Текст книги "Ярославский мятеж"

Занимавший в тот момент нейтральную позицию Советский полк, конечно же, бесил большевиков, но одновременно на него возлагались определенные надежды. К тому же все, кто решил примкнуть к повстанцам, уже покинули квартиры полка, который располагался в бывшем кадетском корпусе. По одной из версий, полк отказался от нейтралитета под давлением роты новгородского отряда Полякова. Тот вспоминал: «Мой взвод ворвался в казармы 1-го советского полка как раз в момент агитации контрреволюционеров о переходе полка на их сторону. Но по объяснению членами партии сути дела и положения моего батальона рядовые этого полка перешли на мою сторону, комсостав же полка почти весь перешел на сторону белых, и мною было сделано распоряжение о назначении комсостава выборным порядком и предложено занять позиции от устья реки Которосль, вверх до ж.-д. моста через таковую». Однако классическая советская историография придерживается мнения, что 1-й Советский полк был разагитирован фабричными рабочими, которые были готовы начать боевые действия против закрепившихся в городе белогвардейцев. По крайне мере, в монографии Балашова «Пламя над Волгой» сообщается следующее: «В те горячие дни Закоторосльный район выдвинул своих достойных руководителей и организаторов борьбы против мятежников. Из них надо назвать прежде всего токаря главных железнодорожных мастерских в Ярославле М.О. Пантина. „Бурная революционная натура, – говорили о нем рабочие, – сплошной сгусток революционной энергии!“… – Почему не выступает 1-й Советский полк, – говорил М.О. Пантин, – это же наша главная военная сила!” Через несколько минут М.О. Пантин находился уже в расположении 1-го Советского полка. Здесь он узнал, что часть командиров отсутствует. Как позднее выяснилось, многие из них перебежали к белогвардейцам. Предатели хотели оставить полк без оружия. Командир полка еще накануне распорядился сдать винтовки на склад якобы для технического осмотра. Вскоре винтовки нашлись, но без затворов. Лишь после тщательных поисков затворы обнаружили здесь же на складе в мешке, зарытом в мусоре. Красноармейцы митинговали. Меньшевики и эсеры призывали сохранять нейтралитет:

– Против кого пойдем!

– Надо выяснить обстановку!

– Лучше бы отсидеться!

– Мы за нейтралитет!

Кроме открытых врагов, в полку было много колеблющихся – тех, кто попался на удочку меньшевистско-эсеровской агитации. К тому же здесь оставалось не более 60 процентов личного состава полка – остальные разбежались. М.О. Пантин поднялся на помост и попросил слова:

– Товарищи красноармейцы! В городе белогвардейцы подняли мятеж против Советской власти. Они убивают мирных жителей, партийных и советских работников. Наша задача – занять боевые позиции и приложить все силы, чтобы не дать врагу захватить Закоторосльный район.

Из толпы кто-то бросил:

– Нейтралитет, по-вашему, – это подлость?

– Нейтралитет – предательство! Кто желает защищать Советскую власть – вооружайся, а кто трус – на все четыре стороны!

Колеблющиеся отошли в сторону. Полк принял решение – немедленно выступить против мятежников».

Как бы то ни было, к вечеру 6 июля 1918 года сторонникам советской власти и примкнувшей к ним дружине левых эсеров удалось сформировать подобие фронта, который тянулся по реке Которосль, затем вдоль железнодорожных путей к станции Всполье. О том, что город не полностью находится под контролем восставших, стало понятно ближе к вечеру того же дня: когда небольшой отряд белогвардейцев попытался проникнуть по «американскому» мосту на основной железнодорожный вокзал – станцию Ярославль (ныне Московский вокзал), то попал под огонь красных и был вынужден ретироваться обратно в историческую часть Ярославля.

