Текст книги "Спецназовец. Взгляд снайпера"

К тому времени, как он добрался до дома и припарковался у себя под окнами, уже начало смеркаться. Привычно оглядевшись и не заметив ничего подозрительного, Юрий вошел в подъезд. Его подмывало выкурить сигаретку, стоя на крыльце и поглядывая по сторонам, но он преодолел соблазн: смотри не смотри, а ничего заслуживающего внимания все равно не увидишь. Никто не станет прохаживаться перед тобой, демонстративно выставив напоказ пистолет с глушителем, дубину с гвоздями или хотя бы перочинный нож. Из всего, что противник знает о Юрии Якушеве, следует, что пугать его бесполезно, а значит, действовать ребята будут исподтишка, без объявления войны. И машины во дворе разглядывать незачем, это все равно ничего не даст. Половину из них ты видишь впервые в жизни и вряд ли когда-нибудь увидишь снова, это тебе Москва, а не деревня в сорок дворов, так что, будь тут хоть три поста наружного наблюдения, тебе их нипочем не засечь – ну, разве что случайно…

Позвякивая ключами и шурша магазинными пакетами, он подошел к двери своей квартиры и замер, прислушиваясь. Наверху кто-то был, и не просто был, а прятался – дышал через раз и крался вниз по лестнице, чуть слышно переступая обутыми в мягкую обувь на резиновой подошве ногами. Юрий прислушался внимательнее и кивнул: да, точно, крадется, и не вверх, а вниз, прямо сюда…

Он представил себе человека в маске с прорезями для глаз и поднятый стволом кверху пистолет с глушителем так ясно, как если бы видел эту картину воочию. «Правильно, – подумал он, – чего тянуть-то? Как говорится, раньше сядешь – раньше выйдешь. Только как бы тебе, приятель, не лечь…»

Он опустил пакеты на пол, освобождая руки, вставил ключ в замок и качнул свисающую с него на кольце связку. Ключи закачались, как маятник, позвякивая друг о друга. Прикрываясь этим призрачным звуковым барьером, Якушев тенью скользнул вдоль стены, выбирая позицию, которая позволила бы ему первым увидеть и атаковать подкрадывающегося сверху убийцу. «Ай да Парамонов! – подумал он. – До чего же решительная сволочь, даже ночи ждать не стал! А с другой стороны, чего ее ждать? Клиент запрется в квартире, дверь никому открывать, понятное дело, не станет, вот и возьми его тогда голыми руками!»

Наверху охнули, и плачущий женский голос тихонько простонал:

– Ой, мамочка, как больно!

Не исключая того, что это может оказаться ловушкой, Юрий шагнул вперед и, взявшись рукой за перила, посмотрел вверх. В самом начале лестничного марша, стояла, тоже держась одной рукой за перила, а другой растирая подвернутую лодыжку, какая-то женщина в светлом махровом халате. Волосы рассыпались, закрыв лицо, и первым делом Юрий узнал халат – тот самый, в котором эта дуреха давеча выскочила на улицу спасать дорогого муженька. И ведь спасла, что и говорить! Если бы она тогда не раскричалась и если бы ей не закатили оплеуху, чтобы заставить умолкнуть, Юрий, вполне возможно, прошел бы мимо. Сейчас сердобольные соседки – те самые, что сидели, уставившись в свои телевизоры, и делали вид, что не слышат доносящихся с улицы криков, – собирали бы деньги на похороны и Юрий бы послушно раскошелился и вернулся к своим делам, с легкой досадой подумав, что народ постепенно утрачивает человеческий облик, – убивают друг друга уже не за рубль и не за бутылку, а просто так, ни за что, от избытка энергии…

Но она встряла, и ее муж выжил – по крайней мере, на какое-то время. Если догадки Юрия были верны – а он сильно подозревал, что так оно и есть, – то жить Евгению Сидневу осталось недолго. «Что за бред! – строго сказал себе Юрий. – Ничего ему не сделается. Он в больнице, поправляется, Парамонов знает, что полковник Басалыгин за ним внимательно следит, и просто не посмеет что-то предпринять… Да, в конце-то концов, все это не мое дело! Пускай Мамонт разбирается, ему за это хотя бы деньги платят…»

Голос рассудка звучал очень громко и убедительно, но было абсолютно ясно, что он беззастенчиво врет.

