Текст книги "Аман Тулеев. С моих слов записано верно"

Тем не менее на 4 марта 1991 года областной стачком наметил «открытие» нового забастовочного сезона. Мой призыв не останавливать работу на этот раз не подействовал. Да и немудрено. Представители стачкома хорошо подготовились: выставили у шахт пикеты, людям не давали спуститься в забои, кое-где у стволовых клетей пошли в ход кулаки. Дело доходило даже до того, что некоторые руководители, в том числе на шахтах, сформировали группы вооруженных людей, человек по тринадцать – пятнадцать. Если кто-то хотел выйти на работу, к нему подходили бритоголовые молодцы и недвусмысленно намекали: смотри не высовывайся, если жизнь дорога. Что шахтеру оставалось? Плюнул под ноги, развернулся и побрел домой, а там принял на грудь горячительного и отключился. Многие уже тогда не рвались бастовать, не хотели лить воду на мельницу бузотеров, но кто ж их спрашивал?

Когда остановилась почти половина угольных предприятий Кузбасса (к забастовке присоединились сорок три шахты из ста одной), шел III Съезд народных депутатов РСФСР. Повестку дня выбрали словно в издевку – антикризисная программа. Выходит, народные избранники на словах предлагали меры по стабилизации ситуации, а в Кузбассе в это же время разворачивалась совсем другая история. Но ведь ни одна страна в мире не выходила из кризиса, не работая. Добастовались до того, что у большинства населения денег не было даже на хлеб и молоко!

Об этом я заявил с трибуны съезда. А потом еще раз попросил Ельцина, уже без микрофона и телекамер: «Борис Николаевич, обратитесь к шахтерам! Если это сделает Горбачев, толку будет мало, его не услышат. А к вашим словам люди, уверен, отнесутся иначе. Удастся прекратить забастовку – и свой авторитет поднимете, и этот пир во время чумы прекратим».

Увы, Ельцин отмолчался, ничего вразумительного мне не ответил.

А потом нас начали умело стравливать. Уж не знаю, что напели шептуны в уши Борису Николаевичу, но не зря они старались: спустя какое-то время Ельцин вдруг стал видеть во мне врага, хотя публично никогда не высказывал претензий.

О выборах 1991-го

Между тем жизнь шла своим чередом. Помню, как в апреле 1991 года меня позвали на Кемеровский коксохимический завод. Приезжаю. Директор рассказывает: ситуация критическая, производство на грани остановки, температура в коксовых батареях упала до предела, вот-вот начнется необратимый процесс, после чего на заводе можно будет ставить жирный крест. Чтобы спасти предприятие, срочно требовался коксовый концентрат, а его поставки прекратились: забастовка!

До коллапса оставались сутки. Люди находились в состоянии, близком к панике и отчаянию. Я вышел к рабочим, увидел их лица и понял: длинные речи сейчас неуместны. Сказал предельно коротко: «Мужики, надо выстоять, чуть-чуть продержаться. А уголь сегодня придет, обещаю». Чего мне стоило сдержать слово, никто не знает. Конечно, помог и авторитет, приобретенный за годы работы начальником Кемеровской железной дороги. Как бы там ни было, но уже через восемь часов первый железнодорожный состав с концентратом въехал на территорию завода…

Надо сказать, подобных историй случалось тогда немало. Вот и эпизод на коксохиме я со временем благополучно забыл. Но на заводе о нем помнили и через несколько лет опять пригласили на предприятие, чтобы вручить знак почетного коксохимика. Разумеется, я поблагодарил за награду, а сам подумал, что режим ручного управления может быть эффективен на коротком отрезке, использовать постоянно его нельзя, однако в бурные девяностые альтернативы попросту не существовало.

В апреле 91-го в России началась борьба за президентство. Избирательная кампания, по сути, стартовала в Кузбассе с выступления Геннадия Бурбулиса, доверенного лица Бориса Ельцина, кандидатуру которого поддержали рабочие комитеты. Борис Николаевич снова прилетел в Кемеровскую область – выступал на митингах, встречался с забастовщиками.

