Текст книги "Мертвая хватка"

– Ну, – сказал он, – и что это за фокусы? Ты зачем в меня стрелял? Чего тебе надо? Кто тебя послал, говори!

Для убедительности он взял пленника за ворот ветхого ватника и основательно встряхнул. Это помогло лишь отчасти: пленник ничего не сказал, но разразился нечленораздельным мычанием и ожесточенно замотал головой.

– Будешь под дурачка косить – опять дам по шее, – пообещал Забродов. – Или ты правда дурачок?

Вместо ответа пленник плюнул в Иллариона. Плевался он еще хуже, чем стрелял, и плевок повис у него же не груди, примерно в том месте, где военные прикрепляют к кителю значок классности.

– Очень мило, – сказал Илларион. – Малоэффективно, зато весьма красноречиво. Интересно, чем же это я тебе так не занадобился? Не будешь говорить? Ну и черт с тобой. Тогда поехали в деревню, к участковому. Может, хоть он тебе объяснит, что в людей стрелять – занятие крайне нездоровое. Тоже мне, киллер выискался!

Пленник снова замычал, мотая головой, как одолеваемая слепнями лошадь, и принялся делать какие-то знаки руками. Илларион немного знал азбуку глухонемых, но это верчение пальцами и размахивание руками не имело с ней ничего общего, кроме, разве что, немыслимой скорости жестикуляции.

– Ты что, глухонемой? – спросил Забродов немного растерянно. Слышать о глухонемых киллерах ему до сих пор как-то не приходилось.

Пленник опять ожесточенно замотал головой, постучал себя по уху и выставил перед собой кулак с отставленным большим пальцем.

– Ага, – сказал Илларион. – Со слухом у нас, значит, все в порядке, а говорить мы не можем. Или не хотим. Ладно, пошли. Только бежать не вздумай. Догоню – накостыляю по-настоящему. Вот ведь дурак-то!

Он подобрал обрез, сунул его под мышку и махнул рукой в сторону дороги. Пленник послушно повернулся и зашагал через лес. Шел он уверенно, хотя и с большой неохотой – видно, знал этот лес как свои пять пальцев. Забродов шагал за ним по пятам, время от времени задумчиво почесывая затылок холодным стволом обреза и немелодично напевая:

«В заповедных и дремучих старых муромских лесах…» Настроение у него было далеко не самое радужное. Перспектива везти стрелка в милицию, объясняться там и, может быть, даже писать какие-то бесполезные заявления лежала у Забродова на душе тяжким камнем. А с другой стороны, что с ним еще делать? Убивать его вроде бы не за что, отпускать просто так – извините, непедагогично, да и противозаконно к тому же, а побить… Илларион покачал головой. Как следует намять этому партизану бока было бы, конечно, разумнее всего, да вот беда – рука не поднималась.

Более же всего Забродова угнетал тот факт, что данный инцидент лишний раз подтвердил старую истину: стать тенью для зла иногда бывает очень трудно, а иногда и вовсе невозможно.

* * *

– Что ж, очень недурно, – сказал гость и сделал плавный жест рукой, обведя ею широкое пространство двора.

В руке у него был стакан со скотчем, а другую руку он держал в кармане брюк. – Весьма, весьма недурно. Я бы сказал, со вкусом.

Голос у него был негромкий, спокойный, тон вполне доброжелательный, даже дружеский, и в то же время в голосе этом чувствовалась твердая уверенность в том, что любой собеседник услышит его, даже если он станет говорить шепотом. Демократичный наряд – легкая матерчатая куртка светло-серого цвета, простая шерстяная рубашка, кремовые брюки и мягкие замшевые туфли – сидел на нем с небрежной элегантностью, на левом запястье поблескивал золотом массивный «ролекс» – единственный предмет из золота, который Майкову удалось разглядеть на госте. В связи с этим у папы Мая возникло острое, почти непреодолимое желание наглухо застегнуть ворот собственной рубашки, в вырезе которого варварски сверкала «рыжуха» толщиной в палец, и убрать за спину унизанные тяжелыми золотыми «гайками» пятерни со следами тщательно сведенных татуировок.