– Это вы? – спросила женщина, как будто подозревала, что перед ней мираж или, скажем, двойник.

– Здравствуйте, Марина, – сказал он, не без труда припомнив, как ее зовут.

Она была довольно стройная и где-то даже миловидная, но какая-то бесцветная – может быть, из-за отсутствия косметики, а может быть, из-за плохой кормежки. Якушев заметил, что халат на ней старенький, основательно выношенный, хотя и чистый, а меховая оторочка домашних тапочек свалялась клочками и вытерлась. Он не сразу понял, почему ее наряд выглядит таким неуместным, а потом сообразил: махровый халат и тапочки на меху – форма одежды, скорее подходящая для февраля, чем для второй половины мая. «Деньги, деньги, дребеденьги», – с грустью подумал он.

– Слава богу, наконец-то! – воскликнула жена отставного капитана Сиднева.

Такая реакция показалась Юрию довольно странной, а главное – неприятно красноречивой. Если речь не шла о намерении гульнуть налево, пока муж загорает в больнице (каковую вероятность Юрий отмел с порога как делающую абсолютно бессмысленными все его усилия и риск: было бы ради кого рисковать!), приходилось предположить, что госпожа капитанша серьезно напугана и что возвращения Юрия она дожидалась, как некоторые ждут получки и даже еще нетерпеливее.

– Что случилось? – спросил он. – Что-нибудь с Евгением?

– Ко мне в квартиру кто-то пытался залезть, – сообщила женщина. – А полчаса назад позвонили на домашний телефон. Ничего не сказали, просто помолчали и повесили трубку. Мне страшно, это очень плохие люди… по-моему.

– Давайте-ка по порядку, – сказал Юрий, отпирая дверь и делая приглашающий жест в сторону своей прихожей. – С чего вы, собственно, взяли, что к вам в дом пытались залезть?

Поколебавшись, Марина Сиднева переступила порог. Пока Юрий кипятил воду и заваривал чай, она вкратце описала ему то, что ей, учительнице начальных классов, должно быть, представлялось страшными приключениями в стиле романов о Джеймсе Бонде. Юрий слушал ее одним ухом, другим прислушиваясь к тому, что происходило за оставшейся приоткрытой дверью квартиры. Ничего особенного там не происходило, но чем дольше говорила Марина, тем яснее становилось, что события не за горами.

Она заскочила домой после работы, чтобы переодеться, быстренько что-нибудь съесть, собрать гостинцы для мужа и поехать к нему в больницу. («Он уже пришел в себя?» – спросил Юрий. «Нет, что вы! Он в искусственной коме». – «Тогда зачем гостинцы?» – «А как же? Не знаю… Что же, идти туда с пустыми руками?») При попытке отпереть дверь обнаружилось, что обе замочные скважины испачканы какой-то дрянью, напоминающей расплавленную, а затем застывшую пластмассу. Остатки «дряни» были предъявлены Юрию для осмотра и представляли собой именно то, о чем говорила Марина: похожую на мягкий пластик полимерную массу, на которой кое-где сохранились следы мелких зубчиков, оставленные, вне всякого сомнения, внутренней поверхностью замочной скважины. Юрий никогда не имел дела со специальным гелем, который применяется для изготовления слепков ключей в отсутствие самих ключей, – его просто выдавливают в скважину, дают застыть, а затем извлекают готовый слепок, – но эта масса просто не могла быть ничем другим, и Якушеву очень не понравилось то, что ее даже не потрудились толком удалить. В свете вышеизложенного молчание в телефонной трубке тоже выглядело весьма красноречиво, и Юрий молчал целую минуту, прикидывая, как бы поделикатнее проинформировать соседку о нависшей над ней угрозе – судя по некоторым признакам, увы, нешуточной.

