забойщик отбил у казака чернявую дивчину…

Беду ждали с юга, откуда наступал Чернецов, и очень обрадовались, когда сам товарищ Антонов сообщил по телеграфу, что шлет в помощь цельный революционный батальон. Не один, а с «танькой»-бронеплощадкой и двумя «трехдюймовками»…

* * *

Юнкеров я застал за важным и серьезным делом – ребята пришивали погоны. Именно пришивали – английские булавки популярностью не пользовались. Нитки с иголками нашлись, разумеется, вкупе с самими погонами. Работали старательно, не спеша, молча, всем своим видом словно говоря: «Больше не снимем!»

Кадетики оказались не столь предусмотрительными и теперь рисовали погоны химическим карандашом, одним на двоих.

Убедившись, что все в порядке, я махнул рукой, пресекая попытку вскочить и отрапортовать. Хотел повернуться и уйти – господа красногвардейцы тоже требовали внимания, но меня отозвал в сторону портупей Иловайский. Как выяснилось, не зря. На склоне оврага к небольшому камню прислонились два знакомых «сидора» – мой и трофейный.

– Разрешите продемонстрировать? – Константиновец шагнул к трофею, наклонился. – Вот!

Я кивнул – нечто похожее мне и представлялось, недаром «сидор» был так тяжел. Две бомбы – большие, с длинными деревянными рукоятками. Или все же ручные гранаты? В мемуарах встречается и так и этак.

– Иловайский, как правильно: бомба или граната?

– Господин капитан, в наставлении сказано «ручная граната или бомба». А есть разница?

– А ни малейшей!

Гранаты (они же бомбы) были осторожно отложены в сторону, на заранее приготовленную тряпку.

– И вот…

Не выдержал – присвистнул. Солдатик, солдатик, и на хрена тебе была моя дешевка на цепочке?

Неяркий блеск металла – и негромкое тиканье. С цепочкой, без цепочек, большие и совсем маленькие, с камешками красными, с камешками белыми, с гравировками и без. Серебряных не оказалось, солдатик такими брезговал.

И заводить не забывал!

– Двенадцать штук, – Иловайский для верности начал раскладывать тикающую добычу рядом с бомбами, но я поморщился:

– Бросьте! Двенадцать… Погнался герой за чертовой дюжиной. Это все?

– Почти, господин капитан.

«Почти» демонстрировалось молча. Восемь пачек, все – в банковской упаковке, сотенными. Оставалось прикинуть, много это или мало для зимы 1917-го. Кажется, не так и хило. То-то любитель часов с «сидором» не расставался, даже в тамбур с собой захватил! За пазуху, поди, уже не влазило.

– Там еще картинки с девицами, господин капитан. И карты, три колоды…

…По восемь тузов в каждой. И что теперь со всем этим богатством делать?

– Карты и девиц – в костер. Лично проследите, портупей, чтобы до пепла. Бомбы – вам. Справитесь?

– Так точно. Знаком, – не слишком весело откликнулся Иловайский, думая, вероятно, о предстоящем аутодафе. Помиловать девиц, что ли?

– А эти приваловские миллионы…

– Поручите кому-нибудь, – подсказал портупей. – Пусть таскает.

Кажется, парень решил, что ко всем бедам я назначу его казначеем. Нет, константиновцы для иного сгодятся. Между прочим, вот он, дух эпохи. Полвека спустя мне бы уже намекнули, что такое следует не таскать, а поделить, причем прямо здесь – на двоих и по справедливости. А этому и в голову, кажется, не пришло.

– Портупей, а позовите-ка того парня в очках. Который вице-чемпион по стрельбе… Да, девиц можете пока оставить в резерве. Только не вздумайте показывать… «баклажкам»!

Вздох – глубокий, искренний, можно сказать, из глубин души…

На добычу я смотреть не стал. Отвернулся, достал пачку «Salve». Быстро курятся, никакого запаса не хватит…

Щелк! Зажигалка IMCO – чудо враждебной техники. Тоже трофей, между прочим.

