Текст книги "Старый пёс"

Они шли по мощеной дорожке: крупная, широкая женщина, на локтях-пятках словно черепашки селились панцирями наружу, и на полголовы переросший мать нескладный мальчуган, похожий на поломанного и ожившего Буратино, о котором Старый Пёс ничего не знал, но интуитивно угадывал образ, для него безымянный. Совершенно разные люди, но плечи их странно одинаково вздрагивали. А потом мальчишку собрали и увезли в город. Обитатели фермы перешептывались, будто поместили его в какую-то специальную клинику для таких людей, которые по случайности лишают собак жизни и потом все время переживают, и никак у них не получается пережить. «Там кормят?» – интересовался Старый Пёс у соратников по бараку. В те дни он готов был есть не переставая. Увы, к этому оказались не очень готовы другие собаки. Люди, надо сказать, тоже. Поэтому у него, не переставая, сосало под ложечкой. «Там лечат», – разъяснили ему. И интерес Старого Пса к далекой клинике моментально угас.

Потом ему прогнали глистов, аппетит пришел в норму, и «добытчик» опять превратился в «пытливый ум», а с точки зрения окружающего собаконаселения – в форменного надоеду. По идее, он вполне мог вновь заинтересоваться болезнью мальчика и его судьбой, но нет, не случилось. Видимо, подвернулось что-то более интересное. Что именно – Старый Пёс давно позабыл.

Редко, но все-таки он вспоминал о неумехе водителе, беглеце, у которого после всех злоключений «крышу снесло», как говорили собаки постарше. Они же дразнили его обидно звучавшим словом «психованный». Старый Пёс считал, что это от зависти, оттого, что больших собак мальчишка не брал на руки и они не знают, какие они у него были неуверенные и добрые, и что лизать мокрое лицо было солоно и приятно. Он не заметил как простил мальчугана. Сестру он жалел отдельно. Эти два существа жили в его голове словно в разных мирах, что в общем-то, по несчастью, так и было. В конце концов, щенячья наивность позволила Старому Псу возложить вину за гибель сестры целиком и полностью на очумевший автомобиль. Утверждавших иное он не слушал. А когда Старый Пёс подрос настолько, чтобы разобраться в трагическом происшествии и разобрался, то, как ни странно, жалости к мальчугану, которого он больше никогда не встречал, отнюдь не убавилось. К людям в целом он тоже не охладел. Зато страх перед машинами – неважно, был в них кто-нибудь или нет, двигались они или стояли, – никуда не испарился. Впрочем, страх не всегда был одинаков – чем здоровее было авто, тем наглее становились мурашки, их страх запускал под шкуру Старого Пса. Порой пёс задумывался: стоило ли во всем этом копаться, разбираться, если в результате ровным счетом ничего так и не переменилось, все осталось как было? Сочувствие горе-гонщику, страх перед непредсказуемыми убийцами на колесах… На поверхности ответа не было, а если Старому Псу не хотелось во что-либо углубляться – в этом случае точно не хотелось, – он легко себя успокаивал: «А что, собственно такого? Да ничего. Жизнь такая… непеременчивая. И я в ней такой… постоянный».

Старый Пёс опасался даже хозяйского автомобиля – большого, черного, на огромных колесах. Рядом с такими колеса «каблучка», что погубил его сестренку, показались бы просто игрушечными. «Монстр и ужас» – такими словами определял хозяйский автомобиль Старый Пёс. Ни что не могло его убедить в лояльности транспорта к живности мельче человека. Он бы напрягался еще больше, если бы знал, что и для людей у автомобилей нет исключений. Успокаивался Старый Пёс только оказавшись внутри салона, потому что внутри машина была мягкой, кожаной, ласковой. «Даже если прикидывается, – рассуждал он, – всё равно классно». К тому же Хозяин рулил одной рукой, а другой исправно теребил Старому Псу холку, почесывал за ушами и вообще был крайне отзывчив на собачьи чаяния. Вероятно, потому, что улизнуть ему от Старого Пса было некуда. Не то, что в их многокомнатных хоромах. Там можно было спрятаться за газетой, запереться в ванной или делать вид, что разговариваешь по телефону вместо того, чтобы постоять со своей собакой, пока она ест.