– Значит, так, – сказал он наконец. – Боюсь, вам придется меня слушаться до тех пор, пока все это не кончится. Сейчас вы переоденетесь. У вас есть подруга, к которой можно попроситься на ночлег? Желательно не из числа коллег: если вас станут искать, то начнут именно с них. Так есть?

Марина молча кивнула. Глаза у нее стали огромные, зрачки расширились, как у наркомана.

– Тогда быстренько собирайтесь. Звонить не надо, позвоните из машины, лучше всего с моего телефона.

– Вы думаете, они…

– Они – обыкновенные бандиты. Ваш благоверный сунул палку в осиное гнездо, а я, болван этакий, помог ему ее там провернуть.

– Зачем вы так говорите? Вы…

– Я – идиот, но в данный момент это к делу не относится. Собирайтесь, живо. Я подожду вас снаружи, на лестнице.

– А Женя?

– Женя в искусственной коме, ему от вашего присутствия ни жарко ни холодно…

– Неправда!

– Не знаю, может быть. Тогда ему придется немного потерпеть, удовлетвориться моей компанией…

– Вы…

– Как только отвезу вас к подруге, сразу же отправлюсь в больницу.

– Но…

Юрий мученически закатил глаза. «Педагоги, – подумал он. – Даже под дулом автомата будут учить окружающих жизни и высказывать свое авторитетное мнение о вещах, в которых ни бельмеса не смыслят. Учи детишек азбуке и счету, объясняй, чем ворона отличается от сороки, и почему ночью темно, а днем светло, – мало тебе, что ли?»

– Давайте без «но», – сказал он, – иначе я просто плюну, и поступайте как знаете. За меня не беспокойтесь, я бывал и не в таких переделках.

Последняя фраза показалась ему самому напыщенной и глупой, но, кажется, именно она успокоила Марину. Быстро закивав головой, женщина поплотнее запахнула халат и встала с кухонного табурета. Губы у нее дрожали, глаза были на мокром месте.

– Да не волнуйтесь вы так, все будет нормально, – бесстыдно солгал Якушев и сунул в карман лежащую на столе пачку сигарет. – Пойдемте, посмотрим сначала, нет ли в вашей квартире незваных гостей…

* * *

Виктор Тарасович Парамонов беспорядочно и непредсказуемо перемещался по своей большой двухэтажной квартире, мало-помалу приводя в тихое неистовство засевшего на крыше соседнего дома со снайперской винтовкой Зулуса. Единственный вывод, который напрашивался на основании того, что Зулус наблюдал в прицел, был такой: Парамонов – осел. Человеку, ведущему бизнес так, как вел его Виктор Тарасович, полагается держать в шкафу собранный чемодан – пожалуй, даже два чемодана: один – на случай, если придется спешно подаваться в бега, и другой – со сменой белья, сухарями и всем прочим, что может на первых порах пригодиться в тюрьме. Когда заранее готов к любому повороту судьбы, остается только присесть на дорожку, и – поминай как звали!

В данном случае ничего подобного не наблюдалось, хотя, судя по лежащему на кровати в спальне развороченному чемодану и тому, как суетливо и бестолково Парамонов метался по квартире, опустошая многочисленные тайники, он намеревался бежать куда глаза глядят с максимальной скоростью, на которую только был способен. Похоже, этого жулика основательно припекло, и еще было похоже, что он этого не ожидал и не дал себе труда подготовиться к подобному повороту событий.

