Текст книги "Слепой. Большой куш"

Глава 12

Вторая из московских женщин Дегтя оказалась полной противоположностью первой во всем, начиная от внешнего облика и заканчивая внутренним содержанием. Лена была блондинкой с длинными распущенными волосами, Ольга – шатенкой с короткой стрижкой, вдобавок в очках. Квартира сияла чистотой, мягко гудел компьютер, в шкафу за стеклами стояли тесными рядами увесистые тома научных монографий.

Слепой уже решил, что адрес напечатали с ошибкой, перепутав цифры в номере дома или квартиры. Потом вдруг тренированным слухом засек очень тихий, но подозрительно знакомый ритм.

Сверху на системном блоке компьютера лежали крохотные наушники. В дисководе крутился диск, в наушниках продолжала играть музыка. Сиверову не понадобилось их надевать – приблизившись к рабочему столу, он разобрал знакомую разухабистую музыку и хрипловатый голос.

– Зачем вам компьютер понадобился? – занервничала хозяйка. – Я уже жалею, что вас впустила.

– Меня можно. Но в следующий раз не доверяйте незнакомым людям.

«Мани-мани-мани на кармане.

Мани-мани-мани на кармане…»

Совпадение, конечно, не было случайным. Вряд ли вкусы двух таких разных женщин соприкасались хотя бы в одной точке. Эта музыка нравится третьему человеку – мужчине, кассета и диск остались от него. Песенка свежая, только теперешним летом стала шлягером. Выходит, Лена соврала, и главный мужчина в ее жизни все-таки появлялся не так давно.

– На память от Дегтя?

Хозяйка не потеряла с возрастом способности краснеть. Через пару секунд кровь отхлынула от щек.

– Вы из милиции?

– Не всегда же человека ищут с дурными намерениями.

– Господи, зачем я вас пустила? Какая-то клиническая беспечность. И с ним точно так же было.

– Тоже позвонил в дверь?

– Мы по-другому познакомились. Надеюсь, я не обязана отчитываться где и как?

– Нет, Оленька. Ваша личная жизнь останется при вас. Мне только Дегтя нужно разыскать, обсудить срочный вопрос.

 
«Хорошо когда есть на кармане
Эти самые мани-мани.
Если бабки есть, значит все путем,
Значит снова пьем, значит снова пьем».
 

Совсем неподходящие тексты для квартиры с научной библиотекой.

– Опять под статью подвести?

– То я у вас мент, то браток…

– Послушайте, сейчас должен вернуться муж.

– От вас зависит, как быстро мы распрощаемся.

– Дениса я давно не видела. Сразу после освобождения он проторчал здесь безвылазно две недели, пока муж был в Америке на конференции. Потом только звонил – последний раз под Новый год. Естественно, не отчитывался, где он и чем занимается. Хотя я единственная ездила на свидания, когда он сидел, и передачи регулярно посылала.

«Похоже, все женщины Дегтя разделяют эту уверенность. Не иначе, как он сам внушал им эту мысль, изображая себя покинутым и одиноким».

– А диск? По почте прислал?

– Я сама купила. У этого Шнура голос – вылитый Денис. Вообще, Денис не поет, но если б пел…

В дверь позвонили, Ольга с упреком взглянула на Сиверова. Муж, однако, безоговорочно принял ее версию о друге детства и отнесся к Глебу со всем радушием. Пожурил супругу, что гостя до сих пор не потчевали ничем вкусным.

– Сейчас мы быстренько исправим это положение, – пообещал он, отправившись мыть руки.

«Как приятно иметь дело с интеллигентными людьми, – подумал Сиверов, невольно сравнивая ситуацию с предыдущей. – Экономишь энергию». И все же пользоваться гостеприимством сухопарого доктора наук было совестно, будто не Деготь, а лично он, Глеб Сиверов, спал с хозяйкой.

Вряд ли Ольга врет. Скорее всего именно схожесть голосов была причиной неожиданной схожести музыкальных пристрастий двух женщин из разных миров. Задерживаться больше нет причин. Но если свалить прямо сейчас, сразу после прихода мужа, даже такой простодушный человек, как он, может заподозрить неладное…

* * *

Параллельно с визитами к Денисовым женщинам Слепой продолжал заниматься поисками бывшего спецназовца, теперешнего инвалида. Колесил на «девятке» от одной подмосковной станции к другой под звуки единственной в диапазоне FM радиостанции классического формата.