Гость был худощав, чтобы не сказать худ, и лицо у него было под стать фигуре – сухое, гладко выбритое и какое-то твердое, будто высеченное из камня, но при этом не грубое.

Аккуратно зачесанные назад седые волосы открывали высокий и узкий лоб с глубокими залысинами, обесцвеченные возрастом глаза смотрели на Майкова спокойно и немного снисходительно, как будто гость видел папу Мая насквозь и то, что он видел, его нисколечко не интересовало.

Фамилия гостя была Букреев, и именно эта фамилия поначалу совершенно сбила папу Мая с толку. Когда он получал документы на участок и оформлял разрешение на строительство, чиновник, который выдавал ему бумаги, между делом обронил: «Повезло вам с местом. Будете жить бок о бок с самим Букреевым, там вас никто не побеспокоит». – «А кто такой Букреев?» – напрямик спросил Майков. Чиновник, похоже, очень удивился. «Букреева не знаете? – сказал он. – Странно. Мне показалось, что должны знать».

В словах чиновника папа Май усмотрел обидный намек на свое криминальное прошлое, но не стал связываться с конторской сволочью, а насчет этого самого Букреева решил, что он либо судья какой-нибудь, либо прокурор, либо большой чин с Петровки. Он навел справки через знакомых в суде и прокуратуре, но это ничего не дало. Загадка разрешилась совершенно случайно, и только тогда папа Май понял, какого свалял дурака. Его поиски не могли дать результатов по той простой причине, что он не там искал. Не там, не того и, понятное дело, не так…

В общем, как-то раз, случайно встретив в городе старого знакомого, вместе с которым в незапамятные времена промышлял гоп-стопом на транзитных шоссе Речи Посполитой, папа Май за бутылкой коньяка похвастался, что строит дом.

«А в соседях у тебя кто?» – без особого интереса спросил приятель. «Какой-то Букреев, – равнодушно сообщил папа Май. – Хрен его знает, кто такой. Какая-то шишка на ровном месте, что ли».

Приятель выкатил на него глаза с таким видом, словно папа Май сморозил какую-то чудовищную глупость. «Где, где, говоришь, у тебя участок? – спросил он. – Ну, Май, ты и сказанул! КАКОЙ-ТО Букреев! Какой-то, блин! Это ты какой-то, а Букреев – это Букреев. Да ты что, братан, Алфавита не знаешь?»

Папа Май звонко хлопнул себя по лбу. Алфавита он знал – не лично, конечно же, но слышать об этом человеке ему приходилось неоднократно. Это был, черт бы его побрал, вор в законе – один из старых недобитых волков, об которого обломали все зубы многочисленные суды, прокуратуры, хозяева, кумовья, лагерные суки, кавказские беспредельщики и олигархи с их секьюрити и боевыми дружинами. А теперь, помимо всего прочего, это был еще и сосед папы Мая по участку – ближайший, мать его, сосед. У такого соседа под боком не очень-то развернешься. А вдруг ему, к примеру, громкая музыка не нравится? Такому «козу» не сделаешь и подальше его не пошлешь. До конца ведь и объяснить не успеешь, куда ты его посылаешь и как туда пройти, помрешь на середине посыла, и никто не узнает, где могилка твоя…

Впрочем, из такого соседства можно было извлечь определенные выгоды. Нужно было только заручиться расположением всесильного Алфавита – ни о какой дружбе в данном случае, конечно же, говорить не приходилось. Так вот, если расположить к себе такого человека, как Алфавит, можно будет многого достичь или, по крайней мере, от многого уберечься. Во всяком случае, будет к кому обратиться, если что.

Правда, блатных – настоящих, живущих по своим гребаным, неизвестно кем сочиненным законам, – Виктор Майков терпеть не мог, но вор в законе – это не сявка какая-нибудь, не щипач трамвайный, не урка мелкий, который на нарах в КПЗ корчит из себя пахана перед перепуганными насмерть лохами. Вор в законе – это такая сила, которую лучше иметь среди своих друзей, чем среди врагов. Особенно в таком вот случае, как этот – когда упомянутая сила находится прямо за твоим забором, как джинн в бутылке.

