Текст книги "Ярославский мятеж"

Андрей Вячеславович Васильченко
Ярославский мятеж

© Васильченко А.В., 2018

© Издательство «Пятый Рим»™, 2018

© ООО «Бестселлер», 2018

Предисловие

Мне достаточно часто приходится водить гостей по исторической части Ярославля, той самой, планировка которой попала под охрану ЮНЕСКО, став третьим подобным объектом у нас в стране после Красной площади и Невского проспекта. Гости немало удивляются весьма причудливому, но в то же время восхитительному облику города, в котором средневековые строения могут спокойно соседствовать со сталинскими «ампирными» многоэтажками, при этом гармонично дополняя друг друга. В кaкoй-тo мoмeнт пpихoдится oткpывaть глaвный сeкpeт Яpoслaвля: всe бeз исключeния здaния в нeм в извeстнoй стeпeни нoвoдeлы. После событий июля 1918 года, известных публике как ярославский мятеж, в городе не осталось ни одного целого дома, ни одной неповрежденной церкви. Тогда здания делились на два типа: во-первых, те, которые были полностью уничтожены (таких было большинство), во-вторых, те, которые были лишь частично повреждены (они и были затем отреставрированы). По большому счету к 1919 году город прекратил свое существование. Из живших в нем ста пятидесяти тысяч горожан осталось не более тридцати. Возрождение Ярославля пришлось уже на конец 20-х годов, когда он вновь появляется на карте, но уже как индустриальный центр, в котором, впрочем, сохранились исторические традиции.

Ярославский мятеж и его события с известной регулярностью продолжают касаться многих из современных горожан. При строительстве новых домов и ремонте дорог нередко находят неразорвавшиеся снаряды эпохи Гражданской войны. Будучи студентом, я как-то спешил на лекцию, но мне пришлось сделать приличный крюк, так как путь вдоль одной из улиц был перегорожен саперами. «Бомбу обезвреживаете?» – спросил я, решив блеснуть своими познаниями в истории – в первые годы Великой Отечественной войны немцы истово бомбили железнодорожный мост через Волгу, который был стратегическим объектом исключительной важности, поскольку связывал Москву с «Русским Севером» и частью Сибири. «Нет, снаряд», – ответил кто-то из саперов. «Разве немецкие снаряды долетали до нас?» – изумился я. «Немецкие? – сапер хмыкнул. – Большевистские!» – сказал он с интонацией, за которую в советское время можно было быть приглашенным в заведение, известное в Ярославле как «серый дом». Чтобы понять масштабы обстрелов, равно как и вызванных ими разрушений, приведу такую цифру – по выражению одного из активных участников подавления «мятежа», «в окончательном подсчете Ярославль имел честь скушать 75 тысяч снарядов за 16 дней». Гражданская война, между прочим, вообще не знала затяжных городских боев, тем и уникальна ситуация с Ярославлем. Две недели активного противостояния в городской среде более напоминают события Второй мировой войны. Если же принять во внимание исключительную ожесточенность схватки, равно как и тот факт, что красные войска так и не смогли захватить город (восставшие предпочли капитулировать во избежание новых жертв), то в памяти всплывают Сталинград, Будапешт и Бреслау.

В наши дни «ярославский мятеж» воспринимается всего лишь как локальное событие, но на практике он мог иметь последствия едва ли не для всей мировой истории. Отнюдь не случайно, что мятежному Ярославлю Алексей Толстой посвятил несколько страниц в своей оде гражданской войне «Хождение по мукам». События двух недель кровопролитных боев оказались умещены в одном емком и пугающем абзаце: «И вот город охватило кольцо боя. На улицах рвались снаряды… Валились древние колокольни, падали дома, повсюду занимались пожары, их некому было тушить, солнце затянулось дымом. Не убирали даже трупов на улицах». Впрочем, в отличие от Алексея Толстого классическая советская историография ярославские сюжеты из июля 1918 года пыталась обходить стороной. Они выглядели дико даже с поправкой на эксцессы и неистовость, присущие началу гражданской войны. Существовали, конечно, сборники воспоминаний очевидцев, подготовленные в 20-е годы, отдельные региональные диссертации и даже целая монография, увидевшая свет в 1984 году (Р. Балашов, «Пламя над Волгой»). Однако связного рассказа о том, что же на самом деле произошло в Ярославле, не было. Исключение, пожалуй, составляет документальная повесть «Ярославль», которую написал Николай Чуковский – сын знаменитого детского поэта. Ее сложно отнести к категории исследовательской литературы, тем не менее Чуковский продолжительное время работал в Ярославле, беседовал с очевидцами, а потому в его повести есть в высшей мере интересные наблюдения.