Особенное удовольствие доставляли ему оперные арии и увертюры. Эта музыка свидетельствовала, что все в мире преходяще и бренно. Именно с таким настроением Слепой в последнее время старался приступать к очередному заданию. Спокойствие и некоторая отстраненность, как правило, помогали его выполнить.

Он не удалялся слишком от столицы. В ржевском направлении проехался только до Троицкой, в смоленском – до Голицыно, в угличском до Дмитрова. Спрашивал тут и там о сухоруком бродяге, и Курносого частенько вспоминали. Редко где добрым словом: здесь он выпендривался, там поцапался, тут бренчал отсутствующими на груди медалями, а на соседней станции дебоширил по-черному, сломал щит с расписанием поездов и был посажен на пятнадцать суток в кутузку.

Курносый казался самой неподходящей для предательства фигурой. Предатели гораздо лучше устраиваются в жизни. Хотя Глебу попадалась и особенная категория предателей – не по нутру, не по призванию. Это были одноразовые предатели, люди с ущемленным самолюбием. Из своего поступка они не извлекали никакой выгоды, получая чисто моральное, притом непродолжительное, удовлетворение.

Вскоре открылись новые обстоятельства, они заставили всерьез принять на рассмотрение этот вариант. Подъезжая к Нахабино, Глеб заметил на хвосте другую, бежевую «девятку». Это нельзя было называть ни слежкой, ни агрессивным преследованием, и чтобы побыстрей понять суть дела, Глеб остановился возле станционного навеса.

Бежевая «девятка» тоже притормозила. Двое молодых парней решительно направились к нему.

– Слышь, мужик! Ты вроде инвалида ищешь?

– Ищу.

– А кто он тебе: сват, брат?

По настроению молодых людей Сиверов оценил, что бывший спецназовец и у них не оставил о себе хорошей памяти.

– В гробу я таких сватьев видел.

– И тебе, значит, удружил?

– Не сыпь соль на рану. Залезайте, хлопцы, в машину, чего торчать под дождем?

Оба парня явно были не из числа законопослушных граждан. Сиверову ничего не стоило убедить их, что и он ягода с того же куста.

– Давай так: найдешь этого козла – сразу нам звони, мы раскопаем первыми, тебе весточку пошлем. Не знаю второго такого инвалида: сегодня здесь, завтра там. Нигде, сука, не задерживается из-за своего характера паскудного.

Глеб возражать не стал. Парни быстро разговорились и поведали совсем свежую историю. На Митинском рынке какой-то узкоглазый открыл новое кафе и назвал его «Ханой», потому что «Сайгон» там уже имелся. Раньше вьетнамец имел точку поблизости, в Южном Тушино, и, уходя, не до конца рассчитался с «реальными пацанами».

– Вот нас и попросили получить с него должок. Ничего сурового, только попугать на словах, чтобы митинские не возбухнули за самоуправство на ихней территории. Упрется рогом, тогда придется с митинскими вопрос вентилировать, а они могут залупиться – мол, не надо было выпускать, пока не заплатил.

Незадолго перед этим Курносый нанялся работать к вьетнамцу – жарить для «Ханоя» какие-то колбаски на мангале. Одному из троих посланцев он был знаком. Двое зашли к вьетнамцу, а этот третий остался снаружи – присмотреть, чтоб не зашел никто посторонний.

Решил сделать инвалиду одолжение, бросить по-дружески пару слов. А Курносый просек, в чем дело, и полез в бутылку: какого хрена полезли к Нгуену, если я здесь стою, надо вначале ко мне обращаться.

– У кореша аж челюсть отвисла от такой борзоты. Да кто ты, блин, такой – начальник службы безопасности? Жарь свой вонючий шашлык и мало говори.

Оскорбившись, Курносый решил выгнать всех троих. Приложился левой к собеседнику, получил ответ. Вокруг начался шум-гам, и троице пришлось сматываться. Митинские не успели их ухватить, но приметы запомнили. Повторно соваться на рынок было уже опасно.