Словом, с Алфавитом нужно было как можно скорее наладить добрососедские отношения, причем независимо от того, нравилась папе Маю такая перспектива или не нравилась.

И Майков сделал это при первом же удобном случае – то есть, повстречав неподалеку от дома «мерседес» Букреева, мигнул ему фарами, остановился и затеял с Алфавитом легкий, ни к чему не обязывающий треп: здравствуйте, мол, сосед, давайте знакомиться, да как здоровье, да зашли бы, что ли, в гости по-соседски… Правда, в ту пору особенно гостить у папы Мая было негде, разве что раздавить бутылку, сидя на штабеле плит перекрытия, но цели своей Май достиг: Букреев поговорил с ним вполне приветливо, пригласил заходить и даже пожал на прощание руку.

И – вот смех-то! – они действительно начали похаживать друг к другу в гости, как добрые соседи. Зачем это было нужно Алфавиту, оставалось только гадать. Вряд ли папа Май так уж сильно ему понравился. У него, у папы Мая, вся его трудовая биография была пропечатана крупным шрифтом прямо на лбу, он это прекрасно сознавал и никак не мог взять в толк, почему Алфавит до сих пор не послал его подальше. Ну, не послал и не послал, и слава богу, что не послал. Был, наверное, у него, у Алфавита, какой-то резон держать папу Мая при себе – ну, не то чтобы так уж прямо при себе, шестерок у него и своих хватало, но поблизости.

За забором.

О делах они сроду не говорили. Папа Май знал, что сосед его, Антон Евгеньевич Букреев, широко известен в определенных кругах под кличкой Алфавит, и Алфавит, конечно, знал, что он знает, и тоже знал про папу Мая все, что может знать один человек о другом, но оба о своей осведомленности помалкивали в тряпочку и старательно корчили из себя обыкновенных соседей: мол, вы мне приятны и я вам приятен, а до дел ваших я никакого касательства не имею и иметь не желаю. Такие, в общем, европейские у них сложились отношения, даже где-то американские: моя хата с краю, ничего не знаю, а если соскучитесь, милости прошу на рюмочку коньячку. Только, блин, позвонить перед приходом не забудьте, а то вдруг меня дома нету или я, к примеру, не один. Сегодня Букреев, вопреки обыкновению, явился без предупреждения и даже, кажется, без охраны – просто подошел к калитке в кирпичном заборе, позвонил и сказал скучавшему в будке у ворот Рыбе, что хотел бы встретиться с Виктором Андреевичем. Рыба, понятно, держать его за воротами не стал – знал, бродяга, с кем имеет дело, – быстренько открыл калитку, впустил гостя и позвонил, сволочь этакая, хозяину на мобильник только после того, как Алфавит, отказавшись от сопровождения, скрылся за углом коттеджа. Короче говоря, папу Мая застали врасплох, он даже рыжье с себя не успел поснимать, хотя и знал, что все эти гайки и цепи не вызывают у Алфавита ничего, кроме пренебрежительной усмешки.

Да. Дружба дружбой, соседство соседством, но дистанция между ними, конечно, все равно сохранялась, и смотрел Алфавит на папу Мая исключительно сверху вниз, причем под очень острым углом, как на копошащуюся под ногами козявку. Ну, да чему тут удивляться! Кто Алфавит, а кто папа Май… Майков часто ловил себя на том, что пытается во всем подражать соседу. Бесило это его страшно, но поделать он с собой все равно ничего не мог. Он даже двор свой обустроил по образу и подобию соседского двора – ну, где-то так, как Господь Бог, по слухам, вылепил из глины первого человека по своему образу и подобию. И вышло это у папы Мая, между прочим, примерно так же, как у Господа Бога, – вроде похоже, но не так чтобы очень.

– Ну вот, – сказал Букреев, с одобрением разглядывая водопад и альпийскую горку, – теперь это уже на что-то похоже. Молодец, что денег не пожалел. Деньги новые заработаются, а красота при тебе останется. Выйдешь на крылечко, простоишь пять минут, на все это полюбуешься – глядишь, и на душе легче стало. Разве не так?