Зулус не ошибся, так оно все и было: Парамонов собрался бежать из города, как и советовал майор Молоканов, и, приступив к сборам, вдруг обнаружил, что совершенно не готов к побегу – и не только к побегу, но и к переменам вообще. То, как он жил последние годы, его вполне устраивало; теоретически допуская, что черный день когда-нибудь наступит, на деле Виктор Тарасович давно уверился, что ничего по-настоящему скверного с ним лично произойти не может. Он был уважаемый человек, легальный бизнесмен, исправно платящий налоги с той части доходов, которую не удавалось скрыть. Он решал серьезные вопросы с серьезными людьми, а на случай каких-нибудь разногласий с законом у него имелся Молоканов, готовый за соответствующее вознаграждение утрясти любой вопрос хоть с ГИБДД, хоть с криминалом, а иногда казалось, что и с самим Кремлем. Виктор Тарасович чувствовал себя защищенным со всех сторон, практически неуязвимым, и вдруг – нате: какой-то драчливый обыватель, взбесившийся милицейский полковник, а в придачу к ним – маньяк, охотник за головами тех, кто, как и Парамонов, научился безнаказанно игнорировать закон. Три пустых места, три круглых нуля, а жизнь из-за них прямо на глазах катится под откос. Тут, пожалуй, засуетишься!

Несмотря на суету и свою полную неподготовленность к тому, чтобы спешно покинуть город, Виктор Тарасович уже давно унес бы ноги, если бы не понимал: Молоканов прав, сперва надо уладить дела – ну, или хотя бы убедиться, что они сдвинулись с мертвой точки и пошли в заданном тобой, а не кем-то другим направлении.

Действуя в полном соответствии с полученными инструкциями (иначе было нельзя, Молоканов тогда мог бы просто умыть руки и свалить всю вину за возможную неудачу на него), Виктор Тарасович первым делом обеспечил себе алиби. Само это слово было созвучно имени Альбина; Альбине он и позвонил.

Эта самая Альбина представляла собой классический тип охотницы за богатыми женихами – не самого высокого полета, но вполне преуспевающей. Ей было двадцать восемь, она имела в активе три брака и столько же удачных разводов, обеспечивших ей безбедное существование лет, по крайней мере, на двадцать вперед. Намереваясь прожить гораздо дольше и не имея никакого желания работать, Альбина продолжала поиски. Виктор Тарасович числился у нее запасным вариантом, прекрасно об этом знал и не имел ничего против: пусть тешит себя иллюзиями сколько душе угодно, лишь бы время от времени предоставляла доступ к телу. Так это и происходило: Альбина благосклонно принимала от него подарки и знаки внимания, а взамен иногда соглашалась провести с ним вечер, реже – ночь. Она продавалась, как вещь, но пресекала в зародыше все попытки обращаться с собой как с вещью; они с Парамоновым были друг у друга далеко не единственные, и обоих такое положение вещей вполне устраивало – по крайней мере, пока.

Как всякая профессионалка, Альбина была неглупа и обладала отменными деловыми качествами. Она мгновенно сообразила, о чем идет речь, и заломила пять тысяч евро – цену решительно несуразную за ту мелочь, что от нее требовалась, но вполне соответствующую уровню ее запросов, который она, естественно, не собиралась понижать. Такова Москва, таков весь этот мир: много получает тот, кто много запрашивает, а остальным, будь они хоть семи пядей во лбу, остается только завистливо скрежетать зубами и подбирать крошки с чужого стола.

После того как Парамонов согласился расстаться с требуемой суммой, вопрос о том, с кем он якобы провел остаток этого вечера и всю ночь, был решен. Оставалось решить, где он их провел, и обзавестись хотя бы еще одним свидетелем своего вполне обычного, законопослушного поведения на протяжении всего указанного периода. С этой целью он позвонил знакомому бармену из ночного клуба; бармен, хоть еще до конца и не проснулся, тоже оказался не дурак, но повел себя скромнее, и его будущие показания обошлись Виктору Тарасовичу всего в тысячу.

