Текст книги "Инструктор. Пока горит звезда"

За окном забрезжил рассвет, а Сорокин все сидел над исписанными листами бумаги. Пепельница доверху наполнилась окурками, и для улучшения мыслительного процесса он выпил почти весь коньяк, а нужное решение все не приходило.

«Мне только еще одного глухаря не хватало, – тоскливо подумал Сорокин, отложив свои размышления в письменном виде после того, как буквы начали подпрыгивать и сливаться, и он, к своему удивлению, обнаружил себя лежащим на диване. – Повесят на меня это дело, как пить дать. Ты его возбудил, ты и расследуй. А дело это такое, что может стоить мне всей карьеры. Уже к утру все газеты будут захлебываться, а под кабинетом шнырять журналисты всех мастей. Шутка ли, за такое преступление грозит пожизненное или смертная казнь! И эти ублюдки прекрасно знали, на что они идут. Значит, ставки были высокими…»

Сорокин надел пиджак, достал последнюю сигарету из пачки и пошел за водой для чайника. Надо же выпить кофе. После такого убийства о выходных можно забыть надолго.

Глава 2

Забродов слышал, как за окном барабанит дождь, но не торопился вставать. Он догадывался, что на дворе препаршивая погода. Сколько Илларион ни проводил с сам собой психоанализ, но эту монохромную безжизненную осень он ненавидел. В душу вселялась такая тоска, хоть волком вой. Лето – другое дело. Все вокруг яркое, теплое, жизнеутверждающее, и кажется, что вся жизнь – такая беспечная и приятная; но приходит осень, и все кругом обесцвечивается, наливается тоской. Как зарядят дожди, все льют и льют неделями. Так паршиво, что хоть стреляйся.

Вначале Забродов несколько раз зевнул, потом открыл глаза и осмотрелся, не спеша, впрочем, откидывать одеяло, резко вскакивать и делать энергичную зарядку, как то имело место раньше.

«Нелады со мной какие-то, – подумал Илларион. – Раньше как огурчик, вставал в шесть, тут же делал зарядку, принимал душ, потом бегал по парку, а в последнее время распустился. Наверное, правильно, говорят, что когда человек выходит на пенсию и перестает работать, то он распускается, дряхлеет и становится похож на комнатный цветок, которому нужна ежедневная поливка. С каждым днем все больше и больше послаблений, теперь дошло до того, что даже вставать лень. А что дальше? Так и буду валяться целый день в кровати? Нет, Забродов, деградация налицо, так что быстрый подъем».

Несмотря на высказанное самому себе порицание, несмотря на насмешливые прибаутки и подначивания, Илларион еле встал через сорок минут.

Еще долго лежа в кровати, подоткнув со всех сторон одеяло, чтобы не мерзнуть, он сортировал свою жизнь, тасовал различные события и факты, составляя из них картину. И эта картина крайне не нравилось Забродову. Он понимал, что слишком мало сделал в своей жизни, чтобы вот так вольготно разлеживаться. Правы те острословы, которые, указывая на небо, говорят, что отдыхать будем там. Он наверх не торопится, конечно, но об этом стоит задуматься. Он ведь разленился до такой степени, что и форму скоро потеряет. Такая перспектива испугала Иллариона, поэтому он решительно отдернул одеяло и поднялся.

Застлав кровать, Забродов, отодвинул штору, пуская в комнату тусклый свет дождливого дня, и, не одевшись, упал на кулаки и сделал пятьдесят отжиманий. Затем двадцать отжиманий на левой и на правой руке поочередно, после чего как следует прокачал пресс.

Теперь пробуждение можно было считать состоявшимся. Забродов натянул камуфляжные брюки, рубашку, поверх которой надел серую жилетку с карманами. Он вспомнил, что вчера вечером обещал заскочить к Пигулевскому. Марат Иванович разжился новыми книгами, которые должны были вызвать, по его мнению, повышенный интерес у Забродова. Илларион по своему опыту знал, что момент нельзя упускать, тем более когда речь идет о ценных экземплярах. Коллекционеров, которые знают толк в книгах, не так уж и мало, зазеваешься и упустишь книгу, а потом иди, покупай у перекупщиков, для которых не книга важна, а доллары, которые можно за нее выручить.

