Текст книги "Атаман. Черная месса"

Глава десятая

В ресторане телевизионщик Макс был как у себя дома, кивал направо и налево. В меню даже не заглянул: и так знал, что здесь заказывать. Уточнил некоторые детали приготовления блюд, официант пообещал все передать повару.

– Придется подождать, – объяснил спутник Кириллова. – Мне они не будут разогревать в микроволновке то, что приготовили два часа назад. Для меня нужно готовить здесь и сейчас. Надеюсь, ты не слишком спешишь?

– Со временем проблем нет.

– Я знаю, с чем у тебя проблемы. С твоим лицом. Ты первый, кто поступил воистину мудро. Я, пожалуй, единственный человек, способный дать грамотную консультацию. Правда, некоторые дяди и тети в белых халатах тоже на это претендуют. Даже величают себя психоаналитиками. Единственное, что они умеют, – по заказу объявлять здоровых людей сдвинутыми. В прежние времена власти прятали в дурдоме всяких там инакомыслящих, теперь через психушку можно отмазаться от приличного срока.

Официант принес бутылку «Remi-Martine», разлил по рюмкам, и Макс сразу же придирчиво понюхал свою. Кириллов заранее знал, что на угощение придется потратиться. Для одинокого мужчины он прилично зарабатывал, поэтому сейчас не комплексовал, не прикидывал в уме итоговый счет.

– Казалось бы, ничего особенного, – продолжал телевизионщик. – Ну, похож в определенном ракурсе один человек на другого, притом на известную личность. Похож себе и похож. Но на самом деле это проблема. У тебя еще не самый тяжкий случай. А представь себе девицу из ПТУ, похожую на кинодиву. То есть она, конечно, не похожа: у дивы огонь в глазах, а у этой хронически отвисшая челюсть. Но что-то формально общее есть.

Кириллов вспомнил, как сам сравнивал себя с генералом. Способностью к трезвому взгляду Бог его точно не обделил.

– Формально общее, – повторил телевизионщик, выпятив нижнюю, влажную от коньяка губу. – Хотя подруги говорят, что просто вылитая. И как прикажешь после этого мириться с обычной, ничем не примечательной жизнью?

Плавное течение Максовых рассуждений прервалось с появлением на столе холодной закуски. Пока официант расставлял большие и малые тарелки, коротышка вспомнил юность:

– Когда мы были голодными студентами, у меня у одного был приличный костюм-тройка. Главный, между прочим, капитал. Средство быть пропущенным через контроль. Тогда это не называлось фейс-контроль. «Фейсы» у всех были более или менее советские, встречали по одежке. Мой размер никому другому не годился. Поэтому пять сокурсников из общаги скидывались по рублю и отправляли меня в гостиницу со «шведским столом». Там я наедался до отвала и приносил товарищам в полиэтиленовых пакетах всяких салатов и мясных закусок. По части воровства еды у меня была отработанная технология.

«И не стыдно ведь признаваться», – подумал Кириллов. Теперь он всякий раз сверял слова и поступки людей с гордой осанкой генерала. Представлял себе выражение лица Крайнева, если б тот невольно оказался свидетелем.

– Что тебя беспокоит больше всего? – после поощрительного жеста вилкой в сторону Олега коротышка активно приступил к трапезе.

– Много через вас прошло народу?

– Двойников? Ты имеешь в виду тех, кто действительно был похож, или тех, кто себя всеми силами переиначивал?

– Второй случай меня мало интересует.

– Настоящих двойников десятка два. Но не всех я мог выпустить на экран даже в записи.

– Почему?

– Неадекватное поведение. Полная неуправляемость. Какие у тебя сигареты? Ага, тоже любишь себя побаловать? Угостишь?

В голосе коротышки появилась новая интонация, которой раньше не было. Вытянув сигарету из пачки, собеседник наклонился чуть вперед в ожидании зажигалки.

– И файер у тебя роскошный.