Ситуация стала меняться в конце 80-х годов. Именно тогда сложился дружеский коллектив инициативных людей, которые занимались изучением событий июля 1918 года. Точкой притяжения стал сотрудник ярославского журнала «Агитатор» Владимир Александрович Мясников. Он много времени работал в обкоме КПСС, и ему были доступны партийные архивы, заглядывать в которые «простым смертным» возбранялось. К чести Владимира Александровича, человеком он был в высшей мере здравомыслящим, понимающим, что замалчивание страшной страницы истории города может привести к самым печальным последствиям. Свои изыскания он облачал как в форму статей, так и в документальную прозу, полагая необходимым написать роман, который планировалось назвать «Красный туман». Деятельность Мясникова привлекла внимание других неравнодушных людей – братьев Ивана и Юрия Шевяковых (1952 года рождения). Их детство прошло в Мукомольном переулке Ярославля, учеба – в школе № 43. Уже тогда у мальчишек проявился интерес к прошлому города. Особенно к июльским событиям 1918 года. Их дом располагался между мельницей Вахрамеева и так называемым «американским» мостом через реку Которосль. Как потом выяснилось, в 1918 году это были позиции поручика Соколова, одного из активных участников мятежа. В начале шестидесятых годов еще можно было увидеть отметины боев, оставленные снарядами и пулями на кирпичной кладке церквей и зданий. Мальчишки нашли здесь трехлинейную винтовку с примкнутым трехгранным штыком, отыскали ржавый пистолет. По воскресеньям отец водил сыновей в расположенный под боком их дома музей. Мальчишки рассматривали диораму «Штурм железнодорожного моста в июле 1918 года». И конечно, памятную многим поколениям местных жителей трехдюймовую пушку с разорванным стволом. Считалось, что это орудие белых и подбито красными. И только спустя много лет братья достоверно узнали, что орудие это было «красным». Оказывается, в первые дни боев, когда батарея, возглавляемая бывшим старшим фейерверкером конной артиллерии Канунниковым, интенсивно обстреливала с Туговой горы белых пулеметчиков на мельнице Вахрамеева, прикрывая проход к станции Всполье эшелона с бойцами сводного московского красного отряда, в канале ствола третьего орудия внезапно разорвался снаряд, ранивший одного из артиллеристов. По-настоящему событиями 1918 года Иван и Юрий Шевяковы заинтересовались, когда выполняли школьное задание. Тогда им пришлось столкнуться с реальной, непричесанной историей ярославских боев.

В одной из газетных статей отмечалось: «Братья иногда пускались на безгрешные хитрости, проникая в труднодоступные места, выкраивали время, но шажок за шажком продвигались вперед. Иван с места на место службы повсюду возил с собой архив, папки которого обозначены так: „Два цвета Ярославля“. Особенно успешно он их пополнил в Москве, учась в военной академии, имея доступ в музеи, архивы, библиотеки. Довести дело до конца он не успел. Он ушел из жизни на 38-м году жизни». В одном из последних писем, адресованных своему брату Юрию, Иван Шевяков писал: «Дорогой братик! Много различных толкований в разное время было у ярославских событий восемнадцатого года, но до сих пор о них не только не рассказана вся правда, но даже и не рассказано вполне правдиво! Видимо, нам стоит приложить к этому делу свои братские усилия и попытаться рассказать о тех днях с позиций беспристрастного историка, то есть правдиво, скрупулезно проанализировать все исторические факты и события тех грозных дней гражданской войны… Призываю тебя к совместному братскому труду. Может быть, когда-нибудь эта наша работа превратится в хорошую книгу. Ведь времена меняются, а любое честно сделанное дело никогда не пропадет, оно всегда оставит свой след в истории!»