На всякий случай, чтобы не «поцеловать» закрытую дверь, он еще раз позвонил Марату Ивановичу.

– Где тебя носит, Илларион? Уже второй час, а тебя все нет! Я уже думал, что-нибудь случилось, звонил несколько раз, но никто не брал трубку.

– Заспался я, – виновато сказал Илларион, выглядывая во двор и ища взглядом машину. – Извини, что так получилось. Если ты не занят, то я заскочу к тебе через полчаса.

– Что ты, что ты, Илларион! Давно не виделись, я только буду рад, если ты приедешь!

– Заметано! Скоро буду.

Забродов хотел выйти из квартиры, довольствуясь на завтрак диетическим набором – яблоком и горбушкой несвежего хлеба, как увидел свое отражение в зеркале. На него смотрел седовласый небритый мужчина.

Проведя рукой по щеке, он убедился, что это не потянет на модную небритость, а может быть квалифицировано, если выражаться юридическим языком, как покушение на неряшливость, посему Илларион зашел в ванную и обильно покрыл щеки кремом для бритья. Он ловко взмахнул рукой, намереваясь сразу очистить всю щеку от щетины, но зазвонил телефон, рука дрогнула, и Илларион, сделав неудачное движение, порезался.

– Черт бы вас побрал! – проворчал Забродов и швырнул бритву в раковину.

Щека горела, и он поморщился. Теперь на всякий случай придется продезинфицировать ранку, да и толком уже не побреешься. Так и пойдет к Пигулевскому заросшим интеллигентом.

Когда Забродов подошел к телефону, тот почему-то замолчал. Зато позвонили в дверь.

«Фокусники, – раздраженно подумал Забродов. – Все уши поотрываю за такие шутки. Не жилой дом, а психбольница какая-то. Вчера батарейкой запустили в голову со второго этажа, сегодня в дверь звонят, а завтра, переиграв в компьютер, подкараулят и подстрелят где-нибудь на лестничной площадке, когда я буду возвращаться из магазина».

На всякий случай Илларион достал пистолет и, держа его за спиной, открыл дверь.

На пороге собственной персоной стоял генерал Федоров.

– Ты это… руку убери, – опасливо сказал он.

– Товарищ генерал! Доброе утро!

– Уже день, Забродов. Небось выпивал вчера или с женщинами куролесил?

– Может, зайдете? Или так и будем тут стоять, как в реалити-шоу «За стеклом»?

– Сострил.

Забродов сунул пистолет в карман куртки и пропустил генерала в комнату, после чего закрыл дверь.

– Извините, товарищ генерал, чай, кофе не предлагаю, сам только что поднялся, даже не завтракал, а вот коньяком могу угостить.

– Тебе бы только пострелять да выпить. Коньяк утром, между прочим, – это уже алкоголизм.

– В список моих увлечений вы забыли добавить книги. Кстати, из-за вас я порезался.

– Телефон существует для того, чтобы отвечать на звонки. Ты не отвечал, вот я и решил заглянуть к тебе в гости.

– Что это вы так обо мне беспокоитесь? Я, конечно, оптимист по природе, но в чужую доброту и бескорыстие как-то не верю. У каждого есть свои цели.

– Ишь ты, философ выискался!

Генерал Федоров не спешил усаживаться в кресло и расхаживал по комнате, что означало одно: стряслось что-то серьезное.

– Вот что, Илларион, хватит тебе прохлаждаться.

– Вы решили обеспечить мне досуг?