Прикуривая от ровного огонька пламени, Макс прикрыл его ладонью, как будто оба сидели на ветру. Пальцы как бы невзначай коснулись руки Кириллова. «Голубой», – с отвращением подумал программист. Отвращение было тем сильней, что гомосексуальность до сих пор никак не проявлялась в повадках коротышки.

Первым побуждением было встать и выйти под любым предлогом, чтобы больше не возвращаться за столик. Пускай сам рассчитывается за угощение, бабок у такого хватит. Нет, сперва нужно сделать дело.

Эти извращенцы обычно умны, наблюдательны, соединяют в себе женскую впечатлительность и мужской аналитический ум. С таким в самом деле стоит пообщаться, если консультация для тебя очень важна. Преодолеть брезгливость и вытерпеть хотя бы час-другой за одним столом.

– Как вообще возможно сходство разных людей с разными генами? Ты читал их биографии или анкеты? Замечал хоть какую-то закономерность?

– Я, дружок, не антрополог, я всего лишь устроитель шоу. Некоторые в нашем цеху называют его «шоу уродов», но это грубо и несправедливо. Шоу несчастных людей, подсевших на свое сходство, как наркоман на иглу.

– Решили сделать профессией, образом жизни? – Кириллов потер лоб и ответил сам себе: – Трудно представить, как бизнесмен бросает из-за этого свой бизнес, музыкант – музыку, спортсмен – спорт.

– Среди таких почему-то не бывает двойников, – улыбнулся коротышка, продолжая жевать. – Мой обычный контингент: домохозяйки, пенсионеры, младшие бухгалтера грошовых контор, слесари ЖЭКов. Они не больно держатся за место, за профессию. А ты чем занимаешься, если не секрет?

Кириллов не считал нужным много о себе рассказывать и ответил коротко:

– Программист.

– Твое здоровье, – наполнив коньяком обе рюмки, коротышка протянул свою, чтобы чокнуться.

Соприкосновение рюмок показалось Олегу почти телесным контактом – ведь и он, и Макс пили из них. Официант принес второе, Кириллов не запомнил, как называется блюдо. Экзотический сорт мяса, экзотическим образом приготовленный с гарниром из тропических овощей и фруктов. Внимание телевизионщика переключилось, и Олег осторожно поставил рюмку на стол, не отпив из нее ни капли.

– Где папайя? Ага, вот. А я уже собирался вернуть сие произведение обратно… Программист на сегодняшний день профессия, что немаловажно, – коротышка вернулся к теме. – Потому и не заехали шарики за ролики. Ну и, конечно, с прототипом тебе повезло. Ручаюсь, тебе ни разу не давили на мозги, не говорили о сходстве.

– Ты сказал «подсели на иглу». Как это бывает с двойниками?

– Очень просто: они теряют свое «я». Представь себе, что ты смотришь в зеркало, а видишь не собственное лицо и даже не чужое. Ты видишь маску, но не хочешь ее сорвать. Тебя заботит, насколько она хороша. Прическа, выражение лица, мимика, тембр голоса, ходячие словечки прототипа, вроде ельцинского «понимаешь» или горбачевского «процесс пошел». Не ты вживаешься в образ – образ вживается в тебя, выедает твое «я» изнутри, особенно легко и быстро, если не так уж много чего кушать… Ты не выпил?

– Спиртное перебивает вкус, – объяснил Кириллов. – Для кого-то мухи отдельно, котлеты отдельно. А для меня отдельно выпивка, отдельно еда.

– Ты мне нравишься, ты во всем знаешь толк. Наплюй на свое сходство, забудь. Дурацкий фокус природы и больше ничего. Смысл нулевой, уверяю тебя. В жизни на нас и так давит столько всего извне, не стоит добавлять нового… Ты завезешь меня домой?

– Куда?

– На Басманную. Если будет желание – зайдешь, посмотришь, как я живу.

Кириллов внутренне напрягся. Нет, желания у него точно не возникнет.