Дома Старый Пёс не переносил одиночества во время еды. Не потому, что ему требовалось для лучшего усвоения читать вслух что-либо о высоком или говорить о нем. В принципе, смешно было представить себе Хозяина, произносящего монологи о созвездии Гончие Псы, любимых породах английской королевы и придворных породах Путина под хруст чего-то сомнительного, неаппетитного. Это хрустящее лакомство, утверждали высоколобые, умытые и аккуратно причесанные граждане, насыщает собак и облегчает им пищеварение. «Злокозненная чушь! – категорически отвергал рекламные слоганы Старый Пёс. – Это не лакомство, а дерьмо. Оно облегчает жизнь исключительно людям. И насыщает их время разной бессмысленной ерундой вместо того, чтобы отварить своей собаке кусочек нормального мяса. Или хотя бы постоять со своим псом, пока тот ест». Старый Пёс даже наедине с собой чуть-чуть темнил: дело было не только в качестве пищи, не столько в нем.

Суть проблемы сводилась как раз к вскользь, напоследок упомянутому «постоять». Пока Старый Пёс пережевывал корм в соответствии с рекомендациями производителя, то есть принудительно долго, в доме могло произойти что-нибудь важное. То, что Старый Пёс пропустить был не вправе. Ведь халатность для настоящей собаки – порок хуже неустанного лая, попрошайничества, дурного нрава, уродства и вообще – дебильности. Куда проще для собачьей нервной системы согнать на кухню обитателей квартиры и заставить дежурить, терпеливо ждать – «А что в этом такого?», – когда же их любимец насытится. Тогда казусы с людьми, а они большие мастера по этому делу, практически будут исключены. Люди рядом, на глазах, все их глупости отложены в сторонку, ждут. Всем польза. В том числе глупостям – есть возможность передохнуть. С Хозяйкой, пока та жила с ними, особых проблем не наблюдалась, она и без понуканий Старого Пса львиную долю домашнего времени проводила на кухне. С Хозяином всё было не так, неправильно как-то всё в этом плане было с Хозяином. «Люди, спрашивается, для чего заводят собаку? – размышлял на заданную тему Старый Пёс. – Чтобы собака всё держала под контролем. Раз сознательно завели, значит, по жизни сознательные, обязаны содействовать». С точки зрения пса, в его рассуждениях закономерно отсутствовали изъяны. Зато они явно присутствовали в поведении его Хозяина. Тот никак не желал взять в толк, что его обязанность не сводится к тому, чтобы тупо насыпать корм в миску и отправиться с кухни прочь по своим делам. «Какие вообще могут быть дела, когда его собака принимает пищу?» Словно читая мысли Старого Пса, Хозяин отмахивался. «Какого лешего, – так говорил, – я буду торчать на кухне, стоять руки в брюки, пока этот обалдуй поест?» Иными словами, откровенно противопоставлял себя собачьим интересам. Проще сказать – саботировал.

У Старого Пса было шесть планов, как по заслугам «отметить» Хозяина… Ну, хорошо – четыре и два «планчика», но в машине он обо всех о них забывал. Там можно было толкнуть Хозяина носом под локоть, и тот незамедлительно проявлял чудеса сообразительности, безошибочно тыкал пальцем в специальную кнопку, а в ответ сиденье, на котором возлежал Старый Пёс, немного помедлив, выдавало порцию живительного тепла. Все регулярно повторяемые Старым Псом попытки добиться аналогичного прогресса в квартире ничего не дали, хотя кресла в жилище были посолиднее, чем в машине. Правда, и не отняли тоже ничего. Подумаешь, пару-тройку раз обозвали «прилипалой настырным» и раз сорок послали «в жопу»?!