– Дело серьезное. Ты же телевизор не особо смотришь, так я тебе разъясню. Вчера вечером в Москве изрезали ножами одиннадцать армянских нелегалов…

– Позвольте, какое это имеет ко мне отношение? Уж не хотите ли вы сказать, что теперь я должен работать вместо МУРа?

– Ты еще не дослушал до конца, а уже вставляешь свои ремарки.

– Я просто немного тороплюсь. Меня Пигулевский ждет. Я еще вчера обещал к нему заехать, а тут проспал. Неудобно как-то. Человек ждет меня.

– Подожди, Илларион. Сядь и выслушай, – генерал говорил на этот раз без малейшего намека на шутки.

Значит, дело и вправду плохо. Обычно генерал Федоров как-то шутил, неторопливо подводил его, так сказать, к основной идее, а тут сразу с места в карьер.

Илларион уселся в кресло и достал из жилетки пачку сигарет.

– Может, сядете, товарищ генерал? В ногах правды нет.

– Только обойдемся без дыма, Забродов. У меня после твоих ядреных сигарет башка трещит целый день!

Илларион неохотно спрятал пачку сигарет обратно. Тоже мне выискался борец за чистоту воздуха! Раньше курил при нем и хоть бы что, а тут сигареты мешают.

– В общем, убили одиннадцать армян-нелегалов, а от двенадцатого осталась одна рука и еще пакетик, где лежит двести тысяч долларов.

– Это они ему руку в назидание отсекли? Чтобы не блудил?

– Черт тебя возьми! Я тебе дело говорю, а ты мне шутки! Илларион, я не клоун, и тебе давно пора понять, что у меня плохое чувство юмора!

– С вашей работой, товарищ генерал, все допускаю. Не удивлюсь, если в следующий раз я загадаю желание, открою глаза и увижу вас в своей комнате.

Забродов хоть и чувствовал, что генерал сердится на него за неуместные шутки, но все не мог остановиться, словно собака какая цапнула.

– С каких это пор ты заделался юмористом, Забродов? – сухо спросил генерал.

– С тех пор, как начал работать в ГРУ.

Генерал Федоров насупился и замолчал.

«Должно быть, обиделся, – подумал Илларион. – Наверно, я перегнул палку. Но и он тоже хорош. Пришел без предупреждения, как будто у меня нет никаких дел. Я уже столько раз ввязывался в эти сомнительные авантюры, что когда-нибудь с этим надо покончить. Или у меня такое предназначение, что я каждый раз должен кого-то спасать и наказывать преступников, будучи обыкновенным гражданином?»

– Вот что Илларион. Дело нешуточное. За деньгами никто так и не пришел.

– Чья рука хоть?

– Неизвестно. Сорокин об это дело уже все зубы обломал. Ни свидетелей, ни улик, только двести тысяч долларов, порубленные тела и рука.

– Какой же интерес в этом деле у ГРУ? – усмехнулся Забродов. – Это работенка для МУРа.

– А вот здесь ты не прав, Илларион. ГРУ до всего есть дело. Часто только кажется, что преступление заурядное и не требует нашего вмешательства. Но никто просто так не станет убивать нелегалов. Тем более таким способом.

– Сорокин, бедняга, на коньяке с валидолом, наверно, сидит. Я-то думаю, чего он не звонит, да не заходит, а тут вот что оказывается…

– Отработаны все версии. И все тупиковые. Однако есть подозрения, что за этим убийством могут стоять какие-то преступные группировки. Сам знаешь, чего-то не поделили, вот и решили учинить резню.

– Воспитательную работу провели на отлично, раз никто не поймал.

– Я смотрю, Забродов, тебе все весело.

– А чего грустить? – спросил Илларион. – Живу тихо и мирно, никого не трогаю, читаю свою библиотеку. Мне, товарищ генерал, есть чем заняться.

Генерал Федоров, пропустив его реплику мимо ушей, продолжил:

– Медицинский центр строит девелоперская компания, которой руководит Артур Орбели. Слыхал про такого?