Хобот уже успел вынести и установить на лужайке легкий пластиковый стол и пару стульев. На столе стояли ваза с фруктами, бутылка и пепельница. Самого Хобота нигде не было видно – прятался, наверное, не желая портить своей носатой мордой пейзаж и мозолить серьезным людям глаза.

Они подошли к столу, ступая по молодой ярко-зеленой травке. Майков подождал, пока гость усядется, и сел сам. Честно говоря, у него было побуждение отодвинуть для Алфавита стул, как это делают официанты в дорогих шалманах, но он сдержался. В присутствии Букреева ему все время приходилось сдерживаться, чтобы не лебезить. Это было утомительно, но, наверное, шло папе Маю на пользу: в приличном обществе умение достойно держаться частенько с успехом заменяет чувство собственного достоинства.

– Так, конечно, – сказал папа Май, отвечая на риторический вопрос Букреева. – Но денег все-таки жалко. Заработаться-то они заработаются, да вот вопрос: когда?

– Быстрее, чем ты думаешь, – сказал Букреев и отщипнул виноградину от лежавшей в вазе пышной кисти. – Намного быстрее, поверь. Конечно, если мы договоримся.

Майков едва заметно вздрогнул от неожиданности и бросил на собеседника острый взгляд. Да, похоже, Алфавит неспроста заявился к нему вот так, без предупреждения. Что-то такое было у него на уме, и, возможно, уже не первый день.

И даже, возможно, не первый месяц…

– Что-нибудь конкретное? – осторожно спросил папа Май.

Букреев спокойно пропустил его вопрос мимо ушей, бросил в рот виноградину, пожевал, удовлетворенно кивнул и запил маленьким глотком скотчи.

– Слушай, – сказал он, внезапно и резко меняя тему разговора, – а что это ты там посадил? Вон там, за прудом, на пригорке? Вишни, что ли?

Майков самодовольно усмехнулся. Садоводство было тайной страстишкой Алфавита, его любимым коньком, его ахиллесовой пятой, и на участке у него, за домом, за гаражами, – словом, там, куда практически не попадали посторонние, – был разбит садик, совсем небольшой по площади, но идеально ухоженный, досмотренный. Всякого дерьма наподобие антоновки, которую можно жрать только с большой голодухи, в этом садике не водилось. Росли там деревья редкие и благородные, и плоды они давали тоже редкостные – и по вкусу, и по красоте. И виноград там тоже рос, да такой, после которого папе Маю на привозной долго смотреть не хотелось. Потому-то папа Май и пошел на такие хлопоты, чтобы добыть саженцы морозоустойчивой черешни, – очень уж ему хотелось хоть в чем-то переплюнуть самого Алфавита. Между соседями это испокон веков ведется: ты дом в два этажа построил – ну так я отгрохаю в три, а то и в четыре; ты сорок мешков картошки с участка поднял – так я тебе назло пятьдесят соберу…

Особо выпячиваться перед Алфавитом папа Май, естественно, не собирался, кишка у него для этого была тонка, и он об этом прекрасно знал, но вот такое соперничество – на агротехническом уровне, так сказать, – он себе позволить мог.

Короче говоря, заданного Алфавитом вопроса Майков ждал с нетерпением. Он даже не торопился на него отвечать – смаковал свой звездный миг, наслаждался предвкушением.

– Там-то? – лениво и небрежно переспросил он. – Черешни.

Букреев усмехнулся. Усмешка у него была недоверчивая и снисходительная: дескать, ну, сморозил парень по молодости, сдуру, так что с него, отмороженного, возьмешь? Папа Май получил удовольствие даже от этой усмешки – обидной, в общем-то, – поскольку в данном конкретном случае он ее предвидел и даже, можно сказать, спровоцировал нарочно.

– Вряд ли, – сказал Алфавит и отщипнул от грозди еще одну виноградину. – Черешни, брат, нашего московского климата не переносят. Уж сколько пробовали, да ничего не вышло. Да я и сам пробовал, если честно.

– Вот и я решил попробовать, – скромно сказал папа Май. – Эти черешни, Антон Евгеньевич, верняк.