Обычно Хозяин, куда бы ни ехал, всегда брал Старого Пса с собой. В свое время, стоило открыть пассажирскую дверь, пёс бодро запрыгивал на подножку, самостоятельно перебирался на сиденье, пару раз крутился на нем, вроде как за своим хвостом, а на самом деле вил собачье «гнездо». «Угнездившись», ожидал хозяйских ласк, напоминая о себе нежным взглядом, обращенным на профиль Хозяина. В голливудском кино героини так смотрят на своего рыцаря-спасителя. Хозяин, конечно же, чувствовал гипнотизм исполненных доброты и покорности собачьих глаз, хоть и знал, что с искренностью у четвероногого пройдохи напряг. Ценил способности к лицедейству. Он послушно снимал правую руку с руля, чтобы положить ее туда, где ждали. «Вот так… Умница… Все как учили и как мы любим», – поощрял его Старый Пёс, разворачиваясь под ладонью так, чтобы она оказалась… повсюду.

Но однажды всё изменилось. Взлетать на верхотуру автомобильных сидений Старому Псу было трудно. Еще труднее было себе в этом признаться. И совсем невозможно опозориться перед Хозяином. Он нашел выход. За пару шагов до дверцы пёс неожиданно принялся замедлялся, потом останавливался совсем и начинал заваливаться на бок, вроде как подставляя под ласки живот. И не вовремя, и неуместно. Правда, это с точки зрения человека. Старый Пёс точно выбирал момент, когда Хозяин был на расстоянии вытянутой руки, больше того – смотрел именно на своего пса. От этого зависела быстрота реакции человека. Падать на самом деле в планы Старого Пса не входило. Поначалу, когда в поведении питомца обнаружилась эта новая «фенечка», Хозяин недовольно ворчал: «Ну ты даешь… Нашел время для нежностей. Еще в лужу бочком приляг, чистюля». Тем не менее он споро подхватывал собаку на руки, перемещал по воздуху на сиденье, обычно застеленное старым пледом.

Он был недоволен и самыми разнообразными словами выражал свое недовольство. Его можно было понять – на домашний диван пёс запрыгивал без разбега. Потом как-то сам собой этот затейливый ритуал перестал Хозяина раздражать. Из бремени он превратился в игру. «Опять добился своего, старый прохиндей», – шутливо подергал Хозяин пса за ухо, когда осознал, что произошло.

С того дня, глядя, как в паре шагов от машины Старый Пёс начинает крениться на манер получившего бортовую пробоину торпедоносца, Хозяин шутливо прикрикивал на него: «Ну-ка, существо приземленное, держать баланс!» И тем самым лишь ускорял развязку, давая понять, что собран, знает всё наперед и не оплошает. Если было сухо и хотя бы относительно чисто, Старый Пёс был готов завалиться на бок. В непогоду он смешно припадал на все четыре лапы, словно неожиданно на собаку напал самолет и пёс испугался, что тот зацепит его хищными шасси. Старый Пёс считал живот больше пригодным для вытирания об сиденье, чем бок.

В новой игре Старый Пёс умышленно рисковал – он готов был всамделишно упасть на бок, заставлял себя доверять Хозяину, притом что до такой степени никому раньше не доверял. В общем и целом доверчивость он относил к порокам, даже к болезням, сродни жидкому стулу. Одна из соседских собак страдала этим недугом и метила прогулочные маршруты, где не попадя. Старый Пёс брезгливо обходил «мины», притом что принюхиваться к другим собачьим «следам» было частью его уличных удовольствий. Выкрутасы Старого Пса при посадке в машину преследовали одну дополнительную цель: он исподволь экзаменовал Хозяина на привязанность к своей собаке, внимательность и расторопность. Это была непубличная часть игры, придуманной Старым Пса. Вскоре автор затеи научился считать, что и задумал ее только ради проверок хозяйской любви и преданности. И прибывал в полной уверенности, что это все для него, для Хозяина.

За годы правила этой игры практически не изменились. Сценарий тоже. Только теперь Старому Псу и мечтать не приходилось о попытках самостоятельно достичь сиденья. Дело было не в возрасте и не в здоровье. Он подозревал, что в лучшие свои годы блестящих телесных кондиций такие попытки привели бы к фиаско. Хозяин купил высоченный джип. Первый раз увидев новую игрушку Хозяина, Старый Пёс, которому полагалось бы вздрогнуть от ужаса, обрадовался: «Вот теперь все точно будет по-честному».

