Текст книги "Спецназовец. За безупречную службу"

– Да, – дрожащим от страха и волнения голосом подтвердил щуплый темноволосый человек с острым, как птичий клюв, носом и круглыми, тоже как у птицы, воспаленными глазками, испуганно моргавшими за толстыми стеклами очков, – лаборатория уничтожена полностью. Одного оборудования на добрых полмиллиона долларов. А может, и на миллион…

В отличие от своих спутников, он был одет не в черный комбинезон спецназовца, а в синий рабочий халат и серые, вздувшиеся на коленях пузырями, брюки. Под халатом виднелась серая рубашка с темным однотонным галстуком, из нагрудного кармашка халата выглядывал засаленный блокнот, с которым соседствовала шариковая ручка. Человек этот звался Игорем Витальевичем Ушаковым и работал на «Точмаше» начальником производственного отдела, каковую должность надеялся сохранить за собой и при новых хозяевах.

– Папку ищи, – полупрезрительно скомандовал ему Сарайкин. – Должна быть тут, не зря же он, как бешеный, отстреливался.

Ушаков нерешительно переступил с ноги на ногу и осторожно, бочком, двинулся к баррикаде, позади которой на полу плавало в луже крови почти разорванное на куски автоматными пулями тело. Обозленные упорным сопротивлением автоматчики поработали так основательно, что в этой бесформенной куче истерзанного, кровавого мяса даже родная мать вряд ли сумела бы опознать начальника службы безопасности Мамалыгина по прозвищу Бурундук. Глядя на это месиво, подполковник Сарайкин и трусил, и злился одновременно: ну что за дуболомы! Вот это, что ли, у них в Москве и называется «аккуратно, точно и без лишнего шума»?

Досада подполковника была вполне оправданной: беря под контроль «Точмаш», рейдеры приложили явно избыточную силу, как будто штурмовали не маленький приборостроительный заводишко, а крупный металлургический комбинат. Те, кто все это затеял, явно считали себя самыми умными людьми на свете и, ничему не желая учиться, измерили крошечный провинциальный Мокшанск своим непомерно длинным столичным аршином. Копилку, что незадолго до смерти пришла на ум Бурундуку, разбили даже не молотком, а кузнечным молотом, и заметать далеко разлетевшиеся осколки предстояло не кому-нибудь, а подполковнику Сарайкину.

Если бы подполковник знал, насколько далеко они разлетелись, его участие в описываемых событиях закончилось бы немедленно, равно как и пребывание в должности начальника местного полицейского управления, и вообще проживание в городе Мокшанске. Он бежал бы на край света, бросив все и предоставив рейдерам самостоятельно расхлебывать кашу, которую они заварили. Но он ничего не знал и, наивно полагая, что здесь, на своем участке, полностью контролирует ситуацию, просто стоял и с брезгливым неудовольствием наблюдал, как начальник производственного отдела Ушаков неуверенно, будто слепой, по сужающейся спирали приближается к трупу Бурундука. Игорь Витальевич внимательно осматривал шкафы и полки, ворошил разбросанные по полу бумаги, как будто у убитого было время куда-то засунуть папку, и явно не торопился приблизиться вплотную к огромной кровавой луже и тому, что в ней плавало.

Ушакова можно было понять. Если папка действительно была у Бурундука при себе, то она и сейчас находилась где-то в непосредственной близости от тела – вполне возможно, прямо под ним. А при мысли о том, чтобы прикоснуться руками к этой груде мокрых, склизких, сочащихся кровью лохмотьев, даже у видавшего разные виды подполковника полиции Сарайкина подкатывал к горлу ком.

К сожалению, мысль о полной неспособности Ушакова выполнить поставленную перед ним задачу пришла в голову не одному подполковнику. Командир рейдеров, до этого молча стоявший за спиной со скрещенными на груди руками, подал, наконец, голос, сказав:

– Вы бы тоже не стояли столбом, уважаемый Анатолий Павлович. Рекомендую принять посильное участие. Прошу вас, не стесняйтесь! Толку от вас пока что, как от козла молока, а гонорар надо отработать. К тому же здесь и так достаточно грязно. Не хватало еще, чтобы этот деятель тут все заблевал!