Было ясно, что борьба пойдет за голоса шахтеров, которые всегда выступали организованной политической силой. Именно они двумя годами ранее запалили в России «пожар перемен».

Отношения с Ельциным у меня были уже не те, что в его прошлый приезд в Кузбасс, они заметно натянулись. Тем не менее председателю облсовета по статусу полагалось сопровождать председателя федерального парламента. Вот мы и катались по области в одном микроавтобусе. Для разрядки между нами усадили парочку главных забастовочных подстрекателей, которые так и вились вокруг высокого столичного гостя, стараясь во всем ему угодить.

Ездили-то мы вместе, а вот говорили о разном. Ельцин поддерживал бастующих, поскольку это расшатывало и без того хлипкую основу экономики Советского Союза, по сути, действовал как классический большевик, призывая до основания разрушить старую систему. Я же взывал к разуму: «Гаснут домны, рушатся шахты, стынут школы и больницы… Шахтеры, прошу и требую: побузили, посачковали – и хватит!»

Отмитинговав в одном городе или поселке, мы возвращались в микроавтобус и ехали на следующую встречу. По дороге почти не разговаривали, каждый сидел и смотрел в окно. Хотя чем там было любоваться?

Первомай застал нас в Новокузнецке. Рабкомовцы пригласили Ельцина отобедать на природе. Место выбрали в районе водозабора на берегу Томи. Трапеза, к слову, была не ресторанная, самый обычный мужской набор: вареная колбаса, консервы – тушенка и килька в томатном соусе, хлеб да колба (черемша). Ну и, конечно, водка. Пили кружками.

Борис Николаевич и в этот раз остался верен себе: ни дня без «загогулин». Когда уже изрядно накатили, Ельцин вдруг ни с того ни с сего сбросил одежду – и бултых голышом в воду. Все произошло стремительно, никто толком даже не успел среагировать. А вода-то холодная, все-таки 1 мая в Сибири – это вам не в Крыму или в Сочи, в реке еще плавал лед. Но главная опасность таилась в том, что в это время по Томи сплавляли лес. Рядом с бревнами, возвышавшимися над поверхностью воды, встречались и притопленные. Да и вообще: река есть река, мало ли на что можно ненароком нарваться.

От неожиданности случившегося все растерялись, обомлели. А Ельцину все нипочем, плещется, как тюлень, фыркает, ныряет. Я представил на секунду, что произойдет, если головой впишется в корягу… Очнулся, ору охранникам: «Что стоите? Прыгайте! Тащите на берег!» Один засуетился, сиганул в одежде, да в спешке плюхнулся не туда, куда надо было в той ситуации, оказался позади Ельцина. Я кричу другому: «Давай наперерез, спереди к нему подгребай!». А сам бегу вдоль берега, пытаюсь управлять процессом. На беду, скорость течения высокая, еле успеваю угнаться.

Поразительно, но охранники первого зампреда правительства России Юрия Скокова, который тоже был в нашей компании, даже не почесались. Стояли смотрели, как мы мечемся, и пересмеивались между собой, мол, хорошо, что наш не прыгнул, иначе тоже пришлось бы купаться. Удивительная логика: опекаемый объект вне опасности, а остальные пусть тонут!

Словом, кое-как вытащили мы Бориса Николаевича, растерли его водкой, дали принять внутрь еще одну кружку, чтобы не простыл. Он опрокинул не поморщившись. Только крякнул довольно.

Признаюсь, тот поступок Ельцина вызвал у меня неоднозначные, противоречивые чувства. С одной стороны, поразила его решительность. Согласитесь, прыгнуть в ледяную воду отважится далеко не каждый. Подумал тогда: насколько же он везучий человек, ведь вполне мог и на бревно налететь, и воспаление легких подхватить. Но основной вопрос, на который до сих пор не нахожу ответа: а зачем он все проделал? В чем смысл, ради чего риск?