Глава 6
День, когда стали рушиться планы

Несмотря на то что восставшие потеряли контроль над южными и западными окраинами города, их командование всё еще вынашивало грандиозные планы. Мобилизация в городе шла успешно, существовала большая надежда, что повстанцев поддержат окрестные села, после чего пламя борьбы охватит всю губернию. Очевидец так описывал второй день мятежа: «Между тем город ощетинился, принял осадное положение, окрайные улицы были перетянуты колючей проволокой, на углах поставлены пулеметы, затрещавшие почти безостановочно. Проход жителям по улицам в центре города разрешался беспрепятственно, но проход за проволочные заграждения к красным категорически запрещался. Случаи убитых и раненых на улицах были довольно редки, и раненых и убитых тотчас же забирали в автомобили (санитарные с красными крестами) и увозили в центр города на Варваринскую улицу, где был временно организован лазарет». В городе пытались наладить торговлю, открывались лавки. Добровольцам, вступившим в ряды Белой армии, начали выдавать жалование. Однако благополучие длилось недолго. О резкой перемене, наступившей в городе, вспоминал один из горожан: «7-го июля, воскресение. Было ясное, теплое утро. Солнышко светило своими теплыми лучами, задался хороший день, и обыватели почти позабыли, что было вчера, но вдруг раздается трескотня пулемета и ружейные выстрелы в районе Никитской и Пошехонской улиц, в городе появилось большое количество белогвардейцев, занявших весь центр города. К вечеру положение изменилось, стали стрелять с Всполья из орудий». С этого момента и все последующие дни жизнь Ярославля проходила под звуки артиллерийской канонады. Откуда же у плохо организованных и слабо взаимодействующих друг с другом красных отрядов взялась мощная артиллерийская поддержка?

Ответ можно найти в воспоминаниях Полякова. «Часов в 11 шестого июля мне доложили мои красноармейцы, что на станции на платформе стоит 12 штук 3-дюймовых новеньких орудий и несколько вагонов снарядов. Орудия охраняли какие-то солдаты, сразу сами перешедшие ко мне. Узнав, есть ли среди моих красноармейцев артиллеристы, коих нашлось человек 6–7, я приказал подать две платформы с орудием к площадкам, чтобы выгрузить орудия для стрельбы». И далее: «Подошедши к орудиям, я увидел, что они были наведены в центр города, где по указанию моей разведки находился штаб белых. Я приказал открыть огонь, красноармейцы стрелять отказались, говоря, что там есть мирные граждане, я же, проверив наводку орудия и предварительно поговорив с красноармейцами, сам лично пустил 4 снаряда, после чего начали и красноармейцы обстреливать город».

Схожее описание, отличающееся только в некоторых деталях, мы можем обнаружить у комиссара Громова, который 7 июля был приписан к Всполью, где вскоре стал комендантом железнодорожной станции: «Вызываю один паровоз из депо; до прибытия паровоза разгружаю 14 3-дюймовых орудий, случайно задержанных на площадках, идущих на помощь для подавления Колчака на Казань. Разгрузив с платформ, поставили на площадке около товарных вагонов, быстро принесли солдаты снаряды из бараков, но, к сожалению, не оказалось артиллеристов. Паровоз готов. Командируем матроса, охранявшего в то время депо, с запиской в Рыбинский Совет. Слова записки гласили следующее: “В Ярославле восстание, шлите отряды, по возможности артиллеристов”. На паровозе с запиской отправился матрос в Рыбинск, и через 3 часа с тем же паровозом прибывают 200 латышских стрелков и артиллеристов на помощь имевшимся у нас воинским частям. В течение этого времени до прибытия артиллеристов и стрелков из Рыбинска прибыло несколько человек из города, каким-то чудом пробравшихся через цепи белых». Пока не прибыли квалифицированные артиллеристы, вести огонь по городу со станции Всполье помогал оказавшийся в расположении красных губернский комиссар мест заключения Николай Казаданов, ранее служивший в 7-й артиллерийской бригаде. Орудия на станции Всполье обстреливали город практически без передышки. Как рассказывали свидетели, пока одна смена артиллеристов работала, другая спала практически у самых орудий.

