Текст книги "Ярославский мятеж"

Глава 3
Заговорщики

В истории Ярославского восстания есть несколько неизученных глав. Какие-то сюжеты старательно замалчивались по идеологическим соображениям, какие-то обходились стороной, ибо казались незначительными. Подготовке к восстанию никогда не уделялось должного внимания, ибо советская историография полагала, что ей все и так известно (читай: «выявлено ЧК»). Дело в том, что представший перед судом Борис Савинков, которого обычно относят к инициаторам вооруженного выступления в Ярославле, дал покаянные признания, и это вполне удовлетворило советскую власть. Если вкратце, то весной 1918 года Савинков, искавший по всей России союзников в борьбе с большевиками, вернулся с Дона от генерала Алексеева и начал собирать вокруг себя офицерские группы, из которых позже сформировал «Союз защиты Родины и свободы». Он случайно знакомится с полковником Перхуровым, которого активно привлекает к подпольной деятельности. Организация, получив деньги от представителей Антанты, должна была начать восстания в ряде городов. Впрочем, в мае 1918 года начались массовые аресты среди офицеров – ЧК разоблачила их тайный союз. После этого в спешном порядке было решено начать выступление, центром которого должны были стать Ярославль и Рыбинск. Версия, изложенная Савинковым, кажется вполне убедительной, если не считать того, что представляет лишь его точку зрения. На самом деле при изучении документов бросается в глаза масса нестыковок и неточностей, которые в итоге ставят под сомнение слова Савинкова.

Начать хотя бы с появления в его окружении полковника Перхурова. Сам Перхуров во время суда над ним знакомство с Савинковым, равно как обстоятельства этого знакомства, описывал следующим образом: «Вот в этот период, когда я находился в безвыходном положении в Москве, я встретился с неким Кошелевым, который говорил, что он помещик. Он хорошо владел языками, но вид у него был такой, который заставлял сомневаться. И вот этот Кошелев сказал относительно того, что приехал Савинков, который узнал от Кошелева, что я приехал в Москву, и хочет со мной познакомиться. Он сказал: Савинков имеет открыть какое-то дело и подбирает надежных людей. В чем дело? Кошелев очень уклончиво ответил, и я задерживался идти туда. Не пошел я туда потому, что он мне рисовался террористом-эсером. Потом я встретился опять с Кошелевым, который передал мне настойчивое приглашение и одновременно сказал, что Савинков не то выключен, не то сам вышел из партии эсеров. Я потом пошел туда и встретился с Савинковым в номере гостиницы в Соболевом переулке». Получается, что Савинков, опытный конспиратор и террорист, пригласил свергать советскую власть и сделал своим доверенным лицом едва ли не первого встречного.

В действительности встреча была отнюдь не случайной. И инициатором знакомства был вовсе не Савинков. Полковник Перхуров сознательно опустил во время допросов часть своей деятельности, пытаясь предстать перед трибуналом простым разочарованным офицером. Прежде чем продолжить рассказ о заговорщиках, оказавшихся летом 1918 года в Ярославле, надо хотя бы несколько слов сказать о полковнике Перхурове, которому предстояло стать центральной фигурой в истории мятежа.

Перхуров Александр Петрович родился 1 января 1876 в селе Шерепово Тверской губернии. Из дворян, сын титулярного советника. Окончил 2-й Московский кадетский корпус, затем Александровское военное училище и Николаевскую академию Генерального штаба – кадровый военный. Участник Русско-японской и Первой мировой войн. В январе 1915 года за боевые отличия произведен в подполковники. В январе 1916 года произведен в полковники, награжден орденом Святого Георгия 4-й степени. Демобилизован в декабре 1917 года как военный, «достигший 40-летнего возраста», выехал к семье в Бахмут.