Через полчаса они вышли на улицу, сели в Олегову «девятку». Кириллов не хотел выглядеть невежливым, он высадит коротышку на Басманной и поедет к себе. На перекрестке на красном свете светофора Макс рассказал анекдот и со смехом похлопал спутника по колену. Тот сжал кулак и, не оборачиваясь, ударил пассажира по лицу.

Олег не ждал от себя такой реакции, не ждал, что удар окажется таким сильным. Что-то хрустнуло. Снаружи зажглось желтое око, потом вытаращилось зеленое. Обеими руками взявшись за руль, он тронулся с места. Старался не смотреть в сторону глухо стонущего коротышки, но не мог не видеть своей правой руки на ободе руля. Костяшки ныли от боли, тыльная поверхность ладони была испачкана чем-то липким и почти бесцветным.

Дважды подряд он свернул направо, въехал в тупик между двумя зданиями. Хотел протянуть руку и открыть правую дверцу изнутри. Коротышка покачивался взад-вперед – то запрокидывал голову, то клевал разбитым носом. На лице были заметны те же самые липкие и почти бесцветные следы.

Нет уж, лучше выйти и обогнуть машину спереди. Олег открыл дверь снаружи. Коротышку не пришлось даже вытаскивать из салона, он вывалился сам. Через минуту уже сидел на асфальте в одиночестве, вытирал платком лицо, стараясь не задеть сломанного носа.

* * *

За время трапезы Макс успел рассказать о московской тусовке двойников. Неизбалованные доходами, те не могли позволить себе встречаться в дорогом заведении. Собирались по субботам в школьном кабинете географии с разрешения пожилого сторожа, считавшего себя двойником киноартиста Баталова.

Кириллов решил сходить туда один раз. Он не собирался вливаться в эту компанию, считать их товарищами по счастью или несчастью. Всего лишь взглянуть со стороны, оценить трезвым взглядом. Сделать выводы, а потом оценить, насколько они применимы к нему самому.

Мужчины и женщины заходили в школу поодиночке. Как-то бочком, через неосвещенный черный вход. Кто-то с поднятым воротником, кто-то в темных очках, невзирая на поздний час, кто-то в шапочке с большим, надвинутым на глаза козырьком.

Обычно они стремились выставить себя напоказ, завоевать признание в качестве двойника. Но сейчас никто не хотел привлекать внимание. Чего ради? Чтобы подростки из соседнего двора тыкали в них пальцем и гоготали?

– А вы, извините, куда? – спросил человек, одетый в свитер, несмотря на теплую погоду.

Тот самый сторож. Если бы Кириллов ничего заранее не слышал, ему бы в голову не пришло сравнение с Баталовым. Но при желании можно было отыскать нечто общее.

Вместо ответа Олег извлек из пакета портрет генерала в рамке. Сторож внимательно взглянул в лицо незнакомцу, перевел взгляд на фотографию. Кивнул уважительно, оценив меру сходства. Хотя явно не понял, кто именно изображен на снимке.

– Вы у нас первый раз?

– Так точно.

Кириллов никогда не пользовался военными оборотами речи. Слова выговорились сами собой, но «Баталов» воспринял их как должное и еще раз удовлетворенно кивнул.

– Вам нужно для начала записаться. У нас официально зарегистрированный профсоюз.

– С членскими взносами?

– Не без этого. Насчет привилегий вы еще узнаете. Главное, профсоюз защищает наши права. Есть опытный адвокат. Уже выиграл три дела о невыплаченном вознаграждении и одно о защите чести и достоинства.

– Чьих?

– Иск был по поводу… Здравствуйте, Гоша.

Большинству входящих сторож с улыбкой кивал, но с этим – в джинсах и белой рубашке – поздоровался за руку. Все-таки коллеги-«акте– ры». Человек с бритой головой, тонкими губами и трехдневной щетиной считал себя очень похожим на Гошу Куценко – главного героя «Антикиллера».