Алиби, таким образом, было обеспечено. Отдав необходимые распоряжения своим людям, он отправился домой и стал собираться в путь. На этот счет у него были свои планы, отличные от того, что предложил Молоканов. Майор настаивал на том, чтобы Виктор Тарасович покинул город на машине, не оставляя следов в компьютерной памяти платежных терминалов банков, аэропортов и железнодорожных вокзалов. Это выглядело вполне разумно – точнее, выглядело бы, если бы не одно маленькое «но».

Хорошенько обдумав разговор в уличном кафе, Виктор Тарасович пришел к выводу, что бояться ему следует не только и не столько Мамонта и полумифического маньяка по прозвищу Зулус, сколько самого Молоканова. Он сам открытым текстом сказал: своя рубашка ближе к телу. Виктор Тарасович в данный момент представлял собой не столько источник доходов для этого оборотня в погонах и его банды, сколько угрозу разоблачения. Допустить его тесного общения со своим начальником и тем более со следователем прокуратуры Молоканов не мог: как он совершенно справедливо подметил, выгораживать его Виктор Тарасович не собирался. Вывести Парамонова из-под удара было достаточно сложно, риск сохранялся даже при самом удачном раскладе. Молоканов это, разумеется, отлично понимал, и, с его точки зрения, было куда умнее сначала гарантировать полное и вечное молчание Виктора Тарасовича. А уж потом, когда он окончательно выйдет из игры, постараться его максимально обелить: вот ведь погиб ни в чем не повинный человек, а вы, товарищ полковник, на него бочки катили, а заодно с ним и на меня… А я чист, как слеза младенца, я просто пытался защитить невиновного!..

Совет ехать на машине в свете этих размышлений представлялся не таким уж и добрым. Зная машину Парамонова и примерное время отъезда, Молоканов мог пустить за ним кого-то из своих людей, а то и поехать сам. Остальное – дело техники: пустынный участок дороги или какой-нибудь мотель, пуля в висок, имитация ограбления, а то и просто безымянная могила в заросшем овраге… Нет человека – нет проблемы!

Хорошенько над всем этим поразмыслив, Парамонов позвонил в аэропорт и заказал на свое имя билет бизнес-класса до Таиланда. Плевать на следы! Главное – унести ноги, выбраться из страны. В Таиланде он пересядет на другой самолет, который унесет его в любую точку света, какую он выберет. Наверное, это будет Европа – огромное пространство без государственных границ, по которому можно свободно перемещаться, не оставляя следов, – хоть поездом, хоть на автомобиле, хоть автостопом. Пусть-ка тогда товарищ майор попробует его найти! Он ведь служит не во внешней разведке, а всего-навсего в уголовном розыске. И даже Интерпол ему не поможет: официально за Виктором Парамоновым не числится никакой вины, а помогать убийце в погонах разыскивать потенциальную жертву никто, естественно, не станет. Так что придется Молоканову удовлетвориться тем, что есть, и продолжать жить как на иголках… И поделом! Пусть остается тут со своим Мамонтом, своим Зулусом и своими оборотнями в штатском – они ж у нас оперативники, им форму одежды соблюдать не обязательно!

Виктор Тарасович расхаживал по квартире, вскрывая тайники и перекладывая их содержимое в наполовину собранный чемодан. Он уже, оказывается, и забыл, как их здесь много и сколько в них хранится ценного барахла, которое невозможно протащить через таможню без риска засыпаться. Старинные иконы, камешки, золото – в основном антикварное – вечные ценности, не подверженные инфляции, но крайне неудобные при транспортировке… И что прикажете со всем этим делать?