– Главное, он и узкоглазому потом сала за шкуру залил, – сообщил Сиверову словоохотливый парень. – Мне потом рассказали, как он в тот же вечер стал себе требовать почетного статуса. Распугал я, мол, троих человек. Так что бери меня в «секьюрити», а шампуры вертеть найми кого-нибудь посопливей. А узкоглазый к этому времени его уже отблагодарил: поставил пузырь и решил, что в расчете. Ты, говорит, конечно, крутой чел, но рванули-то люди не от тебя. Если б здесь на рынке не было крепких ребят, эти трое тебя в клочья порвали бы, а мое кафе сожгли бы к чертям. Козел этот однорукий оскорбился за неуважение, хотел узкоглазого сунуть рожей в угли. Тот еле вывернулся, но кой-чего в кафе инвалид успел напоследок перекоцать.

* * *

Ночь Глеб проспал в поезде на Питер.

Третья по счету женщина Дениса Кудрявцева оказалась артисткой. Сиверов разыскал Жанну на репетиции – вместе с тремя другими, в таких же точно париках, она работала на подтанцовках у облезлого ветерана отечественного юмора и пародии. «Помню его бородатые шутки кто-то пересказывал у нас в школе на выпускном, а мужик и теперь живее всех живых, – удивился Глеб. – Такого и со вставной челюстью не оттащишь от микрофона».

«Проинтервьюировать» танцовщицу насчет Дегтя Глеб так и не успел. Пока он ждал в заднем ряду перерыва, кто-то опустился на соседнее место и сразу стало ясно, что выбор этот не случаен. Деготь собственной персоной жевал рядом жвачку.

– Освежает дыхание, облегчает понимание, – протянул он тонкую пластинку в фольге. – Ну и кариес предотвращает само собой.

Голос оказался в самом деле очень похожим на голос популярного питерского певуна.

– Нашелся, значит. Предупредили?

– Они на самом деле не знали, где я. Просто проинструктировал в свое время, куда на такой случай скинуть новость. Скинули сразу две. Ну, думаю, раз человек так рьяно взялся, значит со дня на день должен появиться в Питере.

– И здесь у тебя, вроде, две женщины.

– Вообще два десятка, если считать тех, у кого можно забуриться. Но из старой гвардии точно две. Только актриса моя ближе к Московскому вокзалу обретается, вот я и рассудил, что начнут с нее.

– Я смотрю, сильно не разволновался. Чист перед всеми, врагов нет?

– Вроде не должно быть. Никого никогда не подводил.

– Даже женщин не обманывал?

– Бабам правда не нужна. Так кому и зачем я понадобился?

– Умельцы еще не перевелись, еще угоняют в Европе крутые тачки.

– Конечно. Здесь много шишек ездит на ворованных тачках, понятия об этом не имея.

– Раньше с этим было просто. Когда наладилось сотрудничество с Интерполом, стало посложней.

– Иначе я бы не залетел. Самое обидное, что ни одной моей тачки тогда не пробили. Второй мастер напортачил, маленький пустячок на «Вольво» не довел до ума. Ну, и посыпалось все дело, как домино.

– Знаю, что не твоя вина, иначе бы не обращался. Сейчас стало совсем не продохнуть. В МВД есть специальный отдел – ничем другим не занимаются, только проверяют легальность крутых иномарок. Но есть люди, которых риск только заводит.

– Только не меня. Я уже знаю, чем дело закончится. Если у тебя есть хозяин или заказчик, напарник или подручный, пиши пропало. Если есть хоть кто-то один, этот один сукин сын обязательно напортачит.

– Научился работать в вакууме?

– Нет. Научился жить, не парясь. На содержании у баб. Каждая думает, она одна на всем белом свете обо мне, сироте, заботится.

Пародист на сцене менял парики и шмотки. Одновременно менялись голос и ужимки. Копируя ту или другую эстрадную звезду, он переделывал текст песни до невообразимой пошлости. Изначальные тексты и сами не были шедеврами, но в его «трактовке» они опускались ниже унитаза.

– И все-таки я тебе расскажу. Тачку угнали не у кого-нибудь – у мэра уважаемой европейской столицы.

– Спецзаказ?

– Лучше один раз увидеть.

– Опоздал ты со своим предложением. Раньше у меня глаза загорелись бы, а теперь… Сам видишь.

Глеб внимательно посмотрел Дегтю в лицо. Гладкое, без морщин – больше тридцати не дашь и не скажешь, что человек оттрубил срок на зоне. Но глаза действительно тусклые, равнодушные.