Голос у него был сильный, властный – голос человека, привыкшего распоряжаться и вряд ли представляющего себе, что такое неподчинение. Держался он соответственно, как невесть каких размеров шишка на ровном месте, а на окружающих взирал сверху вниз с выражением холодного превосходства. Роста этот тип был высоченного, подтянутый, как кадровый офицер, и ухитрялся выглядеть столичным щеголем даже в черном комбинезоне с напяленным поверх него бронежилетом. Льдисто-серые глаза спокойно и холодно поблескивали сквозь прорези трикотажной маски, которую он так до сих пор и не снял – явно не потому, что скрывал от Сарайкина свое лицо, которое тот уже видел, запомнил и хоть сейчас мог описать во всех подробностях, а просто потому, что она ему не мешала.

Словом, дядечка был непростой, и, глядя на него, Сарайкин вдруг преисполнился крайне неприятной уверенности, что еще хлебнет шилом патоки с этим столичным фруктом.

Делать, однако, был нечего. Твердо ступая, подполковник направился к баррикаде, оттолкнул с дороги нерешительно топчущегося на месте однофамильца знаменитого русского адмирала, перешагнул через перевернутый стол и, задержав дыхание, склонился над трупом. Выбрав на изорванном в клочья пиджаке местечко почище и посуше, крепко за него ухватился и рывком перевернул тело на спину.

От увиденного его по-настоящему замутило, а главное, все это было зря: под телом не оказалось ничего, кроме нескольких насквозь пропитавшихся кровью листков бумаги. Подобрав валявшуюся в стороне от кровавой лужи шариковую ручку, Сарайкин пошевелил ею лохмотья изодранного пулями пиджака, но тщетно: папки не было и на теле.

– Нет, – сказал он, выпрямляясь.

– Здесь ничего нет, – сдавленным эхом откликнулся Ушаков.

– Значит, он не солгал, – спокойно констатировал рейдер. – Папки у него действительно не было.

– Прошу прощения, – больным голосом вмешался в их разговор Ушаков, – на минуточку… мне надо…

Обогнув труп по широкой дуге, он неверным шагом, как пьяный, направился к двери кладовки, потом вдруг побежал, рванул дверь на себя, нырнул в темноту, и сейчас же стало слышно, как его мучительно и обильно выворачивает наизнанку. Ударившаяся о стену дверь отскочила и медленно прикрылась, частично заглушив производимые начальником производственного отдела отвратительные звуки.

– Ни черта не понимаю, – брезгливо покосившись в сторону кладовки, с досадой признался Сарайкин. Он отошел от тела, оставляя на полу цепочку четких темно-красных следов, вынул из кармана пачку сигарет и принялся раздраженно в ней ковыряться. – Зачем он тогда отстреливался – с перепугу?

– Сомневаюсь, – все так же спокойно возразил рейдер. – Общаясь с вами несколько минут назад, он не произвел на меня впечатления напуганного человека. Вообще, у этого вашего Бурундука, похоже, была весьма интересная, насыщенная событиями биография. Вы выяснили, кем он был раньше?

– Пытался, – чиркая зажигалкой, сердито буркнул Сарайкин, – да только хрена лысого узнал. Как заколдованный: куда ни ткнись, везде глухая стена. И никто ни гу-гу.

– Вот видите, – произнес рейдер таким тоном, словно подполковник был туповатым учеником, только что методом тыка ухитрившимся решить сложную задачу. – Скажу вам больше: я тоже пытался навести о нем справки, и с тем же результатом. Из чего следует, что покойный был очень грамотным, отлично подготовленным специалистом в весьма и весьма специфической области. Такие люди ничего не делают просто так и, тем более, от испуга. Нет, подполковник, он действовал обдуманно и очень толково. Уверен, если бы ему хватило времени, он укрылся бы за бронированной дверью спецчасти, откуда мы бы его без взрывчатки не выковыряли.