– Недавно посадил, да? – с сочувствием спросил Букреев. – Тогда, Виктор, должен тебя огорчить: ничего из твоей затеи не выйдет. Простоят они у тебя до первого хорошего мороза, а по весне придется тебе на своих черешнях шашлык жарить. Зря ты, дружок, со мной не посоветовался, когда ехал саженцы покупать. Конечно, на рынке хохлы тебе хоть персики продадут, если попросишь. Им-то что, они товар спихнули, деньги получили и уехали. И ты доволен, и они довольны, а что дерево погибнет, так это, может, ты за ним не правильно ухаживал. Нет, без опытного специалиста в этом деле на наших московских рынках делать нечего. Мигом в галоши обуют, даже моргнуть не успеешь.

Папа Май решил промолчать о том, что торгаш с рынка, попытавшийся обуть его в галоши, пожалел бы об этом буквально через минуту, тоже отщипнул виноградинку и сказал:

– А они не с нашего рынка. С чего вы взяли? Они из Брянска. Вернее, из-под Брянска.

– Уже и туда доехали? – удивился Букреев. – Эти хохлы – чистые тараканы, так и расползаются во все стороны.

Хотя что я говорю? Брянск же ближе к Украине, чем Москва…

Да, на тамошних рынках, наверное, с этим делом еще веселее, чем на наших.

– Да они вообще не с рынка, – наслаждаясь каждым своим словом, неторопливо проговорил Майков. – Это не украинская черешня, а наша, брянская. Морозоустойчивая. Только, Антон Евгеньевич, я вас очень прошу: не надо мне доказывать, что такой черешни не бывает. Зачем нам попусту спорить?

Бывает такая черешня. Теперь бывает. Вон она, на пригорке.

Вывел один тип, дай ему бог здоровья.

Букреев не донес виноградину до рта.

– Взглянуть можно? – спросил он уже совершенно другим тоном.

– Да почему же нельзя? – радушно воскликнул Майков. – Смотрите сколько угодно! Какой мне смысл вас обманывать?

– Ну, смысл-то, положим, есть, – сказал Букреев, поднимаясь из-за стола. – Садоводы – они, брат, в этом плане вроде рыбаков. Да и огородники тоже. Послушать некоторых, так у них яблоки на деревьях величиной с арбуз, а уж если арбуз, так его можно вместо садового домика на участке ставить и жить там всей семьей, да еще и гостей приглашать. Ты не рыбак? Ну, и правильно. И садоводом тоже не становись.

Это такая зараза Похлеще героина, ей-богу. Дерево какое-нибудь несчастное заболеет, так, не поверишь, сам неделю больной ходишь, как будто это тебя самого тля ест.

Они пересекли лужайку, поднялись на горку и остановились возле живописной группки молодых деревьев, три из которых уже начали цвести. Букреев внимательно осмотрел саженцы, легко, почти не касаясь коры, провел ладонью по тонким, цвета какао с молоком стволам, зачем-то присел, пощупал рукой землю у корней, выпрямился и сказал, вытирая носовым платком испачканные черноземом пальцы:

– Точно, черешня. И уже привитая… Да, брат Виктор, это ты меня уел! Что уел, то уел! Слушай, это же будет настоящее чудо, если она зиму переживет! Может, по весне, когда все станет ясно, скинешь с барского плеча парочку саженцев? На взаимовыгодных условиях, а?

Майков замялся. Отказывать было неудобно, да и страшновато, если честно, но эксклюзив – он на то и эксклюзив, чтобы быть только у кого-то одного.

Букреев искоса посмотрел на него и усмехнулся.

– Понимаю, понимаю… Я бы на твоем месте тоже задумался. Так я ведь тебя и не тороплю. До весны времени навалом, успеешь подумать. Да-а, брат, удивил, ничего не скажешь! Ладно. Если уж на то пошло, айда ко мне, я тебя тоже кое-чем удивлю. Или у тебя времени нет?

– Времени у меня навалом, – честно признался Майков, который, по правде говоря, любил бывать в гостях у Алфавита.