Вторая батарея красных была организована на территории, перешедшие под контроль 1-го Советского полка, близ станции Ярославль-Город (Ярославль-Московский), куда орудия были доставлены на платформах со станции Всполье. Третья батарея находилась неподалеку на Туговой горе. Историю с ее оборудованием в советских книгах рассказывали подчеркнуто лаконично: «На Туговой горе, недалеко от Московского вокзала по распоряжению М.О. Пантина железнодорожники установили обнаруженные на путях артиллерийские орудия и открыли ответный огонь по белогвардейцам». В реальности же там разыгралась страшная трагедия – был зверски убит священник, который возражал, чтобы с территории его храма вели огонь по историческому центру Ярославля. Расправа с настоятелем церкви Параскевы Пятницы на Туговой горе о. Николаем (Брянцем) поражает своей жестокостью. По рассказам прихожан, которые в тот день были на службе, священника схватили и решили расстрелять. Его заставили самого рыть себе могилу. Настоятель просил не стрелять ему в лицо. Пули попали в грудь, священник был еще жив, когда его сбросили в яму. Отец Николай продолжал креститься и молился. Его закопали живым, сверху бросили дохлую собаку, а под конец помочились на могилу. 18 июля он был перезахоронен в соответствии со священным чином, в новую могилу, а вместе с телом в гроб положили Евангелие.

Впрочем, цинизм и жестокость проявлялись не только по отношению к белым и священнослужителям. Жертвой фактически мог стать любой. Это показывает пример Сергея Александрович Суворова, старого социал-демократа, приятеля Луначарского, по слухам, даже бывшего у него шафером на свадьбе. Сам Луначарский писал о Суворове: «Он – большевик, но из тех, кто ближе к “Новой Жизни”, а Ленька, его мальчик, – левый большевик, ссорится с отцом, называет его оппортунистом, а отец его – анархистом». Накануне Октябрьской революции С.А. Суворов был городским головой и минимум по долгу службы был хорошо знаком с инженером Лопатиным, который стоял во главе Ярославля в начале 1917 года и был поставлен на управление городом по приказу Перхурова в июле 1918 года. Лопатин, видя бессмысленное разрушение Ярославля, предложил Суворову стать парламентером и обсудить с большевиками условия прекращения артиллерийского огня. Позже, на допросе в ЧК, Лопатин показал: «По моей инициативе, а затем по присоединившейся просьбе к Штабу со стороны лиц, арестованных деятелей советских учреждений, был командирован парламентером Ярославский городской голова Сергей Александрович Суворов в штаб Красной армии для ведения переговоров о выводе из города мирного гражданского населения». Суворову было передано послание и выдан белый флаг, он двинулся по «американскому» мосту через Которосль к красным позициям. Не дойдя до своей цели около 200 метров, он без всяких причин был застрелен каким-то красноармейцем. Цинизм ситуации усугубляется тем, что красные попытались переложить вину за убийство парламентера на своих противников. В статье-некрологе сообщалось следующее: «Руководители белогвардейской авантюры, видя полный крах задуманного дела, не остановились перед тем, чтобы послать на явную смерть взятого ими в плен и содержащегося у них под арестом т. Суворова. Когда ему предложили быть посредником в деле прекращения гражданской войны и заключения мира, он с радостью согласился. Ему дали белый флаг как бы в знак их желания вступить в мирные переговоры, тот самый флаг, под которым шло их контрреволюционное восстание. Тов. Суворов бесстрашно выступил вперед по направлению к Красной армии, но за дальностью расстояния он не мог быть узнан нашими товарищами, они заметили лишь белый флаг, под которым белая гвардия обыкновенно вела наступление на советские войска. Дано было несколько залпов, и… Суворов был сражен наповал…»