– Иск был по поводу двух лиц. В заметке оскорбили как самого Пушкина, так и нашего товарища, – продолжил сторож.

– Давайте так. Взнос я оплачу сегодня, а зарегистрируюсь в следующий раз, – Кириллову не хотелось сообщать о себе никаких данных.

– Воля ваша. Взнос как минимум за квартал: четыреста пятьдесят рублей. Я еще не сказал про банк данных. К нам в профсоюз поступают самые разные запросы. Когда вы в компьютере, у вас гораздо больше шансов быть востребованным.

– Конечно. Куда мне идти?

– Третий этаж налево. Там сразу увидите единственную открытую дверь. Если нужно привести себя в порядок, дальше на этаже туалет для преподавательского состава. Человек вы, я уверен, аккуратный… И еще одно: у нас обычно не приходят с пустыми руками. Каждый приносит что-нибудь к столу. Были предложения увеличить профсоюзные взносы и возложить угощение на конкретных товарищей. Но предложение не прошло, экономней и вкуснее нести из дому.

– На первый раз простите.

– Без вопросов. Но на будущее имейте в виду.

В кабинете географии Кириллов появился одним из последних. Здесь уже разливали чай, сдвинув часть парт в одну линию. Несмотря на развешанные карты, черную доску и казенную покраску стен, помещение выглядело почти домашним из-за запаха свежевыпеченных пирогов.

Никто здесь не приставал к Кириллову с вопросами. Раз «Баталов» пропустил, значит, все в порядке. Люди общались активно, как старые знакомые. Двойника Ельцина называли Борисом Николаевичем, двойника Буденного – Семеном Михайловичем.

Кириллов отметил про себя, что одежда у всех соответствовала образу. Последние детали, судя по всему, уточнялись уже здесь на месте – в туалете для преподавателей.

На гимнастерке у «Буденного» красовались советские значки в форме пятиконечных звезд, отдаленно напоминающие ордена Гражданской войны. На шее у «Пушкина» был повязан бант из черного шелка. «Алла Борисовна» водрузила на голову шляпу, в которой вряд ли рискнула бы ехать в общественном транспорте. Брови у «Леонида Ильича» были прилеплены совсем недавно и плохо держались, время от времени он подправлял их пальцами.

Делились последними впечатлениями. На дальнем конце стола кто-то рассказывал о презентации, где ему нужно было произнести шуточное приветствие гостям. Набеленная, похожая на покойницу дама с фиолетовыми веками и подведенными сверх всякой меры глазами уверяла, что старушка в магазине обратилась к ней как к Грете Гарбо. Поцеловала руку и сделала комплимент, что выглядит она прекрасно. Спросила, приехала ли она в Москву сниматься или просто на осмотр достопримечательностей.

«Грета Гарбо» говорила с сильным акцентом, но время от времени забывалась, переходя на обычный московский говорок. Зато «Петр Первый» не упускал случая вставить в свою речь «паки», «токмо» или «зело». Он ездил подработать в Питер, привез кучу снимков, где был заснят с туристами на Дворцовой площади. С удовольствием сообщил, насколько дороже было сняться у фотографа с «императором», чем просто так. Люди снимали и на свои «мыльницы», тогда все деньги шли ему.

Следование «образу» не переходило разумных границ. «Ельцин» с «Горбачевым» не думали ссориться. «Гитлер» не пытался проповедовать человеконенавистнические идеи – пил чай и нахваливал пирог с яблоками. В отличие от «брежневских» бровей его косая челка была подлинной.

«В самом деле шоу уродов, – думал про себя Олег. – Зачем я здесь? Что у меня общего с этими больными на голову людьми?»

Тем временем толстенькую «Аллу Борисовну» уговорили спеть. Встав у доски, она надула губки бантиком и прижала друг к другу коленки. Включили караоке, и «дива» запела, безбожно фальшивя.

«И ведь все сейчас будут аплодировать. Понятно, почему этим уродам так нравится встречаться. Ведь только они сами и принимают друг друга всерьез, остальные смотрят на них как на шутов гороховых».