– Рядом с тобой, по сути, никого и не будет. Загородный дом, гараж. Ты и мастер, ты и сторож, сам себе готовишь, сам себя развлекаешь. На тачке нужно не просто свести особые приметы, ее важно усовершенствовать. У клиента целый список требований. Но ты его видеть не будешь: перечень пожеланий найдешь внутри, в бардачке – с расценками за каждое.

– Когда-то я мечтал о таком заказе. Но человек должен все получать вовремя. Сейчас уже поздно, я уже разучился напрягаться.

– Расценок я не знаю, но деньги не слабые. Только не говори, что ты и к бабкам потерял вкус. Этот инстинкт умирает последним.

Деготь улыбнулся, замечание ему понравилось. «А вот зубы у него гниловаты», – обратил внимание Глеб.

Тут зазвонил мобильник, он узнал голос одного из «конкретных» ребят, разыскивавших Курносого.

– Нашелся.

– Уверен? Что-то быстро очень.

– Для тебя, может, и быстро. А для нас веревочка долго вилась. Ты далеко? Сможешь через час подскочить?

Извинившись перед Дегтем, Сиверов отошел в сторону.

– Тут такая лажа: я, как назло, в Питере. Сегодня же выбираюсь обратно. Дотерпите, а?

– Издеваешься, брат? Нет, так мы не договаривались. Наше дело предупредить, а дальше твои проблемы. Принимаю пожелания трудящихся – чем и по какому месту его х. чить от твоего имени?

– Да поимейте же совесть! Я бы так с вами не обошелся. В конце концов, свяжите его и закиньте куда-нибудь, чтобы уж наверняка. А я до полуночи буду.

– Думаешь у нас нервы стальные: повязать его и сесть чай пить? Талер из-за него в больницу со сломанной челюстью загремел – еще не выписался. У меня руки чешутся, аж костяшки грызу.

– Руки? Мне он так подгадил, что ваши ручонки это детский лепет. У меня для него набор инструментов есть.

– Хватит одного, спортивного.

Глеб догадался, что речь идет о бите.

– И еще одно: мне нужно кое о чем его спросить, пока мозги не выбиты.

– Ладно, будем смотреть.

– До полуночи точняк появлюсь, – твердо пообещал Слепой.

Глава 13

Семен Ершов уже неделю работал уборщиком в больничном морге. За главного здесь был дюжий санитар, который принимал и выдавал родственникам трупы, следил за общим порядком. На долю уборщика приходилось мытье полов и «лежачих мест» специальным раствором, передвижение лежаков-каталок, снабженных колесиками.

Сухая рука Курносого вначале вызвала у администрации сомнение. Но он тут же продемонстрировал, как может управляться одной левой. Взяли его с испытательным сроком. Бывший спецназовец прекрасно знал, что это удобный предлог отказаться от оплаты за целый месяц, но аргументов в свою пользу у него не было.

Он заранее внутренне ощетинился, предполагая, что санитар будет держаться свысока. История повторялась почти каждый раз – гордость Курносого слишком резко противоречила уровню, до которого он скатился. Никакая работа не могла его унизить, но самым разным людям это удавалось с одинаковым успехом.

Однако санитар – сверстник Ершова – при своих подавляющих габаритах оказался молчаливым и незлобивым. К смерти он относился философски, на трупы смотрел, как на неодушевленные предметы. Свободное время уделял чтению замусоленного томика без переплета со стихами Есенина.

После первых нескольких дней внутренний напряг Курносого стал ослабевать. Начальство высокого ранга заглядывало в морг редко, родственники торопились быстрее забрать тело и уехать. Семен Ершов вдруг осознал, что давно не чувствовал на душе такого покоя, как здесь, в этом мрачном месте.

В отличие от санитара, свыкшегося с покойниками и абсолютно равнодушного к ним, Семен вдруг почувствовал к мертвецам уважение и симпатию. Давно он не встречал таких хороших людей: они не пытались напустить на себя важность на пустом месте, не жаждали унизить ближнего, не врали по-глупому, не ржали по пьянке. В общем, не делали ничего, что вызывало бы у Семена приступы бешенства.