– Откуда я знаю, кто это, – проворчал Илларион. – Сейчас вон сколько этих коммерсантов развелось. Каждый второй – мошенник, по которому тюрьма плачет, да еще и не русский.

– Армянский бизнесмен. Сорокин его допрашивал.

– И?

– И ничего. Ему ничего неизвестно об обстоятельствах этого дела. По крайней мере, он так говорил. И естественно он хочет, чтобы мы нашли виновных и не поднимали шумихи.

– Добрый дядечка, однако. Ищет справедливости. Тут как раз все понятно. Он не хочет, чтобы ему мешали зарабатывать деньги.

– Мне все равно, чего хочет этот Орбели! – вскипел генерал Федоров. – Но ты, Илларион, не забывай о том, что если появятся новые жертвы, то это будет и на твоей совести! И ты сам прекрасно об этом знаешь!

И генерал Федоров не мешкая вышел из комнаты, давая понять, что разговор закончен. Илларион не мог припомнить, когда в последний раз видел его таким сердитым.

«Придется отложить визит к Пигулевскому, раз такое дело. Генерал действительно прав. Если произойдет еще одно такое убийство, то и я буду за это в ответе. Пускай я и на пенсии, – рассуждал Забродов, – но фору этим ментам еще дам. Слабенькие они какие-то, при всем моем уважении к Сорокину. Их закон и право эффективны только на бумаге, когда же наступает время решительных действий, они устраивают мышиную возню и тыкаются во все стороны, как слепые котята».

Илларион, услышав, что генерал Федоров ушел, хлопнув за собой дверью, вернулся в ванную, где смыл остатки пены с лица и наклеил бактерицидный пластырь на свежий порез на щеке.

В коридоре он позвонил Пигулевскому.

– Марат Иванович, право, мне очень неловко, но я вынужден отложить свой визит. Вмешались непредвиденные обстоятельства.

– Ничего страшного, Илларион. Все мы люди…

– Извини меня еще раз, Марат Иванович.

– Илларион, может для тебя отложить кое-какие книги? Я могу их еще подержать, чтобы ты посмотрел.

– Буду очень признателен.

На душе у Забродова кошки скребли. Как-то неловко он чувствовал себя перед Пигулевским. Тот его ждал-ждал, а Забродов, получается, вроде как обманул его: не приехал ни вчера, ни сегодня.

К Сорокину дозвониться было гораздо труднее. Забродов звонил ему битый час, но у того все было занято. За это время Илларион успел позавтракать и прочитать несколько глав книги об Иване Грозном.

Когда он все-таки дозвонился, то первым делом гаркнул:

– Это у тебя что, секс по телефону, полковник? Решил подзаработать?

– Хоть бы поздоровался для начала, – упрекнул его Сорокин. – И врагу такого секса не пожелаю, какой у меня сейчас был.

– Я в курсе, полковник. Могу маленько подсобить, глядишь, вдвоем и справимся. Вытащу у тебя занозу из задницы.

– Мне уже скоро начальство поставит очистительную клизму.

– Понятно, что такой «глухарь» никого не украсит. У меня тут имеются кое-какие соображения, полковник, только сам понимаешь, не по телефону.

– Приезжай, раз такое дело. Поговорим.

– Поговорим, – эхом отозвался Забродов и повесил трубку.

Он уже и сам озаботился этим убийством. Казалось бы, какое дело ему до этого преступления, а нет же, внес-таки генерал Федоров в его душу смуту, заразил своей тревогой. Он прав, неправильно, чтобы безнаказанно убивали гастарбайтеров. Это во что же Москва тогда превратится, если каждый скинхед возьмет по ножичку и воодушевится таким примером? Такая резня начнется, что никакое МВД не справится.

Да и генерал Федоров никогда к нему с мелочью не приходил. Можно не сомневаться, что дело получит огласку и поднимется шум. Это может плохо отразиться на российско-армянских отношениях. Вот Федоров и волнуется. Если не раскрывать такие преступления, то что уже можно говорить о стране! Какие там правопорядок и власть!