…А станцию придется брать. Была, была надежда, что революционный батальон, погуляв и пограбив, отправится дальше, навстречу Чернецову. Нет, не спешат, им и в Лихачевке неплохо. Ждать не стоит, ночь в ледяной степи – смертельный аттракцион. Костры не помогут, зато будут очень заметны в темноте…

– Ваше благородие! Юнкер фон Приц по вашему приказанию…

Фу-ты, задумался! А «благородием» меня еще не называли. Приятно? Не то чтобы слишком…

* * *

– Нет, нет… Почему я, господин капитан? Я действительно хорошо стреляю, очки не мешают. Я… Ваше благородие!..

Очкастому Принцу очень не хотелось становиться казначеем. Я его понимал, но выбор был не слишком велик. Парень по крайней мере взрослый. А с «минус три» в атаку лучше не ходить. Разобьет очки, где новые искать станет?

Я поглядел в большие выпуклые стеклышки, поймал несчастный умоляющий взгляд и мысленно пожалел парня. Но только мысленно… Как бишь там, в моей любимой книге про Гамадрилу?

– Юнкер фон Приц! А вы можете мощным толчком бросить тело вверх, ухватиться руками за горизонтальный сук в трех метрах от земли и в полете развернуться винтом на 180 градусов?

– А…

– Поэтому не мудрствуйте, а выполняйте приказ. Начните с подробной описи…

Возле нашего костра кое-что изменилось. У тлеющей шпалы, прямо на земле, была разложена импровизированная карта – серое полотно, покрытое неровными угольными черточками. Господа офицеры и товарищи комсостава сгрудились возле него плечом к плечу, о чем-то негромко переговариваясь. При моем появлении штабс-капитан Згривец повернул голову:

– Знаем решение. Разрешите доложить?

Кажется, военный совет провели без меня. Оно в принципе и верно, но как-то… Обидно? Не то чтобы обидно…

Оставалось присесть рядом. Шахтеры молча подвинулись, и я оказался между командиром Жуком и бывшим замерщиком Шульгой. С некоторым удивлением я заметил на лице «партячейки» очки. Не рабоче-крестьянские, в железной или роговой оправе, а вполне «барские», с позолотой. В сочетании с седыми усами смотрелось неплохо.

Значит, решение? На миг я задумался. Я тоже знаю решение – оптимальное для моего маленького и, увы, не слишком совершенного Мира. Можно сказать, наилучшее. Не потому, что я умнее, просто у меня хороший обзор. Башня высотой почти в целый век…

Как начать? «Господа»? «Товарищи»? Только не «граждане», я же не участковый!

– Господа офицеры и товарищи красногвардейцы! Штабс-капитан Згривец сейчас доложит решение, но сначала…

Я поглядел в серое, начинающее темнеть небо. Еще совсем недавно я прикидывал, чем лучше заняться в моей маленькой личной Вселенной. Громадья планов, правда, не наблюдалось, менять Историю – это для Гамадрил, умеющих развернуться винтом в полете. Всю жизнь предпочитал быть наблюдателем…

– …Сначала предложу свое. Оно совершенно негероическое, зато очень реальное. Начинается война, господа и товарищи, большая война. Сейчас у нас есть шанс в нее вступить – со всеми многочисленными последствиями. Обратного хода ни для кого не будет, прошу это понять. А война предстоит такая, на которой в плен не берут и перемирий не заключают… Есть другой вариант – не спешить. В принципе можно будет отсидеться, уехать подальше… справку об инвалидности выправить. Как стемнеет, мы обойдем поселок – с запада, обогнув террикон. Офицеры и юнкера пойдут вдоль «железки» на юг, навстречу Чернецову. А товарищи шахтеры – к ближайшему поселку, где есть телефон или телеграф. Оттуда можно связаться с Антоновым и потребовать помощи. Товарищ Антонов-Овсеенко не станет ссориться с рабочим классом, разберется. Вот такая стратегия, товарищи и господа. А если вас все-таки мобилизуют, вы станете убивать друг друга с чистой душой, потому как не ваша в том будет вина…

Сказал… Кому? Им? Самому себе? Или Миру – такому маленькому, такому настоящему… ненастоящему? «И свинцовые кони на кевларовых пастбищах…»

– У меня брата эти сволочи убили, – негромко бросил командир Максим Жук. – И четырнадцати не исполнилось парню. Без оружия был, посмотреть прибежал…

Никто не ответил. И что ответить?