Придется бросить, понял он. До самолета еще несколько часов, можно отвезти все в загородный дом и закопать на участке. Или отдать на хранение Альбине. То-то она обрадуется! Днем и ночью станет Бога молить, чтобы Виктор Тарасович не вернулся. А через месячишко окончательно уверит себя, что он исчез из ее жизни навсегда, привыкнет к мысли, что все это барахло принадлежит ей (более того, всегда ей принадлежало), и начнет пользоваться – сначала робко, с оглядкой, а потом на всю катушку, как она это умеет. Если б не это ее умение, того, что она откусила при разводе от первого мужа, ей с лихвой хватило бы до конца дней. Но Альбина – девушка шикарная, любит пожить на широкую ногу, а это ох как недешево! Это как у Дюма: дороже всего нам обходятся именно излишества…

Так что об Альбине лучше забыть. Лучше уж, в самом деле, устроить на дачном участке клад наподобие пиратского. Правда, иконам это вряд ли пойдет на пользу, но, в конце-то концов, что ему дороже – жизнь или эти испачканные темперой облупленные доски? То-то, что жизнь. Чем-то всегда приходится жертвовать, и это вот она и есть – жизнь…

Виктор Тарасович на минуту задумался, держа в руках икону и уставившись невидящим взглядом в потемневший от времени и лампадной копоти бородатый лик святого. Через окно он был отлично виден на фоне ярко освещенной, перевернутой вверх дном комнаты. Присевший за парапетом крыши высотного жилого дома напротив Зулус оттянул затвор винтовки, и тот негромко клацнул, дослав в канал ствола патрон с остроносой, одетой в медную рубашку и оснащенной прочным стальным сердечником пулей. Немного напрягало то, что окно закрыто и след пули скрыть уже не удастся, но перспектива схватиться врукопашную с таким откормленным боровом, как Парамонов, напрягала еще сильнее. Зулус предпочитал действовать наверняка, не давая своим жертвам ни малейшего шанса – хватит, шанс им уже дало правосудие! Фемида слепа, это верно, но у российской Фемиды вдобавок еще и руки дырявые, и меч тупой, и весы вечно показывают, что им заблагорассудится. А главное, на ее тогу нашиты очень вместительные карманы, и тому, кто больше туда положит, эта незрячая тетка не страшна – для него она не богиня правосудия, а мать родная… Хватит, хватит, надоело, пора и честь знать!

Парамонов опустил икону и поднял взгляд. Ему почудилось, что он видит в отдалении, на крыше недавно построенной высотки, человеческую фигуру, четко выделяющуюся на фоне богато изукрашенного сусальным золотом заката вечернего неба. Он вгляделся внимательнее, пытаясь понять, человек это или какая-нибудь вентиляционная труба, и в это мгновение Зулус спустил курок.

Виктор Тарасович еще успел услышать, как коротко звякнуло пробитое пулей стекло. В следующий миг он почувствовал сильный безболезненный толчок в распухшее от побоев лицо и рухнул навзничь, по-прежнему сжимая в сведенных предсмертной судорогой руках забрызганную кровью икону.

Через две минуты в лифт на верхнем этаже высотного здания уже садился человек в синем с оранжевыми вставками рабочем комбинезоне и низко надвинутом кепи с длинным козырьком. В руке у него был продолговатый матерчатый чехол черного цвета, из которого торчали концы каких-то дюралевых трубок, на плече висел моток белого коаксиального кабеля. Сияющие новизной кожаные туфли немного контрастировали с рабочей одеждой, но это была незначительная деталь, на которую вряд ли кто-то обратил бы внимание.

В холле первого этажа из лифта вышел уже не монтер, а представительный пожилой джентльмен артистической наружности. На нем был легкий светлый костюм с шелковым шейным платком вместо галстука, из-под соломенной шляпы до самых плеч ниспадали слегка вьющиеся седые волосы, а в лице первым делом привлекали внимание пышные прокуренные усы и большие очки с темными стеклами, заключенными в массивную роговую оправу. От садившегося в лифт монтера остался только чехол, который в сочетании с благообразной внешностью немолодого господина наводил на мысль о какой-то принадлежности ремесла живописца или, может быть, фотографа – треножнике или, скажем, штативе для осветительной аппаратуры. Правда, для такого оборудования чехол казался чересчур крупным, но это снова были детали, для рядового обывателя не только непонятные, но и решительно неинтересные.