Философствуя, Забродов лишний раз проверил, перекрыл ли он газ, закрутил ли все краны, закрыл или нет форточки, и только после этого вышел на лестничную площадку.

У двери соседней квартиры на полу сидели два захмелевших парня. По всей видимости, они отмечали какое-то важное событие, такое, например, как начало нового дня или появление денег после периода затяжного безденежья. В любом случае Забродов не любил такую бескультурщину.

«Это что еще за культурно-просветительский кружок?» – Илларион закрыл дверь, неодобрительно посмотрел на парней, рядом с которыми стояла пластиковая бутылка с пивом.

– Молодые люди, – вежливо начал он, как и полагается в таких случаях, это вроде ментовского предупреждения, «что сейчас я достану оружие».

Молодой человек в шапке, которая была на самой макушке, в народе такой стиль ношения шапки именуют «гондонка», мутными глазами посмотрел на Иллариона, а его приятель в нецензурной форме выразил все свое возмущение и отправил Забродова по всем известному адресу.

Илларион, несмотря на то, что не был человеком вспыльчивым, крайне возмутился такой наглостью и поэтому в следующую секунду он схватил пластиковую бутылку с пивом и отправил ее в мусоропровод.

Чувства юмора у них никакого не было, и парень в «гондонке» попытался ударить Забродова, не рассчитав, впрочем, своих возможностей. Он был пьяным, и его хук получился предсказуемым и слабым. Илларион, не желая его калечить, ткнул парня в грудь, так что тот упал.

– Ребята, лучше уйдите сами, иначе я вам помогу.

Второй парень не внял предупреждению и, достав из кармана кастет, с устрашающим криком попытался уложить Иллариона ударом в переносицу.

Тяжело вздохнув, Забродов заломал ему правую руку, так что парень зашипел от боли и согнулся пополам. Забродов отпустил его руку и наградил пинком, так что тот покатился по ступенькам, держась за голову.

– Эх вы, шпана! Даже кастетом пользоваться не умеете. Научитесь вначале элементарным приемам, а потом покупайте железки, – с этими словами Илларион бросил кастет на ступеньки и вызвал лифт.

Проведенная воспитательная беседа, очевидно, возымела эффект, так как парни с матерными причитаниями поспешили удалиться от Забродова на безопасное расстояние.

«Это уже крайняя распущенность, – возмущался Илларион ситуацией. – В мое время такого не было, чтобы сидеть у квартиры на полу и догоняться пивом. И куда милиция смотрит? Эта шпана сегодня пиво пьет под дверью, а завтра ради любопытства кого-нибудь изнасилует или ограбит. Шарахнут какую-нибудь старушку кастетом, а та отдаст богу душу. И глупо-то как, убийство по пьяни. Нет, Забродов, ты должен и таких воспитывать. Иначе распустишься до такой степени, что начнешь жить по принципу «моя хата с краю – ничего не знаю».

«Бюьик» Иллариона, который он вчера аккуратно припарковал вдоль тротуара около своего подъезда, подперли впритык сзади и спереди. Он не впервой сталкивался с такой ситуацией, когда некоторые жильцы почему-то считают, что двор – это их собственность, и они могут делать там все что угодно. Забродов в таких случаях действовал незамысловато. Он подошел вначале к одной машине, потом к другой, и каждую ударил ботинком по колесу. Тут же тревожно взвыли сигнализации.

«Пускай, пускай поволнуются. Это же сколько мозгов надо иметь, чтобы так ставить машины?»

Пока машины издавали пронзительные звуки, Илларион осмотрел передний и задний бампер «бьюика». Вдруг поцарапали или, чего доброго, вконец разбили. Илларион не понаслышке знал, что есть такие водители, которые паркуются до скрежета бампера о бордюр или о чужой бампер.