– Сообразим насчет гадости? – вдруг просипел ему кто-то на ухо – Хоть за рубли, да за свои.

«Высоцкий, – понял Олег. – Будет говорить одними цитатами».

– А то здесь поют такими злыми голосами, – «Володя» быстро подтвердил предположение.

«Пора убраться, – решил Олег. – Еще перекинется эта зараза общего помешательства».

– Как к вам, извините, обращаться? – спросила через стол молоденькая «Бритни Спирс» с тяжелым подбородком.

– Петр Алексеевич.

Кириллов не хотел называть реальное свое имя, собирался назвать любое, первым пришедшее на ум. Но первыми на ум пришли имя и отчество генерала Крайнева.

Глава одиннадцатая

Кириллов так и не стал ни с кем завязывать контакта, делиться своими проблемами. От встречи с Максом и похода на тусовку тем не менее был свой толк. Он раз и навсегда понял, что не чета тем двойникам. Случай его особый и не подходит ни под какую закономерность.

Ни один из увиденных двойников не отличался таким сходством с прототипом, которое объединяло программиста и казачьего генерала. Здесь только нос, там подбородок, у третьего прищур глаз. Но в общем и целом никто не тянул даже на карикатуру.

Вернувшись домой, Кириллов еще раз встал перед зеркалом в ванной, держа обеими руками на груди портрет человека с твердым взглядом и старомодными, закрученными кверху усами.

Удивительно. Он не сшил себе подобие мундира, не пытается имитировать осанку. Не лезет из кожи вон, как все эти уроды. А сходства неизмеримо больше, чем у них.

Кириллов вернулся к работе, убедив себя не мучиться больше метафизическими вопросами о причинах и следствиях. Он по-прежнему проводил большую часть дня за компьютером, но кое– что в его жизни изменилось. Без особого усилия он приучил себя вставать и ложиться по расписанию. Не понадобился даже будильник – утром глаза открывались минута в минуту, будто пружина выталкивала его из постели.

Раньше по утрам веки не разлеплялись. Он валялся как труп, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Потом кое-как выползал опорожнить мочевой пузырь. В голове клочьями висел туман, во рту ощущался отвратительный привкус. Он взбадривал себя с помощью кофе и хватался за «комп» как за спасительный якорь. Ибо за пределами работы не мог найти другого смысла для нового дня.

Теперь он отправлялся рано утром на пробежку. По возвращении отжимался, делал растяжки для рук и ног. Вставал под контрастный душ, завтракал овсяной кашей, заправляя ее изюмом с черносливом. Никаких сигарет, никакого кофе с утра.

Он вообще бросил курить в квартире, выходил для этого на балкон или на лестничную площадку. Воздух в проветриваемой комнате был настолько чистым, насколько он вообще мог быть таковым в Москве.

Завел себе двух женщин по соседству – одна приходила к нему, к другой он отправлялся сам. С самого начала упорядочил отношения с обеими. Встреча раз в неделю, в определенный день и час. Никакой выпивки, минимум болтовни. Ни возлияний, ни излияний. Здоровый, энергичный секс, не отягощенный ничем другим.

Потихоньку собирал материалы о Крайневе. Заказывал ксерокопии статей или отдельных страниц из толстых томов. Одни называли генерала предателем и пособником врага. Другие говорили о переоценке ценностей: в конце концов, белый террор стал ответом на красный, начатый зверским убийством императорской семьи, расстрелами священников, захватами заложников по принципу социального происхождения.

Раньше Кириллов слабо интересовался историей, теперь она казалась ему более жизненной, чем сама жизнь вокруг. В теперешней суете все было стерто и неопределенно, как во сне. Тогда люди знали, за что бились, и бились насмерть.