Выйдя из подъезда, пожилой господин приблизился к припаркованному во дворе автомобилю, положил в багажник свою ношу и сел за руль. Дорога к дому Парамонова заняла больше пяти минут, и, петляя в лабиринте дворовых проездов, водитель немножко завидовал пуле, проделавшей этот путь за доли секунды.

Он остановил машину перед домом Парамонова, вышел и забрал из багажника вместительный дорожный саквояж. Шифр кодового замка был ему известен; он вошел и величаво проследовал к лифту, даже не покосившись в сторону застекленной кабинки, где корпел над кроссвордом хамоватого вида пожилой консьерж. Последний обратил на незнакомца немногим больше внимания, ограничившись беглым осмотром и взглядом, брошенным на монитор камеры наблюдения. Подозрений пожилой господин не вызывал – прямо скажем, не лицо кавказской национальности, – и его респектабельную, располагающую внешность на всякий случай надежно зафиксировала видеокамера.

Пожилой господин с саквояжем беспрепятственно поднялся в лифте на нужный этаж и приблизился к двери квартиры, в которой до недавнего времени проживал Виктор Тарасович Парамонов и в которой его застигла внезапная, хотя вполне предсказуемая и не особенно неожиданная смерть. На руках у визитера уже были хирургические перчатки из тонкого латекса. Спокойно отперев замки предусмотрительно изготовленными дубликатами ключей, Зулус вошел в квартиру.

Здесь повсюду горел свет и валялись разбросанные как попало вещи. Шкафы и комоды скалили на пришельца беззубые пасти распахнутых дверей и выдвинутых ящиков, откуда свешивались брошенные торопливой рукой тряпки. Зулус прошелся по просторной, шикарно отделанной и обставленной квартире, осматривая комнаты и гася лишний свет. Выключать освещение в гостиной, где на мраморном полу плавало в луже крови тело Парамонова, он не стал, ограничившись тем, что задернул шторы. В оконном стекле зияло пулевое отверстие, от которого в разные стороны мелкой сеткой разбегались тонкие кривые трещинки. Из дырки тянуло сквознячком, который казался особенно свежим и прохладным по сравнению с прокуренным воздухом квартиры.

Поднявшись на второй этаж, Зулус бегло проинспектировал содержимое наполовину уложенного чемодана. Его внимание привлекла вместительная коробка из-под обуви, стоявшая тут же, на кровати. Снятая крышка валялась рядом, а внутри, в грудах золотых украшений и драгоценных камней, немного напоминая возведенный среди песчаных барханов промышленный объект, покоился солидных размеров параллелепипед, представлявший собой энное количество аккуратно сложенных вместе и запаянных в полиэтилен, обандероленных банковским способом пачек стодолларовых купюр.

Зулус колебался совсем недолго, после чего расстегнул принесенный с собой саквояж и со словами «Все равно ведь растащат» опорожнил в него коробку.

Вернувшись в гостиную, он извлек из саквояжа и надел на себя офицерский комплект химической защиты, состоящий из гибрида резиновых брюк с бахилами и куртки с капюшоном, тоже резиновой. За костюмом последовал продолговатый сверток из оберточной бумаги. Бумага отправилась обратно в саквояж, а в руке убийцы тускло блеснул, отразив свет хрустальной люстры, длинный, широкий и тяжелый клинок с удобной деревянной рукояткой – настоящее южноамериканское мачете, отнятое по случаю у наркомана, которому оно было не нужно и который вряд ли заметил его исчезновение. Этой штуковиной можно валить деревья и прорубаться сквозь непролазную сельву; еще ею хорошо разделывать мясные туши, и именно этой цели она и служила на протяжении почти двух последних лет.