После смерти брата Юрий Николаевич Шевяков продолжил собирать материал по истории ярославского мятежа. Эта работа заняла почти двадцать лет: с 1959 по 1990 год. Итогом ее стали обширные тетради, которые делились на несколько категорий. Одни братья назвали «опусы» (Оп-1, Оп-2, Оп-3), другие – «архивные книги» (АК), а еще были «печатные книги» (ПК). Каждая из таких тетрадей была составлена из стандартных 50–60 листов, которые были отпечатаны на машинке. Кроме этого, имелось 29 рукописных «томов».

К содружеству «краеведов», ядром которого были В.А. Мясников и Ю.Н. Шевяков (с начала 90-х они стали готовить совместные публикации в форме газетных статей), примкнули активисты поисково-исследовательской группы «Июль 1918» Андрей Бенедиктович Киселев и Николай Ульянович Козак. Оба они прекрасно понимали, что «время работает не на нас», а потому разыскали всех, кто хоть что-то помнил о событиях 1918 года. Сейчас их проект был бы назван «живой историей». Автор этой книги также помогал группе «Июль 1918» в части поиска очевидцев или их родственников, помнивших рассказы предков. Среди таковых оказался один из лидеров легализованного в годы перестройки ярославского монархического движения Григорий Дмитриевич Дубровский, который помнил рассказы своего деда. Тот был активным белогвардейцем, в отличие от многих чудом избежавший расправы. Сам Г.Д. Дубровский не раз вспоминал, что его дед красочно рассказывал о том, как из последних сил удерживал железнодорожный мост через Волгу, ожидая прибытия десанта «союзников из Антанты». Что показательно, дед внушал внуку не доверять Антанте, которая предала ярославцев, а потому он ненавидел западные державы больше, чем «большевиков и немцев вместе взятых».

Надо отметить, что ярославцы уже давно подспудно симпатизируют тем, кто оказался на стороне «мятежников». С этим связано множество легенд. От самых странных – что-то вроде регулярно появляющегося в городе призрака погибшего в 1918 году поручика, до вполне реальных. Одна из легенд рассказывает о том, как на одном селе близ Ярославля объявился «комиссар» Мефодька Шашкин. С маузерами на каждом боку, в сопровождении отряда, он кричал, что как член партии социалистов-революционеров изведет всю «контру» под корень. Для начала отряд заявился в усадьбу мелкопоместных дворян Стеколиных. «Эксплуататоров» арестовали, усадьбу разграбили, а потом в пьяном раже и сожгли. Однажды, узнав, что в селе Андроники на вечеринке гуляют молодые офицеры, вернувшиеся с войны, Мефодька решил расправиться и с ними. Но офицеров предупредили, и они бежали в лес от произвола «комиссара». Мефодька с отрядом стал прочесывать лес, наткнулись на одного «золотопогонника» и тут же расстреляли его. Второму повезло больше, его или не нашли, или кто-то пожалел односельчанина и не выдал на расправу «комиссару». Сам Мефодька вскоре был расстрелян большевиками за мародерство. Так вот суть этой истории в том, что второго спасшегося офицера звали Федор Толбухин. Тот самый Толбухин, который станет маршалом Советского Союза, освободит Крым, избавит от нацистов Балканы, а заодно в битве у озера Балатон окончательно добьет почти все немецкие танковые войска, тем самым предопределив победу Красной армии в европейской части континента. Легендами обрастали не только события, но даже попытки пролить свет на эти события.

Итоги совместной работы первоначально планировалось подвести в 1993 году, то есть к 75-летию со времени ярославского мятежа. Однако если принимать во внимание обстановку в стране в то время, то тема мятежников, противостоящих Москве, у органов власти не вызывала особого энтузиазма. До следующего юбилея, который приходился на 1998 год, не дожили, увы, ни Мясников, ни Шевяков. На этот раз итоги многолетней работы предполагалось подвести силами активистов поисково-исследовательской группы «Июль 1918», которые при поддержке местного отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры провели представительную научно-практическую конференцию. Тогда в Ярославле прошло еще три менее важных мероприятия. Конференция КПРФ, которая не скрывала своего узкопартийного подхода. Расширенное заседание Губернского общественного Совета, по сути закрытое, попасть на которое можно было исключительно по специальному пропуску. Странным было еще и то, что на это мероприятие приглашалась публика, скажем так, исключительно ультралиберальная. Прошло еще подобие научной конференции в областной библиотеке. Впрочем, после того, как профессор М.Г. Мейерович пригласил за кафедру участника группы «Июль 1918», сопроводив приглашение словами: «А сейчас нам Андрей Бенедиктович поведает сказки от детишек из 1918 года», возникло подозрение в научной объективности организаторов мероприятия. По крайней мере, вот вам иллюстрация того, как «маститая» советская профессура относилась к «живой истории».