И именно с этого времени начинаются политические «приключения» Перхурова. Он был не просто «щепкой в потоке событий». В конце 1917 года полковник отправляется на Дон к генералу Корнилову, где планирует примкнуть к только-только начавшей формироваться Добровольческой армии. Причем Перхуров был не простым офицером, лично от Корнилова он получил специальное задание. Очевидец тех событий В.Ф. Клементьев вспоминал: «В большом зале (скорее, холле), что был сразу за входными дверями, оказалось много людей, преимущественно военных. Я заметил полковника Перхурова, который, видимо, меня поджидал. Он увлек меня в правый угол зала, где находился кабинет Верховного (так называли тогда генерала Корнилова). В левом же углу публики было побольше, и была она понаряднее. Там находился кабинет генерала Алексеева. Полковник Перхуров сказал мне, что его вызывал Верховный и предложил вернуться в Москву, вести там подпольную работу по организации антибольшевицких сил. Он это предложение принял и просил Верховного дать ему в помощники меня». И далее: «Генерал Корнилов обратился к Перхурову и стал говорить о задании, которое он возлагает на него как на своего представителя. Это была прежде всего организация на месте наших людей – офицеров, учащейся молодежи и солдат. Но солдат, он думает, будет немного, а может быть, и совсем не будет, так как старых, надежных солдат нет – погибли на фронте, а теперешние пошли за посулами большевиков».

Как видим, Перхуров вовсе не случайно появился среди заговорщиков и свою деятельность начал много раньше, чем Савинков прибыл с поручением от генерала Алексеева. Надо отметить, что Перхурову за несколько месяцев удалось фактически невозможное – он сформировал настоящую подпольную армию. К моменту знакомства с Савинковым под его началом были следующие силы: 1-я пехотная дивизия воинских кадров (начальник дивизии гвардии полковник Жданов), артиллерийский центр (начальник гвардии капитан Шредер), кавалерийский центр (начальник штаб-ротмистр и Георгиевский кавалер Виленкин), 2-я пехотная дивизия командных кадров, сформированная полковником Сахаровым исключительно из студентов Петровской академии, отряд лейб-гвардии Преображенского полка во главе с капитаном Смирновым, отряд продовольственной милиции (начальник подполковник Бредис). Возникает вопрос, зачем этой армии потребовался авантюрист и сомнительный с политической точки зрения для большинства офицеров Борис Савинков? Ответ дает в своих воспоминаниях все тот же Клементьев: «До середины апреля 1918 года наша организация не имела никаких денежных средств. Ставить работу и развивать ее было не на что. Мне не раз приходилось слышать от сочувствующих нам лиц: „Раз у вас нет крупных денежных средств, нечего воду мутить! Без денег ничего не выйдет. Ленин со своей гоп-компанией никогда бы не захватил власть в России, если бы ему не оказал всемерную помощь деньгами и опытными агитаторами немецкий Генеральный штаб“».

Надо отметить, что деньги от Савинкова, который получал их от представителей Антанты, равно и как предложенный им «Союз защиты», вызывали у большинства офицеров открытое недовольство. Причин для этого было несколько, в том числе тот факт, что Антанта через Савинкова настаивала на продолжении войны с Германией, в то время как известное количество офицеров-монархистов стремилось к союзу с империей. Один из очевидцев тех событий так описал сложившуюся ситуацию: «Как-то „по-частному“ высказал я Перхурову свое мнение об ориентациях: вместо того чтобы дробиться и стоять с протянутой рукой одним у немецкого, а другим – у английского посольства (ведь хорошего ни от того, ни от другого не жди), не лучше ли было постараться всем нам, русским, объединиться и сообща ударить по большевикам?» Версия о том, что все участники «Союза защиты Родины и свободы» были поголовно сторонниками продолжения войны с Германией, не выдерживает никакой критики. Известное их количество выступало за тесный союз с прогерманской монархической группировкой генерала Довгерта. И это отнюдь не предположение. Один из попавших под волну арестов участников «Союза защиты Родины и свободы», которая началась в мае 1918 года, оставил такие воспоминания: «30 мая 1918 года к послеобеденному времени весь подвал ВЧК на Лубянке был забит нами – членами Союза Защиты Родины и Свободы. А сверху все спускали к нам в подвал то одного, то двух, то сразу трех человек – всё членов нашего Союза. Так, втолкнули к нам двух неизвестных, будто членов Союза, будто беспогонных офицеров, и с ними важно спустился, твердо ступая со ступеньки на ступеньку, немецкий фельдфебель в полной своей форме. Куда девались серые наши беспогонники, пришедшие с нарядным немцем, и кто они были такие, я не помню. Но за фельдфебелем стал незаметно наблюдать. Он держал себя независимо, непринужденно, свободно стал всех нас обходить, заговаривать, расспрашивать. Многие наши от немца отворачивались, но кое-кто начинал с ним лопотать на немецком. Но, видно, беспредметный разговор не удовлетворял немецкого фельдфебеля, и он, любезно козырнув, переходил к следующей группе. Пробыл он с нами часа два-три. Покурил, кое-кого угостил папиросами. Глянул на часы (чекисты тогда еще часов не отнимали, и я тоже был при часах), поднялся уверенно к выходной двери, постучал. Ему немедленно открыли. Он ушел, и больше мы этого фельдфебеля не видели. Кто-то тогда с усмешкой сказал: „Приходило немецкое начальство освобождать своих ребят“».