Сарайкин упрямо дернул плечом.

– Времени, чтоб добежать до спецчасти, у него было навалом, – объявил он. – А он побежал сюда и по дороге устроил пальбу…

– Причем перестрелку затеял именно он, находясь при этом в крайне невыгодной позиции, – добавил рейдер. – Видели когда-нибудь, как птица уводит хищника от гнезда с птенцами, притворяясь подранком?

– Доводилось, – буркнул Сарайкин, – чай, не в Москве живу. За рекой, в лугах, этих птиц, как грязи… Вы к чему это клоните?

– Рад, что вы вообще изволили заметить, что я к чему-то клоню, – с холодной насмешкой сообщил рейдер. – Остается только задействовать серое вещество, причем не то, из которого пошит ваш форменный китель, а то, которое по замыслу создателя должно находиться внутри вашей черепной коробки. Смотрите, что мы имеем. Грамотный, опытный, хорошо обученный начальник службы безопасности видит, что охраняемый им объект подвергается захвату – фактически, уже захвачен. Он понимает, разумеется, что охрана нейтрализована в первые же секунды, что он остался один и уже ничего не может сделать, чтобы отстоять завод: партия проиграна, сопротивление бесполезно. Остается только сложить полномочия, сдать ключи от служебных помещений и в полном соответствии с правилами игры, которые ему, без сомнения, известны, целым и невредимым покинуть территорию предприятия. А он вместо этого затевает перестрелку, бежит, раненый в ногу, под огнем через открытое место к лабораторному корпусу, забивается в этот подвальный тупик, откуда заведомо нет выхода, и здесь принимает последний бой… Бессмыслица? Глупость? А может быть, трезвый расчет? Вы вспомните птичку!

– Хотите сказать, что он нас нарочно за собой уводил? – догадался Сарайкин.

– Вне всякого сомнения. Из чего следует, что папка до сих пор где-то здесь, на территории завода. Он либо сунул ее куда-то на бегу, либо кому-то передал. Либо просто пытался отвлечь наше внимание от кого-то, у кого, как он точно знал, она в это время находилась. Из руководства в момент захвата в административном корпусе находился только директор, и папка, вероятнее всего, лежала в его кабинете. Сейчас ее там, конечно, нет, но я сильно подозреваю, что этот Горчаков точно знает, где она находится. Им я займусь сам. Весь персонал, находящийся на территории завода, тоже надо обыскать и допросить, но это не ваша забота. Вы, подполковник, поедете к Горчакову домой и тихо, без шума и пыли, не привлекая внимания широкой общественности, доставите сюда его жену и дочь. У него ведь дочь, я не ошибся? Превосходно. Боюсь, наш Михаил Васильевич станет упрямиться, и мне понадобится, гм… дополнительный рычаг давления.

– Черт, – огорченно воскликнул Сарайкин, – так это ж целая история! А говорили: полчаса, от силы час…

– Человек предполагает, а бог располагает, уважаемый Анатолий Павлович, – напомнил рейдер. – Кто же мог знать, что между нами и папкой встанет этот чудак? Надо же, себя не пожалел из-за стопки исчирканных бумажек…

– Далась вам эта папка, – с досадой сказал подполковник. – Целый завод в вашем распоряжении, а вам вынь да положь какую-то папку…

Рейдер посмотрел на него со смесью жалости и презрения, как на умственно отсталого, перевел взгляд на дверь кладовки, из-за которой опять слышались утробные звуки и плеск, и снова воззрился на Сарайкина все с тем же выражением презрительной жалости.

– Анатолий Павлович, – задушевным тоном произнес, наконец, он, – дорогой мой человек! Не лезли бы вы, ей-богу, не в свое дело! Не вашего оно ума, поверьте на слово! Просто поймите и усвойте: пока не найдем папку, я и мои люди отсюда не уйдем. Чем скорее найдем, тем скорее освободим вас от нашего присутствия. А заводишко этот нам нужен, как козе баян… Что вы так смотрите? Удивлены? Вы что же думали – что это рейдерский захват? Да господь с вами, голубчик! Сами посудите, на что нам этот хлам? И согласитесь, что захват предприятия, выполняющего заказы Минобороны и Роскосмоса, – это же о-го-го! Такие вопросы решаются на уровне Кремля, куда уж нам, грешным, с посконным рылом в калачный ряд… Папка – вот все, что мне нужно.