Когда волна ажиотажа спала, группа «Июль 1918» вышла на областную администрацию (область тогда возглавлял А.И. Лисицын) с предложением опубликовать те самые итоги многолетней совместной работы. Предполагалось, что это будет трехтомник: роман В.А. Мясникова «Красный туман», материалы конференции, к которым прилагались собранные свидетельства очевидцев и их родственников. Отдельным томом предполагалось опубликовать то, что тогда среди заинтересованной публики называлось «Архивами братьев Шевяковых». Старт проекта внушал оптимизм – он прошел несколько этапов программы по книгоизданию, получил специальный грант. Материалы стали готовить к публикации. А вот дальше случилась самая настоящая детективная история. Областная администрация отказалась воплощать в жизнь проект, а подготовленные к публикации материалы исчезли в неизвестном направлении. Вместо этого было решено опубликовать тезисы выступлений участников Губернского общественного собрания (тех самых ультралибералов, что общались в закрытом режиме). Это было бы еще полбеды, если бы для публикации официальная структура не выбрала издательство «Посев». Тот самый «Посев», что сначала сотрудничал с гитлеровцами, а затем с западными спецслужбами всех мастей, став символом не столько «антисоветизма», сколько откровенной русофобии. Когда участников поисково-исследовательской группы «Июль 1918» пригласили в областную администрацию, чтобы вручить им специальный ярославский выпуск «Посева», они отказались принять подобный дар. Например, Андрей Бенедиктович Киселев отметил: «Я отказался даже взять это в руки из чувства внутренней брезгливости».

Позднее предпринимались многочисленные попытки издать хоть что-то связное и логичное по истории Ярославля 1918 года: выходили статьи, показывались фильмы, публиковались сборники документов (странным образом напоминающие «Архивы братьев Шевяковых»[1]1
  Оригинальные тетради, которые готовились братьями в течение двадцати лет, по завещанию Юрия Николаевича Шевякова в середине «нулевых» были переданы Ярославскому музею-заповеднику, где заняли достойное место и помогли в формировании выставочной экспозиции «Расстрелянный Ярославль».


[Закрыть] с небольшими «вкраплениями»). Однако последовательного и детального изложения событий, в ходе которых был уничтожен Ярославль, так и не случилось. Раз уж точка в этой истории не была поставлена двадцать лет назад, то ее надо поставить сегодня.