– Нэ дило цю наволочь видпускаты, – рассудил наконец дед-«партячейка». – Видпустымо – дали вбиваты безвинных пидуть. И над нами нэ змылуются. Отака, товарыш Кайгородов, стратегия партии будэ.

Господа офицеры переглянулись.

– Э-э-э, а не подскажете ли… уважаемый, – мягко начал Згривец. – Какой именно, так сказать, партии? Эсдековской или, может-с, анархистской? Был у нас один в батальоне, все господина Кропоткина цитировать изволил-с.

– Чому ж анархистська? – удивился товарищ Шульга. – Социал-демократы большевики. Партия у нас, трэба сказаты, серьезная. Спысок номер пьять в Учредительное.

– Учредительное! – в один голос выдохнули штабс-капитан и Хивинский. На их лицах проступили столь не соответствующие моменту блаженные улыбки.

– Я бы, знаете, шомполами, – мечтательно проговорил Згривец. – Желательно – пулеметными-с.

– Камчой можно, – рассудил Хивинский. – У деда моего такая была, со свинцовыми шариками, бычью шкуру прорубала… Разложить господ ад-во-ка-ти-шек – прямо в Мраморном дворце. Начать предлагаю с Керенского…

– Слушать противно! – перебил командир Жук. – А еще спрашивают, почему народ офицеров не любит? Кто же таких полюбит? Шомпола, камча… Все бы вам над народом глумиться! Баловство это все, причем вредное. Адвокатишек, граждане, надо без всяких ваших церемоний ставить к стенке. А к Учредительному подбросить бронедивизион – пушечный для верности.

– Молодый ты ще, Максим, – осуждающе качнул усом Петр Мосиевич. – К стенке! Ремонтировать стенку кто будэ? А свинец грошей коштуе, народных, щоб ты знав. Тому ниякого «к стенке». Есть у нас старая шахта, у трех верстах отсюда. Видвэсты туды усих цих адвокатив з меньшовыками – и прощавайте, панове!

Улыбки с офицерских лиц словно дождем смыло. Поручик неуверенно кашлянул, зачем-то привстал:

– Шахта, как я понимаю… глубокая?

– На всех хватит! – отрезал командир Жук. – А для полной ясности, граждане, напомню. В августе вы со своим Корниловым уже против Керенского-гада воевали. Чем кончилось, могу рассказать – если кто забыл. А мы с Керенским в октябре в три дня разобрались, в бабском платье из Петрограда убег. Прав Петр Мосиевич, серьезная у нас партия!

Теперь настало время кашлять мне.

– Давайте по политическому вопросу… потом. Уже в Лихачевке. Господин штабс-капитан, вы хотели доложить?

* * *

Сумерки застали врасплох. Он, конечно, знал, что за днем следует ночь, ибо таков порядок во всех мирах, где светит Солнце, пусть даже невидимое за толщей серых облаков. Знал – и ждал, без всякого опасения и страха. Ночь будет нужна ему и всем остальным, бояться же в его маленькой совершенной Вселенной нечего. Сигналы, поступающие на нервные окончания, могут расстроить, но не убить. Просто первый вечер, просто первая ночь.