«Незаурядный полководец…, – писали о Крайневе. – Человек, который честно и до конца боролся за свою идею… Нельзя обвинить его в предательстве – он никогда, ни одной минуты не признавал Советскую власть и боролся с ней всеми силами. Он считал ее царством Хама, растоптавшего подлинную Россию…»

* * *

…Конь щипал прошлогоднюю траву, проглядывающую местами из-под снега. Генерал остановился недалеко от железнодорожной насыпи, где на прошлой неделе партизаны пустили под откос немецкий эшелон. Впереди слева виднелся городок – двускатные крыши и покосившийся крест на костеле. Над парными башенками костела тучей кружилось воронье.

Мимо тянулись казаки со «шмайссерами» наперевес. Возвращались пешком после прочесывания леса – грязные, усталые, мрачные. Партизан не обнаружили. Единственный плюс: не прибавилось ни раненых, ни убитых.

За несколько метров до опущенной к земле морды генеральского коня каждый из них переходил на строевой шаг и отдавал Крайневу честь. Бойцы шли длинной вереницей, и всадник терпеливо продолжал держать правую ладонь у виска, где серебристые коротко подстриженные волосы переходили в серебристый курпей кабардинской папахи.

Последний месяц казаки не воевали в седле. Попробуй повоюй таким макаром против партизан. В лесу всаднику не разогнаться. Зато мишень из него отличная, одно удовольствие целиться!

Казаки постепенно превращались в пехоту, в пластунов, и это всех бесило. Бесило и другое: немецкое командование никак не решалось допустить их на фронт, к настоящим битвам. Коммунисты наступали, положение неуклонно ухудшалось, а казачьи части упрямо продолжали использовать для карательных акций и облав.

Конечно, партизаны тоже сила, способная попортить много крови. Дрались с ними и в Югославии, здорово потрепали титовцев при Сисаке и Баня-Луке. Да и здесь приходилось иногда попотеть. Но казаки жаждали другой войны – рысью в атаку, с шашками наголо. На пулеметы, на колючую проволоку, сквозь минные поля. Лишь бы против регулярных частей – когда сшибка лоб в лоб, когда можно рубить сплеча.

Ведь не к титовцам у казаков счет, не к белорусским «лесным братьям». Главный счет к коммунистам – у каждого свой, личный. К той самой Красной Армии, к тем комиссарам, кто расказачивал Кубань и Дон.

Крайнев понимал настроение своих людей, иначе кто бы выбрал его атаманом в Гражданскую, кто переизбрал бы сейчас? Он думал так же, как они, только знал гораздо больше. Знал, что Гиммлер, как фанатичный расист, не допускает даже мысли о возрождении казачества как полноправного союзника.

Скольких трудов стоило фон Паннвицу и Кес– трингу, Цейтцлеру и фон Клейсту пробить в сентябре сорок второго «добро» на формирование крупных добровольческих частей в казачьих областях. Уже тогда дальновидные люди в германском генштабе понимали, насколько тяжелой и продолжительной будет война с Советами. В такой битве нельзя пренебрегать ни одним штыком, ни одной саблей.

Но политика немцев по-прежнему оставалась половинчатой. Чего они боятся? Перебежчиков на другую линию фронта? Неужели они так плохо знают сталинский режим? Советская власть объявила предателями поголовно всех военнопленных, даже тех, кто попал в плен из-за ранения. Что тогда ждет казаков, воевавших с оружием в руках против «власти рабочих и крестьян»? Братские объятия?

Неужели немцы не понимают, что бойцам его дивизии остается только победить или погибнуть? Понимают. Просто видят в них предателей, на которых в принципе нельзя положиться. Видят даже сейчас, после долгожданной для казаков декларации об их особом положении по сравнению с власовцами.

Крайневу казалось, будто он стоит на крыше того самого костела, над которым ежедневно и еженощно кружит воронья стая. Время от времени одна из птиц оборачивается невидимкой и подлетает клевать его печень.

Массовые расстрелы станичников закончились только к середине двадцатых. В конце того же десятилетия начался мор голодом – добивание казаков. Сам Крайнев эмигрировал в девятнадцатом, но многие его теперешние бойцы через все это прошли еще подростками.