По-хорошему, Хозяин был совершенно прав, когда объявил Хозяйке в первую же неделю переселения щенка в их семью, что собака им досталась «с несметным числом тараканов». А с появлением у Старого Пса странностей при посадке в машину человека словно бы переклинило, или «отрубило» фантазию, – он через раз поминал в связи со Старым Псом пресловутых обитателей темных глубин под ванной и кухонной мойкой. При этом к рыжим усатым бестиям Старый Пёс готов был поклясться, лично он не имел отношения, они вообще были пришлыми, с другого этажа. Туда, кстати говоря, и вернулись, когда в месте их тараканьей прописки завершили ремонт. Говорили, прощаясь, что отрава там нынче шикарная, импортная, предлагали отведать, но Старый Пёс не привык объедать мелюзгу. «Хм… Можно подумать, сам идеален», – резюмировал пёс с ехидцей, как только сообразил, о чем думал Хозяин, прибегая к метафоре, в смысл которой Старый Пёс вникал сколь долго, столь и мучительно, что понял, насколько она непостижима для понимания всех прочих собак. В интеллектуальное равенство, хотя бы относительное, Старый Пёс не верил категорически… Как и в то, что Хозяин когда-нибудь проникнет в тайную суть его замысла. И оказался прав: однажды Хозяин в его присутствии поделился с Хозяйкой своей версией странного поведения Старого Пса, предваряющего их поездки на автомобиле. «Скорее всего, стукнулся однажды больно, – сказал, – а мы, дураки, не заметили». «Вполне внятно», – мысленно похвалил его Старый Пёс. «Наверное, ты прав», – легко согласилась с супругом Хозяйка. При этом она пристально посмотрела в глаза Старого Пса и заговорчески подморгнула ему. Тоньше чувствовала и все понимала. Старый Пёс ее обожал.

Временами Старый Пёс останавливался и принимался остервенело выгрызать досаждавшие лапам льдинки вкупе с налипшими комьями снега, те тоже не баловали собаку приязнью. Снег поддавался, а со льдом, попавшим между подушечками и пальцами, дело обстояло не так удачно. Однако Старый Пёс не оставлял надежд. Он подумал о том, что мужчины – не женщины, а именно мужчины – порой таким же манером пытаются выкусывать занозы, неудачно пойманные самой серединой ладони. Старый Пёс пару раз это видел и злорадно скалился вбок. У них, у мужчин…

Старый Пёс обожал распространять свои наблюдения на все человечество или хотя бы на его половину… Наблюдал же он исключительно за одним и тем же мужчиной, в одних и тех же интерьерах. Итак, у них, у мужчин, мудрствовал Старый Пёс, все в конечном итоге заканчивается примерно одинаково. Жалко заканчивается. Чертыханьем, тщетным поиском куда-то запропастившегося пинцета, который не изымает занозу, зато расковыривает до крови кожу вокруг, а довершает разгром и членовредительство работа иголкой. Потом стопка водки – успокоить нервы – и клятва больше никогда ничего не делать по дому. Даже если Она откажется убирать, готовить или, чего доброго, вообще съедет к матери. «Что, если вдуматься, пришлось бы весьма кстати!» – говорится веско в сторону кухни. И еще одна стопка водки как антисептик – при такой грозящей нагноением травме одной стопкой не обойтись – опасно. Две – лучше, но еще без гарантии. Три – успех, а успех нуждается в закреплении… Она же на кухне словно локатор: чувствует, что стресс снят, нервишки улеглись, ладонь – пустяк, но… лечение увлекло. Нравится. Ничего удивительного – всегда нравилось. С травмой, без… Старый Пёс в курсе, но с нотациями никогда не лезет. «Один столбняк другим заменить решил, горе луковое?» – подает Она голос. Не потому что смелее Старого Пса, просто не так прозорлива. «Иди сюда, – добавляет участливо. – Промою, пластырь приклею. Самоделкин…» И пока ранка, какую настоящий мастеровой и не заметит, впитывает с ватки йод, предупреждает ласковым голосом, что если еще раз увидит «эту шлюху» возле подъезда, то переломает ноги сперва ей, а потом и ему. Лицо у мужчины при этом сморщенное, кислое какое-то, и Старый Пёс верит, что это от йода.