– Вот и отлично. Пойдем, покажу тебе свое последнее приобретение, а заодно и о деле поговорим. О конкретном, как ты выражаешься, деле.

Они рука об руку пошли напрямик через лужайку к воротам, вышли со двора, провожаемые деланно бесстрастным взглядом сидевшего в застекленной будке Рыбы, и, прогулявшись по обсаженной липами улице, вошли во владения Букреева. Дом Алфавита всегда напоминал Майкову замок средневекового феодала: он был так же красив, величествен, и в то же время в нем вполне можно было держать оборону при условии, что осаждающая сторона не станет применять артиллерию. Впрочем, сегодня красоты этого дома и участка, на котором он стоял, мало занимали Майкова: ему не давало покоя дело, о котором с ним хотел поговорить Алфавит. Если дело и впрямь было конкретным, то есть касалось бизнеса, то в перспективе оно наверняка сулило как немалые барыши, так и, вполне возможно, большие неприятности. Вести дела с таким человеком, как Алфавит, было опасно, а отказать… Ну как ты ему откажешь? В каких таких выражениях?

Букреев повел его не в дом и не во двор, а за гаражи, в сад. Майков был здесь всего один раз, прошлой осенью, когда Алфавит в честь знакомства по-соседски потчевал его грушами и показывал свои угодья. Деревья здесь стояли идеально ровными рядами, и были они все чуть выше человеческого роста. Круглые, аккуратно подстриженные кроны уже подернулись зеленоватой дымкой. Приближалась пора цветения, и равнодушный, в общем-то, ко всяким красотам живой природы Майков вдруг подумал, как это, наверное, здорово – выпить бутылочку хорошего вина под цветущими деревьями – яблонями или, там, сливами. Вот только он никак не мог взять в толк, как на таких маленьких деревцах могут вызревать плоды. Чего с них соберешь-то? Полведра урожая со всего сада, наверное…

– Вот, – сказал Букреев, неожиданно останавливаясь перед деревом, которое, на взгляд папы Мая, ничем не отличалось от остальных. – Вот это, можно сказать, жемчужина моей коллекции. Ни у кого такого нет и, главное, вряд ли будет. Я сам всего пару дней, как приобрел.

– А что это? – напрямик спросил Майков.

Когда-то давно, еще до первой ходки, один умный человек очень доходчиво объяснил ему, что, если чего-то не знаешь или не понимаешь, лучше прямо спросить. Человек просто не может знать все на свете, это ясно даже ежу, так что, если ты по-человечески спросишь, тебе так же по-человечески ответят да еще и подумают: вот, мол, молодец какой, интересуется! А делать умное лицо и кивать, притворяясь этаким всезнайкой, последнее дело. Умного человека этим не обманешь, он тебя сразу расколет, а дураку все равно. Да и тебе должно быть все равно, что подумает о тебе дурак. Ферштейн, братишка?

Майков тогда попробовал последовать совету и нашел, что совет был просто отменный. Эта тактика ни разу не подвела папу Мая и частенько помогала ему немного подняться в глазах собеседника.

– Это яблоня, – как и ожидал Майков, спокойно ответил Алфавит. Май давно заметил, что, задавая вопросы на интересующую собеседника тему, можно очень легко завоевать его расположение. Не беда, что от его ответов у тебя уши вянут, – как-нибудь не отвянут, переживут твои уши. Зато человеку приятно, что ты к нему интерес проявил. Да и, опять же, чем больше слушаешь, тем меньше говоришь, а чем меньше говоришь, тем меньше у тебя шансов ненароком ляпнуть что-нибудь не то. – Это, брат, яблоня! – с воодушевлением повторил Букреев.

– Наверное, какая-то особенная, – предположил Май. – Не зря же вы ею так гордитесь.

– Особенная, угадал, – сказал Букреев. – Про яблоки Гесперид слыхал?

– Не слыхал, – следуя проверенной тактике, признался Майков.

– Сер ты, однако, приятель, – сказал ему Алфавит и в двух словах рассказал Маю, что это за яблоки такие, чем они были знамениты и для чего понадобились древнегреческому качку по имени Геракл.