С водителями машин никаких проблем не возникло. Они с готовностью отогнали свои машины и позволили Иллариону выехать со двора.

Немного распогодилось, и перестал идти дождь, правда, солнце все равно не выглядывало.

Посмотрев на циферблат командирских часов, Забродов удивился. Пока он поднялся, позавтракал, поговорил с кем надо, уже наступило три часа дня. Так и вся жизнь проносится. Сперва кажется, что день тянется медленно, а потом, хлоп, оглядываешься и удивляешься, это ж оказывается десять лет прошло. И в толк не возьмешь, как они так быстро пролетели? Такое чувство, будто и не жил эти годы, а их просто у тебя украли.

Совсем чуть-чуть не доехав до места, Илларион застрял в пробке. По всей видимости, этому было суждено случиться, но несмотря на то, что решение транспортной проблемы от него не зависело, Забродов все равно рассердился: «Это издевательство какое-то! До Петровки считай рукой подать, а я тут стою, как ишак в загоне, и не могу рыпнуться».

Впереди Забродовского «бьюика» стоял чадящий «жигуленок», и Иллариону представилась шикарная возможность прочувствовать на себе, что значит быть токсикоманом. Такие эксперименты были ему не по душе, но он ничего не мог с этим поделать.

«Кстати, говорят, больше всего выхлопных газов получают не пешеходы, а водители, которые находятся в транспортном потоке, – размышлял Забродов. – Но даже если, допустим, отказаться от машины и ездить исключительно на метро, то через некоторое время вполне можно заработать тугоухость. Все гремит, трясется, а некоторые олухи еще и плейер слушают на максимальной громкости. В общем, живя в таком городе, как Москва, остается выбрать для себя предпочтительный диагноз».

Чтобы не скучать и провести время хоть с какой-то пользой, Илларион извлек из внутреннего кармана куртки книжку в мягком переплете. Но прежде решил позвонить Сорокину, чтобы тот куда-нибудь не умчался для проведения следственных действий.

– Забродов, ты что, живешь в другом часовом поясе? Я уже торчу здесь двадцать минут!

– Может, ты знаешь, как можно решить транспортную проблему Москвы? Я тут недалеко застрял в пробке.

– Твою мать, Илларион! Так и до вечера простоишь!

– А что мне делать? Бросить машину и бежать к тебе, как к своей возлюбленной?

– Не смешно, между прочим. Меня начальство дергает. Сегодня в Подольск надо ехать в командировку.

– Давай вот что сделаем. Я сейчас возле дома номер восемнадцать. Вспомни, Сорокин, молодые годы…

– Ты предлагаешь, чтобы я все бросил и приперся к тебе в машину?

– Именно так. Благо, у нас есть общие интересы. Меня тут подрядили заняться твоим делом, за которое тебе могут снять скальп.

– Подрядчик хренов! Знаю я тебя! Как начнешь свои игрища, потом только бойся, чтобы тебя кто-нибудь не подстрелил! Тут уже пол-Москвы тобой обижено!

– На обиженных воду возят, – с напускным глубокомыслием изрек Забродов.

Сорокин, впрочем, был сговорчивым полковником, и у него напрочь отсутствовала гордыня. Этим, возможно, он и нравился Забродову. Простой в общении, рассудительный, поможет, если надо, и никогда не подве…

Когда капли дождя забарабанили по лобовому стеклу, Илларион усмехнулся. Он знал, что Сорокин никогда не носит с собой зонтик.

Так и оказалось. Он увидел, как Сорокин, прикрывая голову портфелем, бежит по улице, привлекая к себе взгляды прохожих, и вертит головой во все стороны, как флюгер на ветру. Наконец, он заметил машину Забродова…

Сорокин, весь мокрый, даже по лбу стекала вода, влетел в салон машины.

– Хрен с тобой, Забродов! Я промок как собака! И все ради тебя!

– Это тебе только так кажется, – мудро возразил Илларион, поглядывая на полковника.

– И что у тебя за новости?