«Вот казалось бы… Кто бы мог подумать – обыкновенная заноза… А столько проблем! – говорил себе Старый Пёс, на ходу пробуя результат упражнений с лапами и чувствуя, как с каждым шагом все возвращается на круги своя. – Люди… Человек – это само по себе уже неудача…»

Стоило Старому Псу приноровиться к неблагодарному делу возвращения лапам пригодности для ходьбы, как спина, живот и нос тут же, секунды не потеряв, начинали предательски мерзнуть. Живот особенно отличался на этом поприще, но на то имелись веские причины.

Когда Старому Псу был от силы год – полтора, хозяева надумали переезжать. Суета невидимым, но осязаемым, мешавшим дышать целлофаном окутала доселе спокойный и устоявшийся быт. Старого Пса бесконечное перемещение коробок и чемоданов, равно как и паковавших их людей, приводило в унынье. Когда же он обнаружил, что упаковано практически все, кроме его собственного места и мисок, затосковал с такой силой, что вместо новой квартиры очутился на операционном столе с «заворотом кишок».

Ветеринар на волнительные вопросы Хозяина отвечал неизменно: «Ну не знаю…» Правда, после этих слов он все же выдавал кое-какие сведения из былой практики. То есть кое-что все же знал, не до конца сбитый летчик, слегка подбитый, в крыло. Впрочем, один раз он все же нашел в себе силы отступить от заведенного порядка, но и Хозяин не спрашивал, а утверждал:

– Доктор, вы обязаны его спасти! Надеюсь, это вы понимаете!

– Попытаемся, – нерешительно пожал плечами ветеринар, заставляя Хозяина настойчиво повторить:

– Обя-за-ны! Никаких «попытаемся» я не приму.

А тот, как заведенный, опять за свое «ну не знаю…» Тут Хозяйка, до поры державшаяся, расплакалась словно маленькая.

Старый Пёс, одним глазом наблюдая за происходящим, второй уже закрывался под действием укола, мысленно пообещал Хозяину и Хозяйке, что всё обойдется. Мол, если доктор сплохует, он сам справится. Очень не хотел, чтобы Хозяин попал в беду. А насчет того, что беда близка – не обманывался. Он и сам не выносил женских слез. Сейчас Старый Пёс гордился выдержкой Хозяина, но чувствовал: еще немного и тот сорвется, и тогда доктор понадобится уже ветеринару. «Человечий собачьему, – ухмыльнулся Старый Пёс про себя. – Пусть тогда „скорая“ в пробке застрянет. Заодно и Хозяин прибраться куда успеет, а я уж как-нибудь сам по себе. Повезет, до другой ветеринарки довезти успеют, если с мигалкой…» Картина представлялась почти нереальной, но впечатляла сильно, Старый Пёс зарычал, распугивая нерадивых водителей.

– О! – тут же подхватился ветеринар. – Укол начинает действовать, смуры пошли. Ну не знаю, как у собак, а на людей…

– Давайте уже, – невежливо оборвал его Хозяин. – Мы в фойе посидим.

У ветеринара были кривые и на всю глубину прокопченные сигаретами зубы. В моменты исключительной собранности он подсознательно, то есть невольно гримасничал и беззастенчиво выставлял напоказ неухоженный, плохой прикус, морщил нос и задирал губу. Даже для собаки зрелище представлялось сущим кошмаром. Старый Пёс, исключительно для сравнения, чтобы доктор имел представление о пользе личной гигиены, а также знал, с кого ему впредь следует брать пример, щедро демонстрировал ему свои челюсти.