Май не сразу понял, что ему рассказывают обыкновенную сказку, а когда понял, малость заскучал. Что он, издевается, что ли? Какое еще бессмертие? Какое, на хрен, плодородие?

Геракл-то тут при чем? Где Геракл, а где Москва…

Но Букреев, кажется, даже и не думал смеяться. Напротив, он говорил серьезно и даже, черт побери, горячо – так горячо, что в голове Майкова зародилось подозрение: уж не поехала ли у Алфавита крыша? Сам ведь сказал, что садоводство – зараза почище героина. Да оно и с любым делом так, если им чересчур увлечься. На почтовых марках тоже свихнуться можно, не говоря уж о коллекционировании денежных знаков. Таких свихнутых у нас вообще полстраны, потому-то у второй половины в карманах ветер и свищет…

Да леший с ним, решил папа Май. С сумасшедшими не спорят, особенно если сумасшедший – вор в законе. Псих в законе… Ну надо же, как угораздило!

– Так это что же, та самая? – спросил он, указывая на яблоню, когда Алфавит закончил травить байки трехтысячелетней давности.

Спросил он это просто так, чтобы немного подыграть собеседнику, дать ему возможность сказать: «А то как же! Прямо из Греции!» – или что-нибудь в этом роде. Именно это Алфавит и сказал, но сказал как-то странно, будто это не он, а Май свихнулся и нес околесицу.

– А как же, – сказал Алфавит, искоса глядя на Мая с каким-то болезненным любопытством. – Прямо из Греции. Из древней Эллады наложенным платежом… Я что-то не пойму, ты пошутил или кто-то из нас сошел с ума? Я тебе миф пересказал! Древнегреческий миф! Не было никогда такой яблони и никогда не будет. Но похожая есть. Вот она, прямо перед тобой.

И, горячась, он опять пошел расписывать, какая такая перед папой Маем стоит яблоня, и сколько урожаев она может дать в год, и какие на ней вызревают яблоки, каковы они на вкус и какие у них целебные, чуть ли не волшебные, свойства.

Одного он про эту яблоню не сказал: где взял и сколько заплатил. Но это было объяснимо: Май ведь и сам предпочел умолчать о том, каким образом попали на его участок саженцы морозоустойчивой черешни.

– Ты хоть понимаешь, что эта яблонька – одна на всем белом свете? – спросил Алфавит, закончив свою лекцию. – Единственная и неповторимая! Если наука не врет, я с помощью этой яблоньки сто лет проживу, а то и больше.

«Если тебя кто-нибудь не закажет», – подумал Майков, но говорить ничего подобного, конечно, не стал.

– Понятно, – сказал он. – Поздравляю.

Он хотел произнести это с воодушевлением, но ботаническая лекция соседа нагнала на него такую тоску, что слова поздравления прозвучали тускло и безжизненно. Ну, не справился он со своими голосовыми связками, затекли они у него от долгого бездействия, с кем не бывает. Алфавит смотрел на него, видимо, ждал продолжения, но Майков не знал, что еще ему сказать. Садоводство и прочая ботаника – это была совсем не та тема, на которую он мог разглагольствовать часами.

Тут в его знаниях имел место обширный пробел – один из множества пробелов, которыми изобиловало образование Виктора Андреевича Майкова.

– Да, – сказал Букреев, когда стало ясно, что пауза чересчур затянулась, – садовода из тебя и впрямь не получится. Да оно, наверное, и к лучшему. Природа ведь пустоты не терпит. Где-то у человека отнимется, зато в другом месте, глядишь, прибавится. Равновесие! Так как, говоришь, твоя фирма называется?

– «Прометей», – стесняясь, сказал Майков.

Название для фирмы он придумывал сам. Долго, между прочим, мучился. Никак оно у него не придумывалось, это самое название, в голову все время лезла какая-то посторонняя дребедень, все больше непечатная или просто не совсем приличная, и единственным по-настоящему звучным словом, которое тогда пришло ему на ум, как раз и было вот это: Прометей. Ну и ладно, решил он тогда, Прометей так Прометей. Какая разница, как оно будет называться, лишь бы работало…

– Лампочками, что ли, торгуете? – с веселым изумлением спросил Букреев.