– Так я вам ее куплю, – пообещал обозленный его снисходительным тоном Сарайкин. – Какая, говорите, вам требуется – синяя?

– Попытка пошутить зачтена как неудачная, – помолчав, холодно сообщил рейдер. – Не надо острить, подполковник, у вас это плохо получается. Да и я не всегда благосклонно воспринимаю остроты определенного сорта – такие, как та, что только что прозвучала. Займитесь-ка лучше семьей Горчакова и постарайтесь не слишком сильно наследить у него в доме.

– А знаете что, дорогой мой человек, – язвительно передразнил его Сарайкин, – займитесь-ка вы всем этим сами! А мое серое вещество мне подсказывает, что настало самое время выйти из игры. Мы так не договаривались, и разгребать дерьмо, которого вы тут уже навалили выше крыши и собираетесь навалить еще больше, я не намерен. Ищите свою папку сами и имейте в виду, что времени у вас…

Дверь кладовки вдруг распахнулась, опять со стуком ударившись о стену, и оттуда, пьяно покачиваясь и с брезгливо-болезненной гримасой утирая рукавом халата испачканный рот, вышел Ушаков.

– Не торопитесь с решением, Анатолий Павлович, – глядя на начальника производственного отдела, сказал Сарайкину рейдер. – Вспомните лозунг большевиков: кто не с нами, тот против нас. Верно, Игорь Витальевич?

– Что? – вяло встрепенулся Ушаков. – А, да, наверное. Конечно… Простите, мне что-то не по себе… Можно, я пойду?

– Разумеется, можно, – разрешил рейдер и, неожиданно для присутствующих вынув из висящей на животе, как у какого-нибудь эсэсовца, кобуры большой черный пистолет незнакомой Сарайкину системы, выстрелил навскидку.

Даже не пискнув, Ушаков свалился на пол и замер там кучкой пыльного серо-синего тряпья. Сарайкин поспешно отвел глаза от большой, с брызгами, лениво оплывающей красной кляксы на белой кафельной стене.

– Из этого помещения существует всего два выхода, – не торопясь убирать пистолет обратно в кобуру, спокойно и даже чуточку печально сообщил рейдер, – на поиски синей папки или…

Он едва заметно кивнул подбородком в сторону убитого начальника отдела, очки которого неподвижно, мертво блестели, отражая свет люминесцентной лампы.

– Надо подумать, куда поместить Горчаковых, – деловито произнес Сарайкин.

– Ну, с этой задачей вы, полагаю, справитесь блестяще, – убирая с глаз долой все еще слабо дымящийся пистолет, сказал рейдер. Маска скрывала лицо, но по голосу чувствовалось, что он улыбается. – А вы разумный человек, подполковник. Хотя и чуточку ветреный. Сердце красавицы склонно к измене… Только не пытайтесь снова переменить решение. Это будет уже третья попытка, а она всегда и везде последняя – и в сказках, и в спорте, и в жизни.

– Угораздило же меня с вами связаться, – уныло вздохнул Сарайкин.

– Снявши голову, по волосам не плачут, – напомнил рейдер. – Это серьезная игра с очень высокими ставками, подполковник. Говоря о двух выходах из этого подвала, я, поверьте, имел в виду не только вас, но и себя тоже. Надеюсь, это вас хоть немного утешит. Вы совершенно правы, времени у нас чертовски мало. Поэтому не стоит тратить его не бессмысленные сетования. Что сделано, то сделано, и хочу напомнить, что на аркане вас сюда никто не тащил. Действуйте, Анатолий Павлович. Да, и, кстати, хорошенько осмотритесь у Горчакова дома – вдруг эта чертова папка там?