Глава 1
Город купцов и приказчиков

Ярославль в своей исторической части расположен на территории между двумя реками: небольшой Которослью и Волгой, в которую она впадает. Здесь великая река еще не настолько широкая, как, например, в Поволжье. До революции Волга в городской черте в засушливое лето могла обмелеть настолько, что ее можно было перейти вброд. Это уже после того, как в 40-е годы возникло Рыбинское водохранилище, рукотворное море Центральной России, Волга специально углублялась, дабы стать полноводной и пригодной для стратегического судоходства. Цель была достигнута, хотя и не без потерь – в результате изменения природных ландшафтов и топографии дна Верхняя Волга раз и навсегда лишилась благородной рыбы. А ведь еще каких-то сто лет назад осетров, стерлядь и белорыбицу ловили прямо в черте города. Надо отметить, что ярославец почти никогда не жил с земли: одних кормила Волга, другие промышляли ремеслом и торговлей. Это сформировало специфический местный менталитет, который Гоголь отразил в пассаже про птицу-тройку, упомянув «расторопного ярославского мужика». Позже Сталин, не без симпатий относившийся к Ярославлю (хотя бы по причине того, что волжский город жутко ненавидел Троцкий), любил упомянуть «хитрого ярославца». Как-то Вячеслав Молотов передал писателю Феликсу Чуеву слова «вождя» по этому поводу: «В Ярославле, говорил он, такой оборотистый живет народ, что евреев там почти нет, там сами русские выполняют эти функции». Действительно, в Ярославле было много купцов, да и прохиндеев – тоже. Собственно, своим официальным возникновением город обязан неприятному инциденту. Живший в здешних краях народец любил грабить проплывавшие мимо корабли, что никак не устраивало ростовских князей (Ростов Великий, расположенный чуть севернее Ярославля, ранее считался более древним и важным городом). По легенде, поехавший наводить порядок князь Ярослав (предположительно Ярослав Мудрый) зарубил секирой тотемного медведя, которого местные жители выпустили на прибывших «гостей». С тех пор на гербе Ярославля изображен медведь с секирой. Сам же князь повелел заложить на месте поселения «Медвежий угол» (древние хронисты, к великому сожалению, не удосужились сообщить ни его историю, ни возраст), город-крепость, названный его именем. Так, собственно, и возник Ярославль, который в 2010 году отпраздновал свое тысячелетие.

До какого-то момента история Ярославля была вполне стандартной для России и для обычного города. Стал центром самостоятельного княжества, не раз разорялся ордынцами, выступил в союзе с Москвой в борьбе против Твери. Возвышение города начинается в царствование Ивана Грозного. Тот вообще благоволил северным городам: Вологде, Александрову, Архангельску. Ярославль не был исключением. Именно здесь грозный монарх чудесным образом исцелился от тяжкого недуга – болезни ног, а потому регулярно бывал на богомолье либо в лежащем на берегу Волги близ города Толгском монастыре, либо в расположенном в самом центре Ярославля Спасо-Преображенском монастыре, который и гости города, и сами ярославцы иногда по привычке называют «кремлем». Исключительно важное стратегическое положение Ярославля было обнаружено, когда англичане начали торговать с Россией через Архангельск, открыв путь через Северное море. Пересечение торговых путей, пролегавших как по Волге (запад – восток), так и до Москвы (север – юг), делает Ярославль крупным торговым центром. Здесь постоянно находятся иностранные купцы, открываются зарубежные торговые фактории. «Смута» несколько урезала аппетиты ярославских купцов. Но Ярославль несколько раз дает отпор полякам, став одним из центров сплочения «национально-освободительных сил». Весной 1611 года из Ярославля во все стороны рассылались грамоты, в которых содержался призыв направлять в город ратных людей. Считалось, что этот призыв относился к ополчению Ляпунова, то есть первому ополчению. Но доподлинно известно, что ополчение Ляпунова никогда не собиралось в Ярославле. Кроме того, грамоты, посланные, например, в Казань, могли достигнуть города не раньше лета, когда «ляпуновцы» уже стояли под стенами Москвы. Опять же, первые попытки противостоять полякам и самозванцам были зафиксированы именно летом 1611 года и именно в Казани. В августе 1611 года казанцы снеслись с нижегородцами и выработали соглашение, что отвергнут любого царя, посаженного на трон «без согласия на то земли». В Ярославль, который на время становится столицей России, стекаются отряды ополченцев – в том числе из Нижнего Новгорода. Сразу отметим, что в списке сформированного в Ярославле «русского правительства» – «Совета всея Земли» князь Пожарский и Кузьма Минин значились соответственно на десятом и пятнадцатом местах. В данном случае важным было не то, что ярославские купцы выступили финансистами ополчения, а то, что они существенно помогли утверждению новой династии. Первоначально представители Земского собора 1613 года направились в Ярославль, так как полагали, что юный Михаил Романов находится именно здесь. Позже за ним в Кострому послали малую делегацию, устроив широкую встречу на подъезде к Ярославлю. После окончания Смуты целый ряд ярославских купцов получил, говоря нынешним языком, феноменальные налоговые послабления от нового царя – Михаила Федоровича. Они были провозглашены «государевыми гостями». Начался неслыханный расцвет Ярославля – в городе было принято, что в каждом квартале (одна купеческая семья) должна быть собственная каменная церковь. Приблизительно на полтора века Ярославль становится купеческой столицей России. Благодарность царя Михаила ярославским купцам за вклад в дело прекращения Смуты была настолько огромной, что одного из них – Надею Светешникова – он сделал личным закупщиком товаров для царского двора. Одновременно с этим Светешников получил под свой контроль почти все поставки и производство соли в России. Его деловые интересы простирались от Архангельска до Перми и Самары. Он нанимал ватаги рисковых людей и посылал их осваивать Восточную Сибирь. В России почти в каждом городе стояла лавка Светешникова либо действовал его приказчик. Кроме этого, ярославские купцы контролировали торговлю пушниной и добычу рыбы.