Похоже, Борис Николаевич не терзался подобными сомнениями, пер напролом, без оглядки по сторонам. Жил по принципу «Напьемся – разберемся». Вот в Новокузнецке в очередной раз взгромоздился на трибуну подшофе. Стоит, шатается, говорит бессвязно. Я поддерживаю за локоть, чтобы не рухнул.

– Просите, кто чего хочет? – обращается к толпе.

– Цены на водку снизить! – кричит самый смелый.

Ельцин реагирует в ту же секунду:

– Неси бумагу!

Моментально находится доброволец, протягивает выдранную из блокнота мятую страницу, другой шахтер подставляет спину, и Борис Николаевич без тени сомнения пишет расписку: водка подешевеет!

Народ счастлив.

В Прокопьевске трибуна оказалась с низкими перилами. Люди быстро смекнули, что оратор поддатый, но все равно радовались и аплодировали. Похоже, многим даже нравилось, что Ельцин настолько близок к своим избирателям. В какой-то момент, увлекшись речью, он слишком резко наклонился вперед, потерял равновесие и повис вниз головой. Если бы свалился вниз, мог бы и шею свернуть. Я успел схватить Бориса Николаевича за правую руку, за левую его удержал кто-то другой, совместными усилиями водрузили трибуна на место. Народ только посмеялся. Из Прокопьевска нам предстояло ехать в Киселевск. Я знал, что в городе обстановка сложная, а значит, и митингующие могут быть не столь благодушны и доброжелательны. Сказал об этом Ельцину, предложил выпить перед выступлением крепкого чаю, чтобы чуть взбодриться.

Борис Николаевич подозрительно легко согласился. Остановились у придорожного кафе, где Ельцин вместо чая опять опрокинул полстакана водки. И ведь не запретишь, не возразишь. Перечить себе дороже!

На площади из-за собравшихся было не протолкнуться, казалось, вышел весь город. Люди давно стояли и ждали Ельцина, образовав узкий коридор к трибуне. Борис Николаевич двигался по нему, глядя под ноги и распространяя вокруг хмельные пары.

– Да он пьяный! – вдруг раздался злой возглас из-за спин.

– Кто пьяный?! – взревел Ельцин и ринулся в толпу.

Хорошо, охрана сработала четко, людей оттеснили, до рукоприкладства не дошло. Но народ уже завелся.

– Что нам слушать этого бухого?!

В тот раз люди очень агрессивно отреагировали на появление Бориса Николаевича в подпитии, увидев в поведении гостя явное неуважение к себе. Честно говоря, я вполне разделял мнение митингующих. Разве можно столь безответственно относиться к своему делу? Ведь на кону стояла победа в выборах! Шахтеры подобного отношения не прощают. Да и не только шахтеры…

Между тем Ельцин продолжал раздавать ничем не обеспеченные обещания, подписывая указы, которые, похоже, и не собирался выполнять. Хотите оплачиваемый отпуск шестьдесят шесть дней при тридцатичасовой рабочей неделе? Да не вопрос! Приплюсовать отгулы за участие в рейдах народных дружин? Пожалуйста! В итоге шахтерам, работающим в районах Севера, насчитали трехмесячные каникулы. Нигде в мире ничего похожего отроду не было! Да за такой отпуск можно квалификацию потерять, от работы отвыкнуть. Скорее не отдохнешь, а сопьешься от безделья.

Словом, Ельцин посулил с три короба и отправился дальше гастролировать по России, а я остался дома, в Кузбассе.

Неожиданно выяснил, что некоторые трудовые коллективы решили выдвинуть меня кандидатом в президенты России. Сначала воспринял новость как не слишком удачную шутку, потом понял: нет, все всерьез.