На второй день восстания был без суда и следствия расстрелян и полковник Константин Лебедев, начальник старого штаба заговорщиков, которого Перхуров, принимая во внимание преклонный возраст офицера, отпустил домой сразу же после захвата артиллерийских складов. В «Красной книге ВЧК» это событие описывается с плохо скрываемой иронией: «В военный комиссариат Ярославского военного округа за несколько недель до контрреволюции поступил на службу бывший начальник 12 запасной бригады полковник Лебедев. Этот полковник, перешедший в лагерь контрреволюционеров, надев на себя солдатские лохмотья, пробирался к нашим позициям как разведчик. На вопрос патруля: „Кто идет?“ – солдат скромно ответил: „Бывший полковник“. Препровожденный в штаб Красной армии, этот полковник был опознан, и все его предательские проделки раскрыты». И в этом случае реальность оказалась куда более трагичной, на что указывает один из отрывков воспоминаний комиссара Петровичева: «Однажды, выходя из штаба, вижу кучу красноармейцев, понукают какого-то человека, заставляя идти вперед к штабу. Человек этот был высокого роста, в простом штатском картузе, в толстой холщовой рубашке, на которой ни ремня, ни пояса не было, какие были брюки, не помню, кажется, черные, в простых русских сапогах. Человек этот повторял на понукание красноармейцев, что он солдат. Провели его в вагон. Я пошел посмотреть и вижу – точно бы полковник Лебедев, быв. нач. гарнизона Ярославля при Керенском, но все же сомневался, т. к. черты лица его сильно изменились или же лицо сильно было покрыто пылью и оттого выявился иной вид. Я решил понять, спрашиваю: „Полковник Лебедев, Вы“. „Я“, – отвечает он. Красноармейцы, видя с его стороны обман, немедленно вывели его из вагона и тут же расстреляли. Все это произошло так быстро, что я не успел ни сам остановить, ни штабу об этом сказать, чтобы узнать от него, как и с какой целью он попал в линию красноармейцев и каково положение белых; хотя он, может быть, ничего бы и не сказал или сказал не то, что есть на самом деле, но после меня этот вопрос интересовал».

Между тем в Москве наконец-то стали осознавать серьезность происходящих в Ярославле событий. На заседании большевистской фракции 5-го съезда Советов Я.М. Свердлов сделал внеочередное заявление о мятеже в Ярославле. Тогда же прозвучал призыв, адресованный ярославским коммунистам, сплотиться для скорейшей ликвидации мятежа. Делегатам от Ярославской губернии было предложено возвращаться домой для организации подавления белогвардейского восстания. При этом подчеркивалось, что надо добираться как можно быстрее, действовать по обстановке, но решительно, а главное – во что бы то ни стало удержать железнодорожный мост через Волгу. Делегаты съезда П.А. Будкин, К.Е. Бабич, О.И. Розанова и другие немедленно выехали в Ярославль. К.Е. Бабич, председатель Ярославского губревкома в период мятежа, вспоминал: «С большим трудом добрался я до Ярославского вокзала, но выехать не смог: остатки меньшевиков в руководстве профсоюза железнодорожников объявили нейтралитет и остановили движение. Помог мне военный комендант. Он выяснил по телефону, что со станции Лосиноостровская должен вскоре отправиться бронепоезд… Через дежурного по станции я связался с командиром бронепоезда. Тот вначале отказался взять меня, заявив, что не может допустить посторонних на бронепоезд. Помог мандат, выданный мне Свердловым… Наконец мы прибыли на разъезд Хожаево. С командиром бронепоезда договорились, что он отправится отсюда к железнодорожному мосту через Волгу и примет все меры, чтобы отбить его».

В Ярославль стали прибывать и красные отряды, направленные из соседних городов. Одними из первых на подступах к Ярославлю оказались красные бойцы из Кинешмы, города, расположенного вверх по течению Волги (Ивановская область). Во время июльских событий в Ярославле в составе Кинешемского гарнизона насчитывалось более 700 бойцов. Из них чуть более двухсот приняли участие в боях. Исследователи сообщают, что 1-й Кинешемский Советский Красный полк начал формироваться весной 1918 года. К 6 июля в его составе имелись: 1-я рота (59 чел.), 2-я рота (76 чел.), 3-я рота (102 чел.), пулеметная команда (35 чел., 6 пулеметов «Максим»), команда конных разведчиков (36 чел.), нестроевая рота (82 чел.) – всего 13 командиров и 372 красноармейца. Командиром полка был Тарабаров, комиссаром – Лазарев. Квартировал полк в летних лагерях на Межаковом поле.