– Что хоть в ней? – все так же уныло спросил Сарайкин. – Это я к тому, – заметив, как остро, нехорошо прищурился собеседник, быстро добавил он, – что папка – это просто картонные корочки. А то, что внутри, могли куда-нибудь переложить. А как искать, не зная, на что оно похоже?

– На техническую документацию, – перестав сверлить его многообещающим взглядом, устало произнес рейдер. – Тащите сюда все, что подпадает под это определение, на месте разберемся…

Покачав головой, он вышел из лаборатории. Сарайкин, по-прежнему оставляя на полу кровавые отпечатки подошв, последовал за ним, но на пороге задержался, чтобы через плечо бросить испуганный взгляд на труп начальника производственного отдела Ушакова.

Глава 5

– Начну с небольшой преамбулы, – сказал генерал Алексеев. – Просто чтобы ты не отвлекался на посторонние предметы и не строил по ходу разговора версии, основанные на догадках и предположениях. Вот ты сказал – Камышев. Можешь пока о нем забыть, и я объясню, почему. Тем более что кое-какую информацию об этом «Точмаше» я получил от ребят, которые прорабатывали версию о причастности к смерти Николая его родственников, Горчаковых.

Юрий прервал манипуляции, связанные с приготовлением кофе, и бросил на генерала удивленный взгляд через плечо.

– А… А, ну да. Убийство из корыстных побуждений, один из самых распространенных мотивов. Чаще, чем из корысти, в России убивают только по пьяному делу… Типа, родительское наследство не поделили. Оно и понятно! Человек столько лет на войне, и все эти годы родные ждали, что его вот-вот убьют. Неважно, со страхом ждали или с нетерпением, важно, что ждали долго – так долго, что, сами того не замечая, мысленно уже занесли его в списки «двухсотых». А он возьми да и вернись. Как гайдаровский Бумбараш – пришел с войны, а его домой не пускают: убили тебя, вот же бумага казенная, где все про твою геройскую смерть прописано! Избу твою поделили, корову продали – ступай, откуда пришел, нечего покойнику промеж живых слоняться! Так?

– Более или менее, – сдержанно кивнул явно недовольный его многословием генерал. – Изба, действительно, имела место быть, и ее действительно продали, а деньги… Ну, ты сам понимаешь: зачем ему на войне лишние деньги? В общем, Горчаковы и не думали отрицать, что с деньгами вышло не совсем красиво и что, когда Николай вернулся, у них насчет этих денег состоялся не шибко приятный разговор – так, легкая вспышка раздражения на фоне обоюдного недопонимания. Потом Камышев остыл, последовали взаимные извинения, и от денег он отказался наотрез: дескать, сестре и племяннице они нужнее.

– Это они так говорят, – не оборачиваясь, вставил колдующий у плиты Якушев.

– И я не вижу оснований им не верить, – сказал Ростислав Гаврилович. – Место там не особенно бойкое – прямо скажем, не Ницца, – изба была старая, обыкновенный пятистенок, и ушла за три тысячи зеленых американских рублей, чему имеется документальное подтверждение. Сопоставь половину этой суммы с такими фигурами, как директор работающего на оборонный комплекс предприятия и генерал ФСБ, и что останется от твоей «корыстной» версии?

– Пшик, – честно признал Юрий. – Погодите, вы сказали: оборонный комплекс?

– Не забегай вперед, – проворчал Алексеев. – Экий ты, право, прыткий… Так вот, несмотря на доказанную несостоятельность таких правдоподобных версий, как корыстные побуждения и месть, я продолжал подозревать Горчакова. К этому имелись основания – правда, только косвенные. Наш человек отыскал на штрафной стоянке разбитую машину Камышева и внимательно ее осмотрел. Досталось ей, спора нет, крепко, внутри были следы крови, но, по словам агента, чтобы погибнуть при такой аварии, надо было родиться очень уж невезучим. Тормозная система разобрана буквально по винтику – в процессе экспертизы, как ты понимаешь, – половина деталей исчезла без следа. В числе прочего испарились и тормозные шланги…

– Которые являются наиболее уязвимой частью поименованной системы, – подсказал Юрий. – Да, выглядит поганенько. И никакой определенности: может, их изъяли, чтобы скрыть надрез, а может, просто прикарманили.