У живых, наоборот, хватало недостатков – даже у спокойного санитара. Курносого раздражали его отрыжка после еды, его глубокие вздохи за чтением стихов, лизоблюдство перед каждым врачом и скупые намеки родне покойных насчет «посильной благодарности». Насколько благороднее вели себя покойники – ни одного лишнего слова. Возможно, при жизни все они были порядочными сволочами, но сейчас в это верилось с трудом.

Семен ходил между ними, засунув большие пальцы за широкий кожаный пояс. Еще подростком он выменял себе армейский ремень с бляхой и носил его, как самую важную деталь одежды. Потом на смену одному поясу пришел другой. Они добавляли уверенности, с ними Семен крепче стоял на ногах и в спецназе, и на гражданке.

В глубине души Курносый долго считал, что пояс защищает его от пули, ножа и прочих предметов, способных пустить кровь. В тоннеле пражского метро практика доказала ложность его веры.

За какую-то секунду в него угодило несколько пуль. Теряя сознание, он отстреливался, но отчетливо понимал, что настал конец. Потом он вдруг выплыл обратно из темноты в белизну больничной палаты, наполненной роскошным солнечным светом. В прежней жизни он никогда не видел такого божественного солнца и мог бы принять окружающий мир за загробный, если бы не отчетливо неприятный запах лекарств.

Первое время он часто задумывался над тем, кто же его вытащил тогда, истекающего кровью, кто спас ему жизнь? Один из сообщников, чужой человек? Ведь Вождь, единственный кто неплохо знал Курносого, погиб первым…

Потом он перестал искать ответ на этот вопрос. Как и на другой: почему они тогда попали в ловушку и потеряли все? Вопросы о прошлом заслонил собой насущный: как инвалиду без гражданской специальности найти средства к существованию?

Теперь, в морге, Семен Ершов вдруг отдал себе отчет, что очень хотел бы задержаться здесь подольше среди спокойных благожелательных людей. Единственных, которым он мог в своем положении посочувствовать.

К несчастью для Курносого пострадавший Талер попал на лечение именно в эту больницу. Пациент не имел привычки глядеть в окно, а Семен бродил подолгу по больничному двору. Но однажды Талер все-таки заметил из палаты характерную плотную фигуру с вдавленной в плечи головой и висячей правой рукой.

Выбравшись на балкон, проследил, как Курносый купил в ближайшем магазинчике буханку хлеба и пару пакетов молока, как прошел обратно через ворота и направился в сторону приземистого одноэтажного здания. На нем были халат и шапочка санитара.

* * *

Днем за въезд на больничную территорию частного транспорта брали плату. Ночью никто этим не занимался. Обычно за ночь «скорая» привозила пару-тройку больных с острыми приступами. Еще мог уехать или подъехать кто-то из родни пациента реанимации, зависшего между жизнью и смертью.

Пассажир бежевой «девятки» выскочил распахнуть створки ворот, связанные между собой куском цепи. Машина свернула налево и тихо прокатилась по липовой аллее в сторону морга. Дверь была заперта изнутри на ключ, но двое парней с бейсбольными битами уже знали, что «трупешники» подвозят сюда в любое время суток.

Послышались тяжелые шаги. Незнакомый голос что-то пробормотал неразборчиво, и в замке повернулся ключ. Поклонник Есенина не успел ничего разобрать. Удара битой промеж глаз вполне хватило, чтобы вырубить даже такого бугая. Санитар упал навзничь, двое парней перескочили через него и бросились искать Курносого.

Они считали, что найдут его сразу, но в нескольких тускло освещенных помещениях морга никого не обнаружили. Убежать в последнюю секунду инвалид не мог. В больничном морге окон было по минимуму: всего два, да и те забраны решетками.

Тут один из парней догадался, что Курносый лег на одно из свободных от трупов мест и накрылся с головы до ног простыней. Мертвецов в морге было всего пять. Молодые люди с битами перемигнулись: сейчас они моментом определят живого по дыханию.

Один занес руку с битой, второй склонился над ближайшим трупом. Вроде ничего. Так они обошли все пять застеленных каталок – ни разу не уловив ни вздоха.

– Если б ты еще не дышал с открытым ртом, – недовольно бросил парень своему товарищу с занесенной битой.

– Да ты сам дышишь, как будто трем бабам подряд по три палки кинул. Открывай по очереди, некогда церемонии разводить. Сейчас привезут из реанимации мертвяка, самому придется прикидываться кругом от унитаза.