7 июля, в связи с угрозой распространения ярославских повстанцев вниз по Волге, в Кинешме была объявлена мобилизация коммунистов, которые в числе 91 человека были вооружены и переведены на казарменное положение. Подобные меры предпринимались также в Костроме, Иваново-Вознесенске – Ярославль, по сути, должен был оказаться в «тисках блокады». Если же говорить о составе гарнизона города Кинешма, то в него вошли также вооруженные рабочие и дружинники с местных заводов и фабрик. Каждая из рабочих дружин насчитывала от 10 до 50 человек, всего же дружинников было около 250. 7 июля 137 стрелков 1-й и 2-й рот, 19 пулеметчиков, в распоряжении которых было два пулемета, и 9 нестроевых солдат 1-го Кинешемского полка вместе с двадцатью оперативно мобилизованными коммунистами были направлены по железной дороге в Ярославль. Двигались они по пути, пролегавшем через станции Середа и Нерехта. Под Ярославль бойцы из Кинешмы приехали вечером 7 июля, а через пару дней к ним прибыло подкрепление в составе 40 человек. Почти сразу же эти отряды начали прорываться к Городскому валу и пытались закрепиться на этом стратегически важном объекте городской окраины. Впрочем, все эти попытки были безуспешными. Каждый раз кинешемцев отбрасывали назад – повстанцы очень умело использовали местную застройку, останавливая атакующих красноармейцев пулеметным огнем. Надо отметить, что, несмотря на то, что восставшие испытывали явный недостаток артиллерии, пулеметов у них был едва ли не переизбыток. Председатель РВК северных железных дорог докладывал: «Белогвардейцы засели с пулеметами в зданиях. Наши делали наступление не совсем удачно, ждут помощи каждую минуту». В своих показаниях на судебном процессе А. Перхуров сообщил, что на линии обороны, которая образовалась вокруг города, было около семидесяти «белых» пулеметов. Впрочем, красные называли цифру куда более значительную: «Потому что мы пробовали идти в наступление, а белые располагали около 600 пулеметами. Дело в том, что они заняли арсенал и военный склад, который принял пулеметы от 83 частей. Пулеметов работало много, и от этого главным образом и получились такие большие потери». Впрочем, эту цифру никто не воспринимал всерьез, даже свои иронизировали над ней: «Сколько же тогда надо было белогвардейцам иметь пулеметчиков, если у них было 600 пулеметов?» В свою очередь, Карл Гоппер, один из самых грамотных командиров белых повстанцев, сообщал: «На каждом из наших боевых участков было в среднем около 6 пулеметов. В винтовках недостатка не было, но начинал ощущаться недостаток в патронах, поэтому предполагалось перевооружать участки по очереди японскими винтовками, которых в складе было достаточно, с достаточным количеством патронов, оставшиеся же к этому времени ружейные патроны оставлялись исключительно для пулеметов». (Под «ружейными» имеются в виду патроны для русских трехлинейных винтовок. – Прим. ред.)