– Вот то-то и оно. Поэтому я и решил повнимательнее присмотреться к этому Горчакову – в конце концов, он, единственный во всем городе, имел отличную возможность спокойно, не торопясь, поковыряться в тормозах камышевского джипа – машина-то стояла в его гараже!

– И? – спросил Юрий, ставя перед генералом курящуюся ароматным паром чашку.

Забыв о своем недавнем категорическом отказе от кофе, Ростислав Гаврилович взял чашку, понюхал, подул на нее, а затем шумно, с видимым удовольствием отхлебнул.

– Да ничего, – сказал он, утирая губы салфеткой. – Я же говорю, забудь. Просто, присматриваясь к Горчакову, я мимоходом присмотрелся и к возглавляемому им заводу.

– Оборонный комплекс, – с понимающим видом кивнул Якушев, ставя на стол вторую чашку и присаживаясь напротив генерала.

– Дело даже не в этом, – сказал тот. – Выиграть тендер на разработку какой-нибудь электронной козявки, которую потом впаяют в танковый прицел или в подштанники с электроподогревом для высшего командного состава, в наше время теоретически может любая шарашка. Дело, брат, в том, что «Точмаш» – предприятие с историей, и тем, чем занимаются сейчас, там занимались еще при Хрущеве.

– Да ладно! – не поверил Юрий. – В такой-то дыре?!

– Если мне не изменяет память, атомную бомбу собирали тоже не в Кремлевском Дворце съездов, и Гагарин не с Красной площади стартовал. Дыра дыре рознь, да и секретность соблюсти в таком населенном пункте, согласись, легче. Стоит себе радиозаводик, выпускает какие-то приемники и портативные радиотелефоны. Радиотелефоны, ясно, не для широких масс – в тогдашние-то времена! – а для армии, отсюда, стало быть, и секретность… В общем, все шито-крыто, как это было заведено в Союзе.

– А на самом деле?

– А на самом деле, сынок, люди там работали очень серьезные, настоящий цвет отечественной науки, и занимались они очень и очень серьезными проектами, сплошь и рядом совершенно секретными. Ну а потом началось: Горбачев, перестройка, путч, развал Союза, лихие девяностые… В те годы, считай, вся оборонка, чтобы не загнуться с голодухи, перешла на изготовление утюгов и кастрюль. Помнишь это импортное словечко – «конверсия»? Анекдотов на эту тему ходила масса, и я как ветеран компетентных органов могу с полной ответственностью тебе заявить, что добрая половина этих анекдотов изначально таковыми вовсе не являлась.

– Как, собственно, и любых других, – поддакнул поверх чашки Якушев.

– Возможно. Даже, пожалуй, наверняка. Люди иногда такое учудят, что никакому писателю-сатирику и за год не придумать. В общем, всесоюзное НПО «Гранат», структурным подразделением которого являлся «Точмаш» с филиалом в Мокшанске, развалилось, заказов не стало, и мокшанский заводик пытался выжить, как все. Какая-то умная голова разработала дизайн и конструкцию ширпотребовского радиоприемника, наладили массовый выпуск… Приемники, к слову, были очень неплохие, знающие люди, по слухам, до сих пор за ними охотятся: предприятие-то оборонное, так что ловили эти машинки все подряд, на любых волнах и в любых диапазонах, не то что нынешние бормоталки. Хочешь – «Голос Америки» слушай, а хочешь – о чем корабли в океане морзянкой перестукиваются… А в тогдашние времена тотального дефицита приемники эти расхватывали, как горячие пирожки в вокзальном буфете. Но это к делу не относится, выжили и выжили – не растащили оборудование по домам, не распродали, сохранили все до последнего мотка проволоки, честь им за это и хвала.