– Для начала я хотел бы уточнить некоторую информацию. Например, кому принадлежит эта рука? И второй вопрос, что вообще представляют собой эти убитые? Откуда, на каком основании работают и так далее…

– Какая твоя роль в этом деле, Илларион? – Сорокин вместо ответа задал встречный вопрос.

– Ко мне заезжал сегодня генерал Федоров. Вид у него был не из лучших. Он серьезно озабочен этим делом и хочет, чтобы я разобрался, что к чему.

– Кому принадлежит рука – неизвестно. Наши криминалисты сняли отпечатки пальцев, проверили по базе, но так и не нашли ее владельца.

– Наверно, где-то отсиживается. Я не думаю, что он такой добрый, чтобы просто так оставить двести тысяч долларов. А что остальные? Генерал обмолвился, что все убитые – армяне.

– Рабочие-нелегалы. Я поговорил с рабочими, они все там нелегалы.

– Это как получается, выбрали именно этих?

– Нет, их убили только потому, что в тот день там больше никого не было. Да, еще один факт, который тебя наверняка заинтересует. Все до одного имеют непогашенную судимость и свой срок отбывали в одной и той же тюрьме.

– А вот это, действительно, интересно, очень даже интересно, – протянул Илларион. – Орбели решил наставить их на путь истинный и взять к себе на исправление?

– Орбели – темный тип. Вежливый такой, в костюмчике, говорит красиво и складно, но что-то он темнит. Я подозреваю, что его кто-то мажет.

– Понятное дело. У него работают нелегалы, бывшие уголовники, считай, власть закрывает на это глаза.

– Он крупный инвестор. Родился в Ереване, окончил там институт, потом приехал сюда заниматься бизнесом, – недобро усмехнулся Сорокин.

– Ты по другим объектам смотрел? Кто там работает? Может, он перешел кому-то дорогу? Сам знаешь, большие деньги – большие проблемы.

– В связях с армянской мафией не замечен. Я и так и сяк копал. Он чистый с точки зрения закона, как ангел, но мне он все равно не нравится.

– Это убийство не ради убийства. Подумай сам, кто попрется в такую грязь и дождь на стройку, чтобы прибить каких-то армянских нелегалов? Оставляет деньги и отрубленную руку. Рука – это знак. Предупреждение, что, мол, поотрубаем все руки, если будете продолжать в том же духе. И интересно, на каком основании именно тому человеку отрубили руку? Почему-то выбрали именно его.

– Я не уверен, что его выбрали случайно. Возможно, он и жив, просто напуган и боится высовываться.

– Я попробую выяснить, кому мог насолить Орбели, а если у тебя появится новая информация, не томи душу, звони в любое время суток, хоть ночью.

– Илларион, у меня будет к тебе одна просьба, – Сорокин говорил слишком серьезно, чтобы Забродов мог усомниться в его честности.

– Ну, полковник? Хочешь поспорить на ящик коньяка, что доберешься до цели первым?

Сорокин махнул рукой и закурил.

– Я не об этом. Хочу попросить тебя, Илларион, чтобы ты сработал аккуратно, без стрельбы, без крови. Понимаешь?

– Яйцо курицу учит, – улыбнулся Забродов. – Я такие инструкции получал еще двадцать лет назад, да и не похож я на головореза. Я понимаю тебя, полковник, догадываюсь, по крайней мере, что для тебя значит это уголовное дело, и поверь моему слову, что я приложу все усилия, чтобы поймать этих мясников.

– Верю, – вздохнул Сорокин. – Охотно верю. Только не нравится мне все это. Как-то все запутано и хитро. Понятно, что все хотят побыстрее закрыть это дело и не портить статистику «глухарем», только вот это убийство, как верхняя часть айсберга.

– Поймаем, – пообещал Забродов. – Еще не таких ловили. Найдем этим фокусников и объясним им, что бывает за такие шутки.