Но вернемся в отряды, прибывшие из Кинешмы. После того, как им не удалось занять Городской вал, они были переброшены на западную окраину города, в район, который можно назвать дореволюционной промзоной. Отряды заняли позиции вдоль железнодорожной линии, которая тянулась к мосту через Волгу. В ночь с 7 на 8 июля его роты, прикрываясь железнодорожной насыпью, продвинулись до места пересечения ее с Лагерной улицей. Бойцы заняли стрелковую позицию на насыпи железной дороги, установив один из пулеметов рядом с виадуком. Штаб отряда расположился в здании бывшей ткацкой фабрики «Каюков и сыновья» вместе со штабами Костромского и Шуйского отрядов, роты которых развернулись соответственно за левым и правым флангами позиции кинешемцев. На рассвете 8 июля красноармейцы открыли огонь по передовой линии повстанцев, но в ответ не последовало никакой реакции. В одной из своих статей братья Шевяковы отмечали: «За несколько часов лишь один белый пулемет сделал три короткие очереди, последней из которых был убит 20-летний боец Иван Капустин, стрелявший в сторону противника сначала с колена, а потом и стоя. Бойцы отряда один за другим прошли перед трупом своего товарища прощаясь, и вскоре без приказа и команды, перемахнув насыпь ж. д., устремились на врага. Выскочивший из штаба Тарабаров закричал было: “Назад!” Но тут же выхватил револьвер и помчался по огороду вслед за полком. От неожиданного натиска красной цепи повстанцы бежали. Крайняя линия домов, в том числе и зеленый дом с мезонином, из которого стрелял пулемет, была захвачена в течение нескольких минут. Схватили и белых пулеметчиков. Цель была достигнута, и наступил момент, когда люди, утолив жажду мести, залегли по обочинам дороги, не зная, что же делать дальше».

Впрочем, почти сразу же последовала белая контратака. Отряд из Кинешмы накрыли мощным пулеметным огнем, и красные были вынуждены оставить позиции. Командир не без труда, но восстановил контроль над своей частью. Было приказано закрепиться в окрестных домах. Через несколько часов на этом участке фронта начались сильные пожары. Загорелись сразу несколько заводов. Под напором огня и белых пулеметов красноармейцы отошли обратно к железнодорожной насыпи. В последующие дни красные бойцы неоднократно пытались прорваться в сторону центра города, но каждый раз откатывались назад. Они даже не смогли закрепиться на одной стороне железнодорожного моста через Волгу. (Это удалось сделать много позже, когда на этот участок фронта был послан бронепоезд, а город стал подвергаться бешеному артиллерийскому обстрелу.) Казалось, что ситуация была благоприятной для белогвардейцев. Однако Карл Гоппер полагал, что положение патовое. Он писал по этому поводу: «Обстановка требовала разбить бывшие налицо большевистские войска, пока их немного, а для этого нужно было иметь хотя бы небольшой отряд для активного действия. Красные, окружавшие нас тонкой линией, не были сильны и безусловно не имели никаких резервов. Отряд в 200–300 человек, напав на какой-либо из их флангов и окружив его, мог легко повернуть все дело в нашу пользу. Ввиду этого все усилия штаба были направлены к созданию такого отряда, но, увы, оказались тщетными. Первые дни я лично был занят этим формированием, но ни разу не удалось сформировать более 50 человек, как поступали с фронта такие категорические требования о присылке поддержки, что нельзя было отказать».