Не будем останавливаться на всех деталях деятельности «Союза защиты» – для этого потребуется отдельная книга. Перенесемся в крайне неспокойную в 1918 году Ярославскую губернию. Савинков полагал наиболее важным захватить Рыбинск; по крайней мере, позже он утверждал, что в Ярославле было недостаточное количество сил. Перхуров в своих воспоминаниях излагал диаметрально противоположную точку зрения: «Сведения о состоянии организации в Ярославле были настолько хороши, что я усомнился в их справедливости. Высказав это Савинкову, я получил приказание поехать лично самому в Ярославль и проверить возможно точнее действительное положение дел. Вместе с тем я должен был отвезти в Ярославскую организацию деньги, в которых она испытывала острую нужду». Утверждалось, что в Ярославле в тайной организации числилось около 300 офицеров, хотя Перхуров не нашел этому никакого подтверждения. Зато его весьма тревожило, что конспиративный штаб оказался на грани раскола. На одной стороне находился немолодой уже полковник Константин Лебедев, которому противостояли весьма активные князь Георгий Шервашидзе и поручик Николай Перлин. Видя, что сил для захвата города может не хватить, руководство «Союза защиты» стало стягивать остатки организации в город на Волге. Проблема состояла в том, что многие прибывшие вели себя не слишком-то конспиративно. Как позже вспоминал один из представителей советской власти: «Месяца за два до мятежа от некоторых товарищей приходилось слышать о появлении в гор. Ярославле приезжих офицеров, и чем ближе к мятежу, тем эти сведения стали появляться чаще и тревожней и уже говорили о численности. Некоторые товарищи говорили, что очень много офицеров бывает на бульваре и что начинают держать себя вызывающе, даже нацепляют значки былого царского времени».

Существовало много формальных поводов, чтобы прибыть в город. Кто-то ссылался на коммерческие дела, кто-то пытался устроиться по армейской линии в штаб Ярославского военного округа. Это, кстати, объясняет, откуда у заговорщиков появился доступ к секретным сведениям, равно как и контроль над некоторыми армейскими подразделениями. Впрочем, не всегда подобное трудоустройство было удачным. Например, полковник Карл Гоппер, прибыв в Ярославль, никак не мог получить обещанную ему должность. Сам Гоппер так вспоминал об этом: «За все это время я посещал и большевистский штаб формирования. Прошло уже 3 недели со дня подачи мною заявления в этот штаб, но моего утверждения все еще не было. В настоящее время я и не желал его, т. к. в нем не было уже никакого смысла». Причина отказа в приеме на работу была проста – военный комиссар округа Семен Нахимсон в свою бытность вел революционную агитацию как раз в части Гоппера, там же издавал «Окопную правду» и знал полковника как исключительного контрреволюционера.