– Да, – сказал Якушев, – удивительно. Прямо сказка какая-то…

– Сказка, – со странной интонацией повторил генерал. – Да нет, сынок, не сказка. Просто объект был режимный, а тогдашний начальник режима – или, как нынче выражаются, шеф секьюрити, – оказался мужиком въедливым, старой закалки, с принципами. А главное, с головой: понял, что под шумок на барахолку может перекочевать не только ценное оборудование, но и кое-какие разработки, которые способны существенно повлиять на обороноспособность страны. Тогда это мало кого волновало – даже в Кремле и на Лубянке, не говоря уже о Мокшанске, – но, как говорится, не перевелись еще богатыри на земле русской: человек, о котором я тебе толкую, запер спецчасть на три замка, положил ключи в карман и объявил во всеуслышание: дудки! Только через мой труп. Идите, говорит, пока суд да дело, конверсией своей занимайтесь. И табельный «парабеллум» в руке.

– Они и пошли, – догадался Якушев.

– А то как же! Интеллигентные ведь люди, инженеры-электроники, не десантура какая-нибудь – куда им против «парабеллума»?

– Наш человек, – одобрил поведение незнакомого ему начальника режима Якушев. – Жив он, не знаете?

– Умер два месяца назад в районном доме престарелых, – сообщил генерал Алексеев. – Там, у себя… Но встретиться я с ним успел…

– Встретиться? Вы?

– Ну да. – Темные очки по-прежнему скрывали глаза генерала, но Юрию почему-то показалось, что Ростислав Гаврилович смущенно отвел взгляд. – Видишь ли, эта история меня как-то заинтересовала, что ли… К тому времени я уже понял, что подозрения в адрес Горчакова безосновательны, но… А черт, что я перед тобой оправдываюсь! Имею я право на простое человеческое любопытство или нет?

– Конечно, имеете, – кротко подтвердил Юрий. – Только мне почему-то всегда казалось, что простое человеческое любопытство в сфере секретных военных разработок называется как-то иначе, намного короче, а главное, точнее… Слово забыл, иностранное какое-то – часом, не шпионаж?

– Идиот, – тоном констатации произнес генерал.

– Нет, – с самым серьезным и вдумчивым видом возразил Якушев, – идиот – это то ли из медицины, то ли из литературы – Достоевский, помните? А тут что-то другое… Эпатаж?.. Декупаж?.. Пилотаж?.. Да нет, точно – шпионаж! На кого работаете, гражданин?

– Не заставляй меня жалеть, что обратился к тебе, а не послал туда роту спецназа, – ровным голосом попросил Ростислав Гаврилович. – Время идет, а там, между прочим, живые люди. И не только. Тот человек, Агеев была его фамилия, проработал на «Точмаше» аж до две тысячи седьмого года. К тому времени предприятие уже снова прочно встало на ноги и, хотя перешло в собственность акционеров, опять занялось разработками в сфере высоких, в том числе и оборонных, технологий. Очень многое из того, что сегодня летает, плавает, ездит, стоит на боевом дежурстве, стреляет по удаленным целям и вертится на орбите, хотя бы отчасти начинено их электроникой. Так вот, Агеев утверждал, что хранящийся в спецчасти архив остался в полной неприкосновенности. А в архиве этом, по его словам, лежали некоторые проекты и разработки, на десятилетия опередившие свое время. Тогда, в середине восьмидесятых, просто не существовало технологий, с помощью которых их можно было бы воплотить…

– А теперь эти технологии появились, – кивнув, закончил за него Юрий. – То-то же я удивляюсь: что это еще за рейдерский захват оборонного предприятия? Кто это, думаю, вздумал с Министерством обороны бодаться? Кому это до такой степени жить надоело?