Зубы Старого Пса были на загляденье. Их регулярно надраивал бесстрашный и нередко страдавший за проявленную отвагу хозяйский палец, одетый в ершистую резиновую насадку, которая, увы, ни от чего не защищала. Псу вдруг вспомнился вкус сладенькой и в то же время бодрящей пасты. Нет сил, как захотелось домой. И Старый Пёс, не выбирая выражений, с чувством вслух отчитал нерадивого эскулапа. В половине тирады медленно, но неотвратимо вступило в права удивительное, непривычное облегчение. Оно поднялось от пальцев на задних лапах к самому горлу Старого Пса, но не напугало, наоборот. Дышать стало легче, прекратились болезненные подергивания в животе, а ощущение чего-то обидно неотвратимого сменилось пониманием, что оно так-таки наступило, но уже не обидно… Старый Пёс освободился от заботы о человеке и вообще от какой-либо связи с внешним миром. Он увидел Собачьего Ангела.

Конечно же, Старый Пёс не мог наверняка знать, что тот не был подослан коварным ветеринаром и поэтому не сразу обрадовался удивительной встрече. Он проявил похвальную, свойственную его породе сдержанность и недоверчивость, но потом интуиция взяла верх: люди с желтыми и кривыми зубами не могут иметь на посылках таких чудесных, пахнущих небом («а как пахнет небо?») собак. Собак с крылышками и добрым, проникновенным взглядом. Старый Пёс подумал, что и сам бы сгодился в такие славные беспилотники. И выглядел бы совсем не хуже, а может быть, даже и импозантнее. Наверняка импозантнее.

– Наверное, у тебя есть вопросы, – предложил Ангел не скромничать.

– Хозяин с Хозяйкой возьмут меня с собой? Ну… туда, куда уезжают? – спросил Старый Пёс о том, что беспокоило больше всего.

Собачий Ангел кивнул в ответ и полетел куда-то дальше, по своим делам. У него ведь таких старых псов – пруд пруди. Ну а Старый Пёс, помахав на прощанье хвостом Собачьему Ангелу, принялся проваливаться все глубже и глубже в сон, ту его часть, где темно и не селятся сновидения. Последней нагнавшей его мыслью было: «Болван, надо было спросить, отменят ли когда-нибудь сухой корм?»

Спал он долго, но под конец снова чутко, и слышал, как за тонкой перегородкой, отделявшей собачью палату от приемного покоя, доктор то ли пенял Хозяину, то ли озадаченно восторгался – кто их, людей, поймет?

– Ну, доложу я вам, и характер у вашей собаки… У меня после первой инъекции большие псы, ну я не знаю… Пойнтеры, к примеру, засыпают как миленькие! А этот, надо же, после второй зубы скалит и рычит! Вы не поверите: глаза уже не открываются, закрылись, а он, ну надо же, рычит, подлец!

– Детство тяжелое, юность не сладкая, предчувствие, что зрелость может пройти без баб и детей, – в привычной манере отозвался Хозяин.

Его отпустило, Старый Пёс по голосу чувствовал.

– Шутите? У меня весь набор того, что вы перечислили, а я вон весь какой из себя покладистый. Правда, насчет детей, слава богу, предчувствие не оправдалось. До сих пор не пойму, откуда они – баб-то, ой простите, забылся… Не было их! – В тон Хозяину хохотнул ветеринар. – У вас дети есть?

– Доктор с ним, правда, всё нормально? Только скажите честно, – Хозяйка всегда переспрашивала, если речь шла о здоровье.

Старый Пёс хорошо знал об этой привычке, да и сами слова по телефонным разговорам Хозяйки со своей матерью.

– Да не беспокойтесь вы. В самом деле всё прошло как нельзя лучше. В полном порядке ваш пёс. А у меня, представьте, двое… Две, точнее. Близняшки… Вот только со временем напряги. Будь по мне, так только с ними бы и сидел, но ведь оно как… Мне звонят «выручайте», и я тут как тут. Не было случая, чтобы отказал в помощи. Доктор ведь, хоть и «зверушкин». Знаете, как будет по-чешски ветеринар? Я недавно там был по обмену. Зверолекарь! Вот я и придумал «зверушкина доктора», потому что зверолекарь по-русски звучит, ну я не знаю, как-то излишне по-зверски, что ли. Вы не находите? Вот живут люди! А у нас лекарств – комар нассал… Ой, простите великодушно, зарапортовался… А из того, что есть, половину наркоконтролёры, на всю голову ушибленные, позапрещали… Делать им нечего, уродам.