Вот шагает есаул Корыто. Пяти летним пацаном он видел, как деду вырезали язык только за то, что старый казак обозвал коммунистов мародерами. И не просто вырезали – прибили гвоздями к подбородку и так водили для устрашения по хутору, пока старик не помер. Такое не забывается, за такое мстят до двунадесятого колена.

Вот приближается на племенном красавце текинце командир первого полка Маргелов. Стрелки усов лихо закручены кверху, а в глазах тоска смертная. У него большевики изнасиловали и убили мать и старшую сестру, расстреляли отца, как бывшего выборного хуторского атамана, хотя тот и не поднял оружие против красных. Сожгли дом и даже фундамент порушили, чтобы никогда на проклятом месте никто не построился заново.

Самого Маргелова приютили родственники, но ненадолго. В январе тридцать третьего вышло постановление Северо-Кавказского крайкома. Противодействие коллективизации – нет вины тяжелей. В числе десятка других станица Урупская была поголовно выселена в Сибирь. И пошел парень по этапу на Крайний Север вместе с женщинами, стариками и малыми детьми.

Но все равно любой, самый паршивый немец будет считать Маргелова предателем. Он, немец, сражается за рейх, за фюрера, за свою истинно арийскую расу. А за что воюет Маргелов – немцу невдомек.

– Здравия желаю, господин атаман.

– Здравствуй, полковник.

Стянув перчатку с руки, Крайнев подал ему РУку.

Во вторник люди Маргелова захватили трех пособников партизан. Он, Крайнев, лично отдал приказ повесить всех троих. Но ненужных жестокостей он старался не допускать. Когда двое казаков спьяну отрезали саблями яйца шестерым деревенским мужикам, он приказал отвесить каждому по пятьдесят плетей перед строем.

Как трудно провести четкую линию между оправданным и ненужным насилием. На войне она всегда смещается и всегда в одну сторону, расширяя границы допустимого.

Все началось еще в Югославии, когда немцы вручили Крайневу свой циркуляр. Партизанская война противоречит международным правилам, поэтому командующий на месте свободен в выборе любых средств. Население, поддерживающее партизан, может быть поголовно выселено, а деревня сожжена. Может быть… Выбирай сам. Но если партизаны здесь снова поднимут голову – отвечать тебе.

Чертовы партизаны. Как смириться с потерями от выстрелов из-за угла? Немцы и Советы могут провести очередную мобилизацию, расширить границы призывного возраста. Казакам уже неоткуда ждать пополнения – особенно сейчас, когда Дон и Кубань снова потеряны. Теряя по мелочам людей, обкорнаешь дивизию до полка.

А ведь надо еще поддерживать боевой дух в условиях, когда снабжение дивизии продовольствием возлагается на нее саму. «Если местные жители имеют возможность кормить партизан, пусть кормят и вас, – говорят немцы. – Лошадей и фураж тоже доставайте себе сами». Узаконенный грабеж или реквизиция по правилам войны? В любом случае казаки от такого потихоньку звереют.

Маргелов как будто чувствовал ход мыслей генерала.

– Знаете, когда нам начнут доверять? – произнес он, глядя на воронье над костелом. – Когда на победу Германии не останется никаких шансов. Когда им придется защищать свои дома, свои последние рубежи. Вот тогда у них уже не останется выбора, придется им пересилить свою брезгливость.

«А ведь здешние жители будут вспоминать моих людей с такой же ненавистью, с какой мы вспоминаем большевиков, – подумал генерал и тут же оправдался перед самим собой: – Нельзя по-другому. На войне мерзавцы всегда навязывают правила ее ведения порядочным людям. Остается принять эти правила или проиграть. Война началась в восемнадцатом, но и теперь еще не вечер. Не суждено победить с немцами, удастся с кем-нибудь другим. Хоть с самим чертом заодно!»