Первое желание – немедленно отказаться. Прекрасно понимал: шансов на победу нет, а дело из разряда инфарктных. Вскоре узнал, что в мою поддержку собраны сотни тысяч подписей, причем не только в Кузбассе, но и за его пределами. Пошли телеграммы сродни сигналам SOS: «На Челябинском металлургическом заводе из пяти доменных печей остановлены четыре, прекращен выпуск проката…», «Магнитогорский комбинат в аварийном состоянии, входим в режим полной консервации производства…», «Непринятие мер по поставкам угля грозит катастрофой…», «На предприятии сложилось безвыходное положение… Требуем компенсации убытков…»

Получалось, люди связывают со мной определенные надежды, верят, что могу найти выход из тупика, а я вроде как кокетливо отказываюсь или, что еще хуже, трушу, уклоняюсь от ответственности. Начал задумываться: почему бы не использовать шанс заявить о существующих проблемах на всю страну, не попытаться привлечь внимание к бедственному положению в промышленности?

И все же я был так далек от мысли избираться, что не знал даже об обязательном требовании: в связке с кандидатом в президенты регистрируется и будущий вице-президент. Когда мне рассказали, что нужен достойный напарник, времени на поиск почти не оставалось. Наудачу обратился к Светлане Горячевой, вице-спикеру Верховного Совета России, юристу с Дальнего Востока, но она, не веря в мой возможный успех, вежливо отказала. Что делать? Пораскинул мозгами, вспомнил о директоре комбината «Кузбассшахтострой» Герое Социалистического Труда Викторе Бочарове. К тому же он два года отработал заместителем министра угольной промышленности СССР, имел какие-то знакомства в Москве.

Решение надо было принимать быстро. Майские праздники Виктор Иванович проводил на даче, занимался обычными хозяйственными делами, сооружал теплицу для огуречной рассады. Я отправил за ним машину, попросив срочно вернуться в город для важного разговора. Правда, тему не обозначил, решил, что скажу при встрече. Бочаров приехал в чем был: в какой-то клетчатой рубашке и спортивных штанах. С порога поинтересовался:

– Что стряслось?

Я выдал без паузы, решив использовать эффект неожиданности:

– Нужен кандидат в вице-президенты России. Со мной в пару.

Виктор Иванович сразу все понял, лишних вопросов задавать не стал, но попросил время, чтобы хорошенько все обмозговать.

– Вот как раз думать-то и некогда, ЦИК заканчивает регистрацию. Решать надо сейчас, а завтра утром лететь в Москву. Иначе не успеем.

Бочаров помолчал с минуту и согласно кивнул. Через пару дней в Центральной избирательной комиссии мне вручили удостоверение кандидата в президенты, а Виктору Ивановичу – второго номера нашего тандема. Должен сказать, что главным стимулом для участия в выборах для меня стало желание защитить людей. Или хотя бы попытаться это сделать… Я ведь видел, что в результате так называемой либерализации цен народ массово обнищал, потеряв почти все свои сбережения. Наблюдал это даже на примере самого близкого и родного человека.

Я часто, почти каждую неделю, навещал мать. И вот приезжаю в очередной раз, а узнать ее не могу: мама словно стала вдвое меньше, и волосы все побелели. Говорит бессвязно, без конца плачет: «Сынок, я деньги копила, хотела, чтобы ты машину купил, а теперь все пропало…»

Это что же нужно было сотворить, чтобы человек столь радикально изменился буквально за несколько дней? У людей сгорели все накопления на сберкнижках. От таких сюрпризов и рассудок несложно потерять!

Коллеги-депутаты тоже ходили с опрокинутыми лицами, но нам хоть какую-никакую зарплату платили, а технические работники получали гроши, им нечем было семьи кормить. Довели реформаторы страну до ручки!

Коммунисты считали меня своим в доску, поэтому, решив идти в президенты, я поехал за советом в Москву к Геннадию Зюганову. Тот сразу заявил: «КПРФ будет поддерживать Николая Рыжкова». Я ответил: «Ваше право. Хотя бы с агитационными материалами помогите». Мне ведь предстояло общаться с разношерстной аудиторией, к каждой встрече нужно было серьезно готовиться. Геннадий Андреевич на словах что-то пообещал, но по факту так и не поделился ничем, ни одной методички, справки или аналитической записки не дал.

Среди кандидатов на высший государственный пост числился Вадим Бакатин. Я знал его по Кузбассу и, скажу честно, был не самого высокого мнения об этом человеке, поскольку мог понаблюдать за ним: после ухода моего учителя Николая Ермакова именно Бакатин стал первым секретарем Кемеровского обкома КПСС, а при Михаиле Горбачеве резко пошел в гору, возглавив союзное Министерство внутренних дел.