Старый Пёс представил, каких сил Хозяину и Хозяйке стоит слушать весь это бред с внимательными лицами, и злорадно подумал: «А вот нечего было переезжать». «Зверушкин» доктор был прав – Старый Пёс быстро приходил в норму.

– К прочим бедам ремонт, как изволите видеть, – продолжал разглагольствовать доктор за занавеской. – Седьмой месяц не можем закончить, а посетители сплошь на «мерседесах» да джипах. Вчера йоркшир, девочка, с клещом в ухе… А на ней ошейник… – мама дорогая! – как есть с настоящими бриллиантами. Я их по жизни не много видел, но думаю, что они, родимые. Поверите, прямо руки чесались сколупнуть пару камней дочкам на сережки… Вот бы порадовались, малышки мои.

– Четыре, – вмешался Хозяин. Совсем для Старого Пса непонятно.

– Что четыре?

– Четыре камушка. Вы же сказали, что у вас близняшки.

– А-а… Ну да.

– За риск для жизни во время манипуляций с моей собакой я, не волнуйтесь, конечно же, доплачу. Как и за вторую инъекцию. Да и вообще порадею чуток отечественной ветеринарии, – посулил Хозяин.

– Да уж, придется, – притворно-сочувственно вздохнул «зверушкин» доктор.

Хозяин правильно угадал смысл всей этой «говорильни».

– Вы только не думайте…

– Что вы, доктор, я вообще не по этому делу…

– Ну, зачем вы так. Думаете, если я не людей лечу…

– Простите великодушно, нервы… Можете положиться, я все понимаю и ничего такого не думаю. И неплохо знаком с теми, кто лечит людей. Не обольщайтесь на их счет, не стоит. Думаю, и у вас немалый личный опыт. Я за собаку свою волнуюсь.

– Дня через три выпишу вашего пса. Завтра позвоню, скажу точно, когда забирать, если… у меня после его осмотра пальцы на руках останутся. Ну… а если что пойдет не так, то медсестра номер на телефоне наберет. Ха!

Уже от дверей Хозяйка спросила:

– Ему… было очень больно?

– Ну не знаю… – отозвался доктор по заведенному им самим обряду. – Не думаю, не должно было. Я же говорю: две инъекции! Лошадиная, поймите вы, доза… Нет, больно не было. Сейчас поболит немного, это правда. Вам, дорогая моя, радоваться надо, что обошлось. Вовремя спохватились.

Сквозь дрему Старый Пёс подумал, что не отказался бы от бриллиантового ошейника с единственной целью: дождаться, когда противный «зверушкин» доктор попытается сковырнуть пару камешков, ну и… прихватить с поличным. «Радоваться его малышкам подавай…»

В новый дом Старый Пёс въехал исхудавшей полудохлятиной с длинным, грубым шрамом на животе, почти что по всей длине. Шрам в дюжине мест перехватывали размашистые стежки, не оставляя сомнений в том, что мальчикам в школах домоводство не преподавали. Хозяин дважды в день смазывал шов кусачей зеленкой, но Старый Пёс стоически переносил экзекуции. Он был в новом доме, они снова были вместе с Хозяином и Хозяйкой, а за такое счастье Старый Пёс готов был терпеть и большие неудобства, чем выкрашенный жгучей отравой живот. Язык, кстати, в результате непослушания и прогулкам по животу, тоже позеленел, но его, что удивительно, совсем не щипало. Если бы щипало язык, то скорее всего Старый Пёс был бы вынужден, вопреки собственным зарокам и клятвам, намекнуть Хозяину подоходчивее на потребность сыскать зеленке замену. Что-нибудь щадящее. Например, мазь из… шоколада.