Пробка начала двигаться. Илларион лихо перестроился и повернул на Тверскую, там по Столешникову переулку и до работы Сорокина рукой подать. Он высадил полковника прямо около здания МУРа и напоследок крепко пожал ему руку.

«Настоящий мужик, – уважительно подумал Илларион. – И хороший мент, что, наверно, в наше время звучит смешно и дико. Такие менты как мамонты. Если бы не Сорокин, то в ментовке осталась бы одна коррупция. А он соображает и думает, как бы раскрыть это дело. Волчья хватка. Не позавидую я тому, кто попадет под его горячую руку. Порвет на кусочки. Да-а-а. Мне бы как-то увязать эти ниточки. За что-то зацепиться».

Забродов напряженно размышлял, но все мысли перемешались, и почему-то он больше думал о Пигулевском и его книгах. Поймав себя на этом, Илларион всполошился: «Вот и старею потихоньку. Не выдерживаю напряжения и думаю о покое. Эй, Забродов, очнись! Так и до могилы недолго. Загниешь на своей пенсии и погибнешь. И как ни парадоксально, Афган прошел, из разных передряг выбирался, а тут погибнешь от комфорта и благополучия. Правду говорят, что человек сам себе враг. Ничего просто так не бывает, поэтому не зря мне судьба подкинула это дело. Встряхнусь. Надо практиковаться, чтобы не развалиться на части».

Приехав домой, Забродов плотно поужинал, сделал кофе и уселся в старое кресло, окружив себя альбомами старинных гравюр. Пролистывая один из альбомов, он встрепенулся: «Как это я сразу не догадался! Кто не любит армян? Для кого они хуже горькой редьки? Для азербайджанцев. У них давняя вражда еще со времен Карабаха тянется. Да и азербайджанцы, считай, те же турки. В Иране их тоже много. Страсти кипят нешуточные. Армяне все требуют от Турции признания геноцида. Тут скорее большая политика, чем желание докопаться до правды. Ну ладно, впрочем, оставим эти умствования в стороне, пока мне нужен кто-нибудь из азеров…»

Зазвонил телефон.

– Слушаю.

– Забродов, это Сорокин.

– Узнал, узнал. Или ты меня проверяешь на наличие старческого склероза?

– Кто тебя знает! Есть информация. Нам позвонила женщина, представилась бывшей женой этого мужика, которому отрубили руку.

– И что?

– Этот мужик не гастарбайтер, а армянский чиновник средней руки.

– Что же он там делал среди рабочего класса? У них же классовые противоречия: они – пролетариат, он – буржуазия.

– Суть в другом. Она виделась с ним последний раз несколько лет назад, иногда созваниваются. Сказала, что он приезжает в Москву два-три раза в год.

– С какой целью? Неужели только для того, чтобы проведать свою бывшую?

– По каким-то делам своих родственников. Никогда не вдавался в подробности. Всегда останавливается в небольшом отеле. Там всегда тихо.

– И где он сейчас?

– Я послал ребят, и они выяснили, что он поселился в отеле под вымышленным именем. Дальше – больше. Менеджер дал нам номер «мерседеса», на котором видел Сукиасяна.

– Веселая фамилия. На кого записана машина?

– Машину взяли в бессрочную аренду в аэропорту и до сих пор не вернули.

– Тут ясно одно, кто бы ни владел этой машиной, либо он сам убивал тех армян, либо знает, кто это сделал. Спасибо за информацию, полковник. Пришло время нанести пару визитов.

– Ты о чем, Забродов? – испугался Сорокин, предугадывая, чем обычно заканчиваются такие «визиты» у Иллариона. По меньшей мере, парой относительно безобидных статей уголовного кодекса.

– О том, что и все. Потом созвонимся и обговорим, – и не успел Сорокин что-либо возразить, едва не поперхнувшись слюной от возмущения, как Илларион повесил трубку, проверил, заряжен ли пистолет, после чего погасил свет и вышел из квартиры.