Я пришел к нему по-человечески посоветоваться. Все-таки земляк. «Вадим Викторович, как думаешь, с чего начинать кампанию?» Вместо ответа по существу Бакатин разыграл целый спектакль: сначала сделал круглые глаза, смотрел непонимающе, словно не веря, что я собрался участвовать в выборах, а потом чуть ли не расхохотался в лицо. «Ты, конечно, можешь выдвинуть свою кандидатуру. Сейчас это никому не запрещено. Но знаешь, Аман, какой будет твой номер? Шестнадцатый! Финишируешь последним. В любом случае, помяни мое слово, в десятку точно не войдешь!»

Я поблагодарил за содержательную беседу и откланялся. Вышел на улицу в ошалевшем состоянии. И дело не в личной обиде. Что же теперь делать? Если столь неадекватно отреагировал относительно свой человек, лично знакомый по прошлой работе, чего ждать от остальных? И я решил больше не встречаться ни с кем из московской политической тусовки. Хватило того, что кое-кто из бывших добрых знакомых, узнав о желании побороться за пост президента, начал отворачиваться и прятаться по щелям. Наблюдал за таким поведением с удивлением. Чего испугались?

Правда, не все трусливо отползали в сторонку. Помню, как-то зашел поздороваться с первым замом министра путей сообщения Николаем Николаевым. Отличный, настоящий мужик, он фактически жил в МПС, спал на диване. И меня, случалось, нещадно драл по любому поводу, когда я работал на «железке». Николаев встретил меня крепким рукопожатием: «Аман! Если бы знал, что будешь кандидатом в президенты России, сдувал бы с тебя пылинки!» Посмеялись, посидели, поговорили по душам.

Кампания шла тяжело. Не раз бывало, что на встречах с избирателями меня оскорбляли и унижали по национальному признаку. «Азиат!» – кричали. Преимущественно в спину, когда я не мог увидеть хама и дать сдачи. А вот Андрюша, сын, как-то подрался, заметив на улице гадкий транспарант в мой адрес. Подбежал, вырвал плакат и врезал по физиономии парню, державшему его в руках. А уходя, сказал: «У меня старший брат есть. Вот подожди, Дима вернется из армии, всем покажет!» Конечно, я Андрея не ругал, наоборот, гордился сыном.

Старался не обращать внимания на провокации, во время публичных выступлений говорил все, что считал нужным, чувствовал, что многие со мной согласны и поддерживают. Никакого предвыборного штаба у меня, по сути, не было. Виктор Бочаров, мой напарник, поначалу активно включился в кампанию, вызвавшись объехать крупные угольные бассейны, слетал в Иркутск, Воркуту, Якутск, Ростов, Читу, а потом резко сбросил обороты, предпочитая сидеть дома и наблюдать, как я мечусь в одиночку…

Кандидатом я объехал практически всю страну. Деньги на агитационные материалы и авиабилеты для перелетов давали представители бизнеса – руководители разрезов, предприятий и строительных компаний Кузбасса. Число моих сторонников постепенно росло, выходя за границы родной Кемеровской области.

В финале предвыборной гонки должны были состояться теледебаты с участием всех кандидатов, но вместо Ельцина в студии поставили… стул с висящим на спинке пиджаком. Борис Николаевич в грубой форме отказался от участия в диалоге: мол, нечего мне встречаться с этими пустозвонами. Поговорили без него, каждый сказал, что думает. Я назвал неправильным выбранный руководством страны социально-экономический курс. Ничего еще толком не сделали, а народ уже обнищал. Что будет дальше, и представить сложно. Во главу угла предлагал ставить развитие промышленности и четкий план реализации намеченного.