Шоколад, так считал Старый Пёс, прекраснейшим образом способствовал заживлению любых ран. Как душевных, так и физических. Об этих целебных свойствах Старый Пёс узнал от Хозяйки. По секрету, конечно же. Оба сознавали, что Хозяину не достанет ни догадливости, ни гуманизма, чтобы по достоинству оценить методику, одобрить ее и самому принять на вооружение. Всякий раз, вспоминая вкус лакомства, Старый Пёс упрекал Хозяина в черствости: «Перенесшее тяжелейшую операцию и лишь чудом выжившее животное – это уже не просто какая-то там собака, какую баловать „себе дороже“». Впрочем, шоколад поступал из другого «ведомства», и Хозяина было легко прощать: «Никто несовершенен, если он не собака. Собаки тоже бывают несовершенны. Как правило, они такие и есть. До чего трудно жить в окружении несовершенства! Но Хозяин – он всё же хороший…» Правда, если бы зелёнка начала щипать язык… Но к языку, как уже говорилось, зелёнка проявляла необъяснимое снисхождение и весь свой гнусный характер вымещала исключительно на животе, особенно на стежках.

Сейчас этот шов на собачьем брюхе мерз сверх всякой меры. По разумению Старого Пса, эта часть его тела была доне́льзя изнежена хозяйскими поглаживаниями, ставшими особенно частыми после перенесенной операции. Ну а потом, как водится, почесывание собачьего живота само собой вошло в привычку. У обоих – и у человека и у его питомца.

Старый Пёс понимал, что глупо злиться на собственное тело, тем более не на все, а только на его часть, однако случившиеся неприятности следовало к чему-то привязать, и пузо подходило для этого как нельзя лучше. Упреки Хозяину, злость на погоду уже давно не согревали. Хула, адресованная шву на животе, тоже, но… хоть что-то новенькое. Из-за особенной чувствительности шва к морозу («Что ж ты, сволочь, творишь-то, а?!») выкусывание льдинок и снега приходилось отсрочивать, так и не достигнув желанного результата, подхватываться и шустро двигать вперед, дабы поскорее согреться. При такой занятости куда там не свои – хозяйские трудности отслеживать?!

Зевнул, в общем, Старый Пёс, пренебрег своей собачью обязанностью «всё держать под контролем». Пропустил приключившийся с самым дорогим ему человеком незапланированный полет, закончившийся не в меру жестким приземлением. Притом что какие-то неясные звуки Старый Пёс всё ж таки уловил. Однако, отвлекающие от тяжелых личных забот, они его внимания не удостоились.

Хозяин, стоит заметить в оправдание Старому Псу, и раньше мог пошуметь на улице, неважно где был – за спиной своего спутника или впереди. Ему могло прийти в голову громко похлопать руками в перчатках, разгоняя кровь, выкрикнуть что-нибудь дерзкое, сумасшедшее в небо: «Ну где ты там! Спишь, небось? Не спи – замерзнешь!» Старый Пёс, если трусил в авангарде, вообще редко оглядывался, если не кликали по имени или одному из доброй дюжины заменяющих имя ласковых прозвищ, к которым Хозяин прибегал под настроение, немало смущая своего любимца в случае, если рядом находились другие собаки. Ну кому, спрашивается, понравится Марзупон? «Кто или что вообще это такое – марзупон…» – возмутился пёс в очередной раз. Он заметил, что от возмущения ему становится чуть теплее.

Нежеланные свидетели словесного проявления хозяйской нежности, кто не знал, насколько сильно рискует, а может быть, и намеренно провоцировали судьбу, случалось, подтрунивали над Старым Псом. Потом сильно жалели и впредь проявляли куда больше сдержанности и обходительности. Впрочем, было и так, что Старому Псу пришлось извиниться за нанесенные побои, хорошо хоть обошлось без увечий. Недотёпа мопс, оказывается, искал с ним знакомства и решил, простая душа, что Старого Пса так и зовут – Марзупон. Старый Пёс с готовностью повинился, а вот мадам, выгуливавшая мопса, устроила Хозяину настоящий разнос. Правда, на языке, которого тот не знал, поэтому по обыкновению мило улыбался и увещевал: «Мада-ам, ну стоит ли горячиться по такому пустячному поводу». Мопс тоже принялся успокаивать раззадоренную хозяйку, стараясь увести куда-нибудь. На прощание он с тоской полюбопытствовал, заранее зная ответ:

– При такой хозяйке мы ведь не подружимся?

– Да уж, – не разочаровал его Старый Пёс. И добавил: – Пусть наш язык учит, или валите на хрен домой, откуда вы там.