– Почему – лампочками? – обиделся Май.

– А кто такой был Прометей, ты хотя бы знаешь?

– Знаю, – буркнул Май.

Он действительно знал, кто такой Прометей, – в самых общих чертах, но знал. В детстве мультик по телевизору смотрел, вот и запомнилось.

– Врешь, – неожиданно сказал Букреев, – не знаешь.

То есть знаешь, но не осознаешь. Прометей был самым первым вором на свете. Не в том смысле, что самым лучшим, а вот именно самым первым. Первым по счету. Это он потом людям огонь отдал, а сначала он его у богов украл. Обыкновенная кража со взломом – вот что это было. Так что самая древняя профессия на свете – вор.

– Наверное, – уклончиво сказал Майков. Избранная Алфавитом тема ему показалась скользкой.

Они поднялись на застекленную веранду и уселись за стол со столешницей из светлых сосновых досок. Стулья были плетеные, очень удобные – не стулья даже, а настоящие кресла. Угощались тем же, что и у Майкова, – фруктами и коньяком. Выпив рюмку, Букреев сразу перешел к делу.

– Говорят, – сказал он, – что лучший способ сохранить хорошие отношения с человеком – это не иметь с ним финансовых дел. Ты как считаешь, правильно это?

Май уклончиво пожал плечами. Он считал, что это золотые слова. Недаром говорят: если хочешь потерять лучшего друга, одолжи ему денег. Это была голая правда жизни, Майков знал это по опыту: и сам одалживал, и занимать приходилось, и каждый раз у него безнадежно портились отношения с людьми. Но Алфавит явно ждал от него совсем другого ответа, и Май решил, что будет умнее и дипломатичнее промолчать.

– А я считаю, не правильно, – сказал Букреев. – Это придумали жадные свиньи, да еще и бесчестные вдобавок.

Сами скоты, вот и хочется им, чтобы все вокруг скотами были. Но мы-то с тобой люди цивилизованные, мы-то с тобой свое слово держать умеем, разве нет? Я к тебе уже почти год присматриваюсь, прикидываю, что да как. И скажу тебе честно: мне такой партнер подойдет. Осталось только выяснить, согласишься ли ты со мной работать.

– А в какой области? – осторожно поинтересовался Майков. Он не любил, когда в начале делового разговора его превозносили до небес: как говорится, мягко стелют, да жестко спать.

– В финансовой, разумеется, – сказал Алфавит. – В какой же еще? Думаю, я могу быть с тобой откровенным.

Ты парень неглупый, все понимаешь. Тебе ведь не надо объяснять, что такое коммерческая тайна, не так ли? Видишь ли, тут такая ситуация: у тебя есть фирма, а у меня есть некоторые финансовые средства – прямо скажу, довольно крупные, – которые.., э-э-э… Ну, в общем, о которых наше родное государство ничего не знает и знать не должно. Так вот, как бы это нам с тобой объединить наши возможности на взаимовыгодных условиях, а?

Май задумчиво кивнул. Все было ясно. Собственно, чего-то в этом роде и следовало ожидать. Конечно, у вора в законе должны водиться деньжата, и хранить их под матрасом в наше время уже не модно. Деньги должны работать, но как, спрашивается, пустить их в оборот, если ни при каких обстоятельствах не можешь объяснить налоговой полиции, откуда они взялись? Можно, конечно, для отвода глаз основать какую-нибудь фирму, но Алфавит – личность известная. За каждым его шагом следят десятки глаз, и все только и ждут, когда он тряхнет мошной. Гораздо проще воспользоваться услугами самостоятельной, уже успевшей заработать определенную репутацию фирмы – такой, например, как «Прометей» Виктора Майкова. Ох, опасно это! Ох, опасно! Но, с другой стороны, если речь идет, скажем, о воровском общаке, то одни лишь комиссионные Мая составят такую сумму, что о ней даже думать страшно. Заманчиво! Заманчиво и опасно…

В общем, как в той присказке – и хочется, и колется, и мама не велит.

– Н-да, – сказал Май. – Честным такой бизнес не назовешь.