И вот здесь мы подходим к самой интересной части подготовки к восстанию в Ярославле; а именно задаемся вопросом: куда же смотрела ярославская ЧК? Уже после ликвидации мятежа советские деятели будут писать о том, что вооруженное выступление было полной неожиданностью, что белогвардейцы соблюдали исключительную секретность и т. д. Впрочем, городской продовольственный комиссар Охапкин сказал вполне откровенно: «О подготовке к мятежу белых было известно недели за две или за три, т. е. стало очень заметным прибытие большого количества офицерства из разных городов, и в одно время один из военных, не помню кто, сообщил вообще в городской к-т партии, что что-то в Ярославле творится неладное, т. е. концентрируются какие-то неизвестные военные люди (офицерство), и как только было об этом сообщено, в этот же день было созвано экстренное совещание ответственных работников. Партийных, советских и военных, которого это числа, не помню, хотя на этом совещании и был, и когда собрались на таковое, тов. Закгейм сделал о заявленном информацию. И при обмене мнениями на этом совещании еще более подтвердилось сообщение военными, т. е. некоторые из товарищей заявили, что очень стало заметное пребывание неизвестных лиц в городе, но очень подозрительных и часто посещающих Военком и др. организации и т. д. Тогда перед совещанием стал вопрос об организации конспиративного штаба при Военкомате из партийных, советских и военных представителей, которым и было предложено установить секретное наблюдение за подозрительными личностями. И этот штаб собирался ежедневно и заслушивал информации от тех товарищей, коим было поручено то или другое поручение. И в заключение принимались меры к тому, чтобы дата или возможность белым сконцентрировать все силы для того, чтобы иметь возможность сразу раздавить это ядро, и надо сказать, что информация ежедневно давалась штабу о всех приготовлениях белых, но установить, конечно, день выступления их не удавалось. Со стороны штаба было все готово для того, чтобы дать отпор».

Нечто аналогичное заявлял и член революционного трибунала Терентьев: «По-моему, слухов было вполне достаточно, и всем нам приходилось слышать в очередях, что скоро коммунистам попадет, но почему-то не принимались меры, и я помню, как перед мятежом в Доме Народа в закрытом собрании решали вопрос о вооружении всех коммунистов и занятии более тайных постов по караулу, как-то: вооруженный арсенал, склады с обмундированием и военным запасом». О том, что вся операция находилась на грани провала, пусть косвенно, но свидетельствовал и сам Перхуров: «Часов в десять вечера я был в городе и снова встретил Супонина. Взволнованный, он доложил мне, что, очевидно, в городе известно о готовящемся выступлении, так как он только что слышал разговор между какими-то двумя лицами, что на колокольне церкви поставлены сейчас пулеметы, которые будут стрелять, как только они двинутся. Кроме того, около казарм, где содержатся военнопленные австрийцы и германцы, стоят вооруженные люди; военнопленным, очевидно, выдано оружие, с которым они выступят против нас. Я сейчас же пошел вместе с ним к указанной колокольне. Осмотрев всё, насколько было возможно, я ничего подозрительного не заметил». У Карла Гоппера этот сюжет изложен несколько иначе: «На этом последнем заседании начальник автоотряда поручик С., о котором я выше уже говорил, сообщил нам интересную новость, – что на бывшем в этот день заседании в совдепе обсуждался вопрос о немедленном аресте нашего штаба, причем было названо пять фамилий: 3 полковников: Перхурова, моя и Масло, подполковника П., и капитана С., но что ему, поручику С., удалось уговорить отложить этот арест до более удобного момента, когда можно будет захватить весь штаб полностью. Очевидно, им недоставало Б.В. Савинкова. Эта новость нас, конечно, поразила. Мы никак не могли ожидать такой осведомленности большевиков. Но с другой стороны, мы также не могли сомневаться в достоверности сообщенного, т. к. С. видел на этом заседании меня и Перхурова в первый раз и, по крайней мере, моя фамилия ему не должна была быть известна».