Естественно, более всего я надеялся на поддержку земляков. Но и Ельцину было важно победить в Кузбассе, получить мандат доверия у шахтеров и рабочих. Пока я летал по другим регионам России, к нам регулярно наведывались агитаторы Бориса Николаевича, в том числе Тельман Гдлян – бывший следователь Генеральной прокуратуры СССР, «бескомпромиссный борец» с организованной преступностью.

Видя, что Ельцин проигрывает мне, Гдлян предложил «гениальную» идею: во многих публичных местах Кемеровской области, на автовокзалах Кемерова, Новокузнецка, других городов появились иезуитские плакаты «Сохраним Тулеева для Кузбасса, а Ельцина – для России». Что и говорить, ловкий ход: устраняли конкурента Бориса Николаевича, опираясь на мою же популярность у земляков. И немало людей, которые, уверен, мне симпатизировали и собирались голосовать за меня, клюнули на эту удочку.

Тем не менее, несмотря на все старания, в Кузбассе я победил Ельцина, набрав 44,7 процента голосов против его 39,6.

Стержневой мыслью моей предвыборной программы была опора на регионы. Я утверждал, что Россия может стать сильным, экономически развитым государством, если перенесет центр тяжести экономической деятельности в республики, края, области, автономии. Я настаивал на том, чтобы регионы получили больше прав для реализации собственного потенциала, а управление народно-хозяйственным комплексом стало более гибким и менее бюрократическим.

Кое-что из моих предложений нашло отражение в жизни. Уже после выборов, в 1992 году, был подписан договор о разграничении полномочий между федеральной и региональной властью. Он не имел ничего общего с лозунгом Ельцина «Берите суверенитета сколько проглотите!». Я понимал, что разобщать регионы, разделять их на первосортные и второразрядные означало закладку бомбы под российскую государственность. Опора на регионы – совсем другое…

Мама категорически не хотела, чтобы я шел в политику, и на президентских выборах даже голосовала против меня. Представляете?! Хоть бы промолчала, так ведь нет, звенящим голосом заявила журналистам, что не поддержит сына. Телевизионщики, разумеется, не упустили возможности раззвонить новость по всей Руси Великой. Ага, даже родная мать против Тулеева, так кто же будет за него голосовать?

Никогда не спрашивал маму, почему она так сделала. Не хотел выяснять отношения, ссориться. Думаю, в очередной раз испугалась, что меня будут гнобить за азиатскую внешность и труднопроизносимое имя. Кроме того, подозреваю, не хотела, чтобы, став федеральным политиком, я взваливал на плечи ответственность за страну, отказывался от личной жизни ради государственных интересов и терпел постоянные оскорбления от недовольных, которые всегда найдутся.

Знаю, что мама остро переживала из-за любого выпада в мой адрес. А кампания велась грязно, некоторые оппоненты не стеснялись откровенно провокационных методов. Чтобы понапрасну не нервировать маму, я просил сиделок выключать телевизор на время информационных передач: «Пусть вышивает, в окно смотрит». Но маму на мякине не проведешь, ее упорству можно было позавидовать. Шла на любые хитрости, лишь бы в положенный час не пропустить выпуск новостей. Наслушается, как полощут сына, разволнуется и сляжет с высоким давлением. Слышал от нее раз за разом одно и то же: «Не ходи в политику! Не надо!» Как объяснишь, что, раз уж так сложилось, назад дороги нет?

Почти уверен, что в ходе предвыборной гонки занял по стране третье место и обогнал Жириновского. Но ЦИК при помощи вбросов и прочих фальсификаций-манипуляций натянул Владимиру Вольфовичу лишний процент. Большая политика! Для оппонирования КПРФ Кремлю понадобилось укрепить ЛДПР, а Тулеевым пожертвовали. Не скрою, четвертое место я воспринял с горечью. Некоторым утешением стало то, что Вадим Бакатин проиграл не только мне, но и остальным соперникам, включая крайнего реакционера Альберта Макашова, заняв последнее место в гонке. Подмывало встретиться с Бакатиным, посмотреть ему в глаза и спросить: «Ну что, Вадим Викторович? Кто из нас номер шестнадцатый?»

Конечно, не стал этого делать. Зачем уподобляться?