И все-таки тьма, подползавшая слева, от невысокой железнодорожной насыпи, заставила дрогнуть, пусть ненадолго, на какой-то миг. Солнечный огонь так и не смог пробиться сквозь тучи и теперь бесцельно растворялся в белом пятне заката. Ночь наступала, тени, незаметные пасмурным днем, внезапно загустели, налились ледяной плотью. Мир уже не казался рисунком, удачной выдумкой, иллюстрацией в старой книге. Мир стал слишком реален – как и война, начинающаяся прямо на его глазах. Он понимал, что она неизбежна, как и ночь, но холод все равно подступал к сердцу. Зато песня отпустила, улетела с порывом ветра в его настоящий реальный мир, где можно вволю рассуждать – и петь! – о ненастоящем. Другое представилось, вспомнилось: дорога, ведущая в закат, черные деревья слева и справа – и мертвые всадники, неторопливо рысящие к близкому горизонту. Убийцы и убитые, правые и неправые, «белые» и «красные»…

Он это видел когда-то – в кино, на сцене, во сне, на желтой бумаге старой книги, на холсте картины. Не так и важно, потому что сейчас не было нужды ни в пленке, ни в красках. Закат, подступающая чернота, степь, резкий конус террикона – и мертвецы на призрачных конях. Не рассмотреть ни пробитых пулей мундиров, ни масти неслышно ступающих коней. Ничего не изменить, никого не спасти. Ничто не хочет меняться, никто не желает спасения.

Он это знал.

Я это знал…

Лабораторный журнал № 4

11 марта
Запись третья

В мой последний (во всех смыслах) визит в больницу удалось пополнить коллекцию «врачебных» анекдотов. Такого еще не встречал:

– Алло, Иванов? Здравствуйте, это ваш доктор. Вы у нас тут анализы сдавали, так вот по результатам вам осталось очень мало жить…

– Сколько, доктор?

– Пять…

– Чего? Лет, месяцев, дней???

– … четыре… три… два…

После таких визитов (и анекдотов) совсем иначе начинаешь относиться к невинным развлечениям вроде популярной анкеты «Вам осталось жить три недели. Ваши действия?». В самом свежем из виденных мною вариантов, предлагались такие возможности:

а) убил бы себя;

б) постарался бы взять себе от жизни все, пока боль не мешает: попробовать тяжелые наркотики, групповуху, гомосексуализм, бейс-джампинг, еще чего-нибудь, а потом убил бы себя;

в) постарался бы сделать что-то хорошее людям, семье.

Интересны не сами «альтернативы» (в еще одном варианте предлагалось прогуляться с бензопилой к Кремлю), интересен подход. Почему-то никто, ни разу не предложил очевидное: ПОСТАРАЛСЯ БЫ ПРОЖИТЬ БОЛЬШЕ.

Неотменяемость приговора (как в моем случае) этому не помеха. Время у каждого свое. Эта абстрактная философская истина порой становится чрезвычайно конкретной.

Так я стал Четвертым.

Судя по всему, я несколько переоценил свои возможности. Не имеет смысла вдаваться в детали, но времени определенно меньше, чем думалось и чем хотелось. Ввиду этого приступил к «ликвидации дел». Между прочим, словосочетание «ликвидационная комиссия», часто встречаемое в документах начала прошлого века, всегда приводило меня в некоторое смятение. «Ликвидационная» – ВЧК, а то и хуже. Теперь же… Теперь я сам себе – комиссия. Чрезвычайная и ликвидационная.

С научной библиотекой определился, равно как с архивом. Осталось удалить лишние файлы из компьютера. Незавершенное останется незавершенным, а то, что придет в голову, буду заносить прямо сюда, в Журнал. Авось Пятого, Шестого и всех последующих это развлечет.

Пока же продолжаю изучать Журнал № 1. Первый определенно стремился «оживить» повествование (это к вопросу об анекдотах). Мне даже подумалось, что он рассчитывал на публикацию – пусть и в неблизком будущем. Едва ли. Если работы самого Саргати издаются в год по три строчки, то кого заинтересуем мы? Дневники красноглазых лабораторных кроликов…

Кое-что из записей Первого любопытно. К примеру:

«Приговоренный к 20 годам лишения заключенный румынской тюрьмы подал иск в суд не на кого-нибудь, а на Бога. Будучи убежденным, что жизнь его сложилась неудачно и что он не получил положенного ему по договору, заключенный винил во всем Всевышнего. Он потребовал привлечь Бога к ответственности за мошенничество, злоупотребление властью и взятку. По его мнению, непосредственным представителем Бога является Румынская православная церковь, которая и обязана возместить ему якобы нанесенный Богом ущерб. Адрес ответчика указан просто – «Небеса».