Надо отметить, что Карл Гоппер и вовсе был уверен на все сто процентов, что за ним установлена слежка. Он вспоминал об одном эпизоде, который случился с ним буквально накануне выступления: «За месяц времени я вообще успел присмотреться к Ярославской бульварной публике, но за самые последние дни появились на бульварах совершенно новые для меня лица, преимущественно молодые люди, элегантно одетые. Я подумал, что это, быть может, члены нашей прибывающей организации. На этот раз, когда я сидел сильно взволнованный в ожидании А.П., вдруг подошел ко мне один из таких молодых людей, безукоризненно одетый и заговорил со мной по-латышски, извинившись за беспокойство, он спросил, разве я его не узнаю, так как он служил когда-то писарем в моем штабе на фронте. Далее он высказал удивление по поводу того, что видит меня в Ярославле, тогда как он читал будто в газетах, что я уехал и поступил на службу к чехам. Я, в свою очередь, удивился и заметил, что, вероятно, это написано про кого-нибудь другого, так как навряд ли газеты могут мной интересоваться. Тогда он вытащил из кармана номер “Советских Известий” и показал мне статью про чехов, где между прочим говорилось, что контрреволюционные офицеры проникают через фронт к чехам, как, например, латышский полковник Г. уехал из Москвы и поступил на чешскую службу. У меня сразу возникло подозрение, что вижу перед собой агента красной контрразведки. В дальнейшем разговоре он, узнав, что я занят формированием в Ярославле дивизии, просил, не могу ли я определить в какую-нибудь должность его брата, бывшего студента Рижского политехникума, который также приехал с ним сюда. Когда я это обещал, он далее спросил, когда может с братом прийти ко мне и, если я позволю, адрес моей квартиры. На вопрос, давно ли он в Ярославле и что делает, он ответил, что приехал только что из Москвы с целью закупить кожу – как раз тот самый повод, который выставляли многие наши офицеры как причину приезда в Ярославль. Я не сомневался более, что за каждым моим шагом снова следят, и даже боялся теперь встретиться с Перхуровым, почему ушел с бульвара».

Заговорщики явно паниковали. Об этом позже на допросах рассказывала актриса Валентина Барковская. На основе ее показаний едва ли можно восстановить всю картину в деталях, но тем не менее они отчетливо передают ощущение того, что вся организация находилась на грани провала. «Выступление предполагалось позже, но после убийства заподозренного в провокации Марьина, пришедшего в себя и могущего разоблачить готовящееся выступление, решено было приступить немедленно к действиям. Об этом мне сообщил Валентин Супонин, служивший ранее начальником пулеметной команды в советских войсках. Марьин был заколот штыком в номере гостиницы и спрятан под кровать, но потом пришел в себя и начал кричать».

Так в чем же крылась причина того, что вооруженное выступление в Ярославле не было пресечено? Как говорилось в предыдущей главе, к лету 1918 года в Ярославле сложилось фактическое многовластие. Когда в мае 1918 года чекистами в Москве были проведены многочисленные аресты членов «Союза защиты Родины и свободы», то выяснилось, что отделения этой организации имеются в нескольких поволжских городах, в том числе в Ярославле и Рыбинске. Однако многовластие царило и в ярославских органах, которые должны были бороться с контрреволюцией. Уже с первых недель деятельности Ярославской губернской ЧК наметился конфликт между комиссией и административным отделом губисполкома по вопросу о подчиненности чрезвычайных комиссий. Губисполком считал Чрезвычайную комиссию своей собственной структурой, всецело ему подчиненной. В апреле 1918 года по приказу НКВД в каждом губисполкоме были созданы отделы управления, состоявшие из целого ряда подотделов. В июне на правах такого подотдела оказалась и Губчека. Статус губернской комиссии оказался крайне невысоким. В списке подотделов она упоминалась на последнем месте сразу после подотдела милиции. Кроме невысокого статуса, речь можно вести и о неопределенности статуса губернской Чрезвычайной комиссии. Буквально накануне мятежа в Ярославле существовало своеобразное двоевластие спецслужб: действовала губернская ЧК, реорганизованная 25 апреля, и после циркуляра НКВД «Об организации отделов управления» подобная структура возникла в отделе управления губисполкома. На основании анализа источников складывается впечатление, что губернские власти, выполняя не всегда согласованные решения «центра», сами вконец запутались в этой сложной системе чрезвычайных комиссий.