Чтобы сделать все аккуратно, в своем фирменном стиле, пришлось немного повозиться. По счастью, стулья, которыми Парамонов обставил гостиную, имели достаточно широкий просвет между сиденьем и нижним краем спинки. Через две минуты, заполненные глухой возней, пыхтением и сдавленной, сквозь зубы, бранью, труп перестал сползать и заваливаться на бок. Теперь он стоял на коленях посреди комнаты, опираясь грудью о сиденье стула, со свесившимися до пола руками и головой, просунутой между сиденьем и спинкой. Получилась вылитая гильотина, не хватало только падающего ножа да лотка, по которому отрубленная голова должна скатиться в подставленную корзину.

Все было готово. Зулус взялся за рукоятку мачете обеими руками, примерился и ударил со всего размаха. Иногда у него получалось снести голову с одного удара, иногда – нет. На этот раз пришлось ударить еще дважды, прежде чем простреленная навылет голова Виктора Тарасовича Парамонова с глухим стуком упала на полированный мрамор пола.

Зулус огляделся. Все вокруг, в том числе и он сам, было залито брызгавшей из-под широкого лезвия кровью. Не найдя ничего более подходящего, он вытер сначала лезвие, а затем руки в перчатках краем шторы, добавив к уже имеющимся на ней пятнам несколько новых. Затем вынул из предусмотрительно отставленного подальше саквояжа черный пакет для мусора и, держа его на отлете, аккуратно, чтобы не запачкать, опустил туда свой жуткий трофей. Завернутое в бумагу мачете заняло свое место на дне саквояжа. Насвистывая популярный мотивчик, Зулус отправился на поиски ванной.

В ванной господина Парамонова при желании можно было принимать гостей, такая она оказалась просторная и сверкающая. Большое зеркало на стене отразило жуткую, с головы до ног забрызганную красным фигуру в похожем на маскарадный костюм космонавта одеянии. Забираясь в душевую кабинку в своем мешковатом резиновом костюме, Зулус основательно испачкал прозрачный пластик кровью, да и по полу за ним почти через всю квартиру протянулась цепочка кровавых отпечатков. Его это не беспокоило: чем страшнее, тем лучше.

Он включил теплую воду, щедро намылил свое резиновое одеяние, используя для этого хозяйский душ-гель, и сполоснулся под душем, смывая с себя струи пены, которая сначала была винно-красной, потом розовой, затем бледно-розовой и, наконец, просто белой, какой и полагается быть мыльной пене. Выбравшись из кабинки, Зулус тщательно вытер костюм висевшим на крючке у двери махровым полотенцем. Особого смысла в этом не было, но зачем таскать на себе лишнюю тяжесть в виде оставшейся в складках прорезиненной ткани воды?

Он вернулся в гостиную, снял и спрятал в саквояж свое рабочее обмундирование, привел себя в окончательный порядок перед зеркалом в прихожей и вышел из квартиры, оставив дверь на лестничную площадку слегка приоткрытой. Уже в лифте он вспомнил о пуле, но возвращаться не стал: это плохая примета, да и надо же, наконец, бросить ищейкам хоть какую-то косточку, пока они окончательно не утратили интерес к расследованию! Основа любой игры – азарт; расследование преступления – гибрид гонки на длинную дистанцию и шахматной партии. А какие могут быть шахматы, когда твой партнер не знает, как переставлять фигуры, и какой интерес участвовать в гонке, когда все твои конкуренты, с каждым шагом отставая все больше, едва плетутся на расстоянии нескольких километров позади тебя?

Вторично миновав консьержа, никем не остановленный серийный убийца по прозвищу Зулус вышел из подъезда, сел за руль угнанной пару часов назад машины и отбыл в неизвестном направлении, увозя с собой очередной трофей. Он был доволен: справедливость в очередной раз восторжествовала. Настало время подумать, кто будет следующим, и у него уже появились на этот счет кое-какие соображения.