Утрата статуса «купеческой столицы» связана с изменением торговых путей, что, в свою очередь, было связано с появлением Санкт-Петербурга. Впрочем, Ярославль от этого пострадал не очень сильно. В городе начинается бурный расцвет фабричного производства. Ярославская Большая мануфактура снабжает всю страну дешевым ситцем (изначально «ситцевая Русь» – это именно Ярославский край), а белильные заводы производят краски в общенациональных масштабах. Кроме того, в Ярославле возникает первый русский академический театр, а его создатель Федор Волков становится на некоторое время приближенным лицом молодой Екатерины Второй. Именно Волков был постановщиком коронационного шествия «Торжествующая Минерва». Именно с этого момента отличительной чертой Ярославля становится странная смесь из предприимчивости, смешанной, с одной стороны, с фанатичными верноподданническими настроениями, но с другой стороны – с культурными устремлениями. Политический типаж, крайне отличный от реакционного Скалозуба, но более близкий к просвещенному консерватору или даже к консервативному революционеру. Если говорить о городском политическом ландшафте начала ХХ века, то на нем гигантской глыбой высилось самое многочисленное в России отделение «Союза русского народа». Только по официальной статистике в нем состояло более 23 тысяч человек. Из них почти треть была весьма активной. Политический вес этой монархической организации был столь велик, что даже местная либеральная пресса (таковая была, наверное, в каждом городе) не решалась назвать ярославских монархистов черносотенцами. Вместо этого привычного для многих слова использовался другой термин – «союзники» (от «Союза Русского народа»). В этом обозначении звучал и потаенный страх, и нескрываемая зависть на предмет того, что монархистам удавалось настолько мобилизовать народные массы в Ярославле.

Когда в «Союзе Русского народа» произошел раскол, то на общероссийском уровне считалось, что главной будет та ультраправая организация, которая сможет привлечь на свою сторону ярославцев. Однако, к великому разочарованию и Дубровина, и Пуришкевича, и Маркова, ярославские «союзники» дистанцировались от всякой фракционной борьбы. Их предводитель доктор Кацауров посчитал, что надо бороться за объединение усилий, а не стремиться к размежеванию. В итоге ярославцы, как пожарная команда, выезжали на многие митинги и шествия в соседние регионы, где выступали своего рода активным костяком, хотя и не были местными. В городе в либеральной среде даже родилась шутка, связанная с революционными волнениями в Турции: «Турецкий паша пригласил ярославских союзников, дабы те научили работе турецких черносотенцев». Между тем нельзя сказать, что доктор Кацауров был каким-то ограниченным «охотнорядцем». Внешне он чем-то напоминал критика Добролюбова: длинные волосы, небольшие очки, ни усов, ни бороды. Он был весьма уважаемым человеком в городе – Кацауров создал и лично практиковал в одной из самых современных на тот момент офтальмологических клиник, которая располагалась в Ярославле на Волжской набережной. Когда в 1915 году он ушел из жизни, то благодарные горожане сочинили что-то вроде траурной оды:

 
На что ни взглянешь в этом зданье,
Напоминает нам о том,
Что самым первым от созданья,
Здесь Кацауров был врачом.
Вот здесь, при входе, он молился
Перед иконою святой,
Там, за столом, писать садился,
Тут ожидал его больной.
 