Нельзя списывать со счетов и сугубо личностный фактор. За день до начала восстания исполняющий обязанности председателя Ярославской губернской Чрезвычайной комиссии Я.И. Крылов направляет в президиум губисполкома обращение, в котором говорит о сложении с себя полномочий. Объяснение было дано следующее: «Предлагаю в самое непродолжительное время выделить из членов Губисполкома (безусловно, Коммуниста) на пост председателя Комиссии. В настоящее время я занимаю временно пост председателя Комиссии, но по существу не должен занимать такой высокий пост, так как не состою в партии Коммунистов, а лишь только сочувствующий и являюсь представителем Любимского уезда с 1-го губернского съезда Совдепов». Сразу же после этого заявления Крылов уезжает из Ярославля. Если не знать о дальнейших событиях, то в этом нет ничего удивительного, однако главный чекист оставляет свой пост и покидает город в буквальном смысле слова за несколько часов до того, как начнется мятеж. Это не может быть простым совпадением, особенно если принять во внимание сведения, изложенные выше. Очевидно, что Крылов не верил в то, что советская власть сможет долго продержаться в городе, а потому, под благовидным предлогом «дезертировал». Этим же можно объяснить и фактический отказ принимать меры в отношении заговорщиков. В заявлении Крылова так и читается между строк: «Вот вы, большевики, заварили кашу, вы ее и расхлебывайте, я же – беспартийный и погибать за вашу власть не намерен».

Изначально предполагалось начать выступление в ночь с 7 на 8 июля, одновременно и в Ярославле, и в Рыбинске. Однако поскольку все были уверены, что аресты заговорщиков грядут с часа на час, то в Ярославле было решено начинать ночью 5 июля. Принимавший план действий Карл Гоппер так описывал эти экстренные действия: «Днем выступления было определено 5 июля. Накануне этого дня еще раз собрался наш штаб в номерах, в комнате Перхурова для окончательного принятия плана и выяснения могущих встретиться вопросов и недоразумений. При окончательном подсчете наших сил для начала выступления выяснилось, что имеется всего 300, вместо ожидаемых 400 офицеров, т. к. не все ожидаемые прибыли. Приехало 30 чел. калужцев, 12 чел. костромичей и только около 50 чел. москвичей. (Моя вторая поездка в Кострому выяснила невозможность что-либо предпринять в настоящее время в Костроме, почему и было решено костромичей привлечь также для Ярославля.) Приходилось удовлетворяться этими 300 чел., которых было решено разбить на 3 отряда. Половина, то есть 150 чел., при двух орудиях должны были разоружить советский полк в кадетском корпусе, 80 человек с броневиками разоружить и арестовать коммунистический отряд и запереть его в большом театре. Остальным 70 чел. захватить большевистский штаб в доме губернатора, почту, телеграф, радиостанцию, казначейство и выставить заставу за город, а в городе штаб приступает к немедленному формированию отрядов».

Однако как только Гоппер вышел на улицу, то почувствовал за собой «хвост». По своим каналам он передал сигнал «отбой», поскольку опасался, что пришедшие на место сбора офицеры попадут в ловушку. В то же самое время Перхуров, не знавший об этом, вовремя прибыл на окраинное кладбище. Каково же было его разочарование, когда вместо трехсот человек он обнаружил лишь семьдесят. Сам он позже вспоминал: «Уже совсем рассвело, когда пришли с докладом, что собралось всего 70 человек. Это было меньше, чем можно было предположить даже при самых худших условиях. Однако причина такого явления до известной степени выяснилась тут же: оказалось, что из-за нераспорядительности штаба не все участники могли быть уведомлены о времени и месте сбора. При этом же выяснилось, что два командира полка в последнюю минуту отказались и вышли из организации. Последнее обстоятельство сильно осложнило дело, так как мы потеряли двух наиболее опытных в военном деле лиц». Ситуация становилась критической. Откладывать надолго вооруженное выступление было рискованно. Выступить же с небольшими силами означало самоубийство. Тогда Перхуров принимает решение, достойное фаталиста. Он переносит начало восстания на один день: «Я подсчитал, что если соберется не меньше ста человек, то можно дело начать, хотя и с очень большим риском, так как некоторые важные пункты придется первоначально не трогать… Если же будет меньше 100 человек, хотя бы 99, я от выступления в Ярославле отказываюсь и предлагаю желающим направиться на присоединение в Рыбинск».