С первого трупа запросто сдернули простыню – это был старик с заостренным носом и провалившимися щеками. Грудная его клетка странно выпирала, а живот с продольным швом, наоборот, выглядел впалым и пустым, казалось, через тонкую кожу должен проступить позвоночник.

– Ему, чего, весь кишечник удалили? – шепотом спросил один.

– Вскрытие, наверное, делали. Лишнее повыкидывали, чтобы сразу не начал вонять. Не надо так простынь сдергивать. Лицо приоткрой – нам хватит.

Перешли к следующему трупу. Один стал сдвигать край простыни кончиком биты, второй свою руку с битой занес точно напротив головы трупа…

Приоткрылось лицо молодой женщины. В отличие от старика она казалась живой. Парня с битой передернуло: вдруг ее привезли сюда по ошибке? Сейчас бы она вышла из комы, задышала, а он, не разобравшись, ударил бы с размаху битой – сломал бы этот прекрасный прямой нос, раздробил бы лицевые кости. Женщины не пользовались особым его уважением, для него играло роль только одно: насколько умело его ублажают в постели. Но тут…

Второго парня тоже прошиб пот. Он вдруг представил, как покойница протягивает к нему руки, хочет обнять. Наверное, он оцепенел бы от ужаса, не нашел бы в себе силы даже попятиться назад.

– Прикрой ее.

– Не могу.

– Ладно, двинули дальше.

– Нет его здесь. Он бы не выдержал так долго дышать в тряпочку.

– Сейчас проверим по-быстрому.

– Может, он себе какую санитарку нашел и пялит в главном здании на операционном столе? А мы здесь с покойниками… Надоело мне открывать их, давай поменяемся.

– Ладно. Сейчас увидишь, как быстро дело пойдет. Только приготовься, чтобы сразу его прихлопнуть.

Оба говорили в полный голос. В абсолютной тишине шептать не имело смысла: если инвалид здесь, он все равно услышит.

Чтобы продемонстрировать свою решительность, второй из парней уверенно взялся за край простыни, но тут обозначенная под нею голова вдруг резко дернулась, ударив его макушкой в живот.

Несмотря на готовность к такому обороту событий, волосы у его товарища встали дыбом. Он запоздал с ударом, и Курносый успел увернуться. Ухватил запястье противника здоровой левой рукой, попытался заставить парня выпустить биту.

Тот понял, что дело нешуточное, и сумел мобилизоваться. Не позволяя Курносому встать, столкнул его на выложенный плиткой пол.

Бывший спецназовец упал на правую сторону, всем весом на больную, высохшую от бездействия руку. Захрипел от боли, но чужое запястье не выпустил – парень едва сам не потерял равновесие. Он не мог пока сделать замах и нанести повторный, точный удар. Зато товарищ его очухался после удара в живот и попытался ткнуть инвалида без замаха в лицо.

Это ему удалось, из разбитой губы Курносого потекла кровь. Напрягшись, Курносый подтянул ноги, согнул их в коленях и ударил в грудь, повторно отбросив от себя противника. В попытке удержать равновесие тот опрокинул соседнюю каталку, и труп с глухим стуком упал со своего ложа.

Впрочем, теперь от обостренно нервного отношения к мертвецам не осталось и следа. Оба парня знали, что силы у инвалида есть, но такого отпора не ожидали. К счастью для них на помощь подоспел третий товарищ – пациент травматологии. Талер знал о точном времени прибытия «девятки», но предупредил, чтобы его не дожидались. Он выйдет из корпуса только в том случае, если сумеет сделать это незаметно.

Придерживая на бегу подвязанную челюсть, он забежал в морг, подскочил к месту отчаянной схватки. Стал душить своего недавнего обидчика, накинув ему сзади на шею тонкий полиэтиленовый шланг от капельницы. Курносый захрипел, выпустил чужое запястье и тут же получил серию ударов двумя битами.

Когда он потерял сознание, ему связали руки за спиной и закинули в багажник. Пациент больницы на цыпочках вернулся в палату, пассажир и водитель девятки сели на свои места и выкатились за территорию, по-прежнему не зажигая огней. Мертвецы остались лежать в некотором беспорядке. Санитар-тяжеловес потихоньку приходил в себя, в голове, как облетевшие кленовые листья, парили отдельные строчки любимого поэта.