– Зришь в корень, – слегка перефразировав Козьму Пруткова, похвалил генерал. – Никакой это не рейдерский захват, а самый обыкновенный бандитский налет, предпринятый с целью наложить лапу на одну из разработок – возможно, старых, а возможно, свеженьких, с пылу, с жару. Короче! Поскольку мы с тобой обсудили и отбросили все нежизнеспособные версии, совместно обмозговали имеющуюся информацию и пришли к общему мнению, я с твоего позволения перейду непосредственно к фактам. Сегодня утром, примерно за полчаса до начала рабочего дня, мокшанский филиал «Точмаша» был захвачен неизвестными людьми – полагаю, вооруженными, но точная информация на этот счет отсутствует. Директор предприятия, известный тебе господин Горчаков, как обычно, прибыл на работу заблаговременно. Он успел позвонить жене и крикнуть, что завод – цитирую – захвачен рейдерами. После чего связь прервалась, и все попытки мадам Горчаковой перезвонить мужу остались безрезультатными. Она позвонила в полицию, где ей пообещали во всем разобраться, а затем, видимо, не очень-то поверив обещанию, – мне. Я оставил ей свою визитку еще тогда, в феврале, и вот, как видишь, пригодилось…

– Не понимаю, – сказал Юрий, толчком отодвинув чашку с кофе, который вдруг сделался безвкусным, отвратительным, как болотная жижа.

– Чего ты не понимаешь?

– Не понимаю, что мы с вами здесь и сейчас делаем. Рейдерский захват – процедура в меру жесткая, но достаточно цивилизованная, без мокрухи. А налет – это налет. Тут возможно все – и трупы, и заложники… А вы рассказываете сказочки про конверсию. Мне. Здесь, у меня на кухне. Вот я и не понимаю: это задание или вам просто захотелось поболтать? Если поболтать, так давайте обсудим что-нибудь более приятное – например, успехи наших олимпийцев в Лондоне. А если вы по делу, то в чем, собственно, оно заключается? Там, действительно, нужна рота спецназа или хотя бы ОМОНа, которая прекрасно со всем справится и разберется без моего участия. Хотя, пока суд да дело – пока все эти звонки, пока вы ехали… Полагаю, если они пришли за чем-то конкретным, то эта вещь уже у них, а их самих давно и след простыл.

– Видишь ли, сынок… – Судя по тону, его превосходительство пребывал в явном, хотя и решительно непонятном Юрию затруднении. – Мой первый позыв был именно таким: позвонить в местное управление и поставить там всех на уши, чтобы через четверть часа завод был взят в плотное кольцо, через которое муха не пролетит. И я бы наверняка поступил именно так, если бы не два маленьких «но». Первое: Горчакова первым делом позвонила в полицию, и меры, о которых я только что говорил, по идее, уже приняты. А второе – эта мутная история с Камышевым. Там все, вроде бы, гладко, но сомнения, как ты сам заметил, все равно остаются. Что-то не срастается, причем не срастается именно в материалах расследования – слишком уж складно у них получается, а все сомнения и противоречия, даже самые очевидные, побоку. Да, менты – и в Африке менты, а уж в нашей глубинке и подавно. Но я лично просил человека с очень крупными звездами на погонах, работающего в центральном аппарате МВД, разобраться что к чему. И он мне это твердо обещал. А воз и ныне там – оснований для возбуждения уголовного дела, видишь ли, нет. Возможно, я просто старый параноик. Но, если в этом деле хоть каким-то боком замазаны органы, первый же мой звонок, первое движение в том направлении вызовет цепную реакцию: они начнут заметать следы, и первыми жертвами станут заложники. А это, как я подозреваю, Горчаков и его семья – если ты не забыл, родственники Камыша, его сестра, племянница и зять. Нам с тобой, русским офицерам, достаточно того, что они граждане России. Но они еще и близкие Николая, и рисковать их жизнями я не вправе. Звучит высокопарно, не спорю, но что есть, то есть. Возможно, мы уже опоздали, возможно, все уже кончилось – более или менее скверно, но кончилось. Наверняка я знаю одно: тридцать пять минут назад рейдеры еще были на территории завода. Захват произошел больше двух часов назад – более чем достаточно, чтобы взять, что надо, и тихо уйти. Но я пробовал звонить туда из уличного таксофона. Ни один из телефонных номеров «Точмаша» не отвечает, и это вселяет некоторую надежду: похоже, они все еще там – ищут и никак не могут найти то, за чем пришли.

– Я понял, – сказал Юрий, залпом допил кофе и встал.