Неожиданно для многих вечером 7 июля часть отрядов, прибывших из Рыбинска, была отозвана обратно. Уездный военный комиссар Громов, на тот момент ставший комендантом станции Всполье, вспоминал: «Через несколько времени из Рыбинска пришла телеграмма: просят вернуть их стрелков. В Рыбинске восстание». Советская историческая литература никогда не скрывала, что Рыбинск для организации «цепочки» восстаний имел такое же большое значение, как и Ярославль. «В своих планах интервенты особенно выделяли Рыбинск, который наметили сделать центром восстания. Захват рыбинских военных складов, по мнению интервентов и белогвардейцев, дал бы им возможность продержаться здесь до того времени, когда на помощь подошли бы с севера англо-французские и американские десантные войска. Поэтому успех восстания в Ярославле ставился в прямую зависимость от захвата Рыбинска». Для того чтобы вооруженное выступление в Рыбинске было удачным, имелись все предпосылки. В частности, здесь была более сильная и хорошо вооруженная белая офицерская организация. Однако Савинков, взявший на себя непосредственное руководство «операцией» в Рыбинске, все-таки был никудышным стратегом. Выступление надо было начинать одновременно с «ярославским мятежом», в противном случае терялся эффект неожиданности. Позже Перхуров, рассуждая о возможных причинах провала выступления в Рыбинске, приводил мнение Савинкова: «Две причины по его мнению. Одна причина, что кто-нибудь выдал или предупредил, потому что когда люди готовые шли на сборный пункт, то всюду были поставлены заставы. Потом Бредэ порядочно помешал. Он приехал в Москву, и там его расстреляли». Впрочем, было бы странно, что губерния, вокруг которой формировалось кольцо блокады, не будет готовиться к возможным выступлениям в других городах и населенных пунктах. Однако первая реакция советского руководства все-таки больше напоминала панику, нежели холодный расчет. В своем докладе Руцкой и Миронов сообщали: «Из Рыбинска сообщение: В третьем часу ночи в количестве около 1000 со значительным количеством оружия, воспользовавшись нашим отправлением войск в Ярославль, выступили белогвардейцы, была сильная пальба, пулеметная и ружейная, к 12 часам дня усилиями оставшихся стрелков и железнодорожников Белогвардейцы прогнаны за Волгу к Мологе, нами отбито много оружия. Настоящее время спокойно, лишь отдельные выстрелы из окон, есть сведения, [что] Белогвардейцы организуются на ночь, мы все начеку, но их больше нас в десять раз, будем биться до конца, в крайнем случае запремся в станции и не сдадим ее. Дело осложнено тем, что в сторону Петрограда обрезаны провода и столбы, у нас мало пулеметов, послали в Бологое за помощью, свой отряд затребовали обратно из Ярославля, но его не отдали, случайно удалось сообщить Петрограду, обещал выслать помощь, посредине разговора обрезаны провода, сил у нас до 100 человек».

Сведения о выступлении, очень обрывочные, доходят до штаба Перхурова. Именно по этой причине в сводке от 9 июля сообщалось: «Рыбинск. Восстание против советской власти развивается весьма успешно». На самом деле операция провалилась и ликвидация выступления была закончена за несколько часов. На допросах Перхуров рассказывал о том, как узнал о начале второго «мятежа»: «– 7-го числа. Сообщение было такое, что наступают чехи с пяти сторон с пулеметами, просят прислать броневой дивизион.

– Вы, конечно, поняли?

– Да, конечно. Это не чехи, а наше выступление.

– Скажите, с Савинковым Вы сговаривались, что, как только удастся там, немедленно двинуть помощь из Рыбинска?

– Да.

– И, очевидно, Вам немедленно бы сообщили?

– Не помню, какого числа я послал радио. Ответа не получил.

– Когда Вы убедились в том, что в Рыбинске провал?

– Только тогда, когда вырвался из Ярославля». Действительно, отсутствие связи с Рыбинском стало большой проблемой. Тот же Перхуров свидетельствовал: «Связь между ними и нами была очень осложнена, потому что кольцо все время сжималось. Я отпустил массу людей, чтобы разузнать, что делается в Рыбинске. Ни один из посланных обратно не явился».

Как бы то ни было, но уже 8 июля советский отчет, направленный в Москву, звучит более уверенно, хотя и тревожно: «В Рыбинске продовольственное положение критическое. Требуется содержать шесть уездов губернии. Просим экстренных распоряжений. Просьба экстренно выслать деньги для удовлетворения жалованием красноармейцев 6-ти уездов, а также Комиссариатам Уездным и Волостным. Ввиду падения Губернск[ого] Комиссариата] гор. Ярославля требуется передать полномочие Губернск. Комиссариата Уездному Рыбинскому Комиссару. К предупреждению нападения на Рыбинск приняты все меры, необходимо иметь поддержку живой силой и технической – броневики, автомобили и оружейные снаряды имеются; получена Рыбинском помощь из Бежецка. Из Рыбинска доносит Комиссар Ферофонтьев. При выступлении чехов и Белогвардейцев их было 70 человек, в настоящее время все спокойно. Приняты все меры предосторожности. Взято в плен 17 человек. Оборона города принята со всех сторон. Красные казармы при 4-х орудиях 3-х калиберн[ых], 40 пулеметов, Артиллерийск[ий] скл[ад] 4 шт. 3-х калибер[ных], 5 шт. 6[-ти] калибер[ных], 6 пулеметов. Имеем сухарей 700 пудов. Галет 700 пудов, муки 100 пудов. Армия налицо 1000 человек, необходимо сейчас же обеспечить деньгами. Из Рыбинска в Ярославль отправлены 153 человека, 9 пулеметов, 168 чел., 4 пулемета, 56 человек, 1 пулемет, 20 чел., 1 пул., 60 пулеметных лент, 50 000 винтовочных патронов, снарядов 3-х дюймовых 304 шт., шрапнелей 3˝ – 500 шт., гранат 3˝ – 500 шт., погружено 5000 3˝-снарядов, но еще не отправлено, потому что появились слухи, что на ст. Лом имеются Белогвардейцы, по выяснении отправим».