Для Первого байка про современного Иова стала поводом к долгим размышлениям о нашем «богоподобии» – и о Q-исследованиях, как способу приближения человека к своему Прототипу. Мысль понятна: Творцу свойственно создавать миры по Своему усмотрению. Мы, Его творения, в меру возможности следуем примеру.

Пусть это даже так (не силен в теологии!), но история румынского зэка говорит об обратном. Творец ни у кого ничего не просил – и в суд не подавал, а создавал и брал САМ. Нечто подобное Он, помнится, пытался изложить помянутому Иову, вещая из тучи.

Повторюсь, в теологии не силен. Более того, рискну повторить Лапласа: в данном случае для решения задачи Творец не требуется. Конфликт между «ними» и «нами» имеет вполне земные корни.

Дабы в дальнейшем не возникал вопрос о происках Всемирной Масонерии (Ордена Тамплиеров, Пятого интернационала, Зеленого Храма Люцифера), рискну предположить, что в настоящий момент никакого Всемирного Правительства не существует. Дело не в отсутствии желающих, а в чисто технических трудностях. Если сверхмогучие Штаты не могут обеспечить действительный контроль над своей «сферой влияния» (а это все-таки не весь мир), то откуда у гипотетических «жидомасонов» ресурсы, дабы править земшаром – от Гренландии до Атлантиды? Кроме средств требуется еще и аппарат.

В общем, ерунда.

Зато не ерунда то, что в «глобализируемом» мире у очень многих появляются сходные интересы. Если использовать терминологию Тойнби, на «глобальный» Вызов следует столь же глобальный (уже без кавычек) Ответ.

Вызовом являлось и является вполне очевидное стремление Власти (всякой – от правительства США до правительства Микронезии) к полному контролю над Человеком. Человек же (осознанно или нет) этому противится. Особенность «глобального» этапа вечного конфликта в том, что у Власти появилась возможность осуществлять контроль во всемирном масштабе близкими или даже одинаковыми средствами.

Прямыми: международная координация усилий в борьбе с терроризмом, наркоманией и «странами-изгоями».

Косвенными: через телевидение, рекламу, виртуальную «сеть».

Власть стремится овладеть всеми «измерениями», доступными Человеку. Тот же в свою очередь пытается отстоять свой независимый «уголок» – или найти новый, недоступный для контроля. Если же это невозможно, то построить легендарный «фанерный ероплан», на котором можно улететь из нашего общего «колхоза» к известной матери. Хоть в Париж, хоть в страну Беловодье.

Поэтому, если оставить вопрос о «богоподобии» в стороне, Q-исследования можно смело признать частью усилий Человечества по постройке «фанерного ероплана». «Мы» его строим, стараясь координировать усилия. «Они» этому противятся. В этом и состоит суть конфликта.

Власть («они») сравнительно легко устанавливает контроль над двумя измерениями Бытия (если, конечно, не прятаться в ледниках Антарктиды). Третье (вверх-вниз) сулит больше свободы, но не у каждого найдется подходящий «ероплан», пусть даже фанерный – или «Наутилус» с ядерным реактором. А вот дальше степень свободы резко возрастает. Недаром «официальная наука» с пеной у рта, задыхаясь и выплевывая вставные челюсти, кричит одно и то же: измерений всего три, три, три!!!

Здесь и начинаются «пляски на китах».

Люди, осознанно или нет, упорно ищут дорогу в Беловодье, лежащее за тремя «официальными» измерениями. Власть, понимая, что возможности контроля над Беловодьем минимальны, готова идти на все, дабы не пустить, перекрыть дорогу. Так было уже много веков, но в последние десятилетия в связи с резким прогрессом технологий «пляска на китах» перешла в горячую стадию.

Четвертое измерение – Время. За ним начинаются измерения Ноосферы, имени еще не имеющие.