Другой отличительной политической чертой Ярославля было фактическое отсутствие крупных революционных потрясений. Впрочем, даже в городе на Волге не обходилось без исключений. В 1895 году квартировавший в Ярославле Фанагорийский полк был вынужден применить оружие в отношении рабочих Ярославской Большой мануфактуры. А на подъеме революции, 5 декабря 1905 года, казаки разогнали «мирную» демонстрацию, которая настойчиво пыталась прорваться к губернаторской резиденции. Кстати, разгон начался после того, как «мирные» рабочие открыли огонь по казачьему разъезду, и несколько казаков было убито. Тем не менее ничего подобного уличным сражениям в Москве или Санкт-Петербурге в Ярославле не было. Зато, как и везде, в Ярославле случалась масса чиновничьих недоразумений. Взять хотя бы целую эпопею, стартовавшую в мае 1911 года. В один из теплых дней этого славного месяца служащие местной казенной палаты приняли решение упразднить рукопожатия. Этот обычай, практикуемый издревле при встрече и прощании, был провозглашен «ненужным, неинтересным и впустую отнимающим время». Нет чтобы признать несуразность решения, чиновничество решило обосновать его, чем еще более усугубило обстановку. В частности, заявлялось: «Люди обставили свою жизнь и стесняют себя столькими, действительно, не имеющими за собою разумных обоснований обычаями условностями вроде визитов, рассылки визитных карточек и т. п., что всякий шаг к высвобождению от этих „китайских“ церемоний можно только приветствовать». И вот на этом бы и закончить полемику, развернувшуюся между ироничной публикой и некоторой частью чиновничества. Ан нет! Служители карандашей и счет решили найти новые аргументы, чем вызывали новый поток неприкрытых насмешек. Наверное, им не стоило отмечать, что рукопожатия и поцелуи «с медицинской точки зрения признаются антигигиеническими». Острословы замечали по этому поводу, что рукопожатия могут способствовать распространению чахотки, а потому служащие казенной палаты непременно должны были стать активистами Общества Белой Ромашки (оно занималось борьбой с туберкулезом).

«Но были ли в Ярославле приличные чиновники?» – спросите вы. Разумеется. Если верить источникам, то это в первую очередь были ярославские губернаторы. Например, Дмитрий Николаевич Татищев, возглавлявший губернию накануне Первой мировой войны, терпеть не мог «продвиженцев» по службе. В одном из обращений к местным полицейским чинам он заявил: «Раз чиновнику потребовалась протекция, то, следовательно, его служебная деятельность не настолько безупречна, чтобы быть отмеченным его прямым начальством». И в подтверждение этого начал борьбу с коррупцией, первой жертвой которой «пал» пристав первой части Нечаев. Его вина заключалась в том, что в служебное время он распространял билеты на бенефис госпожи Нежиной. Кроме того, было подозрение, что он выдал залог бывшему содержателю летнего театра на Казанском бульваре Бишоф-Сокольскому. Делать было нечего – за дело взялся ярославский полицмейстер Н. Волков, но в тот момент Нечаев отделался лишь тремя сутками, проведенными на местной военной гауптвахте.

Еще более героической фигурой выглядел предшественник Татищева, губернатор Александр Александрович Римский-Корсаков. Брат знаменитого композитора, убежденный монархист, он жестко пресекал любые революционные волнения как в городе, так и в губернии. Так что не было ничего удивительного в том, что 28 февраля 1907 года местная ячейка партии эсеров организовала на него покушение. В тот день к нему в приемную пришел якобы студент Демидовского лицея, принесший приглашение на концерт. Когда губернатор стал расспрашивать о концерте, визитер выхватил браунинг, но выстрелить не успел. Завязалась борьба, подоспели служащие канцелярии, покушавшегося скрутили. Оказывается, Римского-Корсакова спасло то, что террорист забыл снять пистолет с предохранителя. Не успело пройти с момента эксцесса нескольких дней, как ярославский поэт В. Колесников сочинил творение, называвшееся «Ярославский губернатор и революционеры». В этой поэме интересно не столько рифмованное описание самого покушения, сколько подчеркнутые качества губернатора:

 
…Двери смело отворяет
Любой бедняк, иль инвалид,
Кому погибель угрожает
От сильных, или от нужды,
Тот здесь поддержку получает,
Защиту от лихой беды.
Был час – нуждою удрученный
Народ сюда толпой валил,
Утешен каждый выходил.