Позже Перхурову не раз приходилось встречаться с Савинковым. Тот, желая хоть как-то оправдаться за «рыбинский провал», изложил следующую версию произошедшего: «В ночь на 6-е июля полковник Перхуров выступил в Ярославле, 7-го мы узнали, что Ярославль в его руках. В ночь на 8-е я приказал выступить в Рыбинске. Наш штаб находился на окраине города в квартире маленького торговца. Жил я в квартире другого торговца, на берегу Волги, у самых большевистских казарм. Ночью мы собрались в штабе, и ровно в 1 час раздался первый ружейный выстрел. Но уже в 2 часа мой адъютант доложил мне, что, в сущности, бой проигран. Мы были преданы. Большевикам стали известны наши сборные пункты, и конные большевистские разъезды были на всех дорогах, ведущих к артиллерийским складам. Несмотря на это, артиллерийские склады были взяты. Но когда члены нашей организации двинулись, вооружившись, на Рыбинск, они встретили заготовленные заранее пулеметы. Им пришлось отойти. К утру, понеся большие потери, они вышли за город и окопались в нескольких километрах от Рыбинска. Когда рано утром, убедившись, что бой проигран бесповоротно, мы вышли из штаба, было совсем светло. Куда идти? Пулеметы трещали без перерыва, и над головой свистели пули. Жители, чувствуя, что победа останется за большевиками, в страхе отказывались нас принимать. Мы остались посреди города, не зная, где нам укрыться. Тогда мы решили пройти пешком в указанную нам деревню, где жил рекомендованный рыбинской организацией купец. Дикгоф-Деренталь, Флегонт Клепиков и я двинулись в путь. Едва мы вышли из города, как снова попали под большевистский огонь. Едва мы вышли из сферы огня, как наткнулись на большевистский патруль. Но мы были одеты рабочими. Патруль не обратил на нас никакого внимания. Так мы прошли верст 20, пока не отыскали наконец нужную нам деревню… Бой в Рыбинске был бесповоротно проигран, но Ярославль продолжал держаться. Я послал офицера к полковнику Перхурову, чтобы сообщить ему о рыбинской неудаче. Офицер до полковника Перхурова не доехал: он был арестован большевиками. Для меня было ясно, что без артиллерии Ярославль долго обороняться не может. Но я тоже надеялся на помощь союзников – на архангельский англо-французский десант. Поэтому было решено, что оставшиеся силы рыбинской организации будут направлены на партизанскую борьбу с целью облегчить положение полковника Перхурова в Ярославле. В ближайшие после 8 июля дни нами был взорван пароход с большевистскими войсками на Волге, был взорван поезд со снарядами, направлявшийся в Ярославль, и был испорчен в нескольких местах железнодорожный путь Ярославль – Бологое. Эти меры затруднили перевозку большевистских частей со стороны Петрограда, но мы не смогли воспрепятствовать перевозке из Москвы. Троцкий же, понимая всю важность происходящих событий, напрягал все усилия, чтобы с помощью Московского гарнизона